Читать книгу Легенда о Конокраде - - Страница 3

Преодолев склон, они оказались на просторной равнине. Ветер здесь крепчал и нетерпеливо толкал в спину, подгоняя Сауле и мальчишек в сторону Ратты. Путь к ней лежал через стада овец, щипавших жухлую поросль. Пастушки вместе с пестрыми собаками гоняли их, так что воздух дрожал от детского смеха, вперемежку с блеянием и лаем.

– Эй! – крикнул Даня, и ветер подхватил звук, эхом разнося по округе. Услышав его, пастушки стали радостно размахивать руками. Даня с тройным усердием замахал в ответ. Не удержавшись, Сауле присоединилась к нему.

Только подойдя поближе, получилось расслышать, что скандировала малышня, указывая в их сторону. “Кшанка”. Первое, что сказала Варма, когда обнаружила Сауле.

– Это они тебе, – фыркнул Ромчик.

– Сама знаю.

Побросав дела, мальчики обступили их, держа прутики наперевес. Самый высокий едва ли был Ромчику по плечо, но себе они, должно быть, казались грозными воинами на страже городских ворот.

– Кшанка, где коня потеряла?

– Высоченный, гляди! И кудри какие!

– Рубаха краснючая!

– Кшанка-рыбачка на рыбе скачет!

– Дубина, это не рыбаки. Рыбаки в море до темна.

Все до одного белобрысые и лохматые, они старались переплюнуть друг друга в колкостях. Тот, что посмелее, вышел вперед.

– Откуда пожаловали?

Даня покачал головой.

– С грубиянами не разговариваем, – он сделал вид, что собирается идти в сторону города.

– Да кто грубит, това? Она же и правда кшанка.

Командирские замашки тут же исчезли, и мальчик снова стал просто мальчиком. Босоногим и увешанным нитями бус поверх великоватой рубахи. А еще очень похожим на Андрюху. С младшим братом Сауле даже не попрощалась, он рано умчал в школу. Стало грустно, и она одернула себя: в эту степь углубляться не надо.

– Мы, может, не знаем, кто такие кшаны.

– Ну, так, – мальчик ткнул пальцем в Сауле, мол, вот же, но спорить не стал, – Кшаны на конях скачут, в степи ночуют и еще из луков стреляют. Вот.

Он насупился. Его знания о местном кочевом народе явно иссякли, и он перешел в нападение.

– Вы откуда такие, това, что о кшанах не слышали?

– Из-за моря, дубина, – подсказали из толпы.

– Да! Из-за моря, – согласилась Сауле, – Вы, мелочь, знаете, часто ли тут у вас такие как мы встречаемся?

– Сауле хотела сказать, мы оторвались от наших товарищей. Ищем кого-то умного, кто хорошо знает город.

Не прошло и секунды, как пастушки наперебой стали предлагать помощь. Дане удалось выстроить их полукругом и опросить по очереди. Провести по Ратте их никто не мог (“хозяин задерет, това”), зато рассказали про рынок, место притяжения всех чужаков. Его можно было увидеть, если подняться повыше.

– Последнее, – вклинился Ромчик. Он снова достал блокнот и печатными буквами написал “Ратта” на всю страницу, – Знаешь, что здесь написано?

Мальчик покачал головой.

– Понятно.

На прощание Даня пожал руки всем желающим (желали все), и в ответ пастушки научили их местному аналогу, которых замещал еще и приветствие. Надо было показать ладонь, с плотно прижатыми друг к другу пальцами. Только мизинец стоило оставить оттопыренным.

– Так всем видно, что ты человек, това!

Еще долго им вслед кричали и улюлюкали. Сауле обернулась, чтобы посмотреть на забравшегося на камень лохматого пастушка.

“До встречи, Андрюха!” – от прощания, пусть и запоздалого, стало легче.

Чем ближе к Ратте, тем понятнее становилось, что она не будет похожа ни на один город, в котором Сауле довелось побывать. Низкие домики из белого песчаника вырастали из земли и продолжали взбираться вверх по склону, облепляя гору, как древесные грибы – ствол.

Воротами в город служила арка из того же песчаника, которую никто не охранял. Только вот, чтобы добраться до нее, надо было пройти по мосту. Устье реки преграждало путь, вспарывая землю. Поток здесь был столь силен, что за много лет раскромсал берег на множество остров и впадал в море ревущими водопадами. Приспособился ли город к рельефу или же некогда река расколола поселение на неравные районы, заставив некоторые повиснуть над пропастью, о том уж никто Сауле не расскажет. Но в надломленности и скрывалась красота этого места. Ратта не скрывала своих шрамов.

Ковыляя по размазанной телегами и путниками дороге, Сауле устало прикрыла глаза, вздохнула и попыталась представить в деталях утро сегодняшнего дня. Вскоре и земляная дорога и пастбище поплыли очертаниями и перестали волновать ум. Хотя Сауле вообще редко давала себе время на то, чтобы притормозить и хорошенько подумать, но сейчас показалось, что отыщи она в недавнем прошлом дурные предзнаменования, то предательство мира – его внезапный переворот – станет хоть немного понятней.

***

19 сентября, то есть сегодня, началось в восемь утра. Мать заставила Сауле поехать на родимый стадион, потому что у Динары, ее мелкой сестры, областные соревнования по художественной гимнастике. Затея в целом фиговая, но вряд ли служила причиной попадания на пляж. Дорога до стадиона была выучена наизусть, пейзаж за окном истоптан воображаемым человечком, каждый раз бежавшим за папиной машиной.

Итак, как бы не хотелось свалить пропажу старых шиповок на дыру в пространстве, назвать поездку на стадион причиной загадочного перемещения было нельзя. Его можно было назвать трагедией. Потому что нельзя спустя год после саркомы со спокойным сердцем вернуться туда, где ты потратил времени больше чем на сон, еду и обычную жизнь. Место, что было для тебя единственной повседневностью.

Сердце дрогнуло, когда папа повернул на круговую дорогу, опоясывающую стадион. Как правило, до момента, когда пискнет отворенный пропуском электронный замок, проходило три бестолковые минуты. Тут папе приходилось поработать каруселью и как следует покружиться вокруг стадиона, прежде чем добраться до входа. Папа всякий раз выглядывал вперед через руль и на выдохе устало произносил: “пу-пу-пу…”.

А еще все эти три минуты в Сауле сходились в яростной битве два противоречивых чувства. Одно было протестом, отчаянным желанием свободы (то есть срочно свинтить отсюда, желательно в “Мак” через дорогу; о боже мой, да, Сауле уже чувствует на языке это благостный вкус котлетки и плавленного сыра между мягкими воздушными булочками, святые угодники, заберите все ее деньги), а второе было сторожевой собакой тщеславия Сауле. Стоило дать слабину в отношении спорта, как на шее тут же сжимались стальные челюсти. И к несчастью для Сауле – псина всегда приволакивала ее к намагниченной двери.

У стадиона они уже лет десять парковались в малоизвестной нычке – небольшой площадке у черного входа. Когда-то ее ограждал шлагбаум, но его снесли точно до Сауле, и еще помимо обломков тут осталась будка охранника с треснутым стеклом. Трещина расползлась овально-острыми лепестками от угла нижней рамы, и ей не хватало орбитальных линий, чтобы завершить сходство с паутиной. Солнце моргнуло, спрятавшись за фонарный столб лишь на миг, а затем снова резануло по глазам. В зеркальных лепестках плескалось море и дрожали на соленом ветру рыболовные сети. В ушах закричали чайки.

Сауле прилипла к окну автомобиля.

Показалось – зеркало отражало лишь тени и пыль.

В заторможенном состоянии Сауле поплелась ко входу за родителями, уже привычно огрызнувшись на предложение помощи.

