Читать книгу Царица Смуты Мария Фёдоровна Нагая - - Страница 7

Далее события понеслись вскачь, прокручивая первый – пока крошечный – круг кровавой российской трагедии наступавшего исподволь смутного времени. Нагая, по описаниям очевидцев, ведёт себя крайне агрессивно и очень мало заботится о погибшем сыне.

Странное поведение царицы после гибели Дмитрия исследовали Л. В. Столярова и П. В. Белоусов60. Они выдвинули следующее предположение: «Положение нелюбимой и едва ли не отвергнутой жены должно было сформировать у нее заниженную самооценку. Эта молодая и красивая женщина, скорее всего, была унылой и дисфоричной. Вероятно, постоянная борьба за существование и сознание зависимости от своего единственного, маленького и очень больного ребенка, плюс честолюбивые планы её родственников Нагих – все это способствовало формированию устойчиво-стереотипного поведения. Она неизменно приспосабливала свою жизнь к новым обстоятельствам, принимая их как веление судьбы».

Попробуем сопоставить фактический рисунок деятельности Нагой с предполагаемой депрессивной доминантой в её характере и абсолютной вторичности личности перед внешними обстоятельствами. Другими словами: выясним, была ли Нагая самостоятельна и активна?

Поведение Нагой в первые часы после гибели сына во многом кажется странным. Она не подавлена и не разбита горем, а перевозбуждена, жаждет большой крови и очень деятельна. Действует она решительно и очень жестоко – Нагая, фактически, возглавила бунт. Не обращая внимания на труп сына, она бросается бить мамку. Бьёт только по голове, стараясь, по всей видимости, причинить смертельные увечья – по заявлению на следствии самой Волоховой, её голова была пробита в нескольких местах. Утомившись избивать поленом Василису Волохову, она перепоручает это подоспевшему брату Григорию, деловито уточнив, что бить следует теперь не по голове, а по бокам. От сбежавшейся на крик дворцовой челяди Нагая требует Василису обесчестить (т.е. не позволять ей одеть сорванный головной убор61) и тут же твердо заявляет, что велит «убити Михаила Битяговского и Михаилова сына, и Микиту Качалова, и Данила Третьякова. А говорила, де, царица миру: то, де, душегубцы царевичю»62. Мария с братом Михаилом мечутся, организовывая вовсе не погребение, а как можно более кровавый бунт против московских властей. Именно они отдают приказ бить в набат пономарю Федоту Огурцу, чтобы быстро собрать как можно больше людей в кремль – набатный колокол тогда служил своеобразным оповещением о чрезвычайной ситуации и был сигналом к срочному и всеобщему сбору народа на центральной площади у кремля. Огурец выполнил поручение, но довольно своеобразно – он заперся на колокольне и не выполнил приказ государева дьяка М. Битяговского прекратить звон, а продолжал бить в набат уже во время начавшейся резни. Как становится понятным из дальнейших событий, этот сигнал набата был не совсем обычным, а специальным и для особых людей.

Все простые угличане побежали на набат, потому что «…они чаели, что загорелося»63, но это были только статисты в давно задуманном спектакле. Была особая часть «черни», которая сразу же явилась на условный сигнал не с пустыми руками: «…а посацкие люди многие на двор (в кремль) мечутца с рогатинами, и с топоры, и с саблями…»64 – очень странный инвентарь для оказания помощи на пожаре. Дьяк М. Битяговский, прискакавший в кремль на звук набата, тут же заинтересовался ими, «…почал им розговаривати, для вы чево прибежали с топоры, и с саблями и с рогатинами?»65 В ответ «народные мстители» сразу же погнались за ним. Возбуждённая и вооруженная толпа Марией и Михаилом Нагими была направлена на конкретную задачу: уничтожение «убивцев» – московских дьяков, московских боярских детей и городскую администрацию. Угличане с задором забивали и резали безоружных людей, находя это вполне занимательной забавой: «прохолкали что над зайцем»66 – горько скажет потом Василиса Волохова о гибели своего сына Осипа. «…а Осипа Волохова привели к Царице вверх к церкве к Спасу, и тут ево пред Царицею убили до смерти…»67 – юношу забили насмерть прямо в Преображенском соборе перед царицей и по её приказу, в нескольких шагах от тела царевича, которое уже через час после смерти было помещено в церковь, где Андрей Нагой неотлучно сторожил его – «а блюлись от государя опалы, чтоб хто царевича тела не украл»68, не подпуская никого.

