Читать книгу Район на район, или хаос юго-востока - - Страница 4

– О-о-о! Братан! Здорово! – обрадовался Гамак входившему в хорошо обставленную для молодёжного тусовочного подвала комнату Пономарёву. – Мы тебя вообще потеряли. Уже все телефоны оборвали! Все больницы, все морги обзвонили. Ты где был-то, ващ-ще-е?

Говорил он эмоционально и напористо, на одном вдохе, и растягивая уже на последнем глотке воздуха слово «вообще», вытянулся вперёд и выпучил глаза. На его шее надулись вены, а когда он закончил вопрос, довольный сказанным, глубоко вдохнул и со странной саркастической улыбкой протянул вошедшему руку.

Пономарёв, глядя на Гамакова, молча пожал её, скромно и даже немного виновато улыбаясь.

Друзья Витю Гамакова почти всегда называли Гамаком. Он был щупленьким пареньком лет шестнадцати. Гамак знал, конечно, где всё это время был его однокурсник по путяге Димка Пономарь, так как виделся с ним в училище и на прошлой неделе, и даже сегодня – в понедельник. Но он был весельчаком, любил пошутить и посмеяться. И поэтому специально, чтобы подтрунить над приятелем перед пацанами, говорил и про больницы, и про морги, и задавал провокационные вопросы, ещё и в стиле Джима Керри, на которые сам-то уже знал ответы.

Дима пропадал только для пацанов из тусовки. А на учёбу, хочешь ты или не хочешь – иди. К тому же, зная натуру Гамакова и тем более уже видевшись с ним сегодня на занятиях, понимал, что тот шутит, поэтому и не спешил отвечать на его провокации, загадочно улыбаясь.

– Правда, давно тебя не было, – сказал крепкий темноволосый Костя Улукбеков, протягивая Пономарёву руку. – Где пропадал?

– Да у меня же тётка родила, – здороваясь с Улукбеком, а после и с остальными находившимися в подвале пацанами, отвечал Дмитрий. – Ездили с «родаками», помочь там. То-сё, короче!

– Ага! Давай «лечи» кого-нибудь другого! – встрял Гамаков, пытаясь сделать лицо серьёзным. – Тётка у него родила! Не надо тут нам петь военных песен!..

– И чего, целую неделю там, что ли, были? – ничего не поняв из пономарёвского объяснения, вопросительно сдвинул брови и сморщил лоб Костя Улукбеков.

Почти все присутствующие не особенно заинтересовались приходом Пономарёва. Мало ли, бывает, когда кто-то из тусовки пропадает на несколько дней. Как сидели, общались, играли в карты или ещё чем-либо занимались, так и продолжили этим заниматься после рукопожатия с пришедшим.

Дима наконец-то закончил со всеми здороваться и, плюхнувшись на старенький, прикрытый жёлтым пледом и сильно скрипучий диван, закинул ногу на ногу и руки за голову.

– Блин! Ты чё, как слон-то? – спокойно, но с ехидной улыбочкой поинтересовался смуглый Серёга Кислый, сидящий на том же диване, куда «приземлился» Пономарёв.

Сергей Кислицын, или Кислый, – невысокий парнишка со смуглой кожей и тёмными короткими волосами. Он не выделялся из общей тусовки, хоть и был немного старше других. Кислый в прошлом году окончил школу и уже болтался целый год без дела, иногда перебиваясь случайными заработками. Родители не настаивали на том, чтобы он устраивался на работу. Он сам проявлял инициативу, если подворачивался случай подзаработать. Осенью Сергею исполнится восемнадцать, и он собирался идти служить в армию. Кислицын был крепким и мускулистым. Подтягивался больше двадцати раз. Занимался борьбой в КВСК3.

– Да нет, конечно! – виновато улыбаясь, извинившись перед Кислым глазами и глубоко вздохнув после этого, ответил Пономарь Улукбекову. – Только первого помогать ездили. Потом я дома был. Ну и… – он, задумавшись, как же лучше выразиться, сделал небольшую паузу, а потом пояснил: – Там… то-сё…

– Фига се ты оратор! – удивлённо заулыбался Слава Антонов и, сильно размахнувшись, шлёпнул карту на «игральный стол», коим служил соседний диван. – Вот так тебе, фраерок! – воскликнул он, побив карту соперника и снова обратив взор на Диму, продолжил, радостно хлопая глазами: – Пипец, ты загнул! Ничё не понятно, но очень интересно.

– Да кого вы слушаете? – снова вклинился Гамаков. – Водку он там пьянствовал, да с «машками» зажигал!

– О-о-о! С «машками» – это по-нашенскому! – одобрил Антонов, и после его слов все вокруг загалдели. – Давай поясни-ка нам, за чё Гамак базарит. Чё там за «машки» такие? Красивые?