“Динка написала” – ровным тоном проговорила мать, жутковато подсвечиваясь белым от экрана, – “У них там техническая задержка, можем час в буфете посидеть.”

Как знакомо. Пока семь потов ожидания с тебя не сойдет, соревнования не начнутся, хоть ты со всеми переругайся. Сауле ругалась всегда. Так нервы были прочней и настроение поднималось перед забегом. Интересно, скандалят ли хрупкие гимнастки?

Папа вздохнул, но тут же заговорщически пихнул Сауле в плечо:

“Съедим там все пирожки с мясом, а, Лель? Спасем фигуры гимнасток.”

Сауле была слишком сосредоточена на том, чтобы правильно переставлять свои полторы ноги, и от прикосновения вздрогнула. В сумраке коридора папа со своим хитрым прищуром был похож на мальчишку с фотографий из семейного альбома.

“Тогда и с картошкой тоже”, – могла бы ответить Сауле, поддавшись на заразительную улыбку. Если бы не пришлось сегодня вставать спозаранку, если бы не грозило весь день прятаться от жалостливых взглядов, если бы челка, отрезанная в истерике из-за предстоящей химии, не лезла в глаза, если бы, если бы, если бы…

Сауле покачала головой.

“Я не голодная.”

Вышагивая по дороге из желтого кирпича в компании долговязого пугала и угрюмого львенка, Сауле подумала, что съела бы с папой все пирожки мира. И голод тут вовсе был ни причем.

Буфет на весь стадион работал один и только для гостей. Сауле была убеждена, что тренеры приплачивали продавцам, чтобы те под страхом смерти не продавали запрещенку спортсменам. Но сейчас, когда запрета не было, Сауле не почувствовала желания сидеть там с родителями битый час, пока организаторы соизволят объявить о соревнованиях. Внезапно ею овладела другая мысль.

“Я к своим” – бросила она, уже поднимаясь с места.

Мысленно Сауле надеялась, что никаких “своих” она по пути не встретит. Было бы совершенно невыносимо видеть, как поменялись девчонки и какой она сама отражается в их глазах. Однако в том, чтобы поглядеть на родимый стадион, ничего страшного не было. В конце концов, администрация должна была вспомнить заслуги Сауле перед отечественным спортом и повесить, наконец, ее фото на заветную доску почета. Там на юные дарования сверху вниз глядели легенды.

Сауле побродила по закругленным как в театре коридорам, думая о том, что родимый стадион это, конечно же, не Лужники. Там все причесано, красиво, а всякий спортивный зал вызывает восторг. Здесь же атмосфера была попроще и в чем-то даже уродливая.

Например, эти квадратные белые лампы, в которых свет дергался будто в приступе эпилепсии. Зато коричневые кресла из кожзама каждый раз отзывались в сердце отрадой. Их всего-то штук десять на все здание, и оттого они всегда казались еще более вожделенными. Одно из кресел было с отвалившимся подлокотником, но благодаря этому недостатку на нем можно было вальяжно развалиться и немного вздремнуть. На правах Самой Крутой Атлетки Сауле без труда в любое время занимала это козырное место. Правда, первые пару лет пришлось попихаться локтями и подергать других желающих за хвостики. Теперь на месте кресла стояла мусорка. Видать, во время ремонта убрали, не став заморачиваться с ремонтом.

Хотя в самом деле обижаться на перемены не получалось. Вместо этого внутри светилось ощущение радости из-за того, что стадион и без ее надзора наладил жизнь. Стадиону Сауле завидовать не стала.

И вот она подошла к доске почета.

Ее повесили! Не в самой середине, но зато на уровне глаз. Так-так, и какую фотографию они взяли?

“Сволочи” – пробормотала Сауле, глядя на себя в четырнадцать лет.

Год спустя она получит звание КМС, поэтому родители на радостях разрешат покрасить волосы (но чуть-чуть). С тех пор Сауле заимела привычку носить за ушами синие пряди.

Администрация не стала портить общий вид почетной доски, где все чемпионы имели вид уныло-прилизанный, так что с доски на Сауле смотрела щекастая девочка со сжатыми в куриную жопку губами. Щекастость подчеркивали стянутые в два колоска черные волосы. Среди остальных Сауле выглядела не так солидно. Малявка какая-то.

Но никакая неудачная фотка не могла сдержать шар гордости, который рос в груди, чем дольше маленькая звездочка смотрела на Сауле с доски. Хороший взгляд. Наверное, тогда он нравился тренерам.

Беда пришла не одна, а в сопровождении брякающих об пол шиповок. Это были “свои”. Сауле с ходу разглядела двоих из группы, остальные – малышня. От ужаса, что сейчас все набросятся с вопросами (и разорвут в клочья), Сауле собиралась было с позором отступать в буфет. Но стоило пересчитать девчонок по головам, как ноги будто приросли к полу.

Саши не видно. Где же она?

Бросила?

Кто угодно, но не она.

Тревога сжала челюсти Сауле так, что заскрипели зубы.

Затылок покрылся холодным потом.

Неужели бросила?

Звонкий смех, чарующий и мелодичный, как колокольчик над дверью самой милой на свете кофейни, позволил Сауле вздохнуть свободно. Она знала лишь одного человека, который своим появлением мог устроить вокруг себя весну. Тетя Марина. Мама Саши появилась вслед за “своими” и отогнала сомнения прочь.

“Сауле!” – пропела она, и цокот ее каблучков весело отбил трель в гулком коридоре. Сауле смяли в объятьях. Шелковый шейный платок со шлейфом цветочных легких духов коснулся щеки. Сауле закрыла глаза. Теплой волной накатила нега, точно до этого тело ее было натянутой тетивой, которую наконец отпустили.

Тетя Марина отстранилась. Стало холоднее, зато Сауле смогла рассмотреть женщину. Белое платье с нарисованными птицами и красная (а какая еще) помада. Все как всегда. Ничто не изменилось в этой женщине, она ничуть не померкла – сияла ровно, как свет маяка. В ее присутствии Сауле ощущала себя еще младше, чем на портрете.

“Здрас-сте, теть Марина”.

Губы в красной помаде чмокнули воздух у ее щеки.

“Ну ты как, моя дорогая?”

“А Саша где?” – выпалила Сауле.

Тетя Марина заметно выдохнула. Она любила поболтать, и Сауле давала ей замечательную возможность – чем дольше будет длиться рассказ о дочери, тем короче неловкая пауза.

“Сейчас выйдет! Ты знаешь, у нас столько произошло за год, обязательно нужно будет встретиться и поговорить отдельно” – тетя Марина сжала ее локоть и улыбнулась. Белые зубы выглядывали между накрашенных губ, как кость при открытом переломе. Сауле прикусила щеку. Это все еще была любимая тетя Марина, которая в тай от родителей возила их с Сашкой в Мак после тренировок и пила с ними красное вино на ночевках.

“Ага, да. Супер!” – процедила Сауле, наскребав по сусекам на хоть какой-то приличный ответ.

“Значит, договорились! Про медальки свои Сашка тебе сама расскажет, хотя жалко, что вы видеться перестали. Ну ничего, наверстаете,” – тетя Марина остановилась, лишь миг обдумывая, о чем еще говорить – “Ты помнишь, мы ремонт все хотели? Ох, как намучились! Но, слава богу, все идет к логическому концу. Теперь никаких обоев с позолотой и полов похоронных. Мы с Сашкой чуть не поссорились, пока паркет выбирали, ну, ты нас знаешь” – снова смех-звон, от которого прострелило уши – “И гарнитур на кухне новый теперь, я просто нарадоваться не могу. А Сашкина комната на приличное место стала похоже. Это Леня, он-то все время у себя прибирается. Нам так помог. Такой парень золотой, повезло Сашке с ним. Вот с ним обязательно тебя познакомим, у него, может, и друг есть.”

