Читать книгу Русский след Трампа. Директор ФБР свидетельствует - - Страница 4

В Соединенных Штатах есть 94 федеральных округа, в каждом из которых председательствует окружной прокурор Соединенных Штатов, назначаемый президентом и утверждаемый Сенатом. Эти отделения сильно различаются размером и размахом. Южный округ Нью-Йорка, находящийся на Манхэттене один из крупнейших и обладает высокой репутацией. Он славится энергичностью и повышенным чувством собственной способности доводить дела до суда. Этот округ долгое время обвиняли в том, что он рассматривал лишь один вопрос в отношении претензий на юрисдикцию: «Это случилось на земле?»

Я приступил к работе в офисе окружного прокурора Соединенных Штатов на Манхэттене в 1987 году. Это было работой моей мечты. Я буду работать на человека, который уже становился легендарным: Руди Джулиани.

* * *

Когда я в 1985 году окончил юридический факультет Чикагского университета, я все еще не знал точно, в какой области юриспруденции хочу работать. После второго курса я подал заявление на должность секретаря федерального суда, одно- или двухлетнее обучение работе помощника федерального судьи первой инстанции. На последнем курсе юридического факультета я наконец получил ее – у нового федерального судьи на Манхэттене.

Судья, Джон М. Уолкер-младший, поощрял нас присутствовать в зале суда и наблюдать, если слушалось интересное дело. Весной 1986 года правительство попыталось использовать новый федеральный закон для ареста обвиняемого без возможности освобождения под залог на основании того, что он был опасен для общества. Это был не просто какой-то обвиняемый, а Энтони «Толстый Тони» Салерно, босс криминальной семьи Дженовезе, одной из пяти банд итальянской мафии в Нью-Йорке.

Толстый Тони был прямо из фильмов про мафию. Он был с избыточным весом, лысый, ходил с тростью и держал во рту незажженную сигару даже в суде. У него был скрипучий голос, которым он громко выкрикивал в суде, чтобы добавить что-то к сказанному его адвокату. – «Это возмутительно, хочу сказать», – извергал он со своего места. Его соответчик Винсент «Рыба» Кафаро с узким лицом и темными глазами действительно в моих двадцатипятилетних глазах был похож на рыбу. Чтобы доказать, что Салерно был опасен для общества, и в залоге следовало отказать, федеральные обвинители предложили пленки с записями разговоров, сделанных с помощью жучка, помещенного ФБР под стол в общественном клубе Толстого Тони, «Палма Бойз», расположенном в итальянском анклаве в Восточном Гарлеме. Было слышно, как Салерно говорит о заказах избиений и убийств, и вполне четко озвучивает свою роль: «Кто я такой? Я – гребаный босс».

Это дело показало, что в мафиозных семьях решения босса не подлежат сомнению. Его слова о жизни и смерти означали, что кто-то умрет. И наихудшим грехом было предать семью, стать «крысой». В Мафии все держалось на преданности, и вы покидали ее, лишь когда покидали эту землю, по естественным или каким-либо иным причинам. Лишь крысы покидали мафию живыми.

Я сидел там, завороженный, в то время как двое федеральных обвинителей, оба помощники окружных прокуроров Соединенных Штатов, вели дело против Толстого Тони. У них были пленки и свидетельские показания, как Толстый Тони и Рыба заказывали «мокруху», переломы ног, запугивали профсоюзы и управляли мафиозным семейством. Защита спорила, что это все были просто «мужские разговоры», но обвинители предоставили веские доказательства, опровергавшие это абсурдное утверждение. Эти двое обвинителей были лишь чуть старше меня. Они стояли прямо, говорили понятно и откровенно. Они не преувеличивали, они не позировали. Казалось, у них нет никакого другой мотивации кроме как устранить несправедливость и говорить правду. Меня как громом ударило. – «Вот чем я хочу заниматься в жизни», – подумал я. Я устроюсь в юридическую фирму в Нью-Йорке и получу дополнительный год опыта, который мне требовался прежде чем я смогу подать заявление на должность окружного прокурора. И это будет год, который я никогда не забуду, из-за одного человека.