Даже если считать, что перед нами просто приступ ажитированной депрессии, то следует признать, что все действия Нагой далеко не хаотичны, не бессмысленны и вполне целенаправленны. Очевидно, существовал давно продуманный план государственного переворота, но, в силу обстоятельств, его пришлось осуществлять в не вполне выгодных внешних условиях. Если в первоначальном плане поводом для бунта должна была стать смерть царя Фёдора (о чем часто расспрашивались ведуны у царицы Марии), то в реальном стечении обстоятельств приходилось исходить из смерти царевича Дмитрия. Первая и самая простая идея была – выдать инцидент за преднамеренное убийство царевича и виноватыми назначить Годунова и его «подопечного» царя Фёдора. Ход был простым и привычным для того времени. Пока в Угличе возбуждённая криками Марии и Михаила Нагих вооруженная толпа рвала на куски «душегубцев» -московских дьяков и грабила их подворья, в Ярославль уже нёсся гонец с вестями к ссыльному дядюшке Афанасию Фёдоровичу Нагому. Ярославль в Москву тоже шлёт, не медля, весточку нужным людям, и через 4 дня, точно в день прибытия комиссии Шуйского в Углич, в Белом городе вспыхнул грандиозный пожар и «воры-мужики» пошли на штурм Кремля.

Внешне кажется, что Нагая просто одержима местью: за её жизненную катастрофу пришлось отдать жизнь ни в чем неповинным дьяку Михаиле Битяговскому с сыном, Осипу Волохову – сыну проштрафившейся мамки царевича, его приятелю Никите Качалову – всего же забили насмерть и зарезали 15 человек. Но за кажущейся бессмысленностью кровавых убийств скрывался чёткий план действий: есть «страстотерпец» – царевич Дмитрий; есть «душегубцы» – московская администрация; есть «заступники» – толпа угличан, совершившие массовые убийства, и есть запуганные свидетели-«послухи» – избитая до полусмерти Василиса Волохова, лишившаяся в резне ни в чем неповинного сына, и готовая теперь подтвердить любые показания или молчать. Кто или что было целью этого многоактного спектакля? Царь Фёдор и его шурин Борис Годунов. При удачном стечении обстоятельств, т.е. удачном восстании в Москве, именно они должны были стать самыми заинтересованными в гибели царевича лицами, а следовательно, и самыми виноватыми. Подтверждением их причастности было бы тело Дмитрия, которое именно по этой причине не собирались хоронить в Угличе, хотя по обычаю это должно было произойти в течение суток. Царевич, как несомненная «жертва» коварного заговора Годунова и своеобразное «знамя» восстанавливающего справедливость переворота (в конечном счете, в пользу польской короны, так как сами Нагие после смерти Дмитрия выпадали из игры и уже не имели никаких прав на трон), должен был быть похоронен в московском Кремле в Архангельском соборе рядом со своим отцом и братом.