“Да пропади пропадом этот друг” – подумала Сауле. Щебет девчонок с каждой секундой все больше напоминал угрожающий стрекот, а сахарная улыбка тети Марины обернулась солью на открытой душевной ране.

Свет маяка слепил, разговор свалялся в неразборчивую кашу. Пространство и время для Сауле сжались до ожидания момента, когда за спиной у тети Марины откроется дверь.

“Я не хочу”, – капризно подумала Сауле, – “Не надо”.

Сауле схватилась за рукоять трости, как за соломинку. Из-за двери забрезжил свет. Тогда Сауле попыталась сглотнуть и поняла, что тонет.

“Мой мир распался на части”, – она не раз слышала это в фильмах. Киношники вкладывали эти пошлые слова в уста домохозяек, которые застукали мужей в постели с секретаршами, или клерков, у которых взорвалась квартира в придачу с мебелью из Икеи. Какая брехня.

Сауле между лопаток будто протаранил нос корабля, так что бушприт вырвался через ребра. В нос ударил запах соли, и, ошалев от страха, Сауле не сразу поняла, что пахнет не кровью, а морем. Стоячий воздух коридора завибрировал от ветра, от ора перепуганных чаек, от запаха благовоний. От песни. Дикая, точно вышедшая из древних сказок песня играюче раскачивала мир. В нем, как в скорлупке, бессильно болталась Сауле.

Из рокота голосов выбивался один – звонкий девичий, надломленный, будто плачущий по возлюбленному. Запахло медом. Кто-то умирал, и в пораженном паникой мозге всплыло осознание: это же я, вот хрень. Я умираю. И еще: жаль, не увижу, как Динарка победит.

Песня застряла на одной долгой ноте, погружая Сауле в сон.

Горько забил тяжелый барабан.

Невидимые люди оплакивали ее, по ней тосковала девушка. Сауле не видела ее, но чувствовала запах меда.

Соленый ветер стих и песня оборвалась. Ритуал был исполнен.

Сауле закашлялась.

Вернулось жужжание светодиодных ламп, и вновь заговорила тетя Марина. Сауле не понимала ни слова. Она крутила головой, пытаясь распознать знакомые звуки, но никак не могла сбросить наваждение. Эхо шумящих волн еще гуляло по коридору.

Захотелось одолжить немного уверенности, хоть бы и у самой себя. Сауле повернулась к доске почета.

Старые, изможденные годами люди с пятнистой серой кожей, изрезанной морщинами так же, как трещинами сухая глина. Они смотрели на нее с фотографий победителей. Щеки юной Сауле обвисли, рот обмяк и изогнулся в мятую линию. Черные волосы казались плесневыми от зеленоватой седины.

Прежде чем рой мыслей в голове успел сформироваться в осмысленной “вот же жо…”, руки потянулись к фотографиям стариков. Сауле стала переворачивать их к стене одну за другой, одну за другой, схватив свою самой первой. Не нужно никому видеть ее такой. Мимо же мелкие ходят, родители, а тут доска уродов. Разве что подписи нету, как на сигаретной пачке: “Спорт убивает!”. Сауле нервно хихикнула, застыв с очередной карточкой в негнущихся пальцах. Та никак не хотела вставать на место.

“Что такое?” – прошептала тетя Марина, и голос ее глухо звякнул брошенным безъязыким колокольчиком.

Сауле дернулась, разбуженная звуком чужого голоса. Она огляделась. Мир моря и соленого ветра исчез, оставив во рту привкус гречишного меда. Горечь и сладость на языке. Лица чемпионов помолодели. Лица “своих” выражали недоумение и испуг. Телу вернулись силы, чтобы сбежать отсюда прочь. Подальше от людей и собственного безумия.

Скрипнул протез и трость стукнулась об пол, как копыто жеребца, готового сорваться с места.

Все расступились.

“Сауле?!”

Звук собственного имени, дрожащий радостью и удивлением, отозвался в груди. Сердце сжалось, пропуская удар, но Сауле не посмела остановится. Она любила бегать, и сейчас ноги несли ее прочь, мимо зияющего прохода в раздевалку, мимо тонкого силуэта, застывшего в холодном свете, мимо прошлого. На миг пахнуло влагой и знакомым шампунем: Саша только вышла из душа и не успела высушить волосы. Только бы не простыла.

Следующий окрик ударил в спину, но на этот раз Сауле не впустила его.

Она нашла себя, когда соревнования уже кончились. Динарка оттанцевала программу, изящно поймав ленту в полете. Зал взорвался аплодисментами. Результаты еще не огласили, но Сауле чувствовала: это победа.

Родители повскакивали с мест и хлопали громче всех. Папа свистнул, и Динарка послала в их сторону воздушный поцелуй. Сауле почувствовала, как он стекает по щеке, оставляя липкий след.

“Порадуйся за сестру.” – сквозь улыбку процедила мать, – “Лель?”

Раздражение сменилось беспокойством.

“Как себя чувствуешь?”

Тонкие пальцы потянулись к ее лбу. Сауле перехватила чужое запястье и мягко, насколько хватило терпения, отвела в сторону.

“Нормально все.”

Она встала так резко, что папа вздрогнул.

“Лелька, ну что, пойдем поздравлять?”

Без объяснений Сауле выбралась с трибун и направилась в туалет. Она боялась, что встретясь с Динаркой лицом к лицу наговорит гадостей или просто заорет во весь голос. А объяснить, почему сорвалась, не сможет. Просто день был такой. Неважный.

Туалеты в кабинках были не золотые. Вымыв руки, она оперлась на грязную раковину. Хоть что-то осталось без изменений. Сауле шмыгнула носом.

Слезы брызнули из глаз под давлением злости, которой хватило бы, чтоб небоскреб превратить в лепешку. Как все достало. Сил нет. Сауле посмотрела на свое перекошенное лицо.

На уровне глаз разбегался пучок трещин, какой бывает, если ударить кулаком по стеклу. Из кривых фрагментов на нее поглядывали тысячи крошечных Сауле, и слезы, застывшие на щеках, скромно поблескивали в тусклых лампах. Она помотала головой – микро-копии повторили за ней, но в следующий миг на маленьких лицах проступил испуг. Скрипя и сталкиваясь, трещины на зеркале ожили и потянулись к углам. Сауле увидела, как линии дробят ее тело на куски.

Мир затрясся. Хотя бы боли не было. Яростно свистели море и соленый ветер. Казалось, они вознамерились ворваться сюда на вскипевших волнах и унести Сауле прочь. Туда, где плачет по ней девушка со звонким голосом. Туда, где пахнет медом.

“Да пошло оно все к чертям. Пусть забирают.” – вот что она подумала в последний миг.

Стихия послушалась.

Надежный черно-белый кафель под ногами сложился пополам шахматной доской, а Сауле, съеденная фигура, закатилась в образовавшийся разлом.

Провалилась сквозь землю, получается.

***

Только они поднялись по мосту, набежал порыв ветра. Если нос, вслед устоявшемуся выражению, мог “слышать”, то от какофонии Раттского смрада он бы уже оглох. Соль с моря, сладость цветущих деревьев и прелых фруктов смешались с неповторимым духом лежалой рыбы. Еще и в ушах начало звенеть, будто Варма огрела ее палкой. Сауле закрыла нос рукавом и постаралась сосредоточиться.

Да, год у нее вышел, мягко сказать, неудачный, а последние пару часов так и вообще провальные (ха-ха). Но вряд ли простое нежелание жить, которое купировалось творожным сырком или визитом к психологу, стало причиной того, что родная реальность выплюнула Сауле, как потерявшую вкус жвачку. Тогда по всему миру люди пропадали бы пачками. Отчаянно не хватало выборки, и в свободную минуту Сауле собралась расспросить попутчиков об их последнем дне.

