Читать книгу Белый Волк - - Страница 3

1

Недобрая ватага теперь держала путь к укрытию, в котором подельники Буткова спрятали его добро. Юноша по имени Волк держал поводья; немой мужчина сидел сзади, приобняв его за талию. Не давая передыху ни себе, ни лошадям, гнали до самого утра. Только когда на горизонте забрезжил рассвет, остановились, чтобы немного поесть и смежить веки – буквально на два часа.

Людей Буткова звали Михаил и Устин. Михаил – тот, кто вызволил их из темницы, – был молчалив. А вот с Устина, по мере того как компания отдалялась от Сургута, все больше сходила робость. Он оказался человеком словоохотливым. На привале, когда Волк из жалости протянул кусок хлебной лепешки сидевшему в стороне неприкаянному безголосому бедняге, Устин усмехнулся и произнес:

– Эй, парень! Когда он захочет помочиться, портки ему тоже ты станешь снимать?

Бутков, в задумчивости подпиравший рукою щеку, криво усмехнулся и заметил:

– Не злословь. Немого жизнь уже обидела… А у парня сердце мягче, чем кажется с виду.

– Мы тут все добросердечные, – не унимался Устин. – Заботимся о немощных, хлеба на них не жалеем…

Волк слушал их, внешне оставаясь невозмутимым, но внутри затаил на насмешника злобу. Он успел ощутить раскаяние за то, что так запросто, как на духу, выложил в застенке свои сокровенные помыслы – тогда, в ожидании приговора, общность судеб побудила его открыться соседу, да и хотелось выговориться хоть напоследок. Теперь юноша чувствовал себя униженным; оставалось уповать, что его смог хорошо расслышать только немтырь, который, конечно, не в счет.

– Безъязыкий он, но не немощный. За хлеб отплатит, – проговорил Бутков. – А ты, Устине, вижу, взбодрился; побудь настороже, пока мы прикорнем.

После недолгой передышки снова двинулись в путь. Волк временами думал с тревогой, что немой позабудет за него держаться и упадет с лошади. Не таясь, они выехали к Оби и ехали по-над берегом, держась между водой и громадным, тянувшимся бесконечной полосой лесом. На противоположном берегу видны были деревья, украсившие себя золотом и багрянцем, но Бутков и его спутники ехали рядом с вечнозелеными, высокими елями.

К досаде Волка, говорливый Устин неотступно держался подле него. Почему-то ему вздумалось, что в молодом человеке он нашел себе благодарного слушателя.

– А ты знаешь, браток, я ведь в Бога не верую, – говорил казак горячо и громко; своими остроконечными усиками он походил на жука. – Тебе меня не понять – вы Бога не знаете, у вас за святыню деревья и камни, да вот реки…

– Хорошо могу тебя понять, – пробормотал Волк, но встречный ветер унес его слова.

– Ну да я тебе все расскажу, как могу. Внутрях зудит, хочу перед тобою открыться. Тебе да вот немому – вы-то меня уважите, перечить не станете…

Обь лениво несла свои воды. Тихо здесь было, если бы не пятеро мужчин на четырех разгоряченных скакунах. Чувствуя на своем затылке дыхание безъязыкого бедолаги, Волк глядел перед собой. Тяжелая, мутная, почти бредовая речь Устина падала ему в голову, как сыпется с мертвого дерева труха, которую прежде удерживала на месте только память.

– Вольным человеком был я смолоду, – говорил Устин. – Много гулял в юности, с одной широкой дороги носило меня на другую, пока у Волги-матушки не пригрелся на груди. Ну, всю жизнь свою по годам тебе расписывать не буду, хотя ты и рад бы послушать, верно? Оттуда я пошел на службу к Максиму Яковлевичу Строганову, в его вотчину на Чусовой. У него-то я и познакомился со своим… просветителем. Знаешь, что такое Англия? Почем тебе знать! – не ведаешь, какие бывают на свете страны. Оно, может, и к добру. Из Англии был ученый Джон. Сухонький такой, с обхождением, одет всегда опрятно, в чудную свою одежонку.

Ближе к вечеру, чтобы не загнать лошадей, сделали еще один привал. Волк пошел собирать хворост для костерка, чтобы отделаться от Устина, но тот последовал за ним. Бутков, глядя на это, беззвучно посмеивался. Наклоняясь за ветками, Волк скрежетал зубами, но поток откровений этим было не остановить.

– Умнеющий человек Джон! На негоциацию прибыл к царю по холодным северным морям. Со Строгановыми делал большие дела. У них на службе немчуры полно – в другой раз объясню тебе, что такое немчура. А платят Строгановы щедро, это как есть говорю. Так вот, Джон что-то увидел во мне. Почто такая судьба? Не кому другому, а мне он решился глаза открыть. Спрашивает у меня: ты читал книгу? Сам я не читал, отвечаю ему, но образованные люди мне читали вслух и святые Евангелия, и Четьи-Минеи. Засмеялся премудрый Джон. Ничего ты не знаешь, простая душа, сказал он с потешным своим говорком. Не ведомо тебе, какие в италийских землях муж ученейший и благородный – Николой его звать – книги написал.

Юноша, прижимая к груди охапку сухих веток, оперся спиною о ствол дерева. Он тяжело дышал. Путаные, непонятные слова Устина почему-то резали его внутри; он чутьем догадывался, как именно казак видит мир, и чувство узнавания его страшило. Взгляд его пытался зацепиться за что-нибудь живое – хотя бы зеленый мох – как за опору, но он оставался беззащитным перед Устином, как лес перед наступлением холодов.

