Читать книгу Рай рядом - Лидия Яковлевна Лавровская - Страница 8

1

– Кое-что, смотрю, надо бы подредактировать, Василий Васильевич!

С подчёркнутым вниманием Алина перебирает снеговой белизны, отличного качества листы из папки начинающего поэта Белянкина:

– Не понимаю, что здесь может быть не то? Это мои… да, эмоции перед поездкой в родной город – Ростов-на-Дону! Домиков с прекрасными садами когда-то много было, да… По-другому все было… Вам, молодым, трудно понять!

Белянкин вдруг становится сентиментален – и официален. Не «Алиночка» – «Алина Юрьевна», критику переносит туго. Сражается за каждую свою стихотворную загогулину, дескать, я так «чую». Санаторный управленец вздумал управлять Пегасом, а поэтический конек брыкается, насмехается… Берегись, наездничек!

Заветную папку, как всегда, самолично завез Алине в офис. Вместе с коробкой заграничных конфет… ммм… молодец! Любезничал, выпил чашку её лучшего чая, коробку запретил открывать – опять молодец! Отцу на юбилей пойдёт… Однако дорогому автору нужно ведь редакторское «просвещённое мнение»? Без взгляда со стороны никак нельзя! Хотя сегодня этот алинин взгляд будет… не слишком уж фальшивеньким? Кажется, раньше Василий Васильевич баловал ее более гладкими опусами:

– Ну вот, начиная с первой строчки! Вслушайтесь, пожалуйста: «Конечно, вишня уж сошла»! «Конечно, вишня уж сошла»! Будто скороговорка какая-то, вроде: «Шла Саша по шоссе и сосала сушку».

Не смогла, ох, не смогла строгая Алина Юрьевна ни выговорить как следует известную скороговорку про Сашу, ни удержаться от смешочка.

– Что за… хулиганские, да, хулиганские ассоциации! – внезапно сузившиеся за очками глаза Белянкина вот, сейчас, так и прожгут их, а там и Алину… – Никак не ожидал от вас услышать такое! Но если не нравится, я направлю… да, направлю мои произведения в другое место! Дайте-ка, я заберу мои., мои…

Ага, попробуйте! Алина захлопывает, тянет к себе бежевую тонкую папочку с решимостью… а, кто там у Толстого в «Войне и мире» выхватывал друг у друга «спорную вещь», портфель с завещанием?! Ох, «язык мой – враг мой, прежде ума рыщет, беду ищет» – недавно узнала окончание поговорки. Уж такой правильной! Да, правила, правила надо соблюдать!! И из них главное у главного редактора газеты «Курортный курьер» Алины Григоровой – никаких конфликтов со спонсорами. Уже пару лет во всех корпусах, на всех этажах санатория Белянкина – свежий номер, а где и подшивки ее «Курьера»! И стихотворные перлы главврача блистают в них не так уж часто, в сущности…

Алина качает головой, всплескивает тонкими руками в дизайнерских серебряных кольцах:

– Боже мой, Василий Васильевич! Где я и где хулиганство! Какие вы, поэты, ранимые, вот уж самая настоящая правда! Ну извините, хотя не пойму, в чем виновата, серьезно. Кстати, пора вам подумать о книге, сборнике вашей поэзии. Давно, очень давно хотела вам сказать! Как вы сами чувствуете? («чуете»…)

И сразу в уютном кабинете-офисе становится теплее на энное число градусов – так засиял Белянкин. Господи, он и в своем начальственном кресле такое дитятко?! Засияли очки, еще шире стала квадратная грудь в дорогом костюме… А широкое лицо с широким носом баснописца Эзопа так и раздалось по бокам от покаянно-праздничной улыбки:

– Да… Что-то я вскипел… Конечно, вы… это, филолог, я в курсе, из учительской семьи, да… вы лучше понимаете! А есть ведь у меня поэма… И довольно большая! Проза есть очень хорошая, очень интересная, писал для себя заметки, но… наберётся на книгу, да! И даже две книги можно опубликовать, да… прозы и поэзии! Разумеется, надо подумать…

– Давайте подумаем вместе, раз вы сегодня нашли время, заглянули ко мне собственной персоной! Чашечку налью еще, да?

А ещё через сколько-то чашечек и часа времени Алина выпроваживает-провожает гостя до двери. Умиротворенного, напоенного сполна чаем с лимоном и лестью. Договорились в общих чертах о совместной работе над книгой, рабочее название – «Избранное». Эх, было бы только, из чего выбирать!

Алина бодро ерошит каштановую модную стрижечку: да нет, Белянкин – неплохой дядька. И в городе пользуется уважением… но вот графоманит, как оказалось, масштабно. Так, может, проза у него и правда интересная, об интересных по крайней мере вещах? Работы, в общем, будет навалом, особенно со стишатами, конечно… «конечно, вишня уж сошла»!! Жесть. Но она не может позволить себе засветиться в книжонке, над которой будут ржать дорогие коллеги, например! Умница Танька, вон её стол слева, первая… Редактуру надо делать качественно, красиво. И не бесплатно ведь!

Еще был приятный моментик в их посиделках с Василием Васильевичем. Позвонила дочка, доложила, что идет делать «домашку» к подруге, с физикой у нее какие-то «непонятки». Седеющие брови Алининого стихотворца-спонсора так и затрепетали, театрально взмыли вверх:

– Удивляюсь, что дочка такая уже большая, физику учит! А вы – просто юная Дюймовочка! Прекрасно помню, да, когда мы с вами знакомились, я принял вас за старшеклассницу! Поверьте на слово!

А Дюймовочке ведь немало… ох, немало лет уже! Даже неохота думать сколько! В общем, неизвестно ещё, кто кому больше лапши на уши повесил.

2

В шаге от офиса на Воробьева вывалился, бессмысленно улыбаясь, массивный, седоватый… а, главврач «Кавказской здравницы», виршеплёт этот! Увидев его, сфокусировал взгляд, что-то бормотнул, затопал по коридору. Сама Алина выглянула из-за двери, в джинсах, в серой, крупной вязки кофте из тех, что именуют старушечьими. А на ней и такое чудо-юдо выглядит мило и молодёжно! Да, неравнодушен он к этой нежноголосой красоточке, командирше очень даже толковой. Лет десять назад здесь, помнится, восседала дама больших габаритов и силы голоса, вот у кого надо было чаями угощаться, старичок! Очень она к Воробьёву благоволила и, главное, по возрасту подходила… И, как известно, окончательно угробила «Черноморские вести», дурища. А вот Алинкин еженедельный «Курьер» держится на плаву, и достойно держится!