А назойливый звон все усиливался.

– Колокольчики! – восторженно выдохнул Даня. Вонь, похоже, его ничуть не беспокоила.

Стоило пересечь городские ворота, как они очутились на узкой улице. Большинство домишек оказались сложенными из шершавого белого камня. Они напирали друг на друга, как деревья в тесном лесу, борясь за землю, и притирались так близко, что между ними едва ли можно было просунуть руку. Также нагло вели себя и растения, которые пробивались даже сквозь крыши и щели в стенах.

У каждого порога висела связка металлических пластинок на цветной бечевке. Ветер плясал в них, исполняя выдуманную на ходу разноголосую симфонию. Даня только и успевал вертеть головой, разглядывая колокольчики или синие двери, сплошь украшенные резным орнаментом из скачущих лошадей.

Сауле его восторгов не разделяла. Все было слишком другим. Сама материя, из которой сотворено место, где они оказались, была производным совершенно других звезд, светило над головой наверняка носило иное имя, а люди на улицах явно не были потомками Адама и Евы.

Должно быть, так себя ощущали прошедшие сквозь стенку платяного шкафа Эдмунд и Люси, когда оказались в мире с точкой отсчета от фонарного столба. Только у местных не нашлось для Сауле добрых бобров, козьих копыт и рахат лукума. Зато на косые взгляды они не скупились. Ромчик был прав: в толпе Варму было бы легко отличить от горожан.

В Ратте, на зависть дому Таргариен, будто жили одни блондины. Загорелые, жилистые от тяжелой работы, они заплетали волосы, явный предмет гордости, в сложные косы и дреды. Бусины и ракушки в прическах бряцали при ходьбе, вторя ветряным пластинкам. В толпе светловолосых людей в легких льняных одеждах Сауле со своей красной толстовкой мозолила глаза. Даня, чуткий до ужаса, молча оттеснил ее подальше от любопытной толпы. Следуя совету пастушков, они стали забираться выше.

Наконец, они миновали район, душащий путника узкими кривыми улицами и неприязненными взглядами. Здесь было посвободнее и победнее. Воздух не был спертым, как в окружении домов, так что и воняло меньше. Дорога стала щербатой, а застройка ограничивалась парой-тройкой косых лачуг. Среди них цвели высокие изящные деревья, названия которых Сауле не знала. Розовые цветки-пуховочки трепетали на ветру, источая приятный аромат.

– Альбиция ленкоранская, – отстраненно, но с явным восторгом, произнес Ромчик, подойдя к дереву. Затем коротко глянул на них с Даней, будто что-то оценивал про себя.

– Шелковый цветок, – пояснил он, без сомнения, для тупых, – Почти все деревья наши. По крайней мере, эти я узнаю.

Ромчик сорвал одну пуховочку и бережно, как хрупкую драгоценность, прикрепил к своей сумке. Когда его лицо не выражало презрения ко всему живому, он выглядел на удивление ранимым. Сауле стало жутко интересно.

– Ты в растениях разбираешься?

Не зная, куда деть руки, Ромчик пригладил взлохмаченные волосы. Помогло не сильно.

– Я ботаник.

– Я заметила.

Перепалки с ним начинали Сауле веселить. Ромчик сильно походил на Динарку, разве что с кулаками не лез и маме пожаловаться не мог.

– У края не стойте, хорошо? – окликнул Даня.

Ладно, какая-никакая мама у них все же была.

Пятачок земли внезапно оказался смотровой площадкой, с которой открывался неплохой вид. Берег шел полукругом, так что по левую руку вдали высились сизые горы. Правее, где небо встречалось с морем, прямо из воды вырастал остров. Сизая завеса бури почти целиком скрывала его от любопытных глаз. Лодок вокруг видно не было. Рыбаки старались промышлять подальше от непогоды.

Там, где море из глубокого синего меняло цвет на бирюзовый, сети делили поверхность на сверкающие треугольники. Из-за этого прибрежные воды напоминали чешую гигантской рыбины.

Голова закружилась, и Сауле посильнее оперлась на трость. Воздуха было так много, что хотелось раскричаться, пока не потемнеет в глазах.

– Вечный, – прошептал Даня.

У Сауле вышло менее благозвучно.

– Что за хрень?!

Корабль, но не деревянный, под стать раттскому рыбачьему флоту, а настоящий железный корабль стоял на мелководье, виновато покосившись от осознания своей неуместности. Палуба, покинутая людьми, теперь была занята чайками. Они кружили вокруг, точно мухи над полуобглоданной тушей. Местных корабль нисколько не удивлял. Лодки теснились в его тени, спасаясь от палящего солнца.

– Думаешь, этот тот самый, из новостей? – Ромчик звучал одновременно напуганным и восторженным.

– Несомненно, – подтвердила Сауле, не зная никаких кораблей, кроме парохода “Титаник” и ледокола “Красин”. Не признаваться же, что последний пару месяцев, она провалялась в кровати, не открывая никаких соцсетей, кроме фикбука.

– Его украли из порта в Новороссийске, – сжалился Даня.

– Не украли! Он на кладбище кораблей стоял, а потом исчез! Среди бела дня.

В своем оживлении Ромчик казался припадочным. Не замечая, он по шажочку подходил к краю, будто близость “Вечного” могла помочь найти ответы на все вопросы.

Злая метафора не укрылась от Сауле

– То есть, в Ратту попало старое корыто и мы?

– Поясни-ка.

– Ребят, отойдите от края.

Даню никто не послушал.

– У пастушка были бусы из крышечек, а “Колу” здесь вряд ли продают. Потом этот корабль и мы, – Сауле рассмеялась. Даже для собственных ушей, это больше походило на истерику, – Это я к тому, что может быть Ратта – это одна большая вселенская свалка. И наш, не знаю, мир, называй, как хочешь, выкидывает сюда ненужные вещи. Ржаветь, так под солнышком, а?

– Ребят…

Сауле хлопнула Ромчика по плечу. Невидящими глазами он смотрел вниз и шевелил губами. Прежде чем Сауле успела разобрать слова, Ромчик шагнул в пропасть.

Ее пальцы схватили воздух там, где только что была его рука.

Даня оказался быстрее.

За шкирку он втащил Ромчика на смотровую площадку и не отпускал, пока не отволок подальше от края. Дрожащее тело подвело Сауле и отказалось двигаться с места. Не двигался и Ромчик, оставшийся лежать под шелковым деревом.

Даня беспомощно всплеснул руками.

– Что с вами такое?! Сауле…

Оцепенение спало, уступив место коктейлю из ярости и испуга.

– Что со мной такое?! Что со мной?! Да что с ним такое?!

Одним рывком она преодолела расстояние от обрыва до дерева и дернула на себя ворот ромчиковой рубашки. Ткань затрещала.

– ТЫ ЧТО СОВСЕМ ДУРНОЙ?! А?

Каждое слово сопровождалось встряской. Голова Ромчика безвольно завалилась назад.

Даня оттеснил Сауле в сторону.

– Хватит, – пальцы будто приросли к рубашке. Дане пришлось разжимать их по одному, чтобы усадить Сауле на землю и самому сесть рядом.

Буря внутри начала утихать, и Сауле обтерла губы от соплей. Она не заметила, что плакала. Дыхание рваными толчками вырывалось из груди, как кровь из раны.

– Я не ненужный.

Ровный, бесцветный тон. Утверждение, в которое сам не веришь, но продолжаешь повторять и ждешь, что это вдруг станет правдой. Как знакомо.

– Внизу ты нужен только чайкам. Хороший бы вышел обед…

– Сауле.

Она знала Даню меньше двух часов, но уже привыкла к его мягкому голосу. Сейчас в нем звучала сталь.

Как сомнамбула, Ромчик неуверенно сел. Безнадежно порванная рубашка сползла, обнажая бледную кожу. Мраморную, если бы не полосы шрамов, розовевших поверх. Будто кто-то решил вырезать имя на стволе березы. Опомнившись, Ромчик вяло попытался прикрыться.

– Держи.

Не задумываясь, Сауле стянула толстовку. Ромчик принял ее с коротким кивком и сразу надел.

– Я передумал. Там, уже когда летел. А потом на песок приземлился, – Ромчик смотрел вниз, на пальцы с разодранными заусенцами, и тут поднял взгляд. Он был штормом, заточенным в стакан, – Я же не умер, правда?

– Нет!

Выпалила Сауле. Даня, вместо ответа, прижал мальчишку к себе. Ромчик обмяк в объятиях.

– Я вообще в туалете была, не умерла же я в туалете?

Ромчик фыркнул. Похоже, стал приходить в себя, парашютист хренов.

– Это было бы тупо, – Ромчик выдержал паузу, – Для тебя в самый раз.

Сауле расхохоталась. Она чувствовала, как вновь подступают слезы, но сдержалась. Еще Даня обниматься полезет. Кстати, о нем.

– А ты у нас как “не умер”?

– М? – Даню, похоже, вопрос застал врасплох. – Я же рассказывал…

– Как ты упал с реки на велосипеде? В четыре утра? – подключился Ромчик. Глаза у него были закрыты, и он не мог видеть, как Даня сжимает свободную руку в кулак, как вытягиваются в жесткую линию его губы. Все его тело цеплялось за спокойствие.

– В четыре так в четыре! – хлопнула в ладоши Сауле прежде, чем попытаться встать. – Я бегать и раньше выходила.

Беззвучно Даня прошептал: “Спасибо.”

– Думаете, мы правда ему не нужны? Нашему миру?

Ромчик вывернулся из объятий и стал поправлять волосы, как потревоженный кот.

– Дело не в этом, – Даня размял затекшее плечо, – Мне кажется, мы сами попросили его отпустить нас. Я вот просил.

“Пусть забирают”, ага.

– А как попросить вернуться обратно?

Теория Дани успокаивала, но имела как минимум несколько дыр: почему мир отдал именно их и почему, в конце концов, в Ратту попадали и вещи тоже. Они-то попросить не могли.

– Это и предстоит узнать. Давайте, поднимайтесь. Рынок не ждет!

Встать без опоры оказалось сложно, и у Дани появился шанс, чтобы кинуться на помощь. Сауле, в порядке исключения, приняла его руку.

Прежде, чем начать спуск, она в последний раз вгляделась в проеденные ржавчиной бока “Вечного”. Сломанный и ненужный, ему было самое место на кладбище кораблей, но вот, по воле случая, нашлось последнее пристанище с вполне себе сносным видом на море. Но все же, это море было чужим.

“Выпади шанс, ты бы хотел вернуться обратно?”

– А ты?

Сауле понадобилось время, чтобы понять суть вопроса. Оказалось, Рома в порыве щедрости выудил из своего баула 0,5 негазированной воды и протягивал ей. Стараниями мальчишек бутылка уже опустела наполовину.

– Так хочешь,или что?

– Да.

Перед тем, как приложиться к горлышку, Сауле тщательно обтерла его о футболку. Они с попутчиками хоть и связаны общей бедой, делиться еще и слюнями пока не хотелось.

Добраться до рынка оказалось не просто. Мостов в Ратте было, что в Москве дорог – одни нитями паутин тянулись над пропастью, а другие врастали в дно реки подпорками из древесных стволов и были достаточно широкими, чтобы по ним ездили груженные телеги.

С центрального острова за остальными высокомерно следил дворец – своды скального белого камня, обработанного с небывалыми размахом. Крыша сверкала составленными ромбиками из цветной керамики, обожженной до стекольного блеска. Солнце танцевало за клочками облаков, и ромбики мигали будто развернутый диско-шар. Остров-дворец казался пустынным – в садах с искусственными ручьями не было ни души.

Нет, одна все же была.

Посреди пруда, выдолбленного в скале и потому в белых лучах казавшегося хрустальным, стояла девушка.

– Тоже не местная, – предположила Сауле. Издалека лица не разглядеть, зато водопад рыжих, почти рябиновых волос пятном выделялся на белом. А еще она была, без сомнений, голая.

Чего Сауле от Дани не ожидала так это того, что он будет без зазрения совести пялиться на незнакомую девушку. А, нет. Все-таки она в нем ошиблась: как только он заметил офигевший взгляд Сауле, тут же со стыдом отвернулся.

– Просто… Это, конечно, очень странно прозвучит.

Сауле и Рома одарили его красноречивым взглядом, подразумевающим язвительное “да ну?”, и тот поспешно принялся пояснять.

– Я ее, кажется, уже видел, – больше смотреть на пруд с девушкой Даня не решался, довольствуясь быстро запечатленным образом в голове.

– И где же? – начала издеваться Сауле, – На страницах глянца?

Даня вздохнул, явно мучаясь выбором между тем, что видели его глаза, и здравым смыслом. Не получив ни от нее, ни от Ромы никакой поддержки, он махнул рукой и прошептал:

– Померещилось.

Сауле дернулась от свежих воспоминаний о поющей девушке, которая “померещилась” ей так, что выбросило в иной мир. Но Сауле уже ничего не сказала. Это могло быть и совпадение, в конце концов, Рома не признался в похожем видении и никак не среагировал на замечание Дани.

Рыжеволосая иностранка осталась позади.

Остров-дворец единственный в Ратте не имел ни одного моста, и потому для них троих не представлял никакой пользы.

А в самом низу, где острова уже напоминали каменную крошку, сушу оцепил порт с кораблями-лебедями, лодками-рыбками и желтой площадью рынка. Даже сюда ветер приносил крикливый гомон моряков и торговцев, которых нагло перебивали суетящиеся чайки. Ратта была бурлящим котлом, радушно принимающим в себя и богатство местных властителей и многоликую бедность простого народа.

Портовой рынок начинался задолго до желтой площади – он просочился далеко вглубь улиц. Люди жили прямо здесь, разбивая прилавки у стен своих жилищ. Иные умудрялись торговать прямо из окон. Сауле едва успевала вертеть головой, разглядывая невиданные фрукты, аккуратные пирамидки круп, глазастых рыбин, ткани всех оттенков голубого и синего. Блеклые монеты перетекали из рук в руки, еда уютно укладывалась в соломенные корзинки, а мотки шерсти заворачивались в мятый, но чистый лен и перевязывались бечевкой. Жгли костры, над которыми рассерженно кипело варево. Сизый дым полупрозрачной взвесью наполнял и без того тесные трущобы торговых рядов.

– Д-давайте ускоримся, у моря будет полегче, – Даня прибавил шагу.

Запах, тем временем, только усилился. Он был таким же маслянистым, как на входе в город, только помноженный на сто. Его источали керамические сосуды, куда молчаливые старики вливали тягучую бесцветную жидкость и затем запирали пробками из сжатого сена. Девушки-завлекалы, распевая на разные лады, совали прохожим смоченные в жиже тряпицы. Пробники, решила Сауле.

Кроме торговцев маслами, на рынке было, кажется, сотни и сотни лавок. К кому подходить и, самое главное, что вообще спрашивать, было решительным образом не ясно.

– Нужны неместные, – предложил Ромчик. Он окончательно оправился, и его лицо снова выражало неизмеримое презрение ко всему живому, – Такие, как Варма.