* * *

Я был двадцатипятилетним юристом в нью-йоркской юридической фирме, оказавшей мне большую услугу, более чем на год отправив меня в Мэдисон, штат Висконсин, для работы над невероятно сложным и скучным страховым делом. И тем не менее, это был подарок, так как Ричард Л. Кэйтс являлся так называемым «местным адвокатом» в этом деле, рассматривавшемся в суде штата в Мэдисоне. Шестидесятиоднолетний Кэйтс был нанят для того, чтобы посвятить в местные реалии больших шишек, адвокатов из крупного города, собиравшихся вести это дело. Я видел в Дике доброту и жесткость, уверенность и скромность. Мне потребовались десятилетия, чтобы понять, что эти пары являлись фундаментом великолепных руководящих качеств. Еще я в этом человеке исключительных суждений видел страстную приверженность равновесию.

Дик скончался в 2011 году, прожив жизнь, начавшуюся в сиротском приюте Нью-Йорка, и проведенную в поисках радости от своей работы и своих взаимоотношений. Он женился на любви всей своей жизни, родил пятерых детей, поступал и увольнялся с государственной службы, включая два срока в Корпусе морской пехоты во время войны, и никогда не терял свое стремление, по словам его сына, «защищать слабых от подавления сильными». Он переехал с семьей на ферму в окрестностях Мэдисона, чтобы его дети не размякли. Он ездил на работу несколько миль на велосипеде. Он без конца играл со своими детьми, а затем с их многочисленными детьми.

Несмотря на все зло, которое он видел, Дик находил жизнь и людей бесконечно интересными, и смеялся над обоими. Он брал показания, ничего не имея перед собой, даже клочка бумаги, начиная заседание с того, что широко улыбался свидетелю и говорил: «Расскажите мне вашу историю». Его ум и память позволяли ему часами отслеживать сюжет и задавать дополнительные вопросы.

Не думаю, что Дик Кэйтс преподал мне хоть один прямой урок за тот год, что мы работали вместе. По крайней мере, я не припомню таковых. Но на протяжении года будучи свежеиспеченным юристом и без пяти минут мужем я сидел рядом с ним и наблюдал за ним. Я наблюдал, как он смеется над претензиями и над давлением. Я видел, как он принимает решения, руководствуясь здравым смыслом, когда адвокаты из большого города завязывались узлом чрезмерных раздумий и самонадеянности. Я наблюдал, как он оживляется при едином упоминании его жены, детей и внуков. Я видел, как он сдвигал горы, чтобы присутствовать на их событиях, их ужинах, их проектах. Я видел, что его не волновало, что он получает лишь крохи того, что платили адвокатам по делу из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса. Он был счастливым человеком.

«Вот человек, которым я хочу быть», – думал я. Мои усилия в плагиате жизни были несовершенны, но эти уроки были бесценны. Вот что значит вести и поддерживать жизнь. – «Я так рад, что пошел в большую юридическую фирму», – не то, что вы часто слышите, но для меня это так.

* * *

Помощник окружного прокурора Соединенных Штатов – это неполитическая должность карьерного юриста, на которой юрист представляет Соединенные Штаты в уголовных или гражданских делах в округе, в котором работает. В 1987 году меня назначили в уголовный отдел. Моей работой было помогать федеральным агентам – ФБР, УБН[1], АТО[2], Секретной службе и почтовым инспекторам Соединенных Штатов – в расследовании федеральных преступлений и, там, где нужно, выдвигать обвинения и выступать обвинителем в суде. На протяжении следующих шесть лет я расследовал все виды преступлений, начиная с хищения почты, торговли наркотиками и ограбления банков до сложных мошеннических схем, экспорта оружия, рэкета и убийств. Моим первым делом было расследование попытки убийства федеральных агентов АТО бандой наркоторговцев во время исполнения ордера на обыск. Дилеры открыли по агентам огонь с пожарной лестницы, когда федералы попытались проникнуть в укрепленный наркопритон.

В попытке убедить невольного свидетеля дать показания против преступников главный агент по делу отвез меня в жилой дом в северном Манхэттене – территорию, контролируемую наркоторговцами. Он сказал, что если она поверит обвинителю, который будет говорить с ней в суде, это может убедить ее дать показания. Мы поднялись шесть пролетов по лестнице к ее квартире, и агент постучал в дверь. Свидетельница открыла дверь и впустила нас в небольшую квартирку. Она провела нас через гостиную, в которой на стуле спиной к стене сидел человек лет двадцати. Он не шевелился и ничего не говорил, лишь буравил нас взглядом. В задней комнате мы наедине тихо поговорили с женщиной. Я сделал все возможное, чтобы она сотрудничала, но она не согласилась. Когда мы уходили, человек на стуле оставался неподвижным, снова только пристально глядел. Когда мы с агентом покинули здание и перешли тротуар, направляясь к машине агента, я сказал, что парень на стуле выглядел очень страшным, и предположил, что скорее всего у него сзади за поясом был пистолет.

– Хорошо, что тот парень знал, что мы вооружены, так что ничего не сделал, – сказал я. Помощники окружного прокурора Соединенных Штатов не носили оружия. Это было работой агента.

Агент обернулся. – «У вас был пистолет? Потому что свой я забыл под сиденьем». – Он добрался до машины и достал свое оружие.

Пройдет немало времени, прежде чем я расскажу своей жене о той маленькой вылазке.

* * *

При работе в офисе Руди Джулиани существовало нечто вроде неписанного кодекса, как, полагаю, и в большинстве организаций. В его случае, месседж заключался в том, что Руди был звездой на вершине, и успехи офиса стекались к нему. Вы нарушали этот кодекс на свой страх и риск. У Джулиани была исключительная непоколебимость и, будучи молодым прокурором, я считал его жесткий стиль захватывающим, что отчасти и влекло меня в его офисе. Мне нравилось, что мой босс был на обложках журналов, стоя на ступенях здания суда, уперев руки в бедра, словно он правил миром. Это воодушевляло меня.

Прокуроры практически никогда лично не встречались с этим великим человеком, так что я был особенно взволнован, когда как-то в начале моей карьеры, вскоре после того, как меня назначили на расследование, касавшееся одной нью-йоркской шишки, одевавшейся в блестящие спортивные костюмы и носившей на шее медальон размером с нобелевскую медаль, он остановился у моего кабинета. Штат Нью-Йорк проводил расследование в отношении Эла Шарптона[3] из-за подозрений в хищениях из его благотворительной организации, и меня назначили проверить, не попадает ли это дело под федеральную юрисдикцию. Я никогда не видел Руди на моем этаже, а теперь он стоял у самой моей двери. Он хотел, чтобы я знал, что он лично внимательно следит за ходом расследования и убедиться, что я проделаю хорошую работу. Мое сердце билось от тревоги и волнения, когда он давал мне напутствия, стоя в дверном проеме. Он рассчитывал на меня. Он обернулся уйти, а затем остановился. – «О, и я хочу эту гребаную медаль», – сказал он и вышел. Но мы так и не открыли федерального расследования. Власти штата выдвинули против Шарптона обвинение, но по окончании судебного процесса тот был оправдан. Медаль осталась у своего владельца.

Мне потребовалось время, чтобы понять, что непоколебимость Джулиани не замешивалась на избытке скромности. Ценой этой диспропорции являлось то, что для других оставалось очень мало кислорода. Первым звоночком стала моя первая пресс-конференция. Я работал с ФБР, чтобы арестовать преступную группу, которая угоняла внедорожники из гаражных стоянок на Манхэттене и помещала их в грузовые контейнеры в Бронксе. Затем эти контейнеры заталкивали на корабли, направлявшиеся в Африку или на Карибы, где эти машины перепродавали. Следствию, возглавлявшемуся специальным агентом Мари Эллен Бикман, которая до того, как присоединиться к Бюро, была монахиней римско-католической церкви, удалось проникнуть в этот процесс и тайно сфотографировать процесс загрузки. Специализацией Мари Эллен являлись угоны автомобилей и убеждение закоренелых преступников стать правительственными информаторами. И хотя она не одобряла нецензурную брань, столь распространенную в правоохранительных органах, она была выдающимся следователем; со своей предыдущей карьеры она вынесла способность самым действенным образом использовать вину, чтобы растопить сердца головорезов. В данном случае воры были настолько умелыми, что автомобили уже были на пути из страны еще до того, как было заявлено об их угоне. Это было крутое дело, и ФБР с Джулиани решили устроить пресс-конференцию.

Мой руководитель велел мне стоять позади подиума, пока Джулиани, специальный уполномоченный департамента полиции Нью-Йорка и глава нью-йоркского отделения ФБР будут говорить с прессой. Я не должен был ни при каких обстоятельствах говорить или двигаться. Затем он повторил то, что я слышал и раньше: «Самое опасное место в Нью-Йорке – между Руди и микрофоном». – Я стоял замерев позади, выглядев, словно лишний в фильме про баскетбол, забредший не на ту площадку.

Хотя убежденность Джулиани была захватывающей, она вскормила имперский стиль, основательно сужавший круг людей, с которыми он взаимодействовал, и лишь намного позже я понял, как это опасно: руководителю нужна правда, но император не всегда слышит ее от своих подчиненных. Поведение Руди оставило за собой на Манхэттене шлейф обид среди дюжин федеральных судей, многие из которых работали в том самом офисе окружного прокурора. Они считали, что он строил офис вокруг одного человека, себя, и скорее использовал гласность вокруг своих дел в качестве способа подпитки своих политических амбиций, чем отправлял правосудие. Эта обида все еще ощущалась, когда я стал старшим федеральным прокурором на Манхэттене – и сел в кресло Джулиани – дюжину лет спустя.

Одним из высших приоритетов Джулиани являлась организованная преступность, в действительности ставшая центром внимания задолго до того, как он вступил в должность. Его прокуроры возбуждали дела против отдельных боссов мафии, вроде Салерно, а также обвиняли предводителей пяти семейств Коза Ностры, восседавших в «Комиссии[4]«, распределявшей криминальные деньги среди семейств и выступавшей в качестве арбитра в спорах. Что более важно, офис Руди возбуждал гражданские дела, чтобы позволить правительству взять под контроль большие профсоюзы – среди прочего водителей, электриков, плотников и портовых рабочих – чтобы лишить мафию ее основного источника денег и влияния, шедших от использования профсоюзов для вымогательства денег у легального бизнеса. Эти успешные усилия по уничтожению Коза Ностры продолжались еще в течение долгого периода после того, как Руди ушел в отставку с поста окружного прокурора Соединенных Штатов, чтобы заняться политической карьерой.

Наиболее могущественной из пяти семей мафии была семья Гамбино. Как и остальные семейства, она уходит своими корнями к сицилийским эмигрантам в Соединенные Штаты, обретшим богатство и власть, терроризируя сперва своих товарищей-эмигрантов, а затем полностью всех соседей и города. В первых попытках дать бой мафии, в 1946 году американское правительство депортировало знаменитого мафиози Чарльза «Счастливчика» Лучано, отправив его обратно на Сицилию, где он быстро придал энергии и реорганизовал мафию на том острове, укрепив трансатлантическую связь между преступными организациями, что на десятилетия поспособствовало процветанию торговли героином. В центре той торговли наркотиками в 1970-х и 1980-х стоял человек по имени Джон Гамбино, влиятельный сицилийский представитель, служивший «каналом» или связью между семьями сицилийской мафии и семьей американских Гамбино, в которой он был старшим руководителем.

Мне повезло поучаствовать в деле против этого «канала» и семьи Гамбино в качестве одного из двух обвинителей в деле «Соединенные Штаты против Джона Гамбино». Это дело начинали два других прокурора, которые отошли в сторону по личным причинам. К тому времени я поднялся в отделении до должности руководителя и привлек к работе над этим делом еще одного прокурора, Патрика Фитцджеральда, своего близкого друга со времен учебы на юридическом факультете. Окончивший юридическую школу Гарварда, Пат был сыном ирландских эмигрантов и вырос в маленькой квартирке в Бруклине. Его отец работал швейцаром, и Пат иногда подменял его, когда возвращался домой из школы. У него были острый ум и полное отсутствие претензий, вот почему у него не было проблем с тем, чтобы валяться у нас на диване – позаимствовав наше пиво – в пляжном домике в Нью-Джерси, который я с несколькими друзьями арендовал на время летних каникул на юридическом факультете.

Фитцджеральд устроился на работу в офис окружного прокурора Соединенных Штатов в 1988 году, годом позже меня, и меня назначили присматривать за ним во время его первого федерального уголовного процесса с участием присяжных. Он был легендарным неряхой с поразительной памятью. В его судебной тележке – модифицированной тележке для покупок, используемой для перевозки документов и вещественных доказательств в суд и обратно – я увидел небрежную стопку ключевых документов по делу. – «Давай-ка разложи их по папкам», – наставлял я. Он кивнул. Вернувшись позже, я увидел, что он положил каждый документ в неименованную папку для бумаг и вернул их в стопку. Так или иначе, он все еще знал, где находился каждый документ.

К тому времени, когда подоспело дело Гамбино, мы оба уже были прокурорами-ветеранами и обсуждали по телефону возможных напарников для него, поскольку для дела Гамбино требовались два обвинителя. Я не входил в число кандидатов, поскольку моя семья планировала уехать из Нью-Йорка. Моя жена Патрис больше привыкла к кукурузным полям своей родной Айовы и зеленым пригородам северной Вирджинии, и годами лишь терпела Нью-Йорк. В начале нашего брака, когда подвернулась возможность поработать на Руди Джулиани, я изменил своему обещанию, что мы будем растить детей в Вирджинии. Так что Патрис и я шесть лет прожили в пригороде Нью-Джерси, сперва в квартирке размером с коробку для обуви над магазином по продаже велосипедов, затем в скромном арендованном доме на две семьи. С двумя нашими подраставшими дочерями полдома стало слишком тесно.

Пока я стоял на кухне и беседовал с Фитцджеральдом, Патрис слушала конец моего разговора. Внезапно она вмешалась, попросив меня повесить трубку, поскольку ей нужно было поговорить со мной. Я сказал Пату, что перезвоню.

– Это звучит как дело всей жизни, – сказала она.

– Так оно и есть, – ответил я.

– Я останусь ради этого. Я останусь ради того, чтобы ты взялся за это дело вместе с одним из своих лучших друзей. Перезвони и скажи, что ты нашел ему напарника.

Мы отложили наш переезд на год.

* * *

Пат и я провели месяцы, изучая это дело и мафию. Для начала мы поговорили с тем, кто знал Коза Ностру лучше всех в Соединенных Штатах – благо его кабинет находился дальше по коридору от нашего. Кеннет Маккейб являлся бывшим детективом полиции Нью-Йорка, устроившимся на работу в офис окружного прокурора Соединенных Штатов на Манхэттене в качестве следователя в самом начале войны с мафией. Добрый гигант, ростом метр девяносто и весом более 113 килограмм, с грудным голосом и отчетливым нью-йоркским акцентом, Кенни знал каждого члена мафии по внешности, имени и кличке. И знал он все это потому, что свыше двадцати лет в департаменте полиции Нью-Йорка, а затем офисе окружного прокурора Соединенных Штатов он руководил бесконечными наблюдениями за свадьбами, поминками и похоронами, а также провел сотни опросов членов мафии и ренегатов.

По причинам, которых я никогда не понимал, подразделение ФБР в Нью-Йорке по борьбе с мафией долгое время не выражало особого желания «прикрыть» мафиозные похороны и свадьбы. Полагаю, что агенты не хотели выбираться из пригородов, чтобы накрыть не имевшие большого практического значения события, всегда проходившие по уикендам или по ночам. Маккейб смотрел на это по-другому и полагал, что там вы можете узнать больше, просто наблюдая. Так что он наблюдал и фотографировал, в любую погоду, по уикендам и по ночам, годами.

Мафия тоже знала Кенни Маккейба и, каким-то странным образом, уважала его как благородного противника. Кенни понимал специфическую потребность членов мафии верить, что они были «людьми чести», так что он обходился с ними так, что они рассматривали как уважение, никогда не пытаясь вручить повестку у них дома и никогда не смущая их арестами на глазах у их жен и детей. Как результат, подумывавшие о предательстве члены Коза Ностры часто сперва связывались с Маккейбом.

Кенни Маккейб преподал нам азы Коза Ностры, а затем ездил с нами и агентами ФБР по этому делу на встречи со спрятанными по всей стране перебежчиками из мафии, которые должны были стать краеугольным камнем нашего дела. Одним из этих ренегатов был «Сэмми Бык» Гравано, бывший младший босс – номер два – криминальной семьи Гамбино.

Впервые я встретил Гравано, когда вместе с Патом и Кенни прибыли в специальную федеральную тюрьму для свидетелей в отдаленной части Соединенных Штатов в 1992 году. Помню, что я слегка беспокоился, ожидая, когда в комнату войдет младший босс семьи Гамбино. Как все пройдет? Как он отреагирует на этих двоих молодых прокуроров? На что это будет похоже встретиться с человеком, совершившим, по его собственному признанию, девятнадцать убийств?

Миниатюрный Гравано вошел в комнату в тюремном облачении и ботинках с резиновой подошвой без шнурков. Его острый взгляд обвел комнату и остановился на громадном как гора Маккейбе. Тот не нуждался в представлении. – «Это честь», – сказал он Кенни, протягивая руку. Затем Гравано повернулся и заговорил со мной и Фитцджеральдом. Раз мы были с Маккейбом, значит все в порядке.

Гравано являлся ключевым свидетелем. Правительство США взяло человека, ложью поднявшегося до вершин мафии, и заставило его рассказать правду, чтобы уничтожить Коза Ностру по обеим сторонам Атлантики. Его жизнь лжеца и убийцы стала жизненно необходимой для поиска правды и правосудия. Когда он закончил сотрудничество, его отпустили жить под программой защиты свидетелей. (Неудивительно, что он снова оказался в тюрьме за новые преступления, совершенные под новой личностью).

Гравано изрядно просветил меня в отношении мафиозной культуры и того, как я уже упоминал ранее, как «жизнь начинается со лжи». Как и киллер сицилийской мафии Франческо Марино Маннойя.

Как и Гравано, Франко Маннойю сбивала с толку система правосудия США. Он не понимал зачем, к примеру, Фитцджеральд и я настаивали на том, чтобы знать обо всех актах насилия, в которые он был вовлечен, прежде чем мы представим его в качестве свидетеля в американском суде. Конечно же, американское законодательство обязывало нас раскрыть информацию, которая может поставить под вопрос надежность нашего свидетеля. Хотя и сбитый с толку, он, по соглашению об иммунитете с итальянским правительством, также должен был сотрудничать с американцами, поэтому детально описал все двадцать пять убийств, в которых лично принимать участие.

Многие мафиозные убийства на Сицилии в 1980-х годах включали в себя завлечение в удаленное место обреченного «человека чести», и удушение его. Мы часами сидели, слушая подробный обыденный рассказ Маннойи о детально проработанных уловках и жестоких последних минутах его работы. Он верил, что удушение, требовавшее помощи четырех других крепких мужчин, являлось благородным способом убийства, в отличие от трусливого использования оружия с расстояния.

Маннойя объяснил нам сложное правило, гласившее, что членам мафии запрещалось напрямую раскрывать себя как членов Коза Ностры. Как и в американской мафии, личность должна была оставаться тайной, и один член мог быть представлен другому члену лишь третьим членом, знавшим их обоих. Это правило против раскрытия однажды сыграло странную роль в двойном убийстве, в котором принимал участие Маннойя.

Он рассказал, как ему вместе с другими членами его мафиозной семьи поручили расследовать некие несанкционированные преступления, произошедшие на территории его семьи. Они исполнительно очертили круг обычных подозреваемых и остановились на двоих людях. Они забрали этих двоих в удаленное место и допросили каждого по отдельности. Даже после использования классических приемов вроде «дилеммы заключенного» – убеждение каждого подозреваемого, что другой собирался впутать его – члены мафии не добились признаний. Две группы допроса посовещались и, по рассказу Маннойи, пришли к выводу, что эти двое преступников в действительности были невиновны в злодеяниях, о которых шла речь. Мы спросили его, что случилось дальше.

– Мы задушили их, – последовал его обыденный ответ.

– Почему?! – воскликнул Пат Фитцджеральд. – Они же были невиновны.

– Потому что своими вопросами мы показали свою принадлежность к Коза Ностре. Мы не могли позволить им жить с этим знанием».

– Так зачем же вы вообще затеяли этот опрос? – вмешался я.

– Я не понимаю, – Маннойя нахмурил обрамлявший грустные глаза безмятежный лоб. – Это наш долг.

* * *

Маннойя был первым киллером мафии, вызванным нами для дачи показаний против Джона Гамбино. За ним мы представили еще одного киллера сицилийской мафии, Гаспаре Мутоло, также ставшего сотрудничающим свидетелем. Наши итальянские коллеги прятали его в пустом женском монастыре в итальянской провинции, и, прежде чем он даст свидетельские показания, Фитцджеральд и я, совместно с агентами ФБР, полетели в Рим, чтобы опросить его. Пока мы ели домашнюю пасту, приготовленную для нас этим профессиональным убийцей, Мутоло излагал свою жизнь в качестве «человека чести» Коза Ностры.

Хотел бы я сказать, что чувствовал что-то особенное, находясь в присутствии серийного убийцы, протягивавшего мне чашку с эспрессо в пустом женском монастыре. В фильмах в этот момент на фоне может играть какая-то тревожная музыка или может тускнеть свет. Но ничего этого не было. У зла обычное лицо. Оно смеется, оно плачет, оно отвлекает, оно оправдывает свои действия, оно делает отличную пасту. Эти убийцы были людьми, пересекшими несмываемую черту в человеческом жизненном опыте, умышленно забрав чужие жизни. Все они сочинили свое собственное изложение, чтобы объяснить и оправдать свои убийства. Никто из них не считал себя плохими людьми. И все до единого они говорили одно и то же: первый раз было очень, очень тяжело. После этого, не настолько.

Мутоло убил так много людей, что не мог вспомнить их всех. После того, как назвал почти тридцать человек, он добавил, что, надо полагать, было еще семь или восемь. В определенный момент он вспомнил, как убил человека по имени Галатало. Затем он вспомнил, как тесаком для мяса ударил еще одного человека по имени Галатало, но тот человек не умер. Стоя на свидетельской трибуне, он вспомнил, что на самом деле убил еще одного человека по имени Галатало, в сумме убив двоих Галатало, и одного Галатало просто ударив в грудь тесаком для мяса.

В течение дня я был в суде, пока Мутоло давал показания, раскрывая секреты мафиозного царствования смерти и преступности, в то время как мои вечера были заняты встречами с «Сэмми Быком» Гравано в убежище, контролируемом Службой маршалов Соединенных Штатов. Гравано перед этим давал показания против босса семьи Джона Готти в федеральном суде Бруклина, где адвокаты защиты акцентировали внимание на его вовлеченности в девятнадцать убийств. «Сэмми Бык» не знал этого, но частью нашей стратегии было представить киллеров мафии таким образом, чтобы присяжным фактически уже наскучили детали мафиозных убийств к тому моменту, как Гравано, наш звездный свидетель, предстал перед ними. Мы надеялись, что это выставит Гравано в более благоприятном свете перед присяжными.

Однако Гравано отчасти рассматривал это как профессиональный позор. Однажды вечером я вошел в конференц-зал убежища. Гравано со взглядом отвращения швырнул передо мной на стол нью-йоркский таблоид. Он читал статью с мрачным подсчетом количества жертв нашего свидетеля, сицилийского киллера, которое было намного выше его собственного. Указывая на газету, Гравано рявкнул: «Боже, Джимми, из-за тебя я выгляжу долбаной школьницей».

Благодаря работе дюжин следователей и прокуроров, хватка Коза Ностры на профсоюзах была разрушена, ее лидеры заключены в тюрьму, и ее господство по обеим сторонам Атлантики уничтожено. Присяжные по делу Джона Гамбино фактически не смогли прийти к согласию 11-1 по всем самым серьезным обвинениям, при весьма подозрительных обстоятельствах, но он, не дожидаясь повторного слушания, признал себя виновным, был приговорен к пятнадцати годам в федеральной тюрьме и впоследствии скончался. В Нью-Йорке все еще есть люди, называющие себя итальянской мафией, но это пестрое сборище мелких преступников, за которое было бы стыдно «Счастливчику» Лучано. Это скорее напоминает «Клан Сопрано» без терапевта.