Воробьев, одной рукой чуть приобняв Алину, проходит к своему местечку у столика с электрическим самоваром:

– Так прочитала мою рецензию на книгу Географического общества, послал по электронке? Ну и?

– Замечательная, как всегда! Но пойдёт где-то в следующем месяце, не привязана ведь к конкретной дате. Устраивайтесь, Олег Сергеевич! Вон ваша кружка, печенье берите… А я на минутку займусь компьютером, хорошо? Кое-что сейчас надо быстро сделать.

Но Воробьев достает из рюкзака книгу, мол, первое издание у него уже имеется. В этом, третьем, полиграфия выше всех похвал, просто отменная, и фото шикарные… Презент!

Алина умница, в книгах разбирается. Видно, что рада:

– О, от такого библиофила такая роскошь! Не жалко? Спасибо…

Действительно, библиофил в третьем поколении, к книгам больше трепета, чем даже когда-то к дочери. Которая, понятно, выросла, вышла замуж за итальянца, исчезла с горизонта напрочь… А девчонкой с подачи матери подкалывала его за «книгоманию» в открытую! «На макулатуру денег не жалко, а мне на новую курточку жалко?!» Ну и фиг с ней, с её мамашей, освободился от всяких «уз» давно! Но вот если бы такая барышня, как Алина…

Размечтался! Вот то помалкивай да пиши в её обожаемый «Курьер». А еще в официозную «Курортную газету», в край, в столицу отправляй статейки за копеечный гонорар, на работу похаживай, за братом-инвалидом присматривай… Все уже расписано прочно, выверенно и не тобой… Кем?! Почему так тускло повернулась, развернулась второй своей половиной жизнь? Но счастье, что смог в не шибко просторную квартиру братца перевезти лучшие свои книги. А их все больше – тоже счастье, как бы ни открещивались от них, ни измывались сегодня. К мусоркам ценнейшие издания, бывает, выносят!

Хлебнув чай, Воробьев, не удержавшись, отставляет кружку, снова листает свой подарок. Книга – коллективный труд городского отделения Русского географического общества об эндемиках Причерноморья, и рецензия на нее написалась рекордно быстро. И уж, конечно, от души. Даже не рецензия – панегирик южной родной природе и людям, которые горой стоят за неё супротив нахрапистых «девелоперов» всех мастей. Тема, прочувствованная до малейших оттенков, знакомая, как содержимое своего компа.

В девяностые благодаря ей он стал знаменитостью знаменитого курорта. Молодым репортёром гремел в новой прогрессивной, провокационной, протестной и так далее газете «Правда-матка». Его и в центральных СМИ цитировали, и к суду привлекали, даже били разок! Со своим хорошим ростом, с пшеничным чубом, ухмылкой исподлобья – популярнейший был «мэн», к негодованию супруги. А еще книжник, театрал, эрудит, так что после краха «Правды-матки» перешел в солидную, старейшую «Здравницу». Тоже, как почти все городские издания, в конце концов приказавшую долго жить – такой вот курортный невеселый казус!

Что ж, появилось кое-что другое – «Курортный курьер», например, где Алина не только редактор, но и репортёр, соучредитель, соиздатель, «и швец, и жнец»! Вполне справляется с коллегой: эта ее энергичная Татьяна тоже многостаночница, классно добывает рекламу, подписку в школах, санаториях… барах, банях, ха-ха! Хотя время мощных тиражей, разумеется, прошло, сдохло – эра интернета ступила на землю козликом на зеленую травку…

– Ну вот, все! – Сладостно потянувшись, «швец и жнец» отваливается от компьютера. – Какие новости, Олег Сергеевич? Кстати, предупреждаю заранее: у отца на носу юбилей! Думает отметить с размахом, может, даже в кафе. Вы приглашены как один из самых папиных «достойных и думающих» – цитирую! – учеников.

Да, такая вот деталь: Воробьев окончил одну с Алиной школу, где замечательно, просто замечательно преподавал историю ее будущий отец. Вскоре стал директором, там и хорошенькая жена – русский-литература – появилась. Так что его и Алинина учеба, получается, с разрывом… во сколько, интересно, лет? Подсчитывать не хочется. Но этот юбилей Юрия Ивановича… Воробьеву точно теплого собачонка положили на грудь – такая какая-то умилительная радость охватила… Старею, чёрт! Наверно, разом поглупел мордой, как тот главврач! Хотя вряд ли получится сесть рядом с Алиной… неудобно… Но уж пригласить потанцевать?!

– У тебя великолепнейший папа, Алиночка!

3

Воробьев ушел, нехотя-нехотя оторвал Алину… скорее, оторвал себя от Алины – конфетки-ириски такой вот, прилипшей к десне… нет, к сердцу, кажется! А, ничего, есть масса всего, один альбом раритетный краеведческий, например… с ним зайду в следующий раз.

И у нее ушёл, умотал в магазин за чем-то вкусненьким весь ее рабочий настрой… Возвращалась с шоколадным батончиком во рту (ох, прорва калорий!), размышляла. Ведь согрешила, точно согрешила сегодня: сосватала идейку о собственной книге… кому?! Но вдруг у Белянкина проза сносная? И заплатить должен как следует… А Воробьев… даже не спросила: онто продолжает писать свой роман? Самый талантливый в городе автор! И не вспомнила про его книгу, кокетка чёртова! Болтала, глазками поводила, печенье не удержалась, съела за компанию две штучки – поняла давно, что очень нравится Воробьеву. Стреляному воробью, которому… да уж далеко за пятьдесят, наверно! Или поменьше?

Однако, вернувшись в офис, Алина четко, свирепо развернула себя мозгами и плечами в сторону компьютера: работы много, что еще за лирические размышлялки?! Три часа дня уже, а номер выходит послезавтра. Татьяна дома готовит материал по теннисному турниру, о фольклорном фестивале Полторацкий, режиссёр, должен написать, надо обоих поторопить… Ещё там кое-что проверить и перепроверить, раскидать по местам, оставшимся от чертовой рекламы…

В конце очень трудового дня Алина, мигая замученными глазами, глубоко дышит «по-научному», откинувшись в кресле. Под открытым настежь окном узкая улочка, забитая офисами и машинами, шуршала, гудела, выталкивала всех домой. Вот загорелись окна в старинном жилом доме через дорогу, и еще, на другом этаже… На узкий балкон с чугунной затейливой решеткой выскочила девица, стала эдак изящно махать кому-то… и хихикать, похоже. А, это её парень там внизу! Отсюда не видать… Ишь ты, какая принцесса на королевском балконе!