А неместных здесь было прилично, от группы рыжебородых дядек, не по погоде одетых в шерсть, до смуглых восточных ребят, золота на которых было столько, что издали слепило глаза. Сауле даже заметила человека, по описанию пастушка походящего на кшана.

И никого в кроссовках, джинсах или с телефоном в руке.

– Лучше с торговцами поболтать. Они здесь каждый день сидят.

– А толку? Спорим, из всей Ратты только Варма что-то на русском сможет прочесть? Пастушки не могли.

– Ну еще им, типа, лет по шесть? Да, с тобой разницы года два, но я в их возрасте тоже с трудом читала.

– О, не сомневаюсь, – Ромчик начертил в воздухе “Р”, – Это какая буковка?

– А может! – Даня хлопнул в ладоши, так что обернулись не только Ромчик с Сауле, но и пара прохожих, – Разделимся? Так и узнать больше успеем. Если что, всегда можно вернуться на пляж и дождаться Варму.

То, что Варма не хотела, чтоб ее ждали, он не сказал. Главное правило ужастиков – не разделяться – тоже осталось за скобками. С другой стороны, кроме “Солнцестояния” Сауле не помнила фильмов, в которых монстры нападали днем.

– Класс!

– Согласен, – поддержал Ромчик, – Только чур я один.

Даня растерянно огляделся.

– А потом мы где встретимся. Здесь… Или у входа?

– Ладно, – Ромчик вздохнул, как уставшая мать одиночка, – Пойдем вместе. Часы есть?

Сауле достала телефон. Экран загорелся, и они сверили время. И у нее, и на кварцевых CASIO Ромчика было 14:28. Как быстро летело время. Сауле казалось, что с тех пор, как Варма чуть не огрела ее палкой, прошло не больше часа, а оказалось – все пять.

– Встречаемся в три, – Ромчик указал на ряды пахучих сосудов.

Сауле отсалютовала свободной от трости рукой. Прежде, чем последовать за своим проводником, Даня подмигнул ей подбитым глазом. Все же он отлично умел управляться с детьми.

Когда знакомые спины скрылись в толпе, Сауле поняла, что погорячилась. Торговцев было полным-полно, но как отделить нужного? Она бестолково покружилась на месте. Пу-бу-бу…

От приторного запаха свербило горло. Как будто Сауле заставили ложкой съесть целую банку меда. Причем, гречишного. Мать признавала только такой, будто сладость и горечь, пряник и кнут в их доме всегда должны идти рука об руку. Мысли о меде всколыхнули что-то забытое. Сауле повертела головой, словно вид рынка мог подсказать ответ, но наткнулась лишь на странный прилавок, зажатый между двумя лачугами. Ее хозяин тут же поманил к себе. А почему бы и нет, подумала Сауле.

Подойдя ближе, она поняла, что не ошиблась. Да, в обычный день Сауле посчитала бы ассортимент прилавка мусором. Но это был необычный день. При виде облизанных морем зеленых осколков, микросхем, смятой фольги и прочих бесполезных, но современных блестящих предметов, ей захотелось плясать.

– Ой, девица, не скромничай. Понравилось – бери!

Торговец напоминал крысу-альбиноса, которую скрестили с лысиной. Бледный, без тени загара и с плешивым ежиком волос. Он был Сауле ровесником, но даже с земли умудрялся смотреть на нее сверху вниз. Прям падишах свалки.

Стоило Сауле подойти, как он сделал вальяжный пас в сторону товаров. На костлявом запястье звякнул браслет.

– Приглянулось чего?

Чтобы завязать разговор, Сауле наугад схватила с прилавка будильник, на вид советский. Торговец одобрительно покивал.

– Хорошая вещь, в хозяйстве пригодится.

– И как же?

– Ну что ты, девица, – ни на секунду не растерялся торговец, – Орехи колоть! Бери, за три медных.

Сауле взвесила будильник в ладони.

– Я б взяла, – она сделала вид, что задумалась, – Только ведь врешь ты, това.

Ах, как она ввернула местное обращение! Заметно переигрывая, торговец хлопнул по прилавку.

– Как вру? Това…

Сауле не дала ему продолжить.

– Не для орехов эта штука нужна. Для музыки.

И для наглядности потрясла будильником. Вода внутри не плескалась. Хорошо. На остром лице отразилось недоумение, тут же сменившееся подобострастием. Он запричитал.

– Дурак я, дурак, – он поднял осколок зеркала и погрозил отражению пальцем. Сердце пропустило удар: на левой руке у торговца не хватало мизинца. А он все продолжал:

– Дубина Яр, не признал ученого человека! Девица подскажет Яру, зачем коробочка?

Соберись, мысленно толкнула себя Сауле. Будет время задавать вопросы.

– Ага, а ты ее продашь подороже. Не, това, так не пойдет. Будем меняться.

– На что? – торговец, Яр, смерил ее оценивающим взглядом. В мятой футболке и еще сыроватых джинсах Сауле вряд ли походила на местных богачей.

– Я тебе – музыку, ты мне – ответы.

Красноватые глаза загорелись, почуяв выгоду.

– Время – деньги, знаешь ли, – протянул Яр, – Давай сговоримся так: ты мне музыку, а я, так и быть, потешу тебя разговором и погадаю еще. Не будет музыки – отдашь обувку свою.

– По рукам!

Проворачивая рычажок позади циферблата, Сауле молилась всем богам, своим и местным, чтобы ей не пришлось встречать мальчишек босиком. Рычажок застопорился и замер. Она успела попрощаться с красными кроссами на ортопедической стельке, когда будильник в руке дернулся, как разбуженный зверек.

И зазвонил.

Яр, как ребенок, запрыгал на месте. Не зря Сауле предположила, что местные с их любовью к колокольчикам оценят этот богомерзкий звук.

– Работает! – он потянулся к будильнику, и Сауле подняла его повыше, – Научи, а?

– Не-а. У нас уговор. Сначала ответы, потом музыка.

К чести, Яр тут же переключился, даже тряпичную ветошь предложил, чтобы гостья присела. Сауле осталась стоять.

– У тебя нет пальца.

Яр хохотнул и снова захлопал по стойке. Бусинки из фольги заскакали в такт.

– А ты, девица, за словом в карман не лезешь, – он вытер выступившие слезы, – Только разве это вопрос?

– У тебя нет пальца. Почему? – повторила Сауле. Даня от ее формулировок хлопнулся бы в обморок, но сейчас не до вежливости.

Тонкие губы расплылись в крысоватой ухмылке.

– Рыбка откусила.

Он, без сомнений, врал, но Сауле все равно сменила тему. Пересчет чужих конечностей не поможет попасть домой.

– Ты часто здесь бываешь?

– Случается.

– Видел таких, как я? Чужаков?

– Иноземцев? – Яр оживился, – Полно. Северяне заглядывают. Бывает, что и с Ийлина.

Он кивнул на уже знакомых рыжих мужчин. Это было не то.

– А откуда-то подальше?

– С Цадана, – увидев недовольное лицо Сауле, Яр заискивающе улыбнулся, – Куда дальше-то, девица?

Бесполезно. Последние остатки здравого смысла подсказывали, что спрашивать, про людей из другого мира напрямую не стоило. Надежда была на мальчишек. Сколько там осталось до встречи?

Сауле оживила мобильник. Понедельник, 19 сентября. 14:42. Яр подскочил.

– Это что за вещица? Продашь?!

Она пропустила восторженные возгласы мимо ушей. Дата и время – последняя ниточка, которая связывала Сауле с родной реальностью.

Где-то там родители вместо того, чтобы праздновать победу, искали непутевую старшую дочь. Полицейская машина стояла на парковке у стадиона, и папа с повисшей на локте Динаркой в блестящем купальнике слушали, как мать ровным тоном растолковывает что-то человеку в форме. Потом она отойдет в сторону, и позвонит классруку Андрея. Алло, здравствуйте. Да, заберем его пораньше. Семейные обстоятельства.

Прежде, чем прикрикнуть на Динарку, чтобы та не стояла без куртки, мать посмотрит на экран. Дата и время поверх старого семейного фото с моря. Мать не будет смотреть слишком долго. Уберет телефон и продолжит жить. Инаят Беляева всегда была сильной женщиной.

Сильной должна быть и Сауле. Последняя попытка, решила она, и пойду к другой лавке.

– Знаешь, что тут написано? – Яр сощурился, и Сауле который раз за день затрясло. Судя по тому, как складывались его губы, он знал как минимум “п” и “о”.

– По-он-е, – он спотыкался на каждой букве, – Дальше не знаю!

От гордости Яр засветился.

– Откуда?!

Сауле гаркнула, и люди стали коситься в их сторону.

– Тише ты! Со всей Ратты стража сбежится.

– Ага, – она не извинилась, но тон сбавила, – Смог прочесть, значит, в курсе, что это за язык.

Надежда погасла, как свеча в ураган. В глазах Яра не отражалось ни одной мысли.

– Это не цермина, – заявил он, – Не единый язык, то есть.

– Откуда знаешь?

– На цермине я читать не умею.

Сауле застонала. Яр подергал ее за футболку.

– Девица, а девица. Садись, посмотрим твою судьбу, – Сауле приподняла бровь, но Яр не отступил, – Уговор дороже денег. Ты мне – музыку, я тебе – ответы и гадание.

– Да не надо, – Сауле собралась уходить, но Яр насильно усадил ее рядом. От него пахло все тем же горьким медом и солью немытого тела. Мед и соль. Мед и соль. Шторм и поющая девушка.

– Что у тебя за духи?!

Яр вздрогнул.

– Девица, ты меня в Чертог раньше срока отправить хочешь?

Сауле схватила его за плечи.

– Яр, пожалуйста, очень прошу. Знаю, ты вряд ли поймешь, но у меня был очень тяжелый день, – ее собственное безумие отражалось в глазах напротив, – А начался он с этого проклятого запаха. Так что скажи. Что. Это. Такое.

– Ладно, ладно. Туули тебя унеси, ладно, – Яр освободился из хватки, – Не знаю, откуда ты такая вылезла, девица, что не знаешь простых вещей. Но так пахнет дух. Мой дух. Как умру, вольют его в костер, а дым с ветром смешается и поднимется к небу. В Чертог.

Он потряс керамическим флаконом, подвешенным на шею за нитку.

– Прям твой?

Даже Сауле, несведущей в раттских традициях, было ясно, что флакон Яр, говоря по-научному, стырил. Не вязался украшенный лепными узорами и бирюзовой глазурью сосуд с драной засаленной рубашкой.

Своим вопросом она нанесла Яру смертельное оскорбление. Он насупился и прижал флакон к груди.

– Мой. Если дух не был дан ему, человек берет сам, – Яр наклонился к Сауле и втянул носом воздух, – Ты пахнешь пылью. Старая, застывшая душа.

Сауле усмехнулась. Год, безвылазно проведенный в четырех стенах, заставит любого покрыться паутиной. А Яр продолжал:

– Но пыль может быть придорожной. Путешествие! – Сауле сама не заметила, как втянулась в гадание. Яр, тем временем, выудил из кучи хлама мешочек, перевязанный бечевкой. И снова на узле виднелось засохшее пятнышко крови. Яр развязал его.

– Суй руку.

– Почему на веревке кровь?

Яр раздраженно потряс мешком. Внутри загремело.

– Девица, не заговаривай зубы. Суй.

Ну ладно. Сауле с опаской опустила руку в недра мешочка.

– То-то же. А теперь хватай первое, что попадется.

– Зачем? – еще чуть-чуть и Яр вцепился бы ей в горло, – Окей, окей. Молчу.

Для порядка Сауле пошерудила в мешочке, достав до дна. Ничего колючего среди хлама, к счастью, не было. Зато нашелся продолговатый камешек с ребристой каймой. Его Сауле и вытащила.

Это был зуб.

Старый и от неизвестного животного, но все же зуб. Яр три раза сплюнул на землю.

– Все так плохо?

В дурные знаки Сауле не верила. Только в хорошие. Так что спросила исключительно из любопытства.

– Ждет тебя встреча, – Яр поднял зуб и повертел, – Это клык. Значит, вцепятся крепко и не отстанут.

– Дай угадаю, чтобы отменить проклятье, нужно купить у тебя амулетик?

Яр сделал круглые глаза.

– Зачем? Судьбу не обманешь. Но можешь еще что-нибудь вытащить. Соглашайся. Взамен на удачу – твоя коробку со светом.

Телефон? Нет уж. Сауле убрала его в дальний карман, от греха подальше.

– Обойдусь. Давай лучше, учись музыку включать. Меня друзья ждут.

Она уже потянулась к будильнику, как Яр поймал ее за запястье.

– Сдурел?

– Да гляди ты, – Яр оказался хватким, и Сауле послушалась. Она посмотрела на руку. На сгибе ладони к потной коже пристало пшеничное зернышко.

– Два знака, – присвистнул Яр, – Везучая ты.

Он поднял зернышко большим пальцем.

– Сеятель будет вести тебя на пути к цели. Но прежде – опасная встреча, – он хмыкнул, – Боги любят шутить.

– Ваши боги мне не указ.

– Мне тоже, девица, – Яр пошевелил обрубком мизинца, – Только им до того дела нету.

– Расскажи об этом Сеятеле, – попросила Сауле, – Ты говорил про какого-то Туули? Это одно и тоже?

Яр снова расхохотался.

– Ой, не могу, – он схватился за ребра, – Откуда ты такая взялась!

– Из Москвы.

– Кшаночка-северяночка, – пропел Яр, – Видно, при Ирикке Теру в Моцве совсем забыли богов.

– Так расскажешь или нет, – Сауле жалела, что с ней не было Ромчика и его знаменитого блокнота. Незнакомые имена и названия утекали сквозь пальцы.

– Туули – владыка ветра. Создатель. Один из пяти, – успокоившись, начал Яр, – Он возвел единый Йон, побережье, и из песка слепил первых детей, пустив по их телам море. Оттого кровь на вкус солона.

Сауле слушала, затаив дыхание. Шум рынка отошел на второй план, и только тиканье оживших часов задавало ритм голосу торговца.

– Туули дал людям свободу, но только давно не проверял, как те распорядились подарком. Он слишком древний, чтобы ему до того было дело. А вот Сеятель – молодой бог. Щедрый.

– И какой из его подарков лучше свободы?

Яр фыркнул.

– Хлеб. Он научил людей выращивать хлеб, вести годам счет и не пить сырую воду.

Умный бог, подумала Сауле. Проснувшееся предчувствие червяком зашевелилось в желудке.

– Раз это молодой бог, то откуда он взялся?

– Откуда вообще боги берутся, – Яр откинулся на свою кучу хлама, тут же потеряв прежний ореол таинственности, – Сеятель, говорят, иномирцем был. Заявился в кшанское поселение в обличье паренька в странной одежке. Потом чудеса творить стал. Прожил сотню лет, разъезжая по Шири, да и затосковал по родному миру. И ушел.

– Ушел? – прохрипела Сауле, – Давно?

– Лет триста как. С того дня люди отсчет и ведут, – Яр обеспокоенно заглянул ей в лицо. – Девица, ты чего?

Сауле схватила его за руки и стала трясти. Зазвенели браслеты.

– Яр! Ты понимаешь, что это значит?

Она вскочила, даже без помощи трости. Тяжесть, которую Сауле прежде не замечала, упала с плеч.

– Можно вернуться!

Можно вернуться домой.

Не важно, что придется для этого сделать. Сауле стала думать, как сообщить новость мальчишкам. Подержать интригу или с ходу без подготовки закричать, когда они вернутся. Ноги звенели, как перед забегом, и без возможности рвануть с места Сауле стала ходить туда-сюда. Яр следил за ней, как кошка за мухой.

Часы, точно. Сауле поняла, что все еще держит их в руке. Объяснять Яру, как работает будильник оказалось не сложнее, чем в свое время учить Андрюху кататься на велике.

– Гляди, этот рычажок устанавливает время сейчас, а второй – когда хочешь, чтоб заиграла музыка.

Сюрприз-сюрприз, он не знал, что такое время. Сауле завела часы по-московскому, на 14:57, а сам торговец поставил будильник. До “музыки” оставалось пять минут.

Заметив, как Яр возится с механизмом, оттопырив обрубок мизинца, Сауле отвела глаза.

– Почему ты так не любишь этого Туули?

Яр отвлекся от будильника и задумчиво потянул за кольцо в правом ухе.

– Тяжело чтить родителя, если ты нелюбимый ребенок. Когда одни рубят, а вторые лежат под ножом…

– Сауле!

Даня протискивался в их сторону, возвышаясь на голову над людьми. Позади красным пятном мелькнул Ромчик. Они выбрались на пятачок земли у прилавка, и Сауле увидела, что карманы толстовки набиты грушами.

– Там такая милая женщина, – Даня достал одну и, протерев об майку, кинул Сауле. Вторая полетела Яру, – Привет!

Даня поприветствовал его, как учили пастушки, но стушевался при виде чужой калечной ладони.

– Ну, привет.

Яр подмигнул и заправил волосы за ухо. Те бессердечно остались торчать. Желтые зубы впились в грушу, и сок потек по подбородку, капая на рубаху.

– Яр – мальчишки, мальчишки – Яр, – представила Сауле, – Он предсказал мне опасную встречу и покровительство бога. Угадайте, какого?

– Вы тут гадали?

– Никогда не меняйся, Ромчик, ты чудо, – с набитым ртом пробубнила Сауле. Сообщать радостную новость на голодный желудок было кощунством.

– Могу и тебе погадать, – Яр поднялся со своей кучи мусора и подошел вплотную. Ромчик отшатнулся, – Не чувствую твоего духа.

– Потому что я моюсь.

Сауле чуть не подавилась. Яр вдруг поменялся в лице, отступив за стойку. И без того не тронутое солнцем лицо стало бескровным.

– Рома! – Даня неодобрительно покачал головой, – Ты человека обидел.

Как под гипнозом, Яр смотрел на что-то за их спинами. Боковое зрение выцепило из толпы синие пятна рубах.

– Стража, – прошептал он. И нырнул в прореху между домами. Не желая проверять судьбу, Сауле прыгнула следом.

Закуток, у которого Яр оборудовал лавку, оказался жутко узким для четверых. В бок упиралась веснушчатая коленка, а на ухо дышал Ромчик.

– Моешься, а зубы не чистишь, – просипела Сауле.

– Тихо!

Яр выглянул из-за угла.

– Какая честь, сама дружина.

Стараясь не делать лишних движений, Сауле потеснила торговца. Проклятая челка лезла в глаза. Сквозь нее она с трудом разглядела окруживших ярову лавку, а главное блеск металла на их поясах. Мечи.

Отлично.

Стражники о чем-то переговаривались.

– Он пять ночей тут сидел. Заработать пытался, – белобородый среди троих без сомнений был старшим.

– На что? – парнишка, явно стражник-стажер. Третий, которого Сауле с легкой руки окрестила Главным Говнюком, пнул прилавок, так что тот разлетелся на доски. Яр вздрогнул.

– Ясно на что. Все они, нелюди, на север ползут, а дозору взятку надо.

– Так ты ж сам только с дозора.

Наслушавшись, Сауле нырнула обратно.

– Ты че, аферист?!

Со всех сторон зашикали.

– Он в розыске, – прошипела она, – Нас же всех загребут.

– Я вас с собой не звал. Если вы с тамгой, чего прятаться полезли?

– Яр, Сауле, пожалуйста, – взмолился Даня.

Вовремя, потому что за углом послышался шорох сапог по хламу. Сауле перестала дышать. Она была ближе всех к краю, и запах, исходящий от стражника, защекотал ноздри. Его дух, видимо, вонял псиной и хвоей. Хоть бы не чихнуть.

– Натаскал же, – Главный Говнюк подковырнул мусор. Если бы Сауле захотела, то могла легко коснуться его плеча.

– Мехто, не стой, – окликнул Старший, – Опросим лавочников, может, видели чего.

– А потом обедать, – гоготнул Мехто.

– Все еда на уме.

Мехто ничего не ответил и насвистывая пошел назад. Даня выдохнул Сауле в затылок. Она обернулась, разминая затекшую шею.

Крыши лачуг нависали над их укрытием внахлест, не пуская солнечные лучи. В полумраке выделялся один только Яр, одетый в белое, и еще кварцевые часы на запястье Ромчика. Он как раз привычным жестом поправлял прическу.

– Пронесло, – Даня принюхался, – Так медом пахнет.

Циферблат оказался перед глазами у Сауле. Она прищурилась.

– Это от меня, – промурчал Яр.

Стрелки светились желтоватым неоном, замерев на положенном месте.

– Фу.

Ромчик засунул руки в карманы, но Сауле успела разглядеть время.

Три минуты четвертого.

Не надо, подумала Сауле, я и так не сплю.

Будильник, глухой к ее просьбе, зазвонил. Яр вынул его его из кармана и швырнул Сауле.

– Отключи!

Сауле кинула обратно.

– Я-я… Я не умею!

Вернувшись к Яру, звонок дернулся последний раз и затих сам. Поздно. Кто-то спотыкаясь бежал в сторону закутка. Даня выбрался вперед, когда из-за угла показался перепуганный стражник-стажер. Он сам не ожидал встречи и замер, для уверенности цепляясь за рукоять меча в ножнах.

– Пожалуйста, – Даня приложил палец к губам.

Стражник растерянно захлопал глазами.

– Хорош копаться!

Голос Мехто привел его в чувство.

– Они здесь! – в эту же секунду Яр рванул. Чуть не сбив Даню и стражника с ног, он пронесся прочь. Сауле дернулась в освободившийся проход, но дорогу преградил подоспевший Старший. Мехто, тяжело дыша, появился следом.

– Бросил вас дружочек, – он сплюнул под ноги, – Не печальтесь. Мы-то уж вас не оставим.

Опасная встреча, ага. Все же, надо было взять амулет.

Их пинками вытолкали наружу и поставили к стенке. Хорошо, расстрела можно не бояться, подумала Сауле, прижатая щекой к каменной кладке. Стражники по очереди ощупали их, отняли сумку у Ромчика и рассыпали груши.

– Обернуться! – скомандовал Мехто.

Они обернулись.

– Руки.

По кивку Старшего, стажер стал считать пальцы. Когда дошла очередь Сауле, она показала только левую. Потому что, ну, знаете, трость. Стажер потянул за мизинец, будто проверяя на подлинность. Вспомнился папин мерзкий розыгрыш, и губы сами сложились в нервной ухмылке.

– Смешно, кшанка? – когда Мехто шел, пузо опережало его на два шага, – Давай пальчики.

– У нее все на месте, – стажер уже переключился на Ромчика.

Тыльной стороной меча Мехто постучал по протезу.