Главное в тот момент было, чтобы весть о гибели царевича не достигла ушей Кремля раньше времени, пока московский Белый город ещё не готов к выступлению. Все дороги из Углича на следующий же день были перекрыты заставами, не пропускавшими никого и никуда, тут очень кстати пришлись лошади, «экспроприированные» в пользу царицы у дьяка М. Битяговского. В городе Нагие развязали настоящий террор против инакомыслящих – болтливые простолюдины-угличане поплатились жизнью по приказу Михаила Нагого, потому что ставили под сомнение вину московских дьяков и версию об убийстве, а через два дня после смерти Дмитрия по приказу Марии Нагой была убита юродивая, жившая на подворье у Михаила Битяговского. Она «…хаживала от Михаила к Ондрею Нагому, и сказали про неё Царице Марье, и Царица ей велела приходить для потехи…»69, таким образом «жонка уродивая» часто бывала в покоях царицы и царевича. Убили её за то, что якобы она «портила» мальчика – хотя, на самом деле, была просто очень осведомлённой свидетельницей и могла наговорить лишнего. Дворы растерзанных «душегубцев» были тщательно разбиты и разграблены, а самое ценное имущество благородное царское семейство забрало себе: девять лошадей с подворья Михайлы Битяговского перекочевало в царицыны конюшни, а дорогую булатную саблю покойного дьяка в серебряных ножнах взял себе в качестве сувенира Григорий Нагой. В тот момент Нагим показалось, что непростую ситуацию можно выправить и скинуть Годунова, да и немощного царя Фёдора с престола, просто силой: в Угличе народ бушует против «убивцев», а в Москве свои люди тайно готовят восстание…

Но все пошло не так. 18 мая в Углич прибыл московский стрелецкий голова Темир Засецкий, и стало очевидно, что Москва обо всём уже знает и последствия не за горами. Странный посыльный провел в угличском кремле всю ночь с 18 на 19 мая в переговорах с Нагими. Уехал утром 19-го, а вечером того же дня в город уже въезжала комиссия из Москвы. Нагие начинают судорожно заметать следы государевой измены – «…как приехал Темир Засецкой, во вторник в вечеру, на Углеч, и Михайло Нагой учал говорити, чтоб ножи собрати, да положити на тех побитых людей…»70 – была идея выдать жертв резни за казненных народным гневом «душегубцев» «для того, что де будтосе те люди Царевича Дмитрея зарезали»71. В ход пошло все холодное оружие, которое удалось собрать «по сусекам». Для пущщего драматического эффекта зарезали курицу, и свежей куриной кровью измазали оружие и сами трупы, брошенные в ров угличского кремля и лежавшие там на жаре уже четвертые сутки. Царица даже вернула ворованных лошадей на разгромленное подворье Битяговского. Выглядели все эти «приготовления» глуповато, но у Нагих ещё оставалась надежда на московский бунт и переворот в Кремле.

Надеждам сбыться было не суждено, но Углич в тот момент парадоксальным образом соединил в себе все «ингридиенты» будущей смуты, подготовив её действующих лиц: Борис Годунов имел в Угличе свой собственный дом с усадьбой, за которым приглядывал его старый знакомый угличанин, сосед и вполне доверенный человек – Лев Отрепьев – родной дядя Юрия Богдановича (Григория) Отрепьева, будущего «царя Дмитрия Ивановича». Непосредственный наблюдатель попытки переворота в Угличе Лев Отрепьев был вхож и к царице Марии Нагой, куда его часто отправляли с поручениями из московского Кремля. Здесь же, в Угличе проживала и семья Марии Ивановны Отрепьевой (в замужестве Шестовой) – будущей тёщи Фёдора Никитича Романова (Филарета). Таким образом, в семьях Отрепьевых и Романовых обстоятельства смерти царевича и её последствия были известны фактически «из первых рук». Это удивительное стечение обстоятельств демонстрирует, что вся история состоит из крохотных и внешне малозначащих событий, которые в своей совокупности вполне могут иметь влияние на судьбы целой страны. Мелочи, от которых иногда многое зависит.

Кто отправил тайную весть в Кремль о смерти царевича и бунте в городе первым – неизвестно, это мог быть и Лев Отрепьев, и городовой приказчик Русин Раков, и ещё кто-то, чьё имя уже восстановить невозможно. Получив все же вовремя известие от каких-то своих людей, «дачник» Годунов мгновенно понял и оценил всю опасность положения. В Углич отправляется следственная комиссия, которая прибывает на место через 4 дня после происшествия72. Во главе следствия князь Василий Иванович Шуйский – опытный и осторожный царедворец, которого к тому же совсем недавно вернули из ссылки. Складывалась весьма неоднозначная ситуация: князь Василий вместе с «братьей» и видными представителями московского высшего духовенства интриговал против жены царя Фёдора – Ирины Годуновой ещё в 1586 году, а в 1588 попал уже в «большую» опалу и ссылку по обвинению в сговоре с Нагими. В тот момент он был сторонником «партии» Нагих, хотя и поневоле – свои шансы на престол Василий Иванович никогда не сбрасывал со счетов. Шуйские были «принцами крови» и шли вторыми после Рюриковичей в очереди престолонаследия. После гибели царевича Нагие не имели вообще никаких шансов на царский трон, и не исключено, что, начиная бунт в Белом городе, они рассчитывали на поддержку именно от братьев Шуйских, возглавлявших пропольскую партию при дворе. Но Годунов переиграл «партию Дмитрия» – вместо того, чтобы поддержать восстание Нагих в Москве и свергнуть недалекого и немощного царя Фёдора, Василий Иванович Шуйский был назначен главой комиссии и отправился в Углич расследовать дело своих бывших союзников и «подельников». Расчёт основывался на том, что князь Шуйский в своих же интересах постарается провести дело тихо и незаметно, а так же предпримет все усилия, чтобы максимально избавиться даже от воспоминаний о существовании царевича Дмитрия. Так князь Василий преодолевал ещё одну ступеньку на пути к российскому трону.

Борис Фёдорович Годунов (1552 – 13.04.1605) – родной брат царицы Ирины Фёдоровны. Фрагмент портрета из альбома Д. Ровинского «Материалы для русской иконографии», выпуск II, СПб, 1884. Материал отсканирован и обработан на компьютере автором.

Следственное дело об убиении царевича Димитрия

Годунов сделал правильный выбор в отношении князя Шуйского. Тот ожиданий не обманул и провел весьма интересное по содержанию предварительное расследование, которое, по большей части вовсе не интересовалось мёртвым царевичем Дмитрием, а было посвящено деталям организации антиправительственного бунта и выявлению других видов «противоправной» деятельности Нагих, за которые можно было примерно наказать. Кандидатура Василия Шуйского была идеальна в этой ситуации – опытный «крючкотвор» – он до опалы возглавлял много лет Судебный приказ.

Комиссия ехала в Углич не торопясь и вела следствие без суеты и даже с осторожностью. Но и обстоятельства дела были необычны: смерть царевича открывала возможности для семейств Шуйских, Мстиславских, Голицыных, бесчисленных князей Ростовских, за которыми шли более «худородные» Романовы, и так далее. Всему этому широкому кругу интересантов было необходимо как можно быстрее изъять из политической жизни незаконнорожденного сына Ивана Грозного, который был опасен и не нужен – ни живой, ни мертвый.

Многие исследователи упрекали Шуйского в «неправильном» расследовании дела, вызывали сомнения и методы, и сроки, и обстоятельность делопроизводства. Конечно, с точки зрения современного, даже неискушенного в юриспруденции читателя, показания кажутся маловнятными: слишком уж расплывчатыми или слишком краткими, безо всяких подробностей. Создавалось впечатление, что комиссия Шуйского специально что-то опускает или пытается выгородить одних за счет других. Но было бы корректней взглянуть на процесс в рамках средневекового представления о ведении расследования вообще. Князь Шуйский определённо не был дилетантом в этой области и имел большой опыт практической судебной и следовательской работы, поэтому упрекнуть его в «непрофессионализме» невозможно. Что же он делал в Угличе?

Собственно, расследование любого дела в XVI веке распадалось на две части: обыск (подготовительную часть, сбор материалов для следствия, первоначальное определение круга заинтересованных или замешанных лиц, определение предварительных обвинений) и розыск (собственно расследование). Велись эти «мероприятия» различными по своему характеру способами. Предварительное расследование—обыск велся методом расспроса (поэтому в «Угличском деле» фигурируют «расспросные речи») и по установленному порядку никогда не сопровождался пытками. Именно эта миссия и была возложена на комиссию Василия Шуйского. После сбора материала (устных сказок-заявлений и письменных челобитных, прошений и т.д.), его изучения и получения предварительного «приговора», дело передавалось на необходимый уровень власти для настоящего следствия—розыска, который включал в себя и очные ставки, и допросы с пристрастием, и повальные обыски, и пытки. Следует особо отметить, что аресты и заключение под стражу можно было применять только после получения предварительного приговора, заключавшего стадию обыска и начинавшего розыск. Заканчивался розыск окончательным приговором – решительным, т.е. со смертной казнью, или нерешительным, т.е. ссылкой, тюремным заключением и штрафами, – в соответствии с которым обвиняемые несли наказание.

Обыск Шуйского в Угличе должен был подготовить государственный процесс, так как речь явно шла о государственной измене, следовательно, дело должно было проходить через московский Судебный приказ. В «государевом розыске» обвинителем выступало само государство, и оно же изыскивало доказательства виновности обвиняемых с помощью допросов, пыток и очных ставок. Как представитель государства, Шуйский собирал показания на «лихих людей» – эта средневековая «статья» уголовного права была крайне жестокой. «Лихим» человек объявлялся исключительно на основании общественного мнения и по крестному целованию (клятве) 15—20 «добрых» крестьян или 10—15 «детей боярских» без приведения каких-либо доказательств. Облихование, т.е. процедура обвинения оговоренного, давало возможность не расследовать конкретные преступления, а казнить на основании этого общего мнения. Облихованный подлежал во время розыска обязательной пытке. Если обвиняемый сознавался, и его показания совпадали с повальным обыском, то его подвергали смертной казни. Если же пытаемый не признавался, то его подвергали пожизненному заключению с обязательным возмещением материального ущерба по иску.

Василий Иванович Шуйский (1552 – 12.08.1612). Портрет из «Царского титулярника» 1672 г.73

19 мая началось дознание. Оно шло с размахом и вполне обстоятельно – было допрошено 140 человек, мирно и без насилия. Нагие лгали и изворачивались на допросах, пытаясь себя выгородить и обелить в деле о резне в Угличе, но запущенный маховик бунтов в Москве уже остановить было невозможно. И они прекрасно знали, что заказчики «банкета» рано или поздно будут раскрыты.

Расследование всё же имело ряд странностей: в следственном деле мы не находим самых главных показаний – самой Марии Нагой, хотя именно её и должны были в первую очередь допрашивать. Все братья Нагие были тщательно «испрошены» в отличие от сестры. Ссылка на то, что она была царицей и потому избежала дознания, не представляется весомой: она не считалась законной женой, её сын был официально исключён из царского поминовения, а вотчинные права были урезаны до минимума. Она не считалась также влиятельной или значимой персоной, и сам факт гибели царевича Дмитрия в русских летописях прошел без особого внимания, а в западноевропейских зачастую игнорировался вовсе. В тот исторический момент это происшествие не представляло никакого интереса.

Известно, что Нагая только присутствовала на двух очных ставках свидетелей. В чём же дело? Что помешало выяснить истину из первых рук? Очевидно, главным препятствием было её психическое и физическое нездоровье. По свидетельству Джерома Горсея, царица была в очень тяжелом состоянии и её родственники полагали, что она отравлена74 и близка к смерти. То, что Нагая была просто не в состоянии давать показания подтверждает также хорошо информированный дьяк Иван Тимофеев, который утверждает, что «душа у державной (Марии Нагой) была безгласна, и, будучи вне себя, она казалась как бы бездушной (мёртвой)»75. Такое временное «помрачение ума» могло быть вызвано сильными переживаниями: потрясением от смерти сына и неудачного окончания бунта. Вполне возможно, что «побочным продуктом» психического шока у царицы стал мутизм76, так как в роду Нагих точно имелись проблемы с речью. Дед царицы – Фёдор Михайлович Нагой имел прозвище Немой, которое зафиксировано в документах той эпохи.

Впервые версию о реактивном психозе, наступившем у Марии Нагой под влиянием гибели ребёнка, выдвинули исследователи Л. В. Столярова и П. В. Белоусов в докладе «Материалы углического следственного дела о гибели царевича Дмитрия в 1591 г.: новый опыт исторической реконструкции»77. Они сопоставили информацию о симптомах «отравления» царицы, которые описал её дядя Афанасий Федорович Нагой английскому коммерсанту Джерому Горсею спустя 6—8 часов после гибели царевича, и симптоматику реактивного психоза, сопровождающегося экземой. «…царица отравлена и при смерти, у неё вылезают волосы, ногти, слезает кожа»,78 – утверждал Афанасий Нагой. Авторы приводят богатую симптоматику нервной экземы: «Лицо, руки, ноги, все туловище покрывается пузырьками, которые вскрываются и оставляют после себя сочащуюся прозрачную жидкость. Заболевание начинается обычно с лица и кистей рук и постепенно распространяется по всему кожному покрову. Кожа непрерывно зудит, интенсивно краснеет, мокнет. Постепенно на ней образуются чешуйки и корочки. Она шелушится и кажется, что „слезает“. Больной непрерывно чешет зудящую кожу, от чего она „слезает“ еще сильнее, расчёсывает себя в кровь. Появляются трещины, кожа делается очень сухой. Течение этого заболевания может осложниться присоединением инфекции, и тогда на коже образуются пустулы (гнойные пузырьки) и гнойные корки. Зуд непрерывно усиливается, он невыносим, мешает спать, не даёт покоя. Невротическая реакция организма при этом только усиливается…. Кожные дериваты – ногти и волосы – в качестве реакции на психотравму „вылезают“ не сразу и начинают страдать по прошествии нескольких (обычно 1—2) дней»79.

Нагая считалась настоящей русской красавицей, к тому же она была ещё очень молода, но болезнь не собиралась её щадить: «нередко на фоне аффективных расстройств происходит постепенное, а иногда и чрезвычайно быстрое обесцвечивание волос. Кроме того, волосы становятся тусклыми, безжизненными как старый парик, легко обламываются и секутся, свисают прямыми прядями. Возможно развитие диффузного, очагового и тотального облысения. Ногтевые пластинки становятся шероховатыми, бугристыми, исчерчиваются продольными и (чаще) поперечными полосами, отличаются повышенной ломкостью в продольном направлении. На ногтях образуются трещины, по ходу которых возможно расщепление, расслоение и отпадение кусочков ногтя. Патологический процесс развивается быстро, захватывает многие ногти, при этом дистрофические нарушения имеют одну и ту же степень развития»80.

Особенности течения этой болезни дают некоторые возможности к рассмотрению причин тяжелого состояния царицы уже в день смерти царевича. По заявлению Афанасия Нагого на следующую ночь у Марии Фёдоровны была полная симптоматика психоза. Поскольку для ногтей и волос существует четкий временной предел проявления заболевания, то можно предположить, что триггерная ситуация наступила не в день смерти Дмитрия – в субботу 15 мая, а раньше, за день или два до этого. Эту версию подтверждают показания Василисы Волоховой: «…розболелся Царевич Дмитрей в середу… Маия 12 день, падучею болезнью, и в пятницу де-и ему маленько стало полехче, и Царица де Марья взяла с собою к обедне, и от обедни пришотчи, велела ему на дворе погулять; а на завтрее, в суботу, пришотчи от обедни, Царица велела Царевичу на двор итить гулять…»81 Если психоз был связан с состоянием здоровья сына, то, вероятнее всего, царицу напугали чрезвычайно сильные и продолжительные эпилептические припадки, в которых мальчик был близок к смерти. Это может объяснить, почему Нагая ведёт едва оправившегося Дмитрия стоять обедню – это была благодарность Богу за сохранение жизни ребёнку. Психологически становится понятным, почему она так явно пыталась изувечить до смерти Василису Волохову, которая, по всей видимости, не выполнила какого-то предписания придворного медика и, с точки зрения царицы, не предотвратила гибель царевича. Реактивный психоз в виде экземы у Нагой наступил на фоне нарастающего нервного напряжения в ожидании смерти сына и неизбежности критически опасных политических шагов, которые следовало бы в этом случае предпринять, и об их последствиях, о которых она не могла не думать. Начало следствия, по всей видимости, нанесло последний удар по расшатанной психике, и царица даже на время онемела.

Нагой повезло, что следственную комиссию возглавлял осторожный Василий Иванович Шуйский. Царицу просто не трогали, потому что она на глазах превращалась в гниющий заживо труп. Видимо, мало у кого возникали сомнения, что Нагая долго не протянет, а это решало для Кремля много проблем сразу. После завершения расследования комиссии Шуйского в конце мая и на несколько месяцев до завершения розыска-расследования угличского дела Марию Фёдоровну, казалось, оставили в покое. Она оставалась в своем царском дворе в Угличе. Судя по всему, Москва просто выжидала: выживет опальная царица после «отравления» или сама освободит угличский удел в пользу государевой казны, если «волею Божией помре».

Еще одним косвенным доказательством версии о тяжелой болезни служит дата пострижения Марии Нагой в монахини. По обычаю того времени, вдова, потерявшая последнего ребёнка, должна была быть постриженной в монастырь самое дальнее на 40-й день после его похорон. Мать же царевича Дмитрия приняла «невольный» постриг по приказу Бориса Годунова в угличском Богоявленском монастыре (находился в юго-западной части82 угличского кремля) лишь 20 ноября 1591 года – более чем через полгода после смерти сына, когда стало ясно, что Нагая не собирается добровольно покидать бренный мир. Она выжила, но не выздоровела – «больную, отравленную царицу вскоре постригли в монахини, чтобы спасти её душу путем изоляции её от (светской) жизни, и она умерла для света, а все её приверженцы, братья, дядья, друзья, чиновники и слуги были разбросаны в опале по разным тайным темницам, дабы не увидели вновь божьего света»83.

В Угличе против Нагих улик было собрано более чем достаточно, чтобы обвинить их в государевой измене. Один из главных виновников убийств и организатор бунта Михаил Нагой осознаёт свое положение – на него готовится облихование – и не признаёт свою вину, упрямо утверждая, что царевича зарезали. В более легком положении оказались Григорий и Андрей Нагие, не принимавшие активного участия в мятеже, их показания уклончивы. Как повлияла болезнь на поведение Марии Нагой? Серьёзно больная царица продолжает держать ситуацию под собственным контролем и, не участвуя сама в допросах, манипулирует показаниями братьев. Видимо, в тот момент из Москвы пришли плохие вести, и показания Нагих на допросах вдруг резко меняются – они все (кроме Михаила, которому просто нельзя ни в чем сознаваться, чтобы не лишиться головы!) начинают виниться в учиненной резне. Мария проявляет неожиданную для убитой горем матери инициативу: обращается к митрополиту Геласию с просьбой заступиться за Михаила, Андрея и Григория Нагих – «…которого дни ехати мне с Углича к Москве, и царица Марья, призвав меня к себе, говорила мне с великим прошеньем, как Михаила Битяговского с сыном и жилцов побили, и то дело учинилось грешное, виноватое, чтоб мне челобитье её донести до государя царя и великого князя, чтоб государь тем бедным червем, Михаилу з братьею, в их вине милость показал»84. Можно подумать, что это обычный для ажитированной депрессии бред вины, но царица предусмотрительно исключает собственную персону из числа «бедных червей» и так же осторожно опускает возможные причины «измен» и «виноватого дела». Дальнейшая биография царицы показывает, что этот вид политического жанра – публичные покаяния и покаянные письма «многострадальной матери» – она будет и в дальнейшем активно применять в критических ситуациях с большим или меньшим успехом.