Алина валится животом и грудью на стол, елозя, вытягивает, выворачивает голову вправо. Шестеро! Шестеро парней стоят и дружненько машут принцессе! Резвушка фантазия, подружка алинина с детсада, тут же рисует картину аппетитную… Впрочем, невинную: принцесса, педагог английского, разбирала тему «Обед»… нет, лучше «Банкет» с учениками – официантами! Им нужна надбавка к зарплате за знание языка… Или они собрались кормить пассажиров обалденного заграничного лайнера… вот, недавно заходил в порт! Заскочить, что ли, сначала к родителям и умять тарелку борща?! Всегда в наличии, отец без него не может…

Ох, тётенька-редактор! Ты голодная. И немножко завидуешь беспечальной англичанке и её официантам, да? А Воробьев, говорят, последние годы хороводится с замужней певичкой камерного хора… Но живет у брата-колясочника, простого работяги, на лоджии и, может, попивает с ним на пару?! Хорошую родительскую квартиру в центре оставил жене с дочерью, те прекрасненько сдают ее, а сами шастают, наверно, по миру из отправной точки в Италии! Еще по сведениям, сын у него имеется в Питере, великовозрастный такой плод студенческого брака… Пожил интересный, даровитый мачо в свое удовольствие, что там говорить!

Алина усмехнулась, вставая из-за стола, бросая в сумку телефон, косметичку. Странно – худой, пожилой, всё равно Воробьев смотрится здорово. Где-то тут на полке подаренная им собственная книга, очень давняя, лучшая, говорил. Одна там повесть – класс, зерно в ней, если в двух словах…. да хватит и одного: дружба! Вот как в «Трёх товарищах» Ремарка. Парень-спортсмен приходит с чеченской войны контуженный, прямо-таки не в себе. Начинает вдруг рисовать мирные пейзажи и дарить близким, да вообще незнакомым людям! Потом идёт на поправку и решает, что эту его «мазню» надо уничтожить. И вот обходит народ, забирает свои подарки и сжигает, а у кого-то уже и нет их – выкинули. Один только друг-однополчанин, с которым пуд соли съели, не отдаёт ни в какую, дерётся даже с ним! Кричит: «Здорово ты все нарисовал!» И тогда уже герой всерьёз берется за живопись, становится настоящим, хорошим художником. Всё это очень сильно у Воробьёва написано! Там парочка страниц… нельзя на них долго останавливаться, слёзы подступают!

Вдруг остро захотелось позвонить Димке. «За жизнь», что ли, поговорить… он тоже хороший художник. И тоже человек, которому она нравится «с первого класса», всегда настаивает! Но встречаться стали в последнем, когда молния, морок, манна небесная первой большой любви настигли обоих. Потом надолго с муками разбежались, рассорились, разъехались на учебу по разным городам… потом помирились, поженились, потом… Нет-нет, никаких особых разговоров. С Димкой умнее помолчать… Хотя, бывает, обоим начинает казаться, что и не расставались никогда! В таких случаях они пару раз срывались вместе в горы, ещё куда-то…

Но нет, пусть с ним супруга разговаривает, сыновья-близнецы чирикают! Не станет Алина ничего менять, как бы им ни хотелось… и вроде с годами хочется всё меньше. Хотя, безусловно, бывший муж, Полинкин отец, у неё на особом счету, неизменный такой тюльпан-султан в букетике симпатизирующих ей мужчин. Тем более, что сама когда-то подала на развод, дико влюбившись в одного там «гения»… Который в результате оказался так, голым королём, мягко говоря… А, что вспоминать, проехали.

Только Димка будто уловил каким-то хитрым локатором её настроение – не раз такое случалось! Сам позвонил, когда она уже садилась за руль своей малышки-мицубишки. Очень непонятным каким-то голосом поинтересовался, как там…. и после длинной паузы – «моя Алина с Полиной?» «Моя»?! Но, действительно, как там, где там дочь, так и торчит у подружки Маруськи? Сделали физику и дурака валяют… А у него что за тон пасмурный какой-то, все норм?? Ну и у неё всё прекрасно с дочкой, со старичками-родителями, чао! Ага, вот только растревожилась из-за другого старичка зачем-то, Воробьёва этого… Балда!

И, сама себе удивляясь, вдруг позвонила ему.

– О! ты! А я как раз тут подумал, что…

– Я не сказала вам, Олег Сергеевич, застеснялась, что ли… Но отец страшно рад будет, правда-правда, если вы к юбилею напишите что-то! Семьдесят как-никак! И не в «Курьер», у нас я хочу сама сделать в редакторской колонке дочерний такой оммаж, вы понимаете…

– Ну о чём речь? Неужели сомневалась? А я вот о чём думал… Тут Роман Федоренко, из администрации, спортивный функционер, объявился с информационным поводом! Получил какую-то медальку за канцелярские рекорды, надо думать, и приглашает в пятницу в «Магнолию»! Вполне себе ничего кафе на набережной. Так что решай, есть шанс поплясать даже раньше юбилея Юрия Ивановича!

– Я позвоню… если соберусь, конечно. Счастливо! И спасибо за папу!

Алина торопливо даёт отбой. Вот кто, интересно, сочиняет, вяжет эти… цепочки?? Эти внезапные звонки по наитию, неведомому повелительному импульсу? Димка, значит, настроен на неё, она на Воробьёва, он… неужели на свою филармоническую толстуху?!

4

Полинка дома. Хотя света нет нигде в их просторной сталинке, наследстве маминых родителей. И очень тихо. А, вон сидит в кресле, коленки к носу подтянула… Жмурит от вспыхнувшего света глазищи, морщит лицо. Самое прекрасное, какое только можно вообразить, будучи в романтическом настроении! Серьезно, без материнского фанатизма: эти папины синие очи, отливающие дорогим металлом светлые волосы… И папина незлобивость с опасным довеском в виде маминых «взбрыков»! Известно, красота – визитная карточка, которую провидение даёт своим любимцам, а вот взбрыки могут все испортить! Провидение рассердится, обернётся привидением, начнёт вредничать, кошмарить. И как уберечься от заскоков, взбрыков, импульсов, как там ещё, они ведь будто с неба падают! То же самое провидение веселится, подбрасывает, точно! Вот с чего это она сегодня позвонила Воробьёву? Когда еще отцовский юбилей, ждать и ждать…

Алина шумно, покаянно вздыхает, привалившись к двери:

– Полинка, спала, что ли? Все окей?

– Папа позвонил, долго разговаривали…

– «За жизнь», да? Об этом, конечно, и до утра можно!

Значит, случился всё-таки этот разговор… И Димке вдруг понадобился, как и ей? А, ну, понятно: жёнушка достает: у муженька «зарплата маловата»! Знакомая минорная классика семейной жизни, канон, хотя звучит, как развеселая частушка… Зарплатамаловата, зарплатамаловата… Но можно же людям поговорить хотя бы по душам с теми, к кому тянется сердце? О, как душещипательно! А к кому оно у вас, Алина Юрьевна, тянется? Вы уж определитесь, будьте так любезны!

– Пошли ужинать, расскажешь.

– Нет, я так, перекусила. И рассказывать ничего не буду. Ты же не хочешь, чтобы папа вернулся!

Медленно, молча, дочь скрещивает по-турецки ноги, скрещивает руки на тощенькой подростковой груди. Ставит такой жирный двойной крест на каких-либо словесах о любимом папочке. Смотрите, какие трагические эффекты! Еще объявит после школы, что подается в артистки, не дай Бог… Но артистические задатки и у Алины имеются, еще какие! Каким теплым, тихим, убедительным голосом заводит она речь! Как красиво смотрится на белом дверном фоне, замерев, сцепив руки на куда более выигрышном бюсте!

– Помнишь, этот мальчик Коля, твой партнёр в танцевальном кружке, что говорил? Как он хотел с тобой дружить? Даже заплакал один раз, по твоим словам… А он тебе не очень нравился, ниже ростом и всё такое. А какой-то другой девочке нравился, и ты всё к ней его отсылала. Помнишь? А вот Светлане Георгиевне папа не просто нравится, она его жена, у них маленькие дети, это надо принимать во внимание?

– Просто ты его больше не любишь, вот и всё.

Мягкий алинин голос обретает жёсткость деревяшки, деревянной двери, от которой она тут же отлепляется. Щёлкает выключателем:

– «Сурьёзно»?? Ещё что скажешь, мудрая бабушка Ванга? Вот и сиди в темноте. Жуй-пережёвывай, что там тебе отец наговорил. А я пойду поем по-человечески.

Набросившись в кухне на котлеты с гречкой, Алина попутно дает себе команду мыслить рационально. Во всём разобраться, раскидать по полкам, расставить по местам… Да нет, неужели всё так просто, что даже Полинка может выдать «вердикт»? Какое-то вселенское ослепление этой чёртовой любовью, умопомрачение! Мало кто откажется от яркого, наэлектризованного мира улыбок, слез, «страха и надежды», как определил любимый Толстой. Такой вот сказочный воздушный корабль на тебя обрушивается, подхватывает… но после ведь рухнет, рухнет неминуемо! И твое поднебесное парение, магическое преображение всего, всего вокруг и самой тебя – они пройдут.

По крайней мере, у неё так было – и с Димкой, и с «гением», на которого все же не один год молодости ухлопан! С одним иностранным гражданином потом ещё… Но этот роман оказался покороче и в основном эпистолярный, слава Богу… Да, живое, пенящееся парное молоко скисает, вырождается в простоквашу… её лучше на ночь, для хорошего пищеварения.

«Для гормонального фона!» – подсказала бы разведённая подружка, ныне солидная чиновница Мария Владиславовна, которая принципиально никогда не ложится спать одна. И очень много теперь таких гармонисток! А вот Алине, поди ж ты, нужен рояль…

Ну хорошо, а эта Димкина верноподданная, эта папочкина дочка, – что, всё сидит в темноте, ярится на мать? Так, помою посуду и пойду за ушком почешу, слава Богу, она отходчивая.

Но Полинка сама заявляется на кухню. По-прежнему с ручками крестиком, с бровками, сведенными в одну широкую «сурьёзную» линию, с очередным вердиктом:

– Да ей просто в сорок лет детей надо было, вот и родила близнецов своих! А папа с ней даже не расписался!

– Не имеет значения, особливо в двадцать первом веке. Архаично рассуждаешь, доча… Давай за стол, поешь как следует.

5

В пятницу Алина проснулась рано, с малюсеньким, но явственным страхом. Не неприятным, нет… будоражащим, обещающим… что? Так пойти ей в «Магнолию»? Пандемийные строгости пошли на спад, смешно бояться людских скоплений и лишних калорий! Или что, Воробьёва она боится? Еще смешнее…

Октябрьское теплейшее утро было чудесным, даже жалко Полинку, которой переться в гимназию в такую рань. Сама Алина вставала в девятом часу и позже, а вот сегодня… Страхи страхами, но дальним сговорчивым уголком сознания она давно уже шерстила, инспектировала свой гардероб: что за жуткие тряпки! Ну есть пара вещей, а остальное… Нечего надеть!!

Звонил вчера Воробьёв, напоминал. Она ответила, что предельно занята, ещё ничего не решила. У окна смахивающий на куст букет мелких разноцветных хризантем хорош, как в первый день, будет стоять невесть сколько. Терпко благоухает, лезет в глаза праздничной яркостью… На днях забежал с ним ненадолго, поздравил с Днем босса – есть такой, оказывается. Похохмил: начинаю, мол, пробивать идею празднования Дня подхалима! А ведь не оставила Алина цветы в офисе, домой притащила… Интересно, о чём, как, каким тоном он запоёт, соловей-воробей, когда они будут танцевать, когда пойдет её провожать?! Он ведь пойдет её провожать? А потом? Картинки, фразочки так и возникали, набегая друг на друга, мелькали в голове… Будоражили! Ничего не решив, Алина вздохнула, тряхнула пышной девчачьей чёлкой: сколько можно валяться, на работу пора. И пора уж, наверно, набрать Воробьёва:

– Да, надумала! Пойду, злокозненно схрумаю три кило калорий… если какой-то аврал не случится до вечера. А про медальку дадим чисто информационно, пусть Федоренко не воображает себе… Нет-нет, в «Магнолии» и встретимся!

Разумеется, там и встретимся, чтобы тоже не воображал ничего такого… «Дабы не уповал!» – как шутила бабушка, с энтузиазмом приветствуя её первые, еще школьные, победы.

Днём, обежав торговую галерею, Алина купила чудный свитерок, который так и просился к ее фасонистым бежевым брюкам. Или все-таки темно-зеленую брендовую юбку надеть? А кое-какие демисезонные шмотки давно пора отдать на радость, на растерзание пышке Тамарочке, малоимущей соседке. Что-то, пожалуй, оставить на будущее для Полинки… Как-то Алина подзабросила походы по магазинам, вообще никогда не фанатела от тряпок, от вещей – родительская закалка. Вернее, папина. Мамусик что, она до сих пор над ним трясётся, ко всем втайне ревнует, поэтому считает необходимым наряжаться. Всё поверить не может, что ей навсегда такая удача (папа) в тридцать с лишним лет привалила! Нет, наряжаться, конечно, надо бы… Вот уже за это спасибо Воробьёву – что подвигнул, так сказать.

Только за это?!

Мгновенно перед глазами замельтешили говорящие кадрики довольно длинной уже киноленты с Воробьёвым в главной роли. Вот он с невозмутимой физиономией развлекает её изящным, уморительным анекдотом, хайповой городской байкой… Иногда только беззащитно, как-то насмешливо-нежно поглядывает на нее! Вот вдруг заскочил с редкой книжицей, коробкой печенья… Всегда ей симпатизировал, особенно последний год. А с августа… да, с двадцать четвёртого августа резко активизировался!

Оба тогда завелись на общественных слушаниях в мэрии, весьма колючая вышла дискуссия по поводу руин бывшего института курортологии. Потом этажом ниже, в столовой долго ещё сидели, не могли наговориться, навозмущаться. Следующим утром зашёл в офис с букетом мяты со своего сада-огорода: «Успокаивает!» Да уж, у Алины ни мяты, ни успокоительного мужского плеча, мужской руки давным-давно… да ничего! Эта её рабочая поездка почти годичной давности в краевой центр, когда к ней пристроился Димка… Потусили пару дней… это не в счет.

Заехав после работы домой, Алина выпила чашку какао и услала Полинку к родителям на выходные. Дочке, кстати, нравится, когда в её безапелляционный пухлый ротик так и смотрят заслуженные педагоги, со мной-то в детстве построже были… А в «Магнолию» дойду за полчаса пешочком, авто, понятно, отпадает, автобус… да, тоже. Ничего, красота не завянет, явлюсь такая чуть умученная, оторвавшись от уймы дел, в свитере, брюках и кроссовках (ох, дорогущих!!). Только к ночи свежего воздуха, мол, удалось глотнуть.

Интересно, а Воробьёв так и будет в джинсах? Ничего другого не видела на нём никогда… Вообще, идиотизм, если вдуматься! Сколько людей этот ковид задел, мазнул угрожающе, и забрал сколько, как всё это горько и страшно! Сколько месяцев боялись, прятались по своим норкам! Казалось, конца края этим кошмарикам не будет… Конца пока нет, но мозги уже заняты такой… такой кошмарной – ерундой! Вот такие коротенькие-коротенькие у людей, как куцый хвостик у трусоватого зайчика, память, любовь, жизнь…

А нечего удивляться и угрызаться. Дедушка, например, встретил бабушку на войне, тоже, кстати, учительскую дочку. Приглянулась она старшему сержанту, появившись из настоящей чёрной норы, скороспелой землянки – село фашисты сожгли. Улыбчивым лицом, говорил, приглянулась… вернее, ликом, светящимся от голода! И вот не она его, как положено на Руси, а он её усадил да накормил, письма потом друг другу всё писали… И чуть ли не с молодости бабуля похварывала, родить долго не могла, но никогда не жаловалась. И очень даже любила пошутить, посмеяться.

По крайней мере, посмеяться сегодня в компании Воробьёва точно не грех!

6

И правильно сделала, что пришла в эту уютную «Магнолию»! Штормовое море шлёт близкий, совсем близкий и громкий привет, веет рассыпчатыми брызгами. Эх, надо было пиджачок все-таки прихватить… На веранде, которую застолбил Федоренко, вполне многолюдно, хотя Воробьев предупреждал, что из-за ограничений гостей будет всего ничего. Ну и слава Богу, что народ наконец расхрабрился!

Алина покалякала, поулыбалась со знакомыми, массивного плотного «медалиста» Романа Евгеньевича поздравила. Сели с Воробьёвым одни (пресса!) за столик в углу, рядом с кадкой нежно-розового ядовитого олеандра. Не ядовито посмеялись над Романом с его медалью: уж так размашисто, лихо бросил ее в кавказский рог с вином! Прямо как Стенька Разин свою княжну «в набежавшую волну»! А дальше – смертельный номер. Медленно, эффектно, дирижируя себе свободной рукой, Федоренко, запрокинув розовую лысую голову, присосался к немаленькому рогу… Ах ты, наш пышнотелый олеандр! Массивная супруга, ещё кое-кто засуетились, возбуждённо перемещаясь кругами, фоткая Рому и так, и эдак. Все, даже высокие гости (сплошь начальство), повскакали из-за столиков, орали, топали ногами, аплодировали. Совершенно забили мерное рыканье волнующегося в кромешной ночи моря, всякие там ужасы-страшилки… Но ведь обязательные маски отменили же?! Все будет хорошо!

А следующим ударным номером оказалось прибытие самого высокого гостя – и правда, высоченного детины из команды губернатора. Которого Роман только что не целовал в плечико… фу! Воробьёв сумрачно налил в бокалы красное кубанское вино:

– За Федоренко, нашего распорядительного Фердыщенко! Чиновников осенила хорошая идея, турнир по плаванью, – и самим медальки достались. Хотя в приморском городе половина детей плавать толком не умеет! А нас, ребятишек, из воды, бывало, не вытащить…

Тут же осекся. Сообразил, видно: да когда это было, что брюзжать? Молодняк теперь уткнулся в планшеты да телефоны, на пляж не побежит бегом… Алина чутко угадала причину его заминки, заспешила с отвлекающей репликой:

– Ну нет, на персонаж Достоевского он не тянет, по-моему. Скорее, Антоши Чехонте!

Воробьёв встрепенулся, глянул на Алину очень по-доброму так:

– А, вот у кого действительно торжество, юбилей в этом году у Достоевского!

И позвал Алину на медленный танец. И стало, надо признаться, совсем прекрасно на полутёмной веранде кафешника, пронизанной ветром соленым и сладкой музычкой… Хотя Воробьёв не говорил ни слова, никаких сю-сю… только очень бережно обнимал! Ручищи у него большие, ну прямо рабоче-крестьянские, даром что без мозолей. И нежные…

Ещё танцевали, ещё пили и ели. Темпераментно, кружком, с «медалистом» посерёдке, плясали-прыгали, даже песни попели! О чем-то поговорили в своем уголке возле розового олеандра – с Воробьёвым всегда интересно! Так бы и сидела, развесив уши… И когда он смеется, у него такие смешные, родные какие-то морщинки разбегаются по лицу. Делают его похожим не на папу, нет, а на папиного племянника Юрика… так, капельку. Она давно заметила, еще когда в непривычно узком из-за пандемии кругу отмечали Новый год в офисе.

Алину приглашали танцевать, она раз пошла, но какая-то грудастая, в бордовом шикарном костюме, плюхнулась на её место, стала, жестикулируя, что-то впаривать Воробьёву. Ах ты, синьора Помидора! Больше Алина ни с кем не танцевала. И в конце концов задала «моему любимому автору, правда-правда!» важный вопросик:

– А скажите, пишется у вас роман, Олег? (Уже не Олег Сергеевич…) Давно, кстати, не спрашивала.

– И правильно делала, потому что… Да, пишется, но мне что-то не нравится. Считай, не пишется!

– А я вам дам беспроигрышный рецепт, недавно узнала. Надо ложиться спать головой строго на север, обязательно проверять по компасу… Что вы улыбаетесь, так Чарльз Диккенс укладывался в койку, повышал творческий потенциал, серьёзно!

Ой, как-то не так выразилась… Но никакой, никакой скользкой реплики от Воробьёва, которой очень легко было бы продолжить её шуточку! Дескать, в койке и по-другому можно… и так далее. Какой же он необыкновенный – молчит, задумался! И вдруг предложил ей виртуально махнуть из их знаменитого курорта на знаменитый курорт-побратим. Есть такой в Германии – Баден-Баден. Да еще в момент, когда там смертельно разругались Достоевский и Тургенев.

– Но уже пора… расходятся как будто человечки, да? Я по дороге расскажу… провожу… Не против?

Наконец-то сказал то, что надо.

7

Не похоже, чтобы Алина часто возвращалась домой с мужчиной, с мужской курткой на плечах! Так поздно, так медленно-медленно… Узнавал: вроде нет у неё никого! Моментами кажется: совсем девчонка рядом… Такая милая мордочка под кудрявой чёлкой! Защитить, зацеловать… Алинка-малинка!

Они идут, иногда ненадолго сцепляясь руками, по блещущему огнями бульвару, где ещё хватает гуляющих. Воробьёв все посматривает на Алину, улыбается. В мэрии, заскорузлой этой конторе с чудовищно раздутыми кадрами, с бездельниками этими, летом в первый раз разглядел по-настоящему. Барышня-то – боец! И говорить умеет здорово, по делу… И хотя выглядит такой тоненькой красоткой-студенткой, оказалось, не за горами сороковник! Он-то всё думал, максимум тридцать! А ещё раньше, зимой, оказалось – Юрия Ивановича дочка. Ну, а то, что пишет хорошо, город знает, любит, редактор серьёзный, он всегда ценил.

– Так о том, как поссорились Иван Сергеевич с Федором Михайловичем… Слушаешь?

Хотелось, очень хотелось Воробьёву впечатлить Алину одной историей. И надо бы, наверно, этот материал включить в роман, таким отголоском былых страстей, трагическим эхом из девятнадцатого, любимого им века. Не такого, в сущности, далекого! Вон, недавно реставраторы нашли конфету в рукаве бального наряда сестры последнего Романова. Тоже вальсировала, улыбалась, сладостями угощалась… и что из того, что была великой княжной? Молодая была, главное! А молодость недолгая штука… И очень хорошо, что она уйдёт, конечно, и у Алинки-малинки…

– Ой, да я Алинка-малинка в возрасте, а потому миролюбивая! Ссоры-разборки классиков… Да ну их!

– В возрасте… насмешила! В зеркало глянь! Нет, а ты вот представь: вдруг вместо того, чтобы цапаться, выяснять, кто больше любит Россию, они говорят о любви – к женщине, девушке! И рассматривают фотокарточку отнюдь не инфернальной какой Настасьи Филипповны, это уже потом вскоре Достоевский сочинил! Нет, разглядывают фото одной необыкновенной девушки, как… ты! Которой, как уверял Тургенев, надобно поклоняться, стихи писать и писать! Он её фотокарточки не только показывал – рассылал чуть ли не пачками: Фету, Боткину, ещё многим. А сам – пятидесятилетний красавец-богатырь, богач, европейская знаменитость! Знаешь, ещё в советской прессе читал… которая, конечно, была «с красным знаменем цвета одного», но отнюдь не жёлтая! Так вот, говорилось в той статье, что у девушки этой после замужества народилась дочь-великанша, и личиком вылитый Иван Сергеевич! Да… А теперь вопрос тебе, Алиночка: почему она за другого всё-таки вышла? Писал же ей Тургенев, что ни одно существо на свете не любит больше неё? Сохранились все его письма, записочки, сберегла она их! Можно почитать в Полном собрании сочинений, между прочим…

Ах, какая история, какие слова… точно лепестки дурманящего розового олеандра, рассыпанные красивыми взмахами! И, конечно, любой женщине, включая разумную разведённую Алину Григорову, приятно, когда её именуют «необыкновенной девушкой».

Она невольно останавливается, вглядываясь в оживлённое и совсем не старое лицо Воробьёва. Да, вот мужчины «в возрасте» прекрасно устраиваются с молоденькими, тем более такие неординарные! Заговорят, заморочят голову… Так Достоевский после всех любовных страданий заполучил юную Анну Григорьевну, идеальную жену! Конечно, было бы здорово, если б они с Тургеневым помирились, дружили бы семьями…

– О, как вы это всё здорово придумали, продумали! Да, жалко, что так и не женился Тургенев… Видно, не судьба была!

– Судьба, не судьба… Сального Фердыщенко помнишь, а следователь Порфирий Петрович тебя не заинтересовал? Ну, какие ещё были бы у него версии?

– Так девушку же не топориком тюкнули, просто за другого вышла! Версии… Может, просто предпочла «молодого и рьяного»? А ещё эта певица, примадонна знаменитая, Полина Виардо… Всю жизнь при живом, как говорится, муже командовала Тургеневым, дескать, она его единственная, вечная, великая любовь! Но что за девушка такая таинственная? Да говорите уже, мистификатор!

– А вот не скажу! И без топорика убить можно, жизнь сломать…

Воробьёв и Алина – странная какая сценка! – почти кричат друг на друга. У него сердитые глаза… Чего кипятится? За руку крепко схватил! Не понравилось про «молодых и рьяных»? А сам-то со своей певичкой… Алина заговорила тихо и размеренно, вежливым, веским голосом музейного гида, на чью сокровищницу знаний покусился профан:

– Олег Сергеевич, признайтесь, вы поведали совершенно фантастическую историю! Все пассии Тургенева известны, никакой следователь, никакой исследователь не требуется. Крепостные девушки, актриса Савина, еще там кто-то – ну и жадная, гулевая, выражаясь по-народному, Виардо, его идол… Певицы, надо думать, очень популярны у мужского пола!

Точно липкая паутинка упала на лицо Воробьёва, смяла, сморщила… Он трёт лоб, глаза рукавом, мотает головой, не отпуская другой рукой Алину:

– Ну уж… А Виардо, конечно, как все театральные, показушные натуры… Любят они заниматься мифотворчеством! Да, насмерть стояла на страже фальшивой легенды. Очень унизительной для Тургенева, вообще для мужчины, я считаю. Актёрка!

Цыганское некрасивое лицо прославленной «актёрки» памятливо всплывает перед глазами Алины… иссыхает, блекнет желтушной старинной фотокарточкой. Она уже с меньшим пылом выдергивает руку из хищных воробьёвских пальцев. Ну пусть уж держит, ладно. Воробьёв заглядывает ей в глаза… Обнимает за плечи и ускоряет шаг. Да, такой вот зрелый Кавказский дуб над гибкой молодой глицинией! Она вон, тоже вскоре обвила его талию… Молча сворачивают на ярко освещенную, но почти уже пустынную улицу:

– Вот здесь я живу… О, а у меня в кухне свет! Странно, дочка ведь… Значит, сам Бог велел позвать тебя на чашку чая!

8

Зайдя в сумрачный подъезд, они… ну, конечно, целуются, не могут остановиться! Так жарко кинулись друг другу, что уронили воробьёвскую ветровку и не заметили. Потоптались по ней… Наконец Алина, с трудом отстранившись, шепчет с запинками, приходя в себя:

– Что-то мы очень резво… Пойдем! Точно надо чай с лимоном выпить… А знаешь… та необыкновенная девушка, кто она всё-таки?

Взмывший фейерверком градус общения – сбить, сбить… Сбившееся дыхание – вернуть в нормальный режим! Алина, взяв Воробьёва под руку, поднимается по лестнице. Спокойно, спокойно! И что это Полинка на кухне шарашится, вернулась от деда с бабкой… вот пусть и познакомится с маминым другом!

– Необыкновенная девушка – ты.

– Нет, правда!

– Одна из дочерей Виардо. Талантливая художница, скульптор, и Тургенев на её портретах как архангел… да сам господь Бог! Видно, любила его… Но что ей пела, что плела ее мамаша, инфернальная эта баба, вот вопрос. Поди, костьми легла, тихонечко, иезуитски прикончила их счастье. Один Достоевский, великий знаток этих инфернальниц, мог бы что-то подсказать, Тургеневу, помочь ему…

Рассказывать старинную love story, с этой ее подспудной, неизбежной, намеренной темой (разница в возрасте) оказалось легче вот так, на широких ступенях солидного старого дома. Вроде мимоходом…

– А уж девушке вообще не надо было никого слушать!

– Эх, Баден-Баден! Да что за название такое? Вот писатели и бодались… Им бы мирно встретиться в Миргороде! – улыбается Алина.

Так её поссорившиеся классики волнуют? Не стоило, что ли, вылезать со своими литературными догадками?! И догадаться бы, кто там у неё дома! Может, пора ему и откланяться? Воробьёв замедляет шаги… в двух шагах от алининой двери, как выясняется. Пришли!

Пришли-то пришли и даже чуть обнялись в передней… Но на кухне вместе с дочкой сидел, пригорюнившись, подперев рукой патлатую голову, этот её бывший муж, о выставке которого Воробьёв даже писал когда-то…

Вскинулись оба, видно не слышали их прихода, девочка вскрикнула:

– Завтра ж выходной, я и позвала папу, он мой портрет хочет написать!

Увидев Воробьёва за спиной матери, изумлённо подняла бровки. Взглянула на отца и отвернулась, уставилась в прикрытое окно. Алина, пожав плечами, заговорила очень весело:

– Ну и ладно, вы, смотрю, уже поели, теперь все вместе чай попьём! Джентльмены знакомы, по-моему… А вот когда их проводим, пойдёшь спать, уж будь добра! Без десяти двенадцать!

– Да нет, джентльменам тоже пора. Действительно, поздно! – сказал Дмитрий… да, Дмитрий Григоров, Алина так ведь и носит его фамилию! Встал, мельком глянув блестящими глазами на Воробьёва. Считается, неплохой художник, трудяга, семейный парень с сыновьями-близнецами. Девочка его обожает, конечно, вон как схватила за руки! Алина же, мученически вздохнув, отошла к окну, повернулась спиной, смотрит, смотрит… Что ещё они там с дочкой узрели, кроме отражения кухни? А, ну да, просторной кухни с расписными всякими деревяшками, с большими квадратными натюрмортами на стенах… с их, надо полагать, автором загостившимся! Жил он здесь… и не прочь еще пожить, как видно!

– Да, наверно, чай в другой раз! – Воробьев так же прохладно лаконичен.

– Ну, что ж… – Алина медленно полностью закрывает окно – плотно, как следует, долго возится, устанавливает шпингалет… И в кухне от их раскаленного молчаливого квартета становится совсем уж жарко, совсем невмоготу!

Наконец все гуськом выходят в прихожую, коротенькие фразы прощания… В голове у Воробьева – избыток горячих решительных идей. Вот так взять и уйти?! Позвонить потом и вернуться… Да не звонить, просто вернуться! А с дочерью как? Вот это проблема… Как-нибудь уболтать её, большая ведь девица! А как отделаться от Дмитрия? Он же вон, куртку ему тянет с вешалки, подаёт: только вали скорее, мол!

А на улице навязывает, собственноручно вызывает «нашему знаменитому журналисту» такси. Самому тут недалеко, вполне можно пешком… Ага, ещё чего, тоже в планах вернуться!? Нет-нет, почему же не подвезти «знаменитого художника»? Не отказывайтесь! Очень, к слову, выставка была запоминающаяся в Арт-галерее!

Перекинулись преувеличенно громко парой светских фраз и замолчали до появления зелёного огонечка. На молодое, высокомерно-скорбное лицо «знаменитого художника» глядеть неприятно, ломко. Когда-то Воробьёв полез бы за сигаретой… подсобляло в похожих ситуациях. Эх, да что разнервничался-то, старичок? Но пасаран!

«Недалеко» оказалось далековато и совсем Воробьёву не по пути. Да что уж, сам подхватил «джентльменский» тон, заданный Алиной и Григоровым. Он-то мужик попроще… или посложней, может и подраться, и помириться, смириться… Смотря по обстоятельствам! Дмитрий, выходя из такси, сухо благодарит:

– Спасибо еще раз… за ту заметку о моей выставке.

«Заметку»… Полноценная большая статья была – понравился тогда Воробьёву неведомый художник Григоров! Смотри-ка, занозистый какой всё-таки. Да нет… это Алина у него занозой в сердце, видать.

9

На клацанье ключа в замке прикатил в прихожую Саня, поди, всё высматривал Воробьёва на лоджии.

– О, да ты ж как стеклышко! Вроде ж в кафе был?

– С дамой был.

– О, тогда что ж вернулся? – наивно удивился Саня. И тут же устыдился вопроса, заёрзал в своем инвалидном кресле, повернул-поехал в комнату. У этого работяги-столяра с неходячими ногами и золотыми руками щепетильности хватит на десяток интеллигентов! Застеснялся… И забуксовал, остановился:

– Так ты, может, голодный тоже? Пельмени есть! Руки только долго мой с улицы, всё время по телику предупреждают!

– Нет, спасибо, не голодный, Санёк. Да ты укладывайся, поздно…

В ванной Воробьёв испытующе глянул на себя в ранний Санин шедевр – старое, обвитое деревянным кружевом зеркало. Да нет, он-то не старый! Не выглядит он пенсионером, ну никак! Вполне ещё дядька ничего. Ну, постарше Димы Григорова… и что? Мимо опоясывавших комнату брата, сработанных им солидных книжных шкафов, прошел на лоджию. Ага, там один альбомчик раритетный надо найти… Завтра. Пусть Санёк укладывается.

Конечно, не спалось. С Маргаритой не так давно на дачу ездил, с руладами и расспросами помогла яблоки собрать, их в этом году прорва. Ну и, естественно, остались до понедельника, с Марго не скучно во всех отношениях. Но совсем это не то, другое, не сравнить никак с недолгими сегодняшними поцелуями в темном подъезде! Пробивает при одном воспоминании… И от чудесной такой Алинки-Малинки пришлось уйти по-глупому…

Вдруг очень отчетливо, будто вот, вчера случилось, вспомнился летний день, когда тоже в бешенстве выскочил из дома, поцапавшись с соседкой Олькой. Красивая, очень популярная во дворе девочка была со стрижкой под Мирей Матье. Но на два класса старше, оттого вечно задирала нос… Значит, тогда еще заколебал его до чёртиков вопрос возраста! («Я перед ней малявка, мелкий, она считает!») Потом-то все у них случилось, и Олька стала страшно ревновать Воробьева к его ровесницам… А он страшно гордился и всё подшучивал над ней: «Ах ты, моя старушечка Олечка!» Ну да, а если бы Алинка ему сейчас: «Ах ты, мой старичок»?!

Полным-полно в жизни таких разворотов, поворотов, превращений, подсказывающих, что не так уж много всяких страданий в ящике Пандоры. Ситуаций, сюрпризов… И все мучают и мучаются на земле людишечки, топчутся по невесть кем прочерченному кругу-колее!

Но и мученья могут вдруг обернуться счастливой встречей, например. Вот ведь тащился тогда по улице незнамо куда, смурной такой из-за Ольки. И кто-то сзади вдруг приобнял его за плечо. Ух, как он дернулся, слава Богу, не успел ругнуться. А это сам Юрий Иванович, любимый учитель! Шёл в магазин с сумкой, наблюдал за ним, оказывается. «Что стряслось, Олег?» Своих учеников всегда по имени звал, даже неуспевающих: «Алексей, ты и твой сосед по парте Геннадий прямым курсом выруливаете к двойке в четверти! А хорошие знания, хорошая оценка по истории важна не меньше, чем ваша пятёрка по физкультуре!» Олег же у него считался любимчиком: историю знал назубок, иногда даже выдавал свои «версии» событий! Иностранные «голоса» не слушал, запретного Солженицына тогда ещё не читал, но обо всем норовил сам судить-рядить, угадывать-догадываться. Юрий Иванович тоже, понятно, востёр на догадки, спрашивает негромко: «С девочкой поссорился?»

Нет, нет… Петр Первый переживал не из-за измены Екатерины, он переживал за Россию! Скоренько сочинился у Воробьёва неправдивый ответ:

– Так Высоцкий же позавчера умер, Юрий Иванович! Помните, когда про войну говорили, вы ещё слова его песни нам читали! – Сказал – и правда, кольнуло в сердце, что новых песен-то у любимого барда больше не будет…

И Юрий Иванович тоже погрустнел, и чуть ли не час они прошатались вместе! Пока солнце не стало совсем уж зверски припекать, и Юрий Иванович не вспомнил, что шёл в универсам. Очень памятная получилась прогулка, столько интересного Воробьев услышал! Например, то, что студентом МГУ Юрий Иванович однажды чудом попал на спектакль знаменитой Таганки «Десять дней, которые потрясли мир». В нём Высоцкий, напевая, с гитарой в руках, с ватагой других актёров прошёлся по проходу к сцене всего в нескольких метрах от Юрия Ивановича! Зальчик-то в театре совсем маленький, оказывается…