Читать книгу Земля мечты. Последний сребреник - - Страница 7

Доктора Дженсена они застали за работой над ботинком. Время приближалось к девяти часам, и доктор работал в каретном сарае, где заливал смолой места, пропускающие воду. Он установил мачту, пропустив ее в отверстия для шнурков, а к каблуку приделал руль. Они собирался отправить ботинок в плавание под парусом. Джек подумал, что существует множество более простых способов обзавестись лодкой: в гавани стояло с полдюжины небольших яхточек, которые сдавались в аренду на день, и множество шкиперов предлагали свои услуги, в особенности во время солнцеворота, когда они не могли заняться ничем другим, кроме сдачи себя в аренду.

Но доктора интересовала не просто возможность поплавать в лодке под парусом. По правде говоря, не любил он это дело, которому когда-то мальчишкой отдал много времени, живя у залива Сан-Франциско. Повзрослев, он охладел к этому занятию и теперь наслаждался видом с берега, а выходить в океан ему для этого не требовалось. Он сказал, что его привлекает именно плавание под парусом в громадном ботинке. Предугадать, чем закончится такое путешествие, было невозможно. Он сказал, что отправится в путь завтра. Прилив отходит в девять утра, и доктор намеревался отойти вместе с ним, так сказать. Он не знал, когда вернется домой, но предполагал, что при таких странных погоде и море и ввиду наступающего солнцеворота путешествие может затянуться. Миссис Дженсен оставалась дома, но желание мужа понимала и не собиралась ставить ему палки в колеса. Джек, Скизикс и Хелен кивнули, хотя Джека объяснение доктора не удовлетворило. Эта история, казалось, имеет под собой какие-то более глубокие корни, чем те, о которых говорил доктор.

Хелен показала доктору книгу миссис Лэнгли. Его эта книга ничуть не удивила. Впрочем, он остерег их от проявления слишком большого интереса к ней и сказал, что лучше бы им относиться к тому, что в ней написано, как к сказкам и ничему более.

Джек, услышав это, поскреб голову, но ничего не ответил. Он посмотрел на доктора Дженсена, на его комбинезон, на ведерко со смолой, на его невероятную лодку и сказал:

– Все, кажется, куда-то собираются ни с того ни с сего, правда?

– Неужели? – сказал доктор.

– Ну, может быть, они никуда и не собираются, но что-то у них на уме есть. В воздухе что-то чувствуется, правда? Вот точно, как перед грозой, только это продолжается уже целую неделю и становится все… не знаю. Нет, не хуже, более таким… как бы это сказать… или чем-то вроде такого.

– Очень странно, – пробормотал доктор Дженсен и снова принялся замазывать дыры в ботинке, казалось, почти не обратив внимания на слова Джека. Либо не обратил, либо не счел предмет достаточно важным.

Джек рассказал ему про мисс Флис и монстра из моря. Доктор Дженсен покачал головой отчасти с отвращением. А вот известие о появлении миссис Лэнгли и ее участии, казалось, заинтересовало его, правда, всего на несколько секунд, а потом он пожал плечами и вернулся к своим трудам.

– Миссис Лэнгли в последнее время была активной? – спросил он как бы невзначай, вытирая руки о комбинезон и подняв глаза на Хелен. Она кивнула.

– По правде говоря, да. Иногда ее никак не заставить замолчать. Обычно, когда я ей отвечаю, она радуется и замолкает. Скажем, она говорит о розовом платье или об индейке на День благодарения, а я говорю, что платье очень красивое или что ничего вкуснее индейки я никогда не ела. А потом ничего, словно ее беспокоили лишь платье и индейка, а теперь она всем довольна. Но всю последнюю неделю она стонала и беспрерывно говорила. А еще я слышу кошачье мяуканье где-то вокруг чердака. Кажется, там не один кот – может, три или четыре.

– Ну-ка, ну-ка, – сказал доктор Дженсен, раскуривая трубку. – Коты, говоришь? Коты-призраки?

Хелен пожала плечами.

– Ни одного живого кота я там не видела.

– По дороге к Мунвейлу раскопаны могилы, – сказа доктор Дженсен и посмотрел на нее взглядом, который вроде бы говорил, что у него вдруг возникло желание поболтать о загадках, упомянутых раньше, но дело это было очень серьезное и требовало тщательного подбора слов. – Не слышали?

Они все трое отрицательно замотали головами.

– А еще одну раскопали на кладбище Рио-Делла. До тебя эти сведения непременно дойдут, Джек, если уже не дошли.

Глаза Джека широко раскрылись. Доктор Дженсен только по одной причине мог произнести такие слова.

– Это могила моего отца?

Доктор кивнул, пыхнул трубкой и прищурился, глядя на Джека. На секунду он полностью отвлекся от своей лодки. Разговор подошел к такому повороту, который требовал от него полного внимания.

– Я сходил туда сегодня утром, посмотрел. Я мог бы сказать тебе об этом на берегу, но сначала хотел посмотреть могилы близ Мунвейла. Такое случается здесь не в первый раз. Если ты дойдешь до этого места в книге миссис Лэнгли, то она тебе все расскажет об этом, ну и чуточку приукрасит, как она это любит. Она не видела ничего плохого в небольших манипуляциях с истиной, если это добавляло красок в историю. Но мы ищем истину, и, повторяю, я бы рассказал вам, в чем она состоит, если бы сам знал. Я этим вечером ходил на ферму, думал, найду вас там, но Уиллоуби сказал, что тебя не было целый день. Эти могилы у Мунвейла никто не грабил, их наполовину смыла Угрёвая речка, и если дождь не прекратится, то к утру в море будут плавать покойники. Но несколько могил еще не вскрыты рекой. По крайней мере, я так считаю. Я думаю, тела поднялись и ушли.

Скизикс рассмеялся неискренним смехом, словно отчасти смущаясь, но считая эту мысль довольно глупой, чтобы ее оспаривать. А Джек даже не улыбнулся. Жуткая картинка, возникшая в его воображении, – тело его отца шагает прочь от кладбища Рио-Делла – никакого смеха у него не вызывала. Доктор Дженсен, видимо, прочел выражение на его лице, потому что поднял руку и покачал головой.

– Могила твоего отца была раскопана. И это другое дело. Кости остались внутри.

Мысль о костях тоже не вызвала никакого восторга у Джека, но он хотя бы испытал некоторое облегчение.

– Почему? – спросил он, странным образом чувствуя, что доктор Дженсен знает ответ.

Он только пожал плечами, с десяток раз затянулся из своей трубочки, неторопливо набил ее заново, разжег, а потом сказал:

– Это кости не твоего отца.

Джек стоял безмолвно.

– Я сам заполнил этот гроб, Джек, костьми человека, которому следовало бы умереть на много лет раньше. Его кости рассыпались в прах, когда я укладывал его, и мне пришлось для веса добавить туда всякого хлама, принадлежавшего твоему отцу.

– Вы хотите сказать, что мой отец жив?

– Нет. Ничего подобного я тебе не говорю. Только то, что его не захоронили в этом гробу. Может быть, он и жив, а может быть, мертв. Может быть, я сейчас ремонтирую его ботинок.

– Так, значит, в него не стреляли?

– Стреляли, еще как стреляли, но не убили. Харбин попал ему в руку. А твой отец – Харбину в лицо. Хотелось бы мне сказать, что это была самозащита. Но это ложь. К самозащите это вообще не имело никакого отношения. Харбин заслужил смерть как никто другой. Да и чего-нибудь похуже. Я не уверен, что с ним в конце концов не случилось чего-нибудь похуже. Тела его так и не нашли. Ты это знаешь. Он спрыгнул с утеса в штормовое море. Случилось это, конечно, в солнцеворот, который ничем не отличался от нынешнего: дождь и ветер целую неделю. Прилив сегодня слишком высокий, завтра слишком низкий; волны штормового прибоя набегают с севера, а через час спадают, а еще час спустя возвращаются. В ту ночь смыло несколько домов близ Ферндейла. Утопленников было столько – не счесть. Все тела нашли, все – до последнего. Но Харбина так и не обнаружили, хотя и искали целую неделю внизу и вверху по побережью.

– Так чьи же кости лежали в гробу? – спросил Джек; его ошеломило известие об исчезновении доктора Харбина, и он никак не мог отвлечься от мысли об отрытой могиле, которая вовсе не была могилой его отца. Известие о том, что его отец, возможно, все еще жив, странным образом обескуражило его. Почему-то его угнетала эта мысль. Если так оно и было на самом деле, если его отец застрелил Харбина и бежал, то это означало, что он бросил Джека на все эти годы на попечение Уиллоуби, хотя мог легко вернуться и забрать его. Никто в деревне не считал его виновным в каком-либо преступлении. Никакого обвиняемого не было, как не было никого, кто был бы озабочен предъявлением обвинений.

– Это были кости человека, о котором я тебе говорил сегодня утром. Старого китайца из Сан-Франциско, который жил в складе на заливе. На берегу были и трое других из нас: Уиллоуби, я и Кеттеринг. Я не меньше Ларса Портленда хотел, чтобы Харбин умер, но мне не хватало смелости убить его своими руками. Не было такой гнусности, какую бы он не совершил. Убийство твоей матери – его рук дело, тут и сомнений никаких нет – было только одним из многих его преступлений, но и этого вполне хватало. Твой отец сказал, что убьет его, и сдержал свое слово. Или хотя бы попытался, и ушел с мыслью, что ему это удалось. Я предпринял попытку остановить его, но потерпел неудачу, и я вместе с Уиллоуби видел, как они вызвали друг друга на дуэль. Если бы Харбин убил твоего отца, то я бы этого Харбина сам застрелил прямо там, на месте, и нес бы за это ответственность. Но, как я тебе уже сказал, твой отец попал ему прямо в голову, и Харбин упал на спину и свалился с утеса. Мы видели, как он летел в океан как тряпичная кукла. Мы видели, как приливная волна бросала тело Харбина в белом пальто на прибрежные камни, а потом большая отливная волна унесла его на глубину, и он исчез навсегда. Превратился в корм для рыб – так мы считали. Теперь я уже в этом не уверен.

– Кто же тогда еще мертв, кроме человека из Сан-Франциско, инженера?

– Никто.

– А где же мой отец?

– Спроси миссис Лэнгли. Она знает.

– А где доктор Харбин? – Задав этот вопрос, Джек понял, что на самом деле он не хочет это знать, что если бы он знал наверняка, где Харбин, то ему бы самому захотелось убить доктора. Но и это было неправдой. Ему как бы полагалось хотеть прикончить этого человека за то, что он сделал с его матерью и отцом. Но ведь Джек почти не знал ни мать, ни отца, верно? У него остались лишь смутные детские воспоминания о них. А мысль об убийстве была ему чужда. Такие мысли, наверное, могли бы привлечь Пиблса, или Макуилта, или самого Харбина.

– Не понимаю я, – сказал Джек, чувствуя себя идиотом, потому что задавал вопросы совершенно очевидные. – Я имею в виду старые кости в могиле моего отца.

– Сказать тебе правду, так нам никакие тела были не нужны. То, что произошло на высоком берегу, рано или поздно потребовало бы объяснения. Тот старик, когда мы его нашли, был настоящей мумией. Он лежал на земле под дождем. И похож он был на старый кожаный мешок, из которого сшили что-то вроде куклы. Из его рта доносились какие-то звуки, но они были лишены всякого смысла или произносились на языке, которого мы не знали. Не прошло и пяти минут, как он превратился не во что иное, как в груду костей и праха. Прах его все еще часть земли на лугу, а его кости мы положили в брезентовый мешок и притащили домой. Я положил их вместе с балластом в гроб, как уже говорил, а всем, кто спрашивал, говорил, что в гробу лежит Ларс Портленд. Я тогда служил коронером, и у меня не было оснований, чтобы врать, никаких серьезных оснований. Никто меня не подозревал в том, что я приложил к этому руку. А я и не прикладывал до определенного момента. Просто я хотел, чтобы все было шито-крыто. Так оно в точности и было до третьего дня.

Скизикс до этого времени сидел молча на бочонке с гвоздями, слушая разговор Джека и доктора Дженсена. Это были их дела, а ему хватало ума в чужие дела не соваться. Но когда Скизиксу показалось, что Джек уже выговорился, он спросил:

– А как насчет луна-парка? Вы сказали, что этот старик (что там с ним случилось – превратился в прах на высоком берегу?) управлял карнавалом. Что же случилось, когда старик исчез? Луна-парк закрылся? Куда он делся?

– Это настоящая загадка, – сказал доктор, кося глаза в пол. – Он два дня простоял под дождем, и вид у него был такой, что еще немного – и он проржавеет насквозь. Я был готов спорить, что к концу недели от него останется не больше, чем от друга Кеттеринга – ничего, кроме праха и костей. Но тут луна-парк ночью снялся с места и уехал. Вытащили все стойки из земли и исчезли. Я слышал свист каллиопы. Разбудил меня посреди ночи, но пока я выгонял фургон из сарая и ехал до Прибрежной дороги, луна-парк исчез. Только на путях в направлении Скотии в лунном свете поднимался пар. Я приложил ухо к путям и услышал его, поезд двигался на юг. Я поехал за ним – вот что я сделал на следующий день. Доехал до самого Сан-Франциско и оставался там две недели, искал этот склад, хотя и знал, что не найду его там, что, когда мы там были в прошлый раз, он уже исчез. Бесполезной была вся затея, и я знал это, но все же что-то в атмосфере толкало меня делать то, что я делал. И он вернулся на свой манер, я это про склад говорю. Он стал не такой, как несколькими годами раньше, а вы помните – он практически разваливался на части.

Теперь от него остался только скелет здания. В закрытых углах термитная пыль доходила до щиколоток, а в тех местах, куда доставал ветер с залива, пол был чист. Нет, там было немало мусора в виде всяких железных обломков, а также латунных, бронзовых и медных, но в большинстве своем все это срослось под слоями ржавчины и патины, так что я не мог сказать наверняка, чем все это было прежде. Я видел там старые постеры, наклеенные на несколько стенок и оставленные выцветать. В большинстве своем это были цирковые постеры или плакаты для луна-парка, выцветшие из-за непогоды, а под ними слой за слоем обнажались такие же. Словно сами эти стены никогда не знали штукатурки и представляли собой не что иное, как папье-маше, скрепленное клеем из мидий и рачков. Запах напрямую указывал на это. Все это место даже в ветреную погоду пахло приливной заводью, в которой давно не было воды, а все ее содержимое выкипело на солнце.

Ягодные кусты тогда разрослись самым роскошным образом, хотя теперь они, казалось, умирали, возвращаясь в прежнее состояние. Но в заваленном всяким хламом складе невозможно было найти место, откуда можно было увидеть какое-либо из соседних зданий за пределами заросших сорняками дворов. Изнутри открывался вид на залив за железнодорожным мостиком. На улице вдоль фасада в стороне от причала тянулась металлическая ограда, покосившаяся и местами поломанная, и заканчивалась она с обеих сторон, просто теряясь в зарослях. Я заглянул туда во время низкой воды, и мне пришлось спуститься на илистые отмели, а потом выбираться вверх из залива. Альтернативой этому пути было прорубаться через заросли ежевики.

Как бы то ни было, ничего другого я не нашел. Я убедил себя, что во время последнего нашего похода мы совершили ошибку. Наши поиски тогда были недостаточно усердны, к тому же проходили они в сумерках. Мы заглянули за ограду сквозь заросли и решили, что от всего этого ничего не осталось, но нас определенно обмануло заходящее солнце. Может быть, мы по ошибке приняли каркас сооружения за часть железнодорожного мостика.

На этом доктор Дженсен неожиданно выдохся. Он встал, оглядел свое суденышко, которое казалось Джеку мало подходящим для плавания. Но все же оно доплыло до берега, не опрокинулось и не затонуло. Может быть, оно перенесет и еще одно плавание.

– И с тех пор вы туда так и не возвращались? – спросил Джек, не вполне удовлетворенный тем, что доктор подошел к концу своей истории.

– Нет-нет, я возвращался. Три года спустя. Я приехал туда еще раз, чтобы купить некоторые виды амфибий, и заглянул в Чайнатаун на ужин. Я проехал по набережной Сан-Франциско, но – обрати внимание – не для того, чтобы проверить склад, а чтобы купить саламандр на пристани. И по дороге мы проезжали через ворота. Я давно забыл об этом месте, а потому удивился. Я проехал их за одно мгновение и, опомниться не успев, уже несся к причалу.

Ворота эти были отремонтированы и либо покрашены, либо очищены от ржавчины. Все кусты подрезаны и зеленели, и на всех росли сочные ягоды. Сам склад тоже был отремонтирован, на крыше лежала новая дранка, окна были остеклены. Краска свежая, и через окно я видел свет внутри и человека, который возился с каким-то устройством, наклонялся над ним, крутил что-то гаечным ключом. Потом мы проехали. С саламандрами возникли проблемы – половина из них умерли, а остальные не стоили того, чтобы с ними возиться. Я несколько часов пытался отбить деньги, которые заплатил авансом впустую, потом поспешил на станцию и едва успел на вечерний поезд на Инвернесс – еще чуть-чуть и опоздал бы. Больше я туда не возвращался и не знаю, кто восстановил склад. Наверняка я могу сказать одно: сделал это не старый друг Кеттеринга. Его кости лежали на кладбище в Рио-Делле, они и сейчас там, снова засыпаны землей и, надеюсь, там и останутся навсегда.

– Так кто же это был? – спросил Скизикс, глядя на Джека, а потом на доктора Дженсена, словно зная, что разговор идет о делах, которые выше его понимания, но, вероятно, не выше понимания Джека.

Он ошибался: Джек ничего не знал. Доктор Дженсен пожал плечами и сказал, что полной уверенности у него нет, но кое-какие подозрения имеются. Впрочем, ничего сочинять он не будет. Он подождет, пока у него не появится полная уверенность, и уже тогда расскажет. Все остальное может только привести к неприятностям, а доктору Дженсену казалось, что они трое уже и без того получили свою долю неприятностей. В помощи они не нуждаются.

Джек спросил у него, что им следует делать. Они ведь не могут просто наблюдать со стороны, тогда как все остальное северное побережье окуталось какими-то тайнами? А если они что-нибудь упустят? Что, если все будут в нужный момент на месте, а они останутся дома?

На каком это месте, поинтересовался доктор Дженсен. Джек не знал ответа на этот вопрос, но задал доктору другой, получше – спросил, куда это тот направляется в ботинке? Доктор Дженсен пожал плечами и сказал, что никто не знает, где он в конечном счете может оказаться.

Так они вернулись к тому, с чего начали.

Немного спустя, когда Скизикс насытился остатками вчерашней индейки с клюквенным соусом, Хелен спросила доктора Дженсена о том, что имела в виду миссис Лэнгли, говоря о «земле мечты». Хелен, совершенно очевидно, пыталась собрать все воедино, получить нечто связное из всех фрагментов, тогда как Скизикс потратил это время на дурацкие улыбочки, а мысли Джека метались от любопытства к сожалению и предвкушению, а потому он ни к каким выводам за этот вечер не пришел.

Хелен видела какие-то закономерности в этом странном поведении – оно каким-то образом было связано с волшебной страной миссис Лэнгли, верно? Все полагали, что именно туда они и отправляются. Один только бог знал, сколько обитателей городка готовились поднять паруса и отправиться в плавание, как доктор Дженсен; кто-то, может быть, намеревался создать для этих целей огромного бумажного змея; кто-то – вызвать какого-нибудь монстра из океана; кто-то еще – соорудить (что?) громадную подзорную трубу из бочонка виски и гигантских очков. А откуда могли взяться очки? Явно из земли мечты, о которой твердила миссис Лэнгли. Началось это все с солнцеворота. С солнцеворотом могло появиться что угодно. С солнцеворотом исчез Ларс Портленд. Он ведь ушел в землю мечты, правда?

Доктор Дженсен пожал плечами. Может, так оно и было. Он хотел туда попасть. Землю мечты определенно с тех пор никто не видел, а уже двенадцать лет прошло. Кеттеринга, который был вместе с ними на берегу, тоже больше никто не видел. Дорога, которую он искал, открылась ему с помощью алхимии. Он говорил что-то об эликсире, о вине, которое пахнет одновременно дегтем, одуванчиками и океанской водой. Но одного эликсира для этого было недостаточно. Еще одной составляющей каким-то образом был и луна-парк, а с ним и восточные ветра, и морской вал с севера, и перемены в погоде. Все это было очень маловероятно, и его приходилось принимать как данность, хотя Алджернон Харбин придерживался другого мнения.

Харбин искал что-то в этом роде, пока поиски не сделали его несчастным. Те его части, что не были запятнаны разрушением и жадностью, совсем зачахли и умерли, а когда ему показалось, что Ларс Портленд добился успехов там, где сам он потерпел поражение, что ж…

Доктор Дженсен покачал головой. Они уже успели побывать в той земле, и не было причин, сказал он, тащиться туда еще раз. Хелен, конечно, была права. Никто из них не знал, куда они направляются и что там найдут. В снах нередко являются предметы не очень красивые, и, как говорит пословица, лишь очень малому числу из наших снов желаем мы сбыться. Но была в этом одна загадка, которая влекла нас, сказал доктор Дженсен, и еще существовало грустное представление, что в наших жизнях обязательно должно быть что-то большее, чем продолжающаяся деградация мира, который мы, обманывая себя, считали прочным. Мы бродим по краю пропасти, казалось ему, и этот край крошится, а мы балансируем на этой ненадежной кромке и повсюду вокруг видим наших друзей – они падают с обрыва и разбиваются о камни внизу, и не существует возможности предсказать, какая из малых площадок, на которые мы ступаем, разрушится под нашим весом, а мы полетим вниз следом за теми, кто уже лежит там, внизу. Должен быть какой-то способ, настаивал он, чтобы все спланировать, крепко держать штурвал и вырулить к берегу, менее окутанному туманами и не с такими отвесными берегами, как те берега, которые мы знаем.

Доктор Дженсен посмотрел на свои карманные часы и вздохнул. Было уже поздно, и в его голосе послышались сентиментальные нотки. С утренним солнцем все будет казаться более радужным. Он отправляется в развлекательный круиз, сказал он, ничего более. Он верил в свои сны, чтобы предположить, что не ослепнет, увидев их наяву. Он предложил всем взять еще по куску пирога, но аппетит был у одного только Скизикса.

Скизикс, подхватив кусок вилкой, сказал, что, если он внезапно окажется в земле своей мечты, то пересечет ее пешком и по дороге заглянет во все таверны – и хорошие, и плохие – подряд, чтобы перекусить. А плохие пусть напоминают ему о том, насколько хороши хорошие. Дело это грустное, сказал он, все это хождение по краю, и по-своему довольно живое. Но для него, казалось, ненадежность дела придавала ему особый аромат; любое место становилось для него скучным, если его существование там было прописано от и до. Доктор улыбнулся и сказал, что Скизикс юн, но настанет день, и он, возможно, увидит мир через другие очки.

* * *

Джек в ту ночь спал урывками. Ветер задувал порывами, а дождь то молотил по стенам сарая, то стихал, Джек то засыпал в тишине, то просыпался, вздрогнув, думая, что слышит что-то, а потом снова засыпал. Один раз он проснулся, встал с кровати, засунул руку под матрас, нащупал там – не сразу – маленький пузырек зеленовато-золотистой жидкости, который прятал там уже неделю. В высоту пузырек не имел и трех дюймов. Этикетки на нем не было, а закупоривался он не пробкой, а винтовой крышкой, и это Джека вполне устраивало, потому что пробку он, вероятно, никогда бы не смог извлечь из горлышка. Оставил пузырек – Джек теперь был почти уверен в этом – маленький человек в костюме мыши. Найдя пузырек, Джек открыл его и поставил рядом со своей книгой и свечкой на прикроватном столике, отчего сарай почти мгновенно наполнился ароматом дегтя, одуванчиков и океанской воды, всеми одновременно, но в то же время отчетливо различимых каждый в отдельности, словно одновременно открыли три пузырька, в которых находилось по какому-то одному из ингредиентов, и их ароматы повисли в воздухе, не перемешиваясь.

Он сказал об этом Скизиксу и Хелен, никаких причин скрывать это у него не было. Пиблс подслушал его слова, притаившись у двери в комнату Скизикса, но чихнул, выдав себя. Джека это ничуть не взволновало, в конечном счете ведь Пиблс казался ему чем-то вроде бородавки, жалкой и не вызывающей ничего, кроме раздражения. Но сегодня, по прошествии двух последних дней, Джек не был так уж в этом уверен – Пиблс стал казаться ему чем-то большим, чем прежде. И все же вряд ли этот эликсир мог заинтересовать Пиблса – если это был действительно эликсир, – а даже если он страстно хотел заполучить маленький пузырек, то был слишком труслив, чтобы похитить его, пробравшись в комнату Джека.

Он засунул пузырек назад – под матрас. Ему показалось, что он слышит доносящийся издалека звук каллиопы, той самой, что звучала в его снах. Он завернулся в одеяло и открыл ставень. Звук музыки, как ему показалось, стал немного громче, словно затаился снаружи, выжидая того момента, когда можно будет залезть внутрь сарая. Джек видел черную линию океана вдали за берегом, и ему казалось, будто он видит сияние огней и в Мунвейле, хотя было непонятно, кому понадобилось зажигать огни посреди ночи. Может быть, там появилось северное сияние, невысокое над Мунвейлскими холмами.

Луна-парк был освещен, как рождественская елка. Джек чуть ли не видел зеленые луговые травы вокруг. Он направил в ту сторону подзорную трубу, настроил резкость и разглядел чью-то тень, которая двигалась среди аттракционов, а все они, как это ни странно, работали – вращались, качались, кренились. Тень – а это несомненно был доктор Браун – появлялась то здесь, то там, переключала рычаги, поворачивала огромные металлические колеса, отступала и прикрывала лицо от пара, клубами вырывавшегося из каких-то машин. Две фигуры за его спиной подбрасывали поленья в печь в форме улья. Он разглядел их не сразу – там было слишком темно.

Дверь комнаты смеха открылась, изнутри хлынул яркий свет, а на пороге остановился какой-то человек в огромном остроконечном клоунском колпаке, простоял он там недолго, потом через мгновение дверь захлопнулась, чуть ли не ударив его по носу. Огонь в печи разгорелся ярче, каллиопа заиграла громче и развязнее, два человека рядом с печью с охапками дров в руках, и в мерцающем свете огня казалось, что они подпрыгивают и пляшут. Они оба были скелетами, каким-то образом оживленные, чтобы служить доктору Брауну.

Джек сел и моргнул, потом посмотрел снова. Дверь печи была закрыта. То, что он принял за скелеты, теперь превратилось в обычные тени, раскалывавшие прибитые к берегу коряги топорами. Он слышал доносящиеся издали звуки ударов, заглушавшие звуки каллиопы. Были ли они скелетами? Маловероятно. Вполне возможно, что увиденное было игрой лунного света, прорывавшегося сквозь разрывы в тучах, – это, и внезапно заплясавший огонь, и цепочки ламп наверху, все смешалось, чтобы одурачить его. В этом, наверное, все и дело.

Он вдруг заметил, что аттракционы вовсе не пусты, по крайней мере не полностью. Кто-то катался на колесе обозрения. Оно крутилось очень медленно, поднималось к небу против часовой стрелки, громадная петля огней и с десяток кресел-качалок, закрепленных на ней, как цифры на часах. Спицы этой штуковины и дуги между ними были серебристо-темными на фоне света и напоминали паутину, подсвеченную лунным сиянием. В одном из кресел виднелась сгорбленная фигура, кресло это поднималось от двух часов к одному часу, потом к двенадцати, потом стала опускаться к одиннадцати и десяти и дальше, чтобы после шести начать снова подниматься к небесам. Джек попытался разглядеть ее в подзорную трубу, и при этом странная уверенность стала разрастаться в его животе. Он не мог поклясться, что это Ланц, но сутулая фигура вполне могла быть Ланцем, который расположился на краешке маленького качающегося сиденья. Он ведь до этого бродил по улицам в темноте. Искал что-то. Он выслушал ворона, усевшегося ему на плечо, и направился к берегу с решимостью, достаточной, чтобы игнорировать приветственные крики друзей.

Джек наблюдал еще десять минут, пока северный ветер не начал доставать его и через одеяло, и пока снова не пошел темный дождь, пробивавшийся через ставни, туманивший линзы его подзорной трубы. Время приближалось к рассвету, пора было спать. Луна-парк уже открылся и функционировал, хотя и не в полную силу; Джеку и Скизиксу нужно будет взглянуть на него утром, если им удастся выскользнуть без Хелен. Она все равно, наверное, будет торчать на чердаке – малевать что-нибудь и почитывать книгу миссис Лэнгли, может быть, точить лясы с давно умершей старухой. Джек еще раз нащупал крохотный пузырек, после чего, довольный, уснул, и ему приснились Хелен, и Скизикс, и доктор Дженсен, но главным образом Хелен – все они плыли в гигантском ботинке по морю такому синему, что их вполне можно было принять за странников, плывущих по небу к стаям звезд.