Читать книгу Золотой убегает песок… - - Страница 7

В этот раз он кажется другим. Ласковым и мягким. Искренним и заботливым. Вероятно, сдерживающим свои инстинкты. Но я всё равно чувствую его голод. Одержимость мной. Когда он бережно целует мою шею. Неторопливо избавляет меня от одежды. С желанием сжимает моё правое бедро, сгибая ногу в колене и становясь ближе. Наши вещи повсюду вокруг нас, лежащие то тут, то там поверх кровати, в которой я никогда не спала и даже не находилась в течение дня, не желая усиливать ощущение собственного одиночества. Но здесь и сейчас я не одна.

Олдридж смотрит на меня, не моргая и не отводя взгляд, всю пристальность которого не может скрыть даже темнота. Его левая рука опускается на мой подрагивающий живот, начиная двигаться в сторону восприимчивой груди, и, клянусь, мне хочется большей близости. Я не могу дышать, не чувствуя при этом силу мужского тела и исходящий от него жар. Но ничего из этого всё равно не выглядит достаточным. Или я просто не знаю, что делать с его нежностью. С тем, как мужчина сознательно медлит, будто потерял всякое понимание, как можно и дальше поступать так, как прежде. Просто брать, и всё.

– Что-то не так?

Я спрашиваю это необдуманно и неожиданно для себя самой, и потому очень тихо, нервничая, что Олдридж не из тех, кто говорит в такие моменты и хочет слушать глупые вопросы. Но он словно застыл в пространстве, и это вроде как пробирает меня до дрожи. Возможно, даже пугает… Я ведь ничего о нём не знаю. Вдруг ему из-за чего-то нехорошо? Из-за чего-то серьёзного вроде болезни?

– Нет.

Ответ правдивым почти шёпотом сопровождается тем, что, причиняя некоторую боль, мужчина снова стискивает обнажённость моего бедра, раскрывает меня для себя, и тогда осторожный толчок наконец делает нас одним целым. Позволяет мне ощутить без преувеличения всё без остатка и стать особо чувствительной. Я думаю, что отдалась бы ему прямо на полу. Не обращая внимания на всю вероятную порочность, скрывающуюся за этим.

Мои руки опускаются на могучую и твёрдую поясницу, незначительное расстояние сменяется теснотой и контактом кожа к коже, восхитительным и неспешным трением. Я хочу, чтобы это длилось и длилось. Полчаса, час, день. Вечность. Пока мир не перестанет существовать.

Олдридж прижимает меня к себе, и я оказываюсь в его влажных и обжигающих объятиях, когда он садится. Чистый импульс погружает мои пальцы в волосы, что сейчас лишены своего отливающего золотом цвета и представляют собой лишь очертания и контуры, когда мы становимся связаны совсем неразрывно. Намного сильнее, чем я вообще могла себе представить. Посредством тел, двигающихся синхронно и непривычно спокойно, и из-за губ, неспособных оторваться друг от друга даже в мгновения особой нехватки воздуха. Мы словно находим необходимый кислород в дыхании, которым обмениваемся. Я чувствую себя так, будто от Дэвида ко мне протянулась невидимая, но очень крепкая нить, что прошила моё тело и вновь вернулась к нему, чтобы закрепиться, образовать узелок и соединить нас навечно. Всё кажется основательным и нерушимым. Непоколебимым. Не игрой и не отвлечением, в котором однажды исчезнет всякая необходимость, а чем-то действительно важным и серьёзным. Тем, чего в глубине души мне очень не хватает, но я даже не подозреваю об этом.

Моё лицо прижимается к его вспотевшему лбу, когда Олдридж находит своё освобождение во мне, что только ускоряет закручивающуюся спираль моего собственного удовольствия, разнося и распространяя его по всему телу вместе с кровью, бегущей по венам. Руки, в какой-то момент неконтролируемо сжавшие мои ягодицы, так и остаются там, сильные и очень тёплые. Я не думаю, что хочу, чтобы они перестали меня касаться. Чувство, что нужно что-то сказать, и что сделать это должна именно я, появляется почти незамедлительно. Олдридж же только продолжает учащённо дышать. В звуке, с которым происходят его вдохи и выдохи, есть что-то обречённое. Загнанное и неуверенное. Даже я понимаю, что нам придётся поговорить об этом. Обо всём вообще-то.

– Ты в порядке?

Я начинаю отстраняться из-за мысли, что ему, возможно, неприятно ощущать мои волосы так близко от своих глаз и лица. Но Олдридж словно обрекает меня на неподвижность одним лишь взглядом и одновременно обнимает мою спину, обхватывает её обеими ладонями, скользящими по коже так, что их касание невозможно игнорировать. Я и не пытаюсь.

– Ты впервые обратилась ко мне не на «вы».

Он не кажется удивлённым, он является именно таким. Обескураженным и погрузившимся в собственные мысли. Это слышно в его голосе и очевидно даже в отсутствие электрического света.

– Я не заметила.

– Я знаю. Но для меня это много значит.

Я думаю, что, скорее всего, так оно и есть, но прямо сейчас моё собственное тело будто не принадлежит мне вообще. Его подчиняет потребность выбраться, нужда освободиться, и Олдридж убирает руки и лишает меня себя ещё до того, как мне пришлось бы что-нибудь сказать. Я едва ли знаю, что теперь с ним делать. Возможно, он уже представляет себе, как мы засыпаем вместе. Как его руки даруют мне тепло на протяжении всей ночи. Как мы становимся парой. Я же не готова ни к чему из этого. Но и выставить его в темноту не могу. Здесь, конечно, есть отель, и ему уже случалось ночевать в нём, но кем я буду, если поступлю так?

Когда, на ощупь отыскав халат и скрыв им свою наготу, крепко завязав пояс, я поворачиваюсь обратно к Дэвиду, его неуместная сейчас обнажённость также скрыта от моего взгляда частью одеяла, а в руках находятся вперемешку все наши вещи. Брюки и рубашка уже наверняка целиком мятые и неопрятные. Но я вижу почти спрятанный мраком силуэт склонённой вниз головы и понимаю, что мужские глаза смотрят исключительно на предметы гардероба и больше никуда. Так, будто они единственное, что ещё осталось существовать в этом мире. Олдридж представляется мне несчастным и разбитым. Это сжимает мне сердце и заставляет чувствовать удушье, зарождающееся прямо в лёгких.

– Я не имею ни малейшего понятия, что должна делать.

– Ты ничего не должна, – грубо возражает он, и от этой жёсткости и резкости становится только хуже. Возможно, потому, что я уже познала то, что ему вполне легко быть совсем другим, а может быть, из-за веры в то, что им могли бы быть сказаны совершенно другие слова, будь я той, какой он наверняка хочет меня видеть. Без внутренних проблем и шлейфа из прошлого. Не порабощённой сопутствующими ему мыслями и чувствами. Способной построить отношения, не оглядываясь назад. Одним словом, эмоционально доступной. Я же не удовлетворяю ни одному из этих условий.

– Но…

– Я бы хотел тебя обнять. И почти уверен, что тебе хочется того же. Для этого тебе нужно вернуться в кровать. А об остальном мы можем поговорить завтра утром.

Я чувствую поднимающееся волной желание воспротивиться, едва наступает лишённая слов пауза. Но оно иррационально и бессмысленно по причине того, что в том или ином виде всё это мы уже проходили. Когда Олдридж составил мнение относительно моей потребности быть любимой хоть кем-то и готовности вывернуться наизнанку, чтобы этого достичь, а я ничего не опровергла и в значительной степени сохранила молчание. Что толку оспаривать истину? Мне, и правда, необходима если и не любовь, то стороннее душевное тепло уж точно.

Содержащая силу и внушающая чувство защищённости правая рука едва успевает скользнуть поверх одеяла, под которым обнажён лишь Олдридж, но не я, когда моё тело уже невольно и автоматически подаётся назад. Позволяет прижать себя ближе. Прислонить к ритмично поднимающейся и опускающейся грудной клетке, движение которой ощущается даже через довольно плотную ткань халата на спине. Всё происходит в полном безмолвии и без единого слова. Я думаю, что Дэвиду это нужно дальше больше, чем мне. Засыпает он, кажется, мгновенно. Сразу же после обретения целомудренного телесного контакта. Но для меня ещё слишком рано. Даже перед дежурствами девять часов это не то время, когда я могу уснуть, чтобы полноценно отдохнуть и вернуть себе, возможно, чуть утраченное равновесие. А сейчас и тем более.

В какой-то момент я осознаю себя поворачивающейся к нему. Старающейся двигаться бесшумно, лишь бы не потревожить. Нерешительно касающейся подтянутого живота всё по той же причине. Но всё-таки дотрагивающейся и успокаивающейся, когда это никак не отражается на Олдридже. Пожалуй, я наблюдаю за ним. Охраняю его сон. Пока в какой-то момент не теряю способность держать глаза открытыми и дальше.

Просыпаюсь я от звука телефонного разговора и не подразумевающих возражений указаний, произносимых руководящим тоном. Часы на тумбочке слева от меня показывают начало девятого. Я не уверена, что мне когда-либо доводилось спать так долго и при этом ни разу не просыпаться до самого утра. Олдридж стоит у окна уже в брюках и распахнутой рубашке и смотрит на мой двор через приоткрытые жалюзи. Тем не менее, в комнате царит приятный полумрак. Он позволяет мне не жмуриться и видеть не просто очертания человеческого тела, а чёткую картинку со всеми деталями и подробностями. Мне это нравится.

– Скажите ей, что я буду в полдень, не раньше. Пусть тогда и возвращается.

Закончив фразу, Дэвид кладёт трубку и, убирая телефон в карман, оглядывается на меня. Замечает, что я не сплю. Кажется, хочет улыбнуться, но подавляет это в себе.

– Кто должен вернуться?

Мною управляет истинное желание знать. Я удовлетворяю его настолько легко и буднично, словно мне всё это привычно. Просто спать вместе с Олдриджем в одной постели. Чувствовать его объятия до самого момента погружения в сон. Просыпаться и первым делом осознавать присутствие.

– Миссис Джонсон. Мне всё ещё надо это решить, и мне, пожалуй, пора. Иначе я не успею добраться вовремя.

Он застёгивает пуговицы и заправляет ткань в брюки. Как я и предполагала, она стала мятой и некрасивой, такой, в какой будет стыдно появиться и перед подчинёнными, и перед вышеупомянутой женщиной. Я хочу сказать, чтобы он подождал, пока я поглажу его вещи, но он не выглядит так, будто собирается приближаться, не говоря уже о чём-то большем вроде ожидания или желания поесть хоть что-то, прежде чем уехать.

– Я могу приготовить завтрак.

– Я не голоден. Всё в порядке. Тебе нет нужды беспокоиться. Лучше постарайся снова уснуть. А дверь я захлопну.

Он всё-таки подходит и садится рядом со мной, на что матрац реагирует, чуть опускаясь. Губы оказываются на моём лбу, даря мимолётный поцелуй, но Дэвид выпрямляется обратно слишком скоро. У него печальный вид. В чём-то даже скорбный и отсутствующий. Вид человека, который не уверен, что увидит меня когда-либо снова. И потому словно прощается. Излучая мольбу, но не высказывая её посредством слов. Обдумай всё. Не спеши. Пожалуйста, позвони. Это просто читается в том, как он смотрит и держит мою правую руку прежде, чем отпускает её с явной неохотой и покидает комнату, даже не оглянувшись.

Когда вдалеке хлопает дверь, я уже чувствую себя травмированной. И побеждённой. Но мне хватает ума понять, что это исключительно моя вина. Должно быть, его оттолкнул мой образ или что-то конкретное в том, как я выгляжу или говорю, или ощущаю себя. Наверное, он догадывается обо всём, что внутри меня. И не может игнорировать это, несмотря на всё желание. Принуждать к чему-то, чего я сама не хочу. Но разве ему может потребоваться это делать? Я понимаю, что должна всё для себя решить. Окончательно и бесповоротно.

Час спустя я сижу на кухне с чашкой горячего чая и чистым листом бумаги, соседствующим с ручкой, хотя и знаю, что не буду составлять список, а после подсчитывать плюсы и минусы. Я понимаю, что значительно преувеличила вечный по отношению ко мне профессионализм и отсутствие хоть сколько-то особенного и личного расположения со стороны Олдриджа. Кажется, мне больше никогда не удастся обратиться к нему на «вы», используя фамилию или называя его сэром. Особенно из-за всех этих сообщений, забытых мною, в отличие от телефона, у которого таких проблем никогда не бывает. Его памяти можно только позавидовать. Или же наоборот. Всё зависит от обстоятельств.

«Где ты?»

«Я знаю, что ты не дома, так как в нём проводится обыск, и после дверь будет опечатана. Просто ответь. Пожалуйста».

«В доме, выделенном мне, больше комнат, чем необходимо. Ты можешь занять вторую спальню. Настолько, насколько будет нужно. Я всё равно не пользуюсь ею».

«Мэл, пожалуйста, напиши хоть что-то. А лучше перестань игнорировать мои звонки и возьми трубку».

«Нам надо поговорить об этом. Ты так быстро ушла… Я не должен был позволять тебе делать это».

Я читаю все эти сообщения почти семимесячной давности и не верю, что тогда воспринимала их, лишь как проявление некоторого долга, соблюдение как бы негласного кодекса чести и братства, существующего в нашей среде. Теперь они кажутся мне наполненными истинным беспокойством и даже тревогой. Переживанием личного характера, никак не связанным с работой и морально-этическими нормами, продиктованными ею. Наверное, будь всё обусловлено лишь этим, Олдридж не был бы столь многословен, но он звал меня к себе. На полном серьёзе предлагал мне крышу над головой. Очевидно до тех пор, пока не решится моя судьба. А ему наверняка пришлось бы очень долго ждать. Ведь, исходя из личных мотивов, я бы всё равно не вернулась туда, где тогда жила. Благо, как и в случае с ним, это тоже было служебным жильём. Оно стало частью расследования лишь из-за того, что Джейк переехал ко мне.

Впрочем, ничего из тех событий уже не имеет первостепенного значения. Ни то, что я ответила Олдриджу скупое и официальное «я в гостинице и собираюсь выключить телефон», а после, как только было позволено, собрала все чемоданы разом, чтобы уже точно больше никогда не иметь необходимости возвращаться в тот дом, и покинула Теллурайд на время до суда. Ни то, что та жизнь, которая могла бы у меня сейчас быть, уже никогда не возникнет в реальности. Она уже другая. В ней нет ни Гленна, ни ребёнка от него. Ребёнка, которому пришлось бы что-нибудь врать в ответ на его вопрос об отце. И жить с этой ложью до конца жизни. Влачить всё это за собой буквально до бесконечности. Успев выйти замуж, когда бы я подала на развод? На следующий же день? Или я вообще боялась бы выглянуть на улицу?

Ты так быстро ушла… Я не должен был позволять тебе делать это. Я представляю себе, как Олдридж набирает этот текст, отправляет его и, может быть, уже отчаявшись получить хоть какую-то реакцию, чувствует облегчение, когда читает всё-таки приходящий ответ. Но вскоре узнаёт про мой отъезд, и это, возможно, автоматически отбрасывает его назад. К ощущению тревоги, бессилия и неизвестности. Вот что, вероятно, испытывала бы я, думая, что человек, вызвавший во мне сильные эмоции, потерян для меня навсегда, когда у нас не было и шанса, а я только-только начала считать возможным его обрести и использовать.

От дальнейших размышлений меня отвлекает стук в дверь. Он звучит незнакомо, так что я даже не начинаю думать, что это может быть Олдридж. Он уехал и не вернётся, если я не соглашусь попробовать. Это ясно читалось в его взгляде, в котором словно что-то потухло и угасло.

– Кирстен?

– Привет, Мэл.

– Привет.

– Прости, я без предупреждения, но мы с Беном проезжали мимо, и я попросила его остановиться.

Она оглядывается на машину, припаркованную на обочине, и я ясно вижу мужчину за рулём, который не смотрит в мою сторону лишь только потому, что обернулся назад и пытается за чем-то дотянуться. Хоть мы и не близки так, как могли бы быть, замужество коллеги вовсе не секрет для меня. Трудно не сделать однозначных выводов, когда, дежуря совместно, то и дело видишь золотое кольцо на том самом пальце. Некоторое время я тоже носила подобное. Только не торопилась со свадьбой. Жизнь показала, что правильно сделала.

– Что-то случилось?

– Нет, вовсе нет. Я просто подумала, может быть, ты хочешь провести День благодарения с нами? Это через два дня. У тебя тут никого нет, но лучше, наверное, быть с кем-то, чем совсем одной. Прости, если я лезу не в своё дело, – Кирстен осекается на полуслове, становясь внезапно пристыженной с отражением явного сожаления на лице, но я качаю головой. Она не сказала ничего дурного или обидного. Я здесь действительно сама по себе. А к родителям поеду только по случаю новогодних праздников. У меня был выбор между ноябрём и декабрём. Я предпочла провести в кругу семьи Рождество, а эти несколько свободных дней скоротать перед телевизором или с книгой в руках.

– Не хочешь зайти ненадолго? Или вы торопитесь?

– Я с удовольствием.

Она снова обращает всё своё внимание на автомобиль, наверняка желая предупредить мужа, чтобы он её не терял. Но мужчина всё ещё занят. Тогда Кирстен просто переступает через порог и прикрывает за собой дверь.

– Может быть, чего-нибудь хочешь? Чай или воду?

– Нет. Не беспокойся. Без меня эти двое всё равно долго не выдержат.

– Двое?

– Да. У нас с Беном сын. Три года. Это он на заднем сидении. Ненавидит сидеть смирно и ровно.

– Я и не знала.

Между нами возникает неловкая пауза, которую я совершенно не нахожу, чем занять и заполнить, но меня выручает Кирстен. Впрочем, это и неудивительно. Я не лучший собеседник в последнее время и уж тем более разучилась заводить друзей или хотя бы налаживать общение с новыми людьми.

– Ничего страшного. Сможешь познакомиться, если решишь прийти к нам на ужин. О, чуть не забыла. У меня для тебя небольшой подарок, – она опускает руку в сумку, свисающую с плеча, и протягивает мне почтовую карточку и маленькую коробочку. – Это серёжки, изготовленные живущей здесь мастерицей. Если не понравятся, можем обменять. Ну а на открытке немногочисленные интересные места. Мэрия, библиотека, галерея, кафе, пекарня, церковь, музеи и отель.

Я и сама узнаю последнее здание, что упоминает Кирстен. Историческое, являющееся памятником архитектуры и стоящее там, где центральная улица совершает поворот на второстепенную, и наоборот. Глядя на изображение, мне начинает казаться, что, обречённая помнить, я только убью себя, если постараюсь переступить через всё, что было, и отвергнуть это.

– Спасибо большое, но мне нечем тебе ответить.

– Я не ради этого приехала, Мэл. Просто захотелось, чтобы ты поняла, что можешь на меня рассчитывать. Если тебе нужна будет помощь, или захочется выговориться, например. И подумай по поводу моего предложения. Номер телефона у тебя есть.

– Да, спасибо. Я обязательно дам тебе знать, что решила, – я открываю дверь Кирстен. Ступая на крыльцо, она уже даже делает первый шаг в сторону дороги, когда слышит мой, наверное, нелепый вопрос. – Как ты поняла, что, скорее всего, если и не любишь Бена, то, по крайней мере, способна почувствовать это к нему и хочешь быть с ним?

– Теперь это кажется странным, но первое время он мне совсем не нравился, – если девушка и хочет проявить любопытство относительно природы моего вопроса, то ничем себя не выдаёт и просто отвечает мне будто давно заготовленной речью. – Впрочем, это не останавливало его от того, чтобы постоянно звонить и писать. А потом он уехал. На месяц или даже два. Я уже точно не помню. На работу. Но то время будто длилось вечно. Складывалось ощущение, что эти недели никогда не закончатся. Бену стало резко не до разговоров. Я поняла, как сильно мне его не хватает. И осознала, что, когда человек постоянно рядом, мы можем и не чувствовать того, что любим его. Но стоит ему оказаться далеко, как в голове многое тут же встаёт на свои места. Я бы сказала, что надо попробовать прожить без него хотя бы пару недель. Совсем без общения и контактов.

– А если мои две недели уже прошли, и повторять их больше нет никакого желания?

– Ну тогда ты, возможно, как минимум влюблена. Я вот была. И всё ещё остаюсь.