Читать книгу Духовный путь русской поэзии - - Страница 2

Александр Сергеевич Пушкин

Помню, как ещё в конце сороковых годов, когда я учился в 7-м классе, отчим привёз из командировки и подарил мне огромный фолиант – сочинения Пушкина! Вот это был подарок! Раскрыв том, я долго любовался замечательным портретом поэта работы художника Тропинина. Под стать ему был портрет кисти Кипренского. Пушкин, его вдохновенный образ – был само совершенство! Поистине – солнце русской поэзии! Ясный, незамутненный никакими волнениями и тревогами взор! Идеальный облик идеального поэта! И лишь со временем, вчитываясь в строки и строфы, а также знакомясь с пушкинианой, я понял, насколько всё непросто в жизни и искусстве.

Мы меняемся в течение лет, и меняется наше отношение к первоначальным впечатлениям. Это только Господь, Иисус Христос вчера и сегодня и вовеки тот же, как сказано в Послании апостола Павла к евреям (глава 13 стих 8). Только Он один – совершенство и наш духовный ориентир. Мы же, люди, в том числе и самые гениальные, такие, например, как Александр Сергеевич Пушкин, далеки от совершенства в миру, и проходим – каждый по-своему – свой жизненный путь, земную юдоль… Свой путь прошёл и наш великий поэт, которого мы все называем сегодня родоначальником новой русской литературы, создателем русского литературного языка, величайшим примером гармонического искусства. И – просто любимым поэтом!

Но не всё так просто. Не случайно Федор Достоевский когда-то сказал о сердце, что это поле битвы добра и зла, Бога и дьявола. Кто победит? Эта битва шла в сердце и за сердце Пушкина всю его жизнь. На следующий день после рождения в метрической книге церкви Богоявления в Евлахове появилась такая запись: «Во дворе коллежского регистратора Ивана Васильевича Скворцова у жильца его майора Сергия Львовича Пушкина родился сын Александр, крещён июня 8-го дня. Восприемник граф Артемий Иванович Воронцов, кума мать означенного Сергия Пушкина, вдова Ольга Васильевна Пушкина». Благотворное влияние на юного Пушкина оказала бабушка по материнской линии Мария Алексеевна. Ну, и конечно, няня Арина Родионовна.

А с другой стороны, Вольтер, Парни в библиотеке отца, с фривольностями, кощунствами и легкомыслием…

…Великим быть желаю,

Люблю России честь,

Я много обещаю –

Исполню ли? Бог весть!

Так пишет юный поэт. Бог у него пока что только в идиоматических выражениях, без духовной нагрузки. Хотя уже в лицее день Саши начинается с «Отче наш…» Каждое утро, в шесть часов, его будит дядька Фома: «Вставай, господин Пушкин!» А спать так хочется: «Который час?» – «Шесть. Пора!» А затем звук лицейского колокола.

А ещё юный поэт знает, каким глубоко верующим человеком был его дед Абрам Ганнибал. Тот при крещении в 14 лет получил имя Петр. А когда вырос и стал семьянином, всех своих одиннадцать детей называл библейскими именами: Иосиф, Исаак, Яков и т.д. Так что маму поэта правильнее называть не Надежда Осиповна, а Надежда Иосифовна! С годами Пушкин будет всё больше и глубже постигать Книгу книг – Библию. Но путь его не раз будет искажён мирской суетой, страстями, нравственными падениями, унынием и одиночеством. Что с того, что он однажды – в стихотворном письме к Вигелю – написал: «Я слишком с Библией знаком». Именно знаком, но ещё не принял в сердце. Ещё в лицее Егор Антонович Энгельгардт, его директор, написал, правда с резким перехлёстом и недопониманием, о своём лицеисте: «Его высшая и конечная цель – блистать и именно посредством поэзии. К этому он сводит всё и с любовью занимается всем, что с этим непосредственно связано. Всё же ему никогда не удаётся дать прочную основу даже своим стихам, так как он боится всяких серьёзных занятий и сам его поэтический дух не сердечный, проникновенный, а совершенно поверхностный французский дух. И всё же это есть лучшее, что можно о нём сказать, если это можно считать хорошим. Его сердце холодно и пусто, чуждо любви и всему религиозному чувству и не испытывает в нём потребности». Нет, в Пушкине Энгельгардт не разобрался, но что-то всё же заметил…

Не случайно юный поэт Александр Пушкин к выпускному экзамену по российской словесности, к 17 мая 1817 года, написал стихотворение «Безверие». Это размышления о муках безбожника: «Ум ищет божества, а сердце не находит». Да и вообще поэта больше интересуют рифмы и образы:

Ах, ведает мой добрый гений,

Что предпочел бы я скорей

Бессмертию души моей

Бессмертие своих творений.

Эта лёгкость, чтобы не сказать легкомыслие, приводит его позже к «Гаврилиаде» или к кощунственным строкам из «Послания к В.Л. Давыдову»:

Помилуй, братец, – говорит,

Ещё когда бы кровь Христова

Была хоть, например, лафит…

Иль кло-д-вужо…

Воистину, в душе Пушкина, особенно в юности, уживались буйство, разгул с умудрённостью, сосредоточенностью, просветлённостью. Борьба за сердце не прекращалась.

Красноречив эпизод из жизни поэта. Ольга, старшая сестра, пришла к нему в гости. Это был конец мая 1828 года. Увидела его грустного, склонившегося над столом, где лежал листок с новым стихотворением. Прочитав стихи своей сестре, Пушкин сказал: «Хуже горькой полыни напрокудило мне житьё на земле! Нечего сказать, знаменит день рождения, который вчера отпраздновал. Родился в мае – и век буду маяться». При этом он зарыдал. Ольга также не могла удержаться от слёз… Что же это за стихи?

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью

Из ничтожества воззвал,

Душу мне наполнил страстью,

Ум сомненьем взволновал?

Цели нет передо мною,

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни шум.

В другом варианте сказано ещё резче:

Растерзал мне душу страстью

И сомненьем всколебал.

Чувствуете здесь перекличку с горькими восклицаниями из «Книги Иова»? «На что мне страдальцу свет, и жизнь огорчённым душою, которые ждут смерти, и нет её…» Или «нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастие». Это всё из 3-й главы. Стихотворение Пушкина было опубликовано в альманахе «Северные цветы» за 1830 год. Прочитав его, митрополит Московский Филарет, используя рифмы и поэтические тропы Пушкина, спорит с ним, находя поддержку в духовной силе 50-го Псалма Давида: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня».

Не напрасно, не случайно

Жизнь от Бога мне дана,

Не без воли Бога тайной

И на казнь осуждена…

Сам я своенравной властью

Зло из тёмных бездн воззвал,

Сам наполнил душу страстью,

Ум сомненьем взволновал.

Вспомнись мне, забвенный мною!

Просияй сквозь сумрак дум –

И созиждется Тобою

Сердце чисто, светел ум!

По мнению Филарета, Пушкин сам во всём виноват: для влияния среды, общества, истории, случайных обстоятельств ничего не оставлено.

Духовная убеждённость Филарета помогла Пушкину многое осознать, покаяться. Поэт признаёт, что речи митрополита поражают его не впервые. С 1826 года Пушкин был свидетелем владыки в Москве, а кроме того, читал его духовные произведения, на одно из них он даже ссылается в примечании к поэме «Полтава». А ещё известно, что Филарет был одним из переводчиков Нового Завета на современный русский язык. В своём ответном стихотворении Пушкин перекликается со 143 Псалмом: «Господи!.. простри с высоты руку Твою, избавь меня и спаси меня…» Вслушайтесь в пушкинские строки!

Стансы

В часы забав иль праздной скуки,

Бывало, лире я моей

Вверял изнеженные звуки

Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой

Невольно звон я прерывал,

Когда твой голос величавый

Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слёз нежданных,

И ранам совести моей

Твоих речей благоуханных

Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной

Мне руку простираешь ты

И силой кроткой и любовной

Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнём душа палима

Отвергла мрак земных сует.

И внемлет арфе Серафима

В священном ужасе поэт.

Есть ещё один вариант концовки этого стихотворения:

Твоим огнём душа согрета,

Отвергла мрак земных сует, –

И внемлет арфе Филарета

В священном ужасе поэт.

Правда, трудно представить себе митрополита с арфой…

Грустные мысли и прежде не раз посещали поэта. И так трудно было их преодолеть, ещё не придя к Богу… Только разумом зная Книгу, но сердцем не приняв её.

Я пережил свои желанья,

Я разлюбил свои мечты;

Остались мне одни страданья,

Плоды сердечной пустоты…

И дальше:

Живу печальный, одинокий,

И жду, придет ли мне конец?

И это пишет 22-летний юноша. Как сказал бы Маяковский: «Иду красивый, 22-летний!»

Битва, которая идёт за сердце человеческое, никогда не кончается. Это мировая война, в которой нет передышки, нет перемирия ни на день, ни на час. И нет ничейной полосы. С одной стороны дьявол, коварство, соблазн, страхи, разочарование, грех, а с другой – Господь и спасение. В стихотворении «Воспоминание» Пушкин близок к раскаянию:

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слёзы лью,

Но строк печальных не смываю.

Труд души продолжается. Победа над собой сменяется поражением, и наоборот. Воля Божья и воля человеческая нередко не гармонируют. Тоска внезапно переплавляется в светлую устремлённость. Помогает природа. Возвращаясь из Закавказья, Пушкин записал: «Утром, проезжая мимо Казбека, увидел я чудное зрелище: белые, оборванные тучи перетягивались через вершину горы, и уединенный монастырь, озарённый лучами солнца, казалось, плавал в воздухе, несомый облаками». Так родилось прекрасное стихотворение:

Высоко над семьёю гор

Казбек, твой царственный шатёр

Сияет вечными лучами.

Твой монастырь за облаками,

Как в небе реющий ковчег,

Парит чуть видный над горами.

Далёкий, вожделенный брег!

Туда б, сказав прости ущелью,

Подняться к вольной вышине;

Туда б, в заоблачную келью;

В соседство Бога скрыться мне…

Это уже 1829 год. Поэту 30 лет. Но ещё раньше родилась в его душе строка, ставшая знаменитой: «Духовной жаждою томим». Перед ней вариантом звучало: «Великой скорбию томим». Нам внятна эта скорбь, эта духовная жажда человека, ищущего Бога. Я помню, в школе учительница объясняла нам, семиклассникам, что здесь говорится о роли поэта и поэзии, что поэт должен быть трибуном, борцом с несправедливостью, с угнетением. Но – ни слова о духовной жажде, о желании человека слить свою волю с волей Божьей и об провозглашении этой Воли! Потом со временем, я нашел первоисточник – 6-ю главу в книге Исайи. Но в не меньшей степени Пушкинский «Пророк» соотносится и с книгой Иеремии («Я сделаю слова Мои в устах твоих огнём, а этот народ – дровами, и этот огонь пожрёт их» – Иер.5:14) Интересно, что под стихотворением стоит дата 8 сентября 1826 год – это день судьбоносной для поэта встречи с царём, когда Пушкин был призван к новой жизни, а его мысль и поэзия, казалось, стали свободными. А ещё, видно, Пушкин отталкивается и от книги Иезекииля. По словам А. Смирновой, поэт рассказывал ей о том, как в Святогорском монастыре увидел на столе раскрытую Библию. Взглянул на страницу – это был Иезекииль. Он прочёл отрывок, который перефразировал в «Пророке».

«Он меня внезапно поразил, – признавался Пушкин, – он меня преследовал несколько дней и раз ночью я встал и написал стихотворение». Обратите внимание, книге Иезекииля близок ритмический строй «Пророка», стиль, опирающийся на повтор союза «и», впрочем, характерный для многих стихов Библии.

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился.

Перстами лёгкими, как сон

Моих зениц коснулся он.

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он,

И их наполнил шум и звон.

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полёт,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный, и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассёк мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнём,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,

И Бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею Моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

Я, правда, не хотел бы, чтоб моё сердце заменили углём, даже пылающим. Именно в трепетное человеческое сердце хочет войти Христос. «Се, стою у двери и стучу», – говорит Он. Но таковы образы Пушкина, стоящие на ветхозаветном материале. Образ поэта-пророка нашёл своё продолжение и у Лермонтова. Но это уже другой пророк:

Провозглашать я стал любви

И правды чистые ученья,

В меня ж все ближние мои

Бросали бешено каменья.

Поэты во все времена перекликаются, ведут спор между собой, ищут истину, и я думаю, что каждый из них прав по-своему. «В поэзии всегда война, – говорил поэт Осип Мандельштам, – и только в эпоху общественного идиотизма в ней наступает перемирие».

У Тютчева, наоборот, поэзия – не глагол, жгущий сердца людей, а примирительный елей.

Среди громов, среди огней,

Среди клокочущих страстей,

В стихийном, пламенном раздоре,

Она с небес, слетает к нам, –

Небесная к земным сынам,

С лазурной ясностью во взоре –

И на бушующее море

Льёт примирительный елей.

Кто прав? Оба! И Пушкин, и Тютчев.

Для Пушкина был важен именно тот поэт, который лежал, как труп в пустыне, но воскрес для новой жизни, нового слова. Как это напоминает притчу о зерне, слова Иисуса: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрёт, то останется одно: а если умрёт, то принесет много плода!» И дальше – так много объясняющее и в нашем великом поэте: «Любящий душу свою погубит её; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит её в жизнь вечную» (Иоанн, глава 12).

И ещё «Пророк» перекликается своеобразно с «Апокалипсисом». Там – суд надо всем народом, погрязшем в грехе, а у Пушкина – над одним человеком: «И он к устам моим приник…» и т.д.

В первых произведениях Пушкина особенно много языческих образов, я бы сказал, чисто условных, пиитических, декоративных образов, и древнерусских и греческих и римских мифологических. Это скорее орнамент, создающий особую лирическую ауру, мелодику, соблюдающую традицию Ломоносова, Державина, Жуковского и других учителей русской литературы. Но дальше у нашего поэта идёт смешение с образами Библии. И, наконец, язычество сходит на «нет» и остаётся только в русле поэтического привычного, ритуального. Даже в знаменитой cтрокe из позднего стихотворения «Памятник» в последней строфе читаем: «Веленью Божию, о муза, будь послушна…» Муза здесь уже не из греческой мифологии, а просто синоним Поэзии. Важнее в «Памятнике» другое: «Веленью Божию…» Ведь в начале у Пушкина было: «Призванью своему, о муза, будь послушна», а ещё и «Святому, жребию, о муза, будь послушна…» К этому велению Божию Александр Сергеевич Пушкин шёл всю жизнь.

А были и так называемые «уроки чистого атеизма», о которых он писал в перехваченном цензурой письме. У кого же он брал эти уроки? У некоего англичанина, «глухого философа», доктора Хатчинсона, домашнего врача графа Воронцова и его семьи. Интересно то, что со временем и сам этот учитель атеизма уверовал в Иисуса Христа! Воистину, для каждого – свой час и срок!

А Пушкин из Михайловского – из этой самой ссылки, куда он попал за «уроки чистого атеизма», пишет брату: «Отправь с Михайлом книги, о которых упоминаю в письме с сестрой. Библию, Библию!» В другом письме: «Библия для христианин то же, что история для народа». По свидетельству А.О. Смирновой, Пушкин предпочитал славянскую Библию, ибо «передавать этот удивительный текст пошлым современным языком – это кощунство даже относительно эстетики».

Постепенно Библия становится главной Книгой для поэта!

Но поэт то, казалось, нащупывает верную дорогу, то теряет из виду духовный путь и посреди друзей, знакомых, возлюбленных, любящих и почитающих чувствует приступы одиночества. Он всё время, в разъездах, нигде не может оставаться подолгу. В его лирике одним из главных мотивов становится мотив дороги (но ещё не пути!) При этом его дорожные впечатления и мысли пронизаны чувством грусти и тревоги. Да, Пушкин, на распутье, душевный неуют угнетает его. Нет пока истинной веры, обретения Бога, и поэтому литературные занятия и светские веселия нередко накрываются, как волнами, тоской и она на дорогах его странствий никак не хочет оставить поэта. И тогда Пушкин пытается найти выход из тоски в женитьбе. Многим он делает предложения руки и сердца, хотя сердца в этом мало. В 1828 гoдy в Петербурге делает предложение А.А. Олениной. Отказ. Тогда Пушкин писал Вяземскому: «Я пустился в свет, потому что бесприютен».

Это каламбур. Приютино – название имения Олениных. Остаётся только шутить. Сватается к дальней родственнице Софье. И опять неудача. Так продолжается вплоть до встречи в декабре 1828 года в Москве на балу со своей будущей женой Натальей Гончаровой! Она стала для поэта Мадонной:

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

Как знать, может быть красота земная и гармония этой прекрасной женщины; а главное истинная любовь к ней помогли Пушкину открыть и неземную красоту, ощутить мир, как Божье творение, и в себе самом открыть Бога! Но ведь он шёл к этому открытию всю жизнь, ошибаясь, падая, обретая и теряя вновь и снова обретая! Не случайны строки, посвящённые красавице Наталье:

Всё в ней гармония, всё диво,

Всё выше мира и страстей!

Обратите внимание на эти строки: всё выше мира и страстей! Наконец-то! В конце концов, не всё так однозначно. На протяжении всей жизни Святое Писание входило в душу поэта и постепенно, проводя в ней работу, преображало её.

И вот подтверждение – в словах, высказывания самого поэта. Однажды Фёдор Глинка, придя к своему собрату по перу в гости, увидел его с Евангелием в руках. «Вот единственная книга в мире, в ней всё есть», – сказал Пушкин. 3атем продолжил: «Религия создала искусство и литературу – всё, что было великого с самой глубокой древности, – всё находится в зависимости от религиозного чувства. Без него не было бы ни философии, ни поэзии, ни нравственности». В рукописях великого поэта мы находим и такую запись: «Не допускать существования Бога – значит быть ещё более глупым, чем те народы, которые думают, что мир покоится на носороге». А ещё он написал о Библии: «Если мы просвещённые миром или удручённые унынием, случайно откроем её, то уже не в силах противится её сладостному увлечению и погружаемся духом в её божественное красноречие».

Пушкин намеревался перевести на русский язык Книгу Иова. Вот отрывок из письма Киреевского к Языкову: «Пушкин был 2 недели в Москве и третьего дня уехал. Он учится по-еврейски, с намерением переводить Иова…» (1832 год). Александр Сергеевич как-то сказал Плетнёву: «Разве ты не знаешь, что последние два года я кроме Евангелия ничего не читал?» Красноречивое признание! А в 1827 году он составил список драматических замыслов. Среди намеченных десяти есть драма «Иисус»! Как жаль, что он не успел. Как прекрасны слова Марины Цветаевой: «Ведь Пушкина убили, потому что своей смертью он никогда бы не умер, жил бы вечно» (Из письма 19З1 года). «Хочу умереть христианином» – прошептал поэт перед смертью.

При жизни его не была опубликована «Молитва», стихотворное переложение известной молитвы Ефрема Сирина «Господи Владыко живота моего…» А в советское время, если и печаталась, то заглавие везде снималось: атеистический режим не терпел слова «молитва». Вслушайтесь в эти высокие строки:

Молитва

Отцы-пустынники и жены непорочны,

Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,

Сложили множество божественных молитв;

Но ни одна из них меня не умиляет,

Как та, которую священник повторяет

Во дни печальные Великого поста;

Bcex чаще мне она приходит на уста

И падшего крепит неведомою силой:

Владыко дней моих! дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви,

И целомудрия мне в cepдцe оживи.

Обратите внимание на последнюю строку и слово «оживи». Его нет в молитве Ефрема Сирина. Есть просьба: даруй, дай! А поэт уверен, что Бог, Творец дал всё, это – и смирение, и терпение, и любовь изначально человеку. Ведь человек – образ и подобие Божие. Надо лишь оживить этот Божий дар в себе! И поэт всю жизнь свою стремился оживить в себе этот высший дар, который превыше таланта сочинять, рифмовать, петь. И – оживил! И битва за сердце великого поэта завершилась победой Господа! Справедливы слова Василия Андреевича Жуковского: «Кaк Пушкин созрел и как развилось его религиозное чувство! Он несравненно более верующий, чем я».

Да, всё было в нашем любимом поэте: «и Божество, и вдохновенье, и жизнь, и слёзы, и любовь!» А если сказать прозой: и склонность к трагическому мироощущению, и религиозное восприятие красоты и творчества, и стремление к тайной, скрытой от людей духовной умудрённости…

И везде – свет! Свет, осиливающий, побеждающий тьму!

Ты, солнце святое, гори!

Как эта лампада бледнеет

Пред ясным восходом зари,

Так ложная мудрость мерцает и тлеет

Пред солнцем бессмертным ума.

Да здравствует солнце, да скроется тьма!