Слава Антонов, для друзей Славян или Антон, о котором уже говорилось выше, – симпатичный паренёк с русыми волосами. Весёлый и компанейский человечек. Свой в доску. Вёл себя немного приблатнённо. Нахватался «верхушек» и думает, что познал блатную жизнь. Правда, этот сленг и умение пользоваться им частенько выручали его в разговоре с недругами. В своей речи он всегда использовал словечки из тюремного жаргона. В школе тоже вёл себя по принципу – «урка с законом не в ладах». Поэтому учился плохо, но на второй год, правда, как ни странно, ни разу не оставался. Как-то умудрялся убеждать учителей, что всё-таки годен к переводу в следующий класс, и его переводили. Но оставлять в школе для обучения в старших классах – переводить в девятый, с такими-то наклонностями учителя Антонова не хотели. Пророчили, что по нему тюрьма плачет. И он ушёл оканчивать старшие классы в ПТУ № 93 на тракториста в Новое Село, что на границе Жуковского и Раменского. Всё-таки понимал, что хоть какая-нибудь корочка, но всё же нужна: не школьный аттестат, так хоть пэтэушный диплом. Сейчас уже успешно оканчивал второй курс.

В этой большой прямоугольной комнате была уютная обстановка. Пол был гораздо выше, чем во всём подвале. На входе нужно было подняться на две ступеньки: с земляного покрытия на ступеньку портала4, затем – на деревянный настил пола. Вдоль стен стояли диванчики, топчаны, стулья. Всё, естественно, не новое, укрытое старыми, местами даже рваными и дырявыми покрывалами и гобеленами. В дальнем от входа торце комнаты стоял стол. На нём – двухкассетный магнитофон с лампочками в динамиках, старый сломанный бобинник с колонками, приставленные к стенке кассеты в подкассетниках в несколько стопок и с десяток их ещё валялось на столе без футляров. Когда хотелось погромче, бобинник использовали в виде усилителя. Но это было довольно редко, чтобы не напрягать соседей сверху – с первого этажа. Магнитофон играл лёгкую танцевальную музыку группы «Мираж» о том, как «их» связала музыка и стала «их» тайной.

В центре комнаты стояло несколько сдвинутых друг к другу деревянных ящиков, накрытых плотной бумагой, обклеенной скотчем, и служивших столом. Вдоль диванов в виде маленьких столиков также было разбросано несколько табуреток. Почти на всех этих «столах» и «столиках» стояли жестяные банки с окурками. На стенах висели постеры и плакаты с «качками» и популярными артистами кино. У входа стояло несколько гирь и гантелей, а также старая тумбочка, за которой был спрятан уборочный инвентарь: тазик, веник, швабра и совок.

– Да чего тут пояснишь-то, Славян? – почесал затылок Пономарёв. – Познакомился я там, в Томилино, когда на рыбалке был с братишкой двоюродным…

– У тебя же тётка рожала вроде, а ты на рыбалке? – сыронизировав, прыснул Антонов, перебив Диму на полуслове. – По-моему, ты балаболишь, Косой?!

– Да это мы ещё на день рождения к сестрёнке сначала ездили, – начал было объяснять Пономарёв.

– Я тоже что-то не пойму, – сказал Улукбек, – родила, что ли, тётка-то твоя? И вы на день рождения ездили? Или что?

– Да нет же ещё! – уже с досадой и раздражением, что его не понимают и постоянно перебивают, воскликнул Пономарёв. – Подождите вы, не перебивайте.

Дима вздохнул и начал объяснять заново:

– Короче! Сначала мы ездили на «днюху» сестрёнки… – Он сделал паузу и уточнил: – Старшей из сестёр и братьев! Там у меня сестра и брат двоюродные. У сестры «днюха» была. А тётка третьего должна была родить… – он замешкался, – родила уже… сейчас.

– Ты опять ни хрена непонятно бакланишь, – снова перебил Антонов.

По подвалу покатился смешок и посыпались весёлые возгласы по поводу «красноречия» рассказчика.

– М-м-м-м!!! – гневно прорычал Пономарёв. – Да подождите вы, не перебивайте! Сейчас… то есть на сегодняшний день! Уже родила! Но тогда ещё беременная была. Третьим ребёнком. Так понятно?

– А-а-а… Ну теперь вроде понятно стало, – закатил глаза Антонов.

Одобрительный гомон заполнил комнату. Наконец-то хоть что-то стало понятным.

– Короче! – продолжил Дмитрий. – У сестрёнки «днюха» была. А Сашка, братишка двоюродный, рыбалку любит, ну и пришлось с ним на рыбалку идти.

Пономарёв сделал паузу, чтобы убедиться, что теперь всем понятно, почему же он оказался на рыбалке в день рождения сестры.

– Ну так вот, – продолжил он. – Когда мы с братишкой рыбачили, парнишка какой-то подъехал. Подошёл к нам. Познакомились.

– Так ты там не с «машками» походу зависал! – снова сострил Слава Антонов. – А с «пашками»!

Антонов засмеялся, и, глядя на него, захохотали все.

– Да блин! Слушайте вы! – тоже уже с улыбкой, перекрикивая весёлый гомон, продолжил Дима. – Двадцатник ему уже. Парню-то этому. Он чудаковатый малясь какой-то. Двадцатник ему не дашь – лет семнадцать-восемнадцать не больше. Зато уже женатый. Да ещё сразу и с женой, и с любовницей.

– О-о-о! Теперь уже совсем интересно становится, – снова прокомментировал Антонов.

– Причём одновременно с обеими, – пояснил Пономарь. – А жена-то у него хорошая… – сказал он и расплылся в блаженной улыбке. – Рыжая… – он снова мечтательно улыбнулся. – Ра-а-я!

– Рая, Рая, Рая, Рая, я люблю тебя сгорая… – вдруг запел Слава Антонов перефразировав строчку из известной песни, где певец кричит имя «Алёна» в телефонную трубку. Потом он продолжил напевать мелодию без слов и в конце добавил: – Раисы дома нет.

– Капец я перевозбудился с ней, конечно! – выдохнул Дмитрий, продолжая свою мысль после «музыкальной паузы». – Ну вот, наконец-то мы с ней вчера, капец, как вкусно пихнулись…

– Ну всё! Мужик! – саркастическим тоном сказал Гамак, подняв ладони и устремив взгляд к потолку, изображая молитву.

Все радостно заголосили.

– Ах ты, развратник! Ай-ай-ай! – погрозил пальцем Кислицын. – Девочку невинную испортил!

– Красавчик! Поздравляю вас! – подойдя к Пономарёву, сказал Гамак и, взяв его за руку для рукопожатия обеими руками, сильно и долго тряс, изобразив сцену из кинофильма «Двенадцать стульев».

– А чё на День Победы будем делать? – вдруг ни с того ни с сего спросил до этого молчавший Стас Семёнов.

– О! Точно! – встрепенулся Улукбек. – Скоро же День Победы! Вот бы на Девятое мая ещё раз на параде пройтись мимо трибуны!

Комнату снова заполнил весёлый гомон.

Вдруг объём воздуха в комнате коротким рывком потянулся к выходу и замер.

Все присутствующие, почувствовав это, тут же замолчали и обратили свои взгляды на проём в стене, служивший дверью в комнату, куда, собственно, и потянулся воздух, и прислушались к звукам, доносившимся из недр подвала. Только магнитофон продолжил своё «пение» голосом Михаила Круга про какого-то Жигана по кличке Лимон.

Такое с воздухом здесь происходило, когда открывалась входная дверь с улицы.

Через несколько секунд эта дверь сильно хлопнула, а воздушная масса возымела обратный эффект – коротко и резко втолкнулась в комнату и снова замерла.

В глубине прохода подвала, что вёл от входной двери до комнаты, послышались тяжёлые шаги, да ещё и со странным звоном. Складывалось впечатление, будто по подвалу топал огромный кавалерист в тяжёлых сапогах со шпорами. Шаги приближались, и всё отчётливее становилось слышно недовольное бормотание и ругательства «кавалериста».

– Это не наш кто-то, – прошептал Пономарёв.

Проговорил он тихо, но акустика помещения позволила, чтобы его слова услышали все.

По комнате покатился тихий ропот. Все робко шептали, подтверждая догадку Пономарёва.

В портале входа в комнату вдруг появилась лохматая голова с густой вьющейся шевелюрой и грозным взглядом.

– Это чё тут? Ёмана, – сказала она, и в помещение не вошёл, а впрыгнул, перешагнув первую ступень, пьяный солдат в парадной дембельской форме связиста.

В руке у вошедшего была солдатская фуражка с чёрным околышем и кокардой «краб». Густые тёмные завитушки чуба свалились на его лицо и повисли чуть ли не до самого подбородка. Начищенные до зеркального блеска сапоги были смяты в аккуратную и чёткую дембельскую «гармошку». На груди блестело несколько значков и болтался белый аксельбант. А белый лакированный парадный ремень с горящей от начищенности бляхой с гладкими, специально спиленными лучами звезды, болтался на бёдрах.

Дембель выпрямился и, широко расставив ноги, привычным движением руки зачесал свои густые волосы на затылок.

– Это чё тут?.. Кто тут у меня, а?.. Это чё, «Птицы» здесь, что ль? – оглядевшись, он пьяным и заплетающимся языком, делая паузы, задал непонятно кому непонятные вопросы и вдруг громко заорал: – А?!!

Он ещё раз оглядел комнату и, остановив взгляд на тумбочке, что стояла у входа, пнул её подошвой сапога и злобно закричал:

– А ну-ка, строиться на подоконниках! С тумбочками! Быстро! – и уже немного спокойнее добавил: – Духи бесплотные, ёмана.

У тумбочки от удара со скрипом открылась дверца, а сама она, сдвинувшись, загремела, прижав к дивