Читать книгу Упасть или подняться - - Страница 8

Судьба бывает жестока и непредсказуема. Казалось бы, до шести лет у меня было все – лучшие вещи, прекрасные игрушки, вкусные сладости. Я ни в чем не нуждалась, потому что моя мама была со мной. Она дарила мне любовь, заботу и ласку. Но в один миг всё изменилось, и моя жизнь перевернулась с ног на голову.

Я помню все мои игрушки, которые были у меня в детстве. Маме пришлось оставить их в старой квартире, когда она привезла меня с братом жить к бабушке. Тогда у меня были ощущения, что у меня что-то оторвали и выбросили. С кровью, с болью. Такую боль я чувствовала, когда обдирала коленку, и мне мазали ее йодом. Так драло и щипало, что я не могла терпеть, и из моих глаз текли горячие слезы. Так же мне было до слез больно, когда в детстве мама оставила на старой квартире мои игрушки.

Чем они были для меня? Конечно же, они были для меня живыми, это были мои друзья, с которыми я разговаривала, с которыми играла в свои наивные детские игры. Они любили и понимали меня, а я любила их. Когда я играла со своими куклами, медвежатами, я забывала обо всем, я полностью уходила в свой детский мир, в котором меня никто не ругал, меня выслушивали, меня обнимали. Мы в своих детских фантазиях ходили гулять по разным странам, мы играли в больницу, у нас было множество игр. Но самая главная и самая любимая игра была «дочки-матери».

С возрастом я поняла, что пыталась тогда, в далеком детстве, реконструировать семейные отношения, починить их в моей семье, потому что что-то было там сломано, что-то было не так. Я не понимала, не знала, как это объяснить и через игру пыталась восстановить то, чего мне не хватало. И конечно в моих играх я была мама. Я любила своих дочек и сыночков, я ухаживала за ними, кормила их кашкой, купала их, рассказывала им перед сном сказки. Я пыталась вести себя с ними так, как мне хотелось, чтобы со мной вела моя мама. Я пыталась дать моим игрушкам то, чего не хватало мне.

И вот мы уехали, а мои «детки» из моего наивного детства остались там, они были брошены. Может быть потом, уже в более взрослом возрасте я так болезненно воспринимала, отъезды мамы далеко и на долго, на годы. Я знала с детства, что такое бросить детей, я плакала и вспоминала свои куклы, их волосики и платьица, их глазки и пальчики. Мои детки…Мои детки моего будущего, моего взрослого будущего, я никогда с вами так не поступлю. Моя детская рана болит до сих пор и будет болеть всегда. Может быть она немного утихнет, когда я сама стану мамой по-настоящему? Может быть она совсем заживет, когда увижу счастье и любовь в глазах своих детей?

С тех пор как мать покинула нас и ушла, мы ничего не знали о ней: ее местонахождение, с кем она находится, как живет. Отец тоже пропал. Слухи даже ходили, будто его убили. Я, еще маленькая девочка, ходила в церковь каждое воскресенье. Мне казалось, что отец жив, и я обязательно найду его. Там, в церкви, я уверовала, что смогу поговорить с ним и рассказать, как мы живем, и он нас спасет. Всегда верила в это и молилась. Я просила силы, терпение и хоть немного удачи в жизни, немного-немного везения. Церковь всегда внушала спокойствие, справедливость, умиротворенность, разумность. Интересно слушать густой и степенный голос батюшки на службе, наблюдать за его неспешными движениями рук. Всем своим видом он передавал покой, внимание и смирение перед богом. Шаг его был твердым и уверенным, а его добрый и заботливый взгляд, скрывающийся под густыми бровями, окутывал меня теплотой и заботой. После службы, верующие медленно расходились, делая свои церковные обязанности, а я подходила к иконам и изучала лица святых, прикасаясь к массивным рамам, общаясь с богом, молясь о прощении для моей матери и просив его заступиться за моего брата. Иногда я подымалась к батюшке, а он клал свою большую теплую ладонь на мою голову, перекрещивая меня второй рукой. Я с нетерпением ждала этого момента, при этом не шевелилась, и, наверное, не дышала, пока ощущала его руку на себе. Меня окутывало душевное спокойствие и мягкая, светлая радость, которую я никогда не испытывала в своей жизни. Мне казалось, будто батюшка это понимал и не убирал свою руку, пока его не отвлекали. Матушка иногда забирала меня к себе, к своим детям и благотворила нас простой, но вкусной едой. Затем мы зачитывали молитвы, а после меня мягко направляли к выходу, потому что было пора идти домой.

В девять лет, я уже прочитала много книг, хорошо училась в школе, любила математику. У бабушки в доме детских книг не было. Я с жадностью читала книги для взрослых. Бесконечные романы и небольшие повести кочевали с небольшой полки в мой рюкзак и обратно. Бабушка не замечала, дедушка был равнодушен, и я этим пользовалась. А ведь мне в этом бабушкином доме ничего не разрешалось, а за провинность меня очень жестко наказывали и даже били. Только книги их не интересовали, точнее то, что я их читаю. Я немного хитрила и одевала на книгу обложку для учебника. Сидит ребенок с учебником и прилежно учит уроки. А ребенок читает очередной роман и не понимает половины слов, но очень остро чувствует настроение каждого абзаца. На некоторых страницах я останавливалась, перечитывая снова и снова книжные сцены, которые особенно понравились. Перед сном, пока я пыталась согреться под старым одеялом, было много мыслей. Я уже в том возрасте часто засыпала с мыслями о том, как мне заработать денег. Я придумывала, что мне нужно делать, чем заниматься и как, чтобы заработать и помочь брату. Ведь он жил в таком кошмаре, и у него не было дома, как у меня. Я засыпала, а в голове у меня рождались планы. Пусть они были по-детски наивными, но думала я тогда в правильном направлении.

С того самого дня, как мама оставила меня у бабушки, я лишилась счастья. Все хорошее в моей жизни закончилось, и началось самое настоящие выживание. Если я для отца так долго была любимой принцессой, почему сейчас я никому не нужна? Бабушке я обуза, но она меня не гонит. Отец меня любил? Да! Я помню, как он возвращался домой, поднимал меня на руки, вскидывал высоко к самому потолку, ловил и нежно прижимал к себе, к своей заросшей за день колючей щеке, а я заливалась звонким детским смехом и терлась как щенок обо все, что попадалось – о его щеку, о его вкусно пахнущую большую мужскую ладонь, о его одежду. И всегда мне хотелось, чтобы он не снимал меня с рук подольше, и я удобно устраивалась, обняв его своими ручонками за шею, но через пару минут он с силой отдирал меня от себя и ставил на пол со словами:

– Все, принцесса. Я голодный.

Мое время кончилось. Начиналось время мамы. Точнее, время очередной ссоры или упреков. Я старалась спрятаться и не слышать, как ругаются мои родители. Я была маленькой, и была уверена, что, если я не слышу, то ничего плохого и не происходит. Иногда я засыпала в своем укромном уголке и не чувствовала, как мама меня переносит в кровать, прижимая к себе и укладывает, накрывая одеялом, и пристраивается рядом на уголке кровати. Отец мог распускать руки, и мама в такие сильные ссоры не оставалась с ним в одной комнате.

Бабушка меня точно не любила. Я это всегда знала. Не проходила дня, чтобы она мне не выговаривала за мое поведение, за то, что я навязалась на ее шею, живу в ее доме. Она очень часто меня наказывала, она вселила в меня страх и понимание, что я никому не нужна на этом свете, что я брошенная, что у меня в жизни ничего не будет. Бабушка Евгения постоянно ворчала, что она ждет, когда мне исполнится семнадцать лет, чтобы выставить на улицу. Она ни в чем меня не поддерживала, ни за что не хвалила. За все мои успехи в школе она меня просто высмеивала. И о чем бы я ее не попросила, она мне постоянно отказывала. Она никогда меня не называла ласковыми именами, не гладила по волосам, не прижимала к себе, обнимая.

Бабушка с дедушкой очень редко меня брали с собой куда-нибудь. Потом, я поняла, что их и самих приглашали-то редко. Как-то нужно было ехать на свадьбу к родственникам, пришлось и меня взять с собой, чтобы не оставлять одну в доме. Меня вместе с другими детьми завели в комнату, нам принесли еду, фрукты и сладости, а еще каждому вручили по шоколадному яйцу-киндер-сюрприз. Я очень проголодалась, мне очень хотелось съесть все с принесенных тарелок, но другие дети к столу не подходили, и я тоже стояла тихо в уголке, наблюдая за происходящим. Дети галдели, разворачивая своего киндера, разламывая и доставая маленькую игрушку. Почти никто не ел шоколадную скорлупу, и я понимала, что для них главное – быстрее достать игрушку. Они складывали обрывки яркой фольги и разрушенный шоколад на столик с едой и шумно выясняли, у кого какая игрушка теперь появилась в коллекции. У них было совсем другое детство. Они просто жили со своими детскими проблемами, им не приходилось, как мне, выживать в диких для ребенка условиях – в чужом доме с чужими людьми, для которых я обуза на долгий срок. У меня украли детство. Тогда я для себя сделала большое открытие. У меня нет детства. Я точно знала, что оно у меня было – я хорошо помнила заросшую к вечеру щеку отца и его взгляд, я хорошо помнила мамины теплые руки и круглые колени, а потом его украли, и сейчас у меня его точно нет. У меня нет детства.

Каждую субботу после купания бабушка меня била и твердила, что я за всю неделю чего-то не сделала, в чем-то ее не слушала, что я вообще никчемная и никому не нужная. И это продолжалось почти до одиннадцати лет. Поэтому я ненавидела этот день, я дрожала и ждала, когда заходила в ванную, что она меня снова будет безжалостно бить, толкать, обзывать. От неудачных толчков и падения на скользком полу у меня остались заметные шрамы. А синяки от побоев бабушки почти никогда не проходили. Я тогда не понимала почему бабушка это делает. Я долго задавала себе вопрос, а что я сделала не так. За что она так издевается надо мной? Почему она так себя ведет со мной? Но потом поняла, когда однажды услышала:

– Я ненавижу твою маму, я ненавижу вас всех. Ты мне всю жизнь испортила. Она навязала мне тебя с братом, посадила на мою шею. Я теперь с тобой мучаюсь. Ты мне не нужна. Я только и жду того дня, когда тебе исполнится семнадцать лет, и пусть приезжает и забирает тебя куда хочет, либо иди сама, куда ты хочешь.

Я – ненужный человек.

Я – обуза.

Можно в это поверить, если слышать это каждый день от родного человека. Я старалась об этом не думать. Я могла часами просиживать с книжкой за школой. Одноклассники уже привыкли к этому и не дразнили меня. Они знали, как мне и моему брату приходилось существовать в доме бабушки и дедушки и, наверное, жалели. Мне было все равно. Я усаживалась на лавочку рядом со школьной спортивной площадкой, доставала книжку, доставала кусочек хлеба и погружалась в чтение, в переживание героев, в череду событий и фантазий. В эти часы меня никто не донимал упреками. Никто на меня не кричал и не ругался. Я могла наслаждаться покоем и одиночеством, смакуя черствый хлеб, почти как самой вкусное пирожное. Долго сидеть с книжкой я не могла – начинало темнеть, незаметно подбиралась вечерняя прохлада, я закоченевшими руками с сожалением захлопывала книгу и еще немного мечтательно вглядывалась в тусклое солнце, которое просвечивало сквозь кроны уличных деревьев. Медленно я собирала свой поношенный рюкзачок и неторопливо плелась в дом к бабушке. Своим домом я не могла его назвать. Я там была родная внучка, но чужой и не нужный человечек. Я знала, что сейчас опять будут сердитое ворчание бабушки и хмурое молчание дедушки. Если бы я знала, что сделать, чтобы меня любили в этом доме, я бы сделала, не раздумывая. Эта мысль меня неприятно удивила, но я была очень голодной и уставшей, поэтому не стала больше раздумывать на эту тему. Завтра подумаю.