– Усадил меня Джон за стол и давай заливаться соловьем. Много книг написал ученый Никола и другие заслуживающие доверия люди. В них писано: нет Бога! Все выдумка одна. В стародавние времена разумные люди сочинили, чтобы народы в страхе и повиновении держать. Не будь Бога – за каждым сторожа пришлось бы приставить, а за теми сторожами своих сторожей. Придумавши Бога, можно покойным быть, что люди друг дружку не перебьют, и даже богатеев не тронут. Тут уж я озверел. Позабыл, что нахожусь в господском доме и беседу держу с сурьезным человеком, чужеземным подданным. Достал нож и говорю: конец тебе пришел. Пущу тебе кровь, подлец, за ложь твою. Если Бог несть, откуда тогда я взялся? Откуда месяц, звезды на небе? Почто всякая тварь свой ход, свое время знает – сокол в воде не плавает, щука по земле не бегает? Все ладно, благолепно, с умыслом устроено. Брешешь ты, падаль, набрехал и Миколашка твой, да забудется вскорости его имя!

Вернувшись к остальным, Волк разжег костер. Михаил, о чем-то неторопливо переговаривавшийся с Бутковым, поставил над огнем котелок, чтобы сварить похлебку. Те, кто давно знал Устина, пропускали его речи мимо ушей, а вот Волк завидовал немому. Тот сидел, обняв руками собственные колени, и его бессмысленный взгляд был обращен в пустоту. Помнит ли бедолага вообще, кто он и где находится? От боли и горя ли помутился его разум, когда железо палача отняло у него язык, или он уже тогда был дурной?

– Улыбнулся премудрый Джон, с пониманием поглядел на меня. Птицы летают, ибо имеют крылья; ты родился, ибо отец любил твою маму. Зачем здесь Бог и где ты его видел? Каждую вещь можно разломать и увидеть, из чего она сделана. А Бога своего ты где найдешь, в дупле дерева? Ты только и думаешь, что он есть, потому как с детства тебе твердили об этом. И вот что, парень… На нетвердых ногах я ушел от него. В голове моей не вместились его слова. Дивно мне было, прежде не слыхал такого. Задумавшись крепко, забыл ему кровь пустить, да решил, что вдругорядь успею. Ан нет. Прихожу к нему во второй раз, третий, четвертый. Какие словеса он передо мною выводил – не перескажу, там другого ума человек. А только ложусь спать в один день, сон ко мне нейдет, и вдруг думаю про себя – нет Бога. Святая правда, что нет! Нету в мире порядка и смысла. Нет ни Бога, ни воскресения из мертвых. Ни ангелов, ни святых заступников – ничего-то этого нет.

– Замолчи, дурень. Затвердил одно и то же, слышать тебя тошно, – бросил Бутков Устину, зачерпывая деревянной ложкой похлебку из общего котелка.

Казак только улыбнулся и продолжил горячо шептать, теперь Волку на ухо.

– Вот о том я и говорю. Много с кем я хотел поделиться, чему меня разумный Джон научил, но не имею его красноречия, а народ у нас упрямый. Хоть с тобой выговорился, а и ты – не человек, полчеловека. Ничего, утвердится и у нас ученость! Так вот, отхожу я ко сну, понявши, что Бога нет, и тут меня взял леденящий холод. Жил я, ходил под ласковым солнышком, под чистым небушком, а где теперь оказался? Лежу на полатях, а кругом меня – холодная пустыня; пустыня растет, надвигается на меня. Чему теперь верить? Есть что живое, не лживое? А у самого кровь стынет в жилах. Назавтра проснулся, гляжу по сторонам – весь мир холодный, черный, пустой. Надел сапоги, выхожу на улицу, а там каждая вещь зло усмехается надо мной. Смотрю, к примеру, на яблоньку, а она словно без сердцевины. На что ни гляну, из всего что-то вынули, все стало… неглубоким, как бы скользким. На завтрак я кушал вареные яйца; беру яичко, чищу от скорлупы, а оно будто рассыпается у меня в руках. Без Бога ничто его не держит вместе: так и вижу, как оно распадается на множество крупинок, хотя вот оно – в руке, беленькое. Ты меня не поймешь.

– Я видел это, – прошептал Волк, помогая доверчиво глядевшему на него немому взобраться на лошадь. – Я тоже видел разорванный мир.

Не заметив слова юноши, Устин продолжил говорить, и даже возобновившаяся бешеная скачка не заставила его замолчать. Лошади пощипали траву, передохнули немного, и отряд Буткова снова гнал их беспощадно. Конец пути приближался; что будет дальше, Волк не думал.

– Просидел я, парнище, полдня на лавке понурив голову. Чувствую, не осталось для меня на грешной земле радости. Что будет завтра? – обман. Пошел даже в церкву – думаю, погляжу на святые иконы, может, хоть там увижу живое сердце, которое из всех вещей ушло. Но нет, и там вижу не образа, а малеванные краской доски. Что сталось у меня с глазами? Как встретил вновь англичанина, заговорил с ним прямо. Смерть у меня на уме, премудрый змий, но уж не твоя, а моя. Ты мне разъяснил, что из ничего я пришел и в никуда уйду – чего теперь под солнцем копошиться?

Улыбнулся мне Джон, ласково так. Ты потерял только старушечьи сказки, не больше, – говорит. Найди себе какое хочешь дело, будь сам свой хозяин.

Что же мне делать хорошего? – спрашиваю.

Задумался Джон. Отвечает: а что тебе радость дает. Делай, что пожелаешь, целый свет перед тобой. Посмертного суда не будет, заботься потому про день сей.

Смеясь, ушел я от него, и началась для меня новая жизнь – игра. Видишь, как далеко я зашел, ища себе забавы?

Ночью отряд снова почти не сомкнул глаз. Назавтра к полудню они наконец добрались до цели. Тайник располагался в овраге таким образом, что растущие на склонах кусты можжевельника прикрывали собой вход. За узким проходом скрывалась обширная пещера. Войдя внутрь, в темноту, Волк впервые осознал, что совсем недавно был на волосок от сурового приговора, а теперь оказался в незнакомом месте наедине с людьми, которым не следовало доверять. Волнение прошло, и навалилась усталость. Весь проделанный путь показался бредом, сновидением. Он прикрыл глаза и сразу уснул, будучи почти уверен, что проснется в застенке, в ожидании суда.

2

– Горазд ты спать, парнище!

При свете горящих лучин Волк увидел, что тайное место Буткова и его товарищей было не просто нерукотворным подземным пространством: его укрепили деревянными подпорами, досками устелили пол. Получилась не пещера, а маленькая крепость, обустроенная с прицелом на будущее. Здесь хранился запас пороха, и провиант, и даже хмельное питье.

Бражкой уже успели подкрепить бодрость духа не только Бутков и Устин, но и немой, сидевший прямо на полу, довольно улыбаясь и поджав под себя ноги. Михаил, накануне выручивший честную компанию из застенка, не брал ни капли хмельного в рот никогда. Отказался от бражки и Волк, зато подкрепился сыром и холодным мясом.

– Надо нам с тобой на охоту сходить, – благодушно проговорил Бутков, расположившийся со своими людьми за деревянным столом. – Твое племя непревзойденно читает следы, так ведь?

– Я не хожу охотиться вместе с теми, кому не могу доверить собственную жизнь.

Бутков обнажил в улыбке зубы.

– Твоя жизнь прямо сейчас у меня в руках.

Волк оставался внешне бесстрастным. Конечно, он не рассчитывал на то, что из беды его выручили по сердечной доброте. Но чем он мог заплатить за свое спасение?

Будто прочитав его мысли, Бутков произнес:

– Думаю, сразу выложу, не таясь, что у меня на уме. Хочу, чтобы в предстоящем деле нас соединяла совесть, а не страх.

Бутков и двое его подручных сидели за столом на лавке. Михаил поднялся и резво подтащил к столу еще одну скамью, сам сел на нее и дал знак Волку присаживаться рядом. Волк невольно бросил взгляд на прикрытый лапником выход из пещеры: далеко ли уйдешь от троих бывалых бойцов? Юноша устроился за столом, на котором еще лежали остатки обильной трапезы. К общему удивлению и потехе, немой вдруг тоже подошел и сел на скамье возле Михаила.

Прелюбопытная здесь собралась компания: пятеро мужчин, не похожих друг на друга ни судьбой, ни наружностью. Даже сидя, немой и Михаил возвышались над остальными, хотя Волк тоже был довольно высокого роста; Устин и Бутков по росту и сложению сошли бы за братьев, но первый был темноволосым и смуглым, а второй – русым.

– Хорошо сели, – промолвил Михаил. – Могли бы сыграть… хотя бы в зернь.

– Сыграем, Миша, – подхватил Бутков. – Обязательно сыграем. Но сперва – о деле. Мне нужны люди, крепкие руки и надежные сердца, а за этими двумя – долг, который полагается вернуть.

– О чем ты говоришь? Посмотри только на них! – возразил Устин, раздраженным движением сметая крошки со стола. – Мальчишка и блажной! Хочешь взять их обузой?

Бутков сурово глянул на перебившего его Устина, но продолжил говорить спокойно:

– Не обузой, а в помощь. Вот парень летами юн, а нрав у него дерзкий. Что до безголосого нашего товарища – вона какой здоровый! – и он шутливо спросил у немого: – Ты ведь дюжий вояка, верно?

Немой, чей безумный взгляд доселе бессмысленно блуждал по сторонам, вдруг просиял от радости и со рвением закивал, вызвав за столом взрыв смеха. Развеселились даже серьезный, с угрюмым рябым лицом Михаил и внутренне напряженный Волк.

– Вы знаете меня по имени, – продолжал Бутков. – Но для гостей наших поясню коротко, кто я такой. Я был казацким старшиной… отличался в боях не раз и не два, люди меня уважали. Но сердце точила тоска: гол остаюсь как сокол, а лета бегут. Увидел я, что югорская земля велика и обильна, и решил, что попитаюсь в ней трошки, царева казна оттого не оскудеет. Нашел доверенных людей, учинил с ними немало проделок: где долю от ясака припрятывали, где серебром богатых мурз разжились. Почти все добро тут, в ларях, и много того добра!

– Иван Степанович жнет, чего не сеял, – ввернул Устин с довольным видом.

Бутков снова зыркнул на него недобрыми глазами, а потом продолжил речь:

– Но вот поймали меня на моих делишках и, сами знаете, к воеводе под суд. Товарищи мои, кто мог, меня оставили. Нынче в Сибири не погуляешь, как прежде, – крепок закон христианского царя, под его защитой и чужеплеменные ясачные люди. Пора утекать обратно за Каменный пояс, на родную сторону. У меня, однако же, есть на уме одна, последняя затея. Людей для нее у меня мало, но пятеро лучше, чем трое, а для вас-то возможность отплатить за спасение.

Волк облизнул пересохшие от волнения губы. Заметив это, Бутков плеснул в чарку воды из бурдюка и протянул юноше. Волк понюхал питье – обыкновенная чистая вода – и только после этого сделал глоток.

Бутков произнес:

– Дошел до меня слух, будто в одном месте есть у остяков капище. Там они приносят моления и жертвы своему идолу, а идол тот – из чистого золота. Тому человеку, кто о сем мне поведал, я верю – он сам из этого племени. Умысел мой простой: нагрянуть в капище и божка умыкнуть. Тогда уж я вернусь домой богатым… и все вы тоже. Долг за спасение из темницы мне отплатите, и золотом с вами поделюсь. Идол, говорят, агромадный! Хочешь получить золото? – обратился Бутков к немому.

Тот, простодушно улыбаясь, покачал головой в знак отрицания.

– Али у тебя и без того много золота? – в шутку спросил Иван.

Немой кивнул.

– Голова пустая, как котел, – сказал Устин. – Блаженная людина! Как Василий, московский святой! – и он рассмеялся визгливым, бабским смехом.

Кроме него, шутка никому не показалась смешной, но прозвание «Васька» почему-то с тех пор к немому прилипло.

* * *

Наутро Бутков, как и говорил накануне, повел Волка на охоту. Облавы он не боялся: по его словам, они находились достаточно далеко от Сургута и хоженых шляхов, да и ретиво преследовать, искать их не станут. В этом немирном пока краю у воеводы хватает других дел, а вот людей у него не так много.

Волк хорошо помнил свою первую охоту. Его, совсем маленького тогда мальчика, взял с собой учиться лесному искусству бывалый зверолов Сартэк. Была ранняя весна, и от таяния снегов в лесу повсюду бежали ручейки. Мальчик, тогда еще не звавшийся Белым Волком, от души развеселился и перепрыгивал с одного участка сухой земли на другой, что не очень у него получалось, так что он промочил ноги и загваздал собственную одежду грязью.

В этот раз на охоту пошли Бутков, Волк и Михаил – немой остался в укрытии, а насмешник Устин повел лошадей пастись на лугу. Лошадей отряд держал на привязи, и рядом с ними всегда кто-то ночевал под открытым небом, чтобы уберечь их от дикого зверя, росомахи или медведя.

Но сейчас не они были самыми опасными хищниками в лесу. Волк, по старой привычке, был вооружен луком и стрелами. В тайнике имелся целый маленький арсенал; Бутков и Михаил взяли себе пищали, но Волк от огнестрельного оружия отказался. Юноша прекрасно умел читать следы, но сегодня в его мастерстве не было нужды. По отметинам на коре деревьев, на земле всякий легко понимал, что недавно тут прошел могучий лось. Сохатый не мог уйти далеко.

Пройдя некоторое расстояние по следам, троица условилась разделиться. Волк шел по центру, положив стрелу на тетиву лука, Михаил и Бутков двинулись по левую и правую руку от него. Высматривая знаки, оставленные зверем, молодой человек миновал купу высоких сосен, одна из которых была совсем трухлявой, черной. Прошел через овражек с поросшими кустарником склонами – точная, казалось, копия того места, где располагалось их убежище. Дальше впереди был ручей, полноводный, широкий. У ручья на мягкой земле снова виднелись отпечатки копыт.

На минуту Волк забыл о преследовании зверя, приблизился к ручью, опустив оружие, на его лице просияла улыбка. В этом месте ему живо вспомнилась та, первая охота. Как он силился своими ручонками натянуть тетиву такого большого для него лука, как над этим посмеивался Сартэк. Детство было для него давно оставленным домом, и сейчас журчание воды на мгновение его туда вернуло.

Громом среди ясного неба вдруг прозвучал выстрел из пищали. Волк вздрогнул и огляделся по сторонам. Всего-то шагах в полуста от него, выше по течению ручья, стоял лось. Очевидно, он пришел сюда напиться воды. Задрав свою голову с роскошными рогами кверху, лось тяжело, с громким хрипом дышал – чувствовал смертельную угрозу, но пока что не срывался с места.

Из своего укрытия среди ближайших деревьев выскочил Бутков и быстрым шагом метнулся к жертве. Его лицо побагровело от напряжения, в руке он держал широкий нож. Промахнувшись из пищали, он решился не перезаряжать оружие, а сразиться со зверем в ближнем бою. В этом решении имелась доля риска, потому что животное было вооружено огромными рогами и тяжелыми копытами.

В мгновение ока Бутков оказался возле лося и сделал выпад ножом, целясь в шею бурого гиганта. Волк вскинул лук и положил стрелу на тетиву. Все происходило очень быстро. Пытаясь уклониться от ужасных рогов, Бутков потерял равновесие, пошатнулся и упал. Ударом передних копыт лось вполне мог размозжить человеку голову. Но тут пропела тетива: Волк разил без промаха. Густая, темная кровь хлынула из раны на шее лося обильным потоком. Не выжидая, юноша на ходу достал из заплечного колчана еще стрелу и послал ее вдогонку. Стрела вонзилась зверю в бок, окрашивая его шкуру в багровый цвет. Лось дико всхрапнул и подался к ручью, ступил в воду… его ноги подломились, и он рухнул. Поднялась туча брызг.

Бутков встал с земли, отряхивая пыль с одежды, с колен. Волк прошел мимо него, прямо к содрогавшемуся в агонии сохатому. Повсюду была розовая пена, вода омывала раны, и с кровью из лося уходила жизнь. Волк присел рядом с огромной тушей с ножом в руке и одним точным движением завершил мучения зверя. Затем, по старой привычке, он прикрыл глаза и негромко пробормотал на родном языке слова благодарности убитому животному. Юноша обещал ему, что его смерть не была напрасной. Его мясо будет употреблено без остатка, чтобы жизнь на земле продолжалась и впредь.

Услышав позади себя шаги, он поднялся на ноги и, не оборачиваясь, бросил:

– Кажется, я уже выплатил свой долг – спасение за спасение. Верно ведь?

– Нет, совсем не так.

Волк оглянулся. Рядом с Бутковым стоял, держа в руках пищаль, Михаил – это он ему только что ответил.

– Михайла все время находился поблизости, – проговорил Бутков. – Если бы ты замешкался, он бы меня выручил. Великий искусник палить из ручницы – не то что лосю, белке в голову попадет.

Бутков приблизился к молодому человеку.

– Охота – дело жизни и смерти. Как лучше проверить боевого товарища?

– Проверить? – настороженно переспросил Волк, все еще держа перед собой окровавленный нож.

– Парень ты не простой, сразу видно – что-то таишь внутри, – молвил Бутков. – Когда мы сидели взаперти, много говорил любопытного, но сколько в том было правды? Ходишь все время какой-то… недобрый. С Васькой нашим все понятно, а тебя надлежало испытать.

– И что это было за испытание? – спросил Волк, вышел из воды на берег ручья и вдруг слизнул языком с лезвия ножа кровь убитого лося.

Увидев это, Бутков хмыкнул и сказал:

– Проверял, можно ли на тебя положиться. Взгляд у тебя временами… Не знаешь наверняка, в зверя ты стрелу пустишь или мне в спину. Ну, теперь знаю. Не серчай, что испытал тебя немножко. Теперь спрашиваю не как мальчика, но как мужа: пойдешь со мною за золотом?

И он протянул юноше руку для пожатия. Волк не торопился ее принимать; Бутков, слегка удивленный этим, добавил:

– Твою долю еще обсудим. Если добудем золотого идола, я тебя не обижу, будь покоен.

– Не в золоте дело, – промолвил Волк. – Но долг за мной, и за спасение жизни подобает заплатить. Я пойду с тобой.

Прозвучавшие слова они закрепили крепким рукопожатием.

– А охота у нас-то задалась! – улыбнулся Бутков. – Михайла, поди сюда! Свежевать здоровяка будем!

3

Перед тем как отправиться в путь, не худо было устроить пирушку – тем паче меткие выстрелы Волка добыли для его новой компании мясо взрослого лося. Устин недовольно ворчал, что разводить костер им несподручно: ветер отнесет дым на много верст, и они тем самым выдадут местоположение своего тайника. Бутков ему возразил, что даже зная примерно, где тайник, его днем с огнем не отыщешь. Да и мало ли кто мог зажечь в дороге костер – хотя бы прохожий отряд остяков-охотников. Главное же, что о существовании тайника никому, кроме доверенных людей, ведомо не было.

Костер все же разожгли на расстоянии от тайного места, у подножия небольшого холма. Расселись кто на чурбачок, кто на потник, кто так – на траву. Готовкой заведовал Устин. Он и тут не обошелся без выдумки: куски мяса жарились над огнем на деревянных прутьях, концы которых были закреплены на… сошках, вообще-то служивших опорой под ручницы, для прицельной пальбы.

Ели до отвала и больше; разливались по чаркам брага и хлебное вино. Волк обратил внимание, что Бутков пьет своим людям в пример, за троих, но при этом будто и не хмелеет. Сам юноша от будоражащего кровь напитка, по обыкновению, отказался. Видя это, Устин принялся его подначивать, но Волк решил не принимать его слова близко к сердцу, хотя насмешник расположился с ним рядом и пытался завязать разговор.

Волк тоже ел с жадностью, достойной четвероного тезки, вгрызался зубами в обжигающе горячие куски жареного мяса, по его лицу тек мясной сок. Его любимым лакомством была печень, которую он мог съесть и сырой. Прежде чем он съедал очередной кусок мяса, молодой человек произносил короткую фразу на родном языке, при этом заметно стесняясь окружавших его мужчин. Видно было, что его сильно ранила бы насмешка над таким обрядом. И конечно, Устин не стерпел и принялся выспрашивать, что именно он произносит. Помрачневший Волк пропускал его слова мимо ушей. Но через несколько минут Михаил (чей на редкость длинный и горбатый нос делал его предпочтительной мишенью для подколок Устина) вежливо повторил тот же вопрос. Тогда юноша ответил:

– Перед тем как вкусить плоть животного, положено произнести слова благодарности.

– Благодарности кому? – полюбопытствовал Михаил.

– Ну, сейчас – лосю. Благодарность приносится за жизнь, которую мы из него берем. Так-то наши верят, что главное вместилище жизни – кровь… – Волк осекся, замолчал.

Михаила заинтересовал разговор с молодым иноплеменником, он даже позабыл о еде (лакомые куски мяса еще жарились, источая соблазнительный аромат) и передвинул к нему поближе чурбачок, на котором сидел.

– Твои люди… то есть самоеды, так?

Волк, усмехнувшись, кивнул.

– Так говорят русские. Мы сами себя называем – Народ.

– Как зовут тебя на вашем языке? – вдруг спросил Бутков.

Юноша нехотя ответил:

– Сурым.

Устин, только что опрокинувший в себя содержимое очередной чарки, глубокомысленно изрек:

– Серым, говоришь? Серым, стало быть, Волком, – и он засмеялся, единственный, над собственной прибауткой, как это было у него в обычае.

Волк заметил, что «Васька», немой, смотрит на него неотрывно. На лице несчастного чудака, чьи длинные космы давно не знали гребня, а зипун помнил лучшие времена, появилось непривычное выражение. То было выражение тихой печали и горечи от утраты.

– Дивлюсь я на тебя, – произнес Михаил. – В русском платье ты на нашего парня похож…

Это была правда. В казацкой дружине Волк ничем не выделялся бы, кроме слегка раскосых глаз – разве что не по возрасту серьезной, даже благородной манерой держаться. Глядя на его тонкие черты лица, гордо зыркавшие исподлобья карие глаза, Бутков подумал, что он куда больше походит на татарского мурзу, чем на низеньких и коренастых самоедов.

– Не по-нашенскому только он от вина воротит нос, – заговорил Устин. – Михайла-то понятно: в чернецы собрался, блюдет себя строже, чем боярская дочь. А парень отчего боится чарочки? Нутром слабоват, что ли?

Бутков сделал ему знак рукой – мол, угомонись, – но раскрасневшийся от выпитого Устин не унимался.

– Ты сказал – под судом-де оказался потому, что служилого одного пырнул. Кажешь, не насмерть. А убивал ты когда-нибудь? Человека, не зверя. Убивал?..

Устин поднялся с места, приблизился к Волку вплотную, лез своим лицом ему в лицо.

– А с девкой ты был хоть раз? Трогал девку, кроме мамки своей?

Лицо Волка исказилось яростью. В душе парня столкнулись две страшные силы: воля стремилась не допустить кровопролития из-за слов ничтожного человека, а с ней боролось желание вцепиться в обидчика, ранить его железом, кулаками, зубами. У Буткова запоздало мелькнула мысль: дурное сейчас случится, надо их разнять, пока не поздно…

Но тут произошло то, чего не ожидал никто. Немой, всегда тихий и смирный, погруженный в никому не ведомые раздумья, вдруг издал громкое, дико прозвучавшее мычание. Вскочив на ноги, он метнулся к Устину и неловко, но мощно толкнул его в грудь. Тот упал наземь, как подрубленное деревце.

Михаил сообразил сразу, что сейчас есть возможность избежать худшего продолжения дел. Он подошел к подвыпившему Устину и помог ему встать, говоря:

– Ну-ка, отведу тебя почивать. Довольно уж ты сегодня потчевался.

Удивленный случившимся, Устин не спорил и позволил увести себя. Михаил потащил его прочь, поддерживая под руку. Последний раз оглянувшись на компанию у костра, Устин пробормотал:

– Тихо пойдешь – далече дойдешь… – И те двое ушли.

Пораженные Волк и Бутков наблюдали, как немой снова сел и принялся доедать жареное мясо, причем с большим аппетитом. Больше всего их удивил не поступок «Васьки», а его мычание или рев, ведь до этого он ни разу не издал ни единого звука.

– Ты меня понимаешь? – спросил Бутков у немого.

Тот кивнул.

Между тем смеркалось. Осенью темнеет быстро.

– Ты всегда понимаешь, что говорят другие люди?

Немой промедлил, а потом кивнул – как показалось, не совсем уверенно.

Странно было на него глядеть. Со стороны смотрелось так, будто в нем сперва натянулась, а теперь лопнула некая струна. Если минуту назад он выглядел, как обычный человек, с вполне осмысленным, освещенным огнем разума лицом, то сейчас его лицо и взгляд делались… покинутыми.

– У тебя с башкой все в порядке? – спросил Бутков.

Немой сначала кивнул, а потом помотал головой.

– Но когда надо будет, ты станешь стрелять в чужих, а не в своих?

Немой уверенно кивнул.

– Ну, и на том благодарствуем…

Бутков перевел взгляд на Волка.

– Прошу тебя – не держи на Устина обиду. Его слова того не стоят. Пустой он человек; таких везде и всегда хватает, но он, на судьбу жалуясь, хочет оправдать свое беспутство. Зато воин он отчаянный и сноровистый.

– Пока наше общее дело не кончено, я не потребую у него ответа за сказанное, – проговорил Волк.

– Пусть будет так.

Немой деловито наполнил себе чару бражкой, сделал глоток и улыбнулся.

– Еще попрошу – впредь присматривай, хоть одним глазом, за этим вот… какое ему прозвание дали? – Васькой. Сдается мне, что он тебе доверяет, будет слушаться. Не презирай его за то, что он блажной, – сказал Бутков. – Чует мое сердце – в задуманном деле он пригодится.

– Как скажешь, – ответил Волк. – Да мне и не за что его презирать.

Бутков, прищурив левый глаз, наблюдал за юношей.

– Дивно мне от того, как ты говоришь по-нашему, – произнес он, как бы рассуждая вслух. – И чисто, и складно, и с разумением. Не голытьба такому научить может, а человек знающий. Что у тебя за судьба, откуда ты такой?

– Я давно с русскими, – произнес Волк нехотя. – Жил одно время при ясачном зимовье, и не только… С книжными людьми разговоры тож держал.

И он замолчал. Видно, вспомнил что-то, что язвило его душу. Удивленный еще более, Бутков с минуту не нарушал тишины, а потом снова заговорил:

– Ты, ежели верно помню твои слова, полукровка? Где же отец твой, кто он?

Тень набежала на лицо Волка. Он ответил:

– Отца я не знаю. Мама думала, что он русский.

– Если по твоей наружности судить, на то похоже, – заметил Бутков. – Ты не пытался отца разыскать, порасспросить людей? И, с позволения любопытствовать, не желал ты православную веру принять, в честные люди выйти, на цареву службу заступить? Тем боле по крови ты…

– Отца я не знаю, – отрезал Волк. – Без него меня крестить не положено.

Набив живот прямо-таки пугающим количеством мяса, немой с блаженной улыбкой на лице растянулся на траве, словно на перине.

– Когда дело сделаем, я помогу тебе решить твою судьбу, – сказал Бутков юноше.

Догоравший закат посылал земле на прощание последние ласковые лучи. Пирушка закончилась, и не то чтоб она заронила кому-то в сердце веселие и бодрость. Кроме разве немого, готового захрапеть прямо тут же.

– Застудится, пустая голова! – произнес Бутков. – Помоги-ка его поднять, паря…

Но тащить немого не пришлось – когда его приподняли с земли, оказалось, что он не сильно пьян и в себе. Он смирно последовал за Бутковым и Волком. Троица шагала быстро: Бутков поторапливался, чтобы по известным ему знакам найти укрытие, пока не совсем стемнело.

4

Отправляясь за последним, самым главным трофеем, Бутков не брал с собой спрятанные в тайнике ценности, оставил лежать в ларях. Стало быть, собирался за ними вернуться. Прихватил только один кошель с серебром, памятуя, что монеты уже выручали его из передряги. И еще с одной вещью он расстался – подарил Волку серебряное колечко без каменьев.

– Возьми мой подарок, паря, от чистого сердца, чтобы между нами не было обид, – сказал он юноше. – Когда возьмем золото, получишь гораздо больше.

Волк кольцо принял и надел на указательный палец левой руки, на котором впоследствии и носил его не снимая.

В дорогу отряд взял разные припасы, загодя сбереженные людьми Буткова: порох, пищу (в основном сухари и солонину), даже мешочек с солью. Вооружились до зубов; только Волк опять предпочел ручнице лук и стрелы.

– Он и с луком страшен, – заметил Михаил. – Палил бы так метко из пищали – цены бы в брани ему не было.

Всегда сдержанный, державшийся достойно, Михаил располагал к себе Волка, конечно, больше, чем насмешник Устин, и, наверное, чем Бутков. Из этой троицы он был самым старшим – ему было под пятьдесят годков. Он был из стрельцов, человеком на царской службе, и Буткову в его проделках начал помогать сравнительно недавно – и то не из корысти, а потому, что почитал себя обязанным ему до гроба. Для уплаты же долга он готов был рисковать и своим честным именем, и самой жизнью. Бутков как-то сказал Волку – то ли всерьез, то ли в шутку, – что после их последнего дела Михаил намерен повиниться властям и добровольно пойти под суд. Когда же юноша спросил, за что именно стрелец так сильно ему задолжал, Бутков не ответил, бросил только: может, скажу потом.

Путь их лежал до большого укрепленного поселения остяков, именуемого Рачевский городок. Скорее туда можно было добраться, пожалуй, водою, но Бутков рассудил против речного пути, посчитав его слишком опасным. На своих выносливых и ретивых лошадках их маленький отряд мог, встретив любого недруга, скрыться от него бегством.

Волк успел привязаться к отданной ему лошади – тихой, трепетной. Иногда он приходил и гладил ее, ласкал. Лошадь тоже его запомнила и встречала его приближение негромким ржанием. Так было и теперь, когда они покидали это место. Волк нежно гладил вороную лошадь по загривку, а она косилась на него своими умными, крупными глазами и будто не решалась выразить удовольствие, нарушив тишину.

– Ты прости, что мне нечем тебя полакомить, – шепнул Волк лошадке на ухо.

Потом, призадумавшись, добавил, как если та в самом деле могла его понимать:

– Ты создание нежное, но внутри у тебя – огонь! Я ведь знаю, как ты можешь скакать без устали, наслаждаясь забегом наперегонки с ветром. Не знаю, есть ли у тебя имя… Я дам тебе новое.

И он поглядел на вороную красавицу, словно ожидая от нее подсказки. Она приблизила свою морду к лицу юноши, принюхиваясь; ее ноздри при этом забавно раздувались.

Рядом Михаил седлал своего скакуна, проверял содержимое седельных сумок.

Волка осенила мысль, показавшаяся ему удачной, и он шепнул лошади:

– Я назову тебя Искорка.

Новоиспеченная Искорка воззрилась на парня как будто с благодарностью. Тот рассмеялся. Михаил оглянулся на него с улыбкой и заметил:

– Повезло вашей лошадке. Хоть везет на спине двоих, а ноша у нее, верно, полегче, чем у остальных. Ты, паря, поджарый, легкий, а уж немтырь – худющий, как щепка. Даром что росту под сажень… Откуда у него только сила в плечах?

* * *

Никто из отряда прежде не бывал в Рачевском городке, Бутков и Устин только примерно знали туда дорогу. В городке жил их осведомитель, остяк по имени Конда, от которого Буткову и стало известно о золотом кумире. Этот Конда, насколько понял Волк, был кем-то вроде купца и некогда хаживал даже за Каменный пояс. Бутков, однако, не сомневался, что они застанут Конду в городке и он окажет им содействие.

– Мы с ним условились о встрече, – объяснил Иван. – У него в нашем деле своя корысть.

В дороге отряду предстояло провести около десяти дней. Для Волка большим облегчением явилось то, что Устин больше не докучал ему своими россказнями – видно, Бутков о том его попросил. Вообще новые товарищи Волка держали мало бесед между собой. Один день сменялся другим без особенных происшествий. Только раз, когда отряд ехал по равнине, зоркий Устин усмотрел вдалеке несколько движущихся точек – людей. Отряд сразу же погнал своих лошадей в сторону, чтобы избежать встречи с незнакомцами, кем бы те ни были. Повстречать друзей Бутков и его спутники не ждали, и ввязываться в стычку им не хотелось, хотя при крайней нужде они готовы были постоять за себя с оружием в руках.

Волк иногда задумывался: случай или судьба свела их вместе? Последние месяцы его жизни прошли как во сне; ему теперь даже почти не верилось, что это он, а не кто иной, ждал над собою суда и по стечению обстоятельств спасся. Из деятеля юноша превратился в созерцателя собственной жизни.

Еще он понял, к своему удивлению, что привык к постоянной компании немого. Рядом с ним было спокойно – Волк чувствовал, что он его не предаст, не ударит в спину. Наверное, потому, что ожидать от полубезумного, но смирного человека подлости или злого умысла не приходилось.

Питался отряд взятой с собою провизией, расходуя еду бережливо. Хотя порой надолго делали остановки, чтобы дать лошадям отдых, тешить себя охотой не пытались. Все притихли, размышляли, будто перед последней затеей Буткова решили подвести про себя какие-то итоги. Даже Устин, казалось, посерьезнел, хотя один раз все-таки выкинул шутку в своей манере.

Их отряд сделал привал у озерка. От того места, где они оставили лошадей на привязи, к воде нужно было спускаться по довольно крутому склону. Тропа огибала несколько невысоких деревьев и приводила к песчаному участку берега, огороженному с обеих сторон россыпями валунов разного размера. Волк и Михаил спустились к воде, за ними увязался немой. Михаил набирал кристально чистую воду в бурдюки, Волк ему помогал; вода была студеная. Немой, стоявший рядом, с радостной улыбкой глядел на озеро. Вдруг он стянул с себя сапоги, принялся снимать одежду.

– Никак купаться вздумал, – сказал Михаил.

– Застынет, дурень, – обеспокоенно произнес Волк.

И юноша подался было к немому, чтобы его остановить, но тот, оставшись в одних портках, резво забежал в воду. Зайдя в воду по пояс, он принялся играть как дитя: лупить во воде руками, поднимая брызги, зачерпывать ее горстями и поливать себе голову и плечи.

Михаил опустил бурдюки наземь и наблюдал за немым. Прошла минута или две. Волк сказал с тревогой в голосе:

– Вон, кожа у него чуть не посинела…

Михаил отозвался:

– Он всегда бледный.

– Нет, вода все ж студеная больно…

И Волк повысил голос:

– Выходь! Выходь на берег!

Но немой продолжал плескаться. Волк постоял еще немного, кусая с досады губы, а потом проговорил:

– Выволоку я его, не то обмерзнет.

Он быстро разделся догола и забежал в воду, которая показалась ему обжигающе холодной. Приблизившись к немому, он повлек его за собой; поняв, что его хотят вывести из воды, «Васька» принялся еще шибче плескаться и махать руками. Волку пришлось крепко схватить его за запястье и с силой тянуть к берегу. Только тогда немой последовал за ним.

Они вышли на сушу, и обнаружилось нечто странное: одежда Волка была тут, у ног Михаила, а лежавшая немного в стороне одежда безъязыкого куда-то запропастилась. Волк обтерся собственной рубашкой, пока Михаил недоуменно озирался, затем ей же кое-как вытер немого и быстро оделся. На берегу было куда холоднее, чем в воде; как нарочно, поднялся пронизывающий ветер. Бывший стрелец со вздохом скинул с себя тулуп, оставшись только в поддетой под него тонкой свитке, и отдал его немому, чтобы тот не простыл. Немого била дрожь. Волк и Михаил помогли ему накинуть тулуп, а потом, поддерживая под руки, повели по тропе обратно к их стоянке. Крутой путь наверх был труден: немтырь дрожал, шатался, беззвучно хныкал.

Отдыхавший Бутков воззрился на них с удивлением. Он только что ненадолго отходил и, вернувшись, нашел одежду немого, которая и теперь лежала здесь. Устина поблизости нигде не было. Сразу догадавшись, что могло случиться, Волк сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

Разожгли костер. Немому помогли одеться, усадили у огня сушить портки и греться, и дали ему выпить бражки – согреть нутро, чтобы не захворал.

Устин где-то бродил около часа. Вернувшись, он сразу понял по выражению лиц, что его проделка вызвала гнев. Тогда он (обращаясь в основном к Буткову) признался, что улучил подходящий момент и, метнувшись коршуном, незаметно схватил и унес одежду немого. Устин говорил, что это показалось ему безобидной забавой – потешиться над незадачливым купальщиком; он рассыпался в извинениях, но Волк видел его неискренность. Бутков произошедшее не счел чем-то важным. Он принял извинения и оставил Устина без всякого наказания, но Волк понял, что насмешник таким образом отомстил немому за удар в день пирушки, и накрепко запомнил этот случай.

На одиннадцатый день в пути их отряд сделал долгий привал; Бутков по известным ему признакам понял, что остяцкий городок должен быть недалеко. Он пошептался о чем-то с Устином, и тот уехал вперед, нещадно подгоняя свою лошадь. Вернулся Устин поздно вечером, и не один. Его сопровождал, тоже верхом на коне, немолодой остяк, одетый по обычаю своего народа: в шубу из оленьих шкур, украшенную разноцветными полосками ткани, и с остроконечной шапкой на голове.

Рачевский городок и правда был близок. Они до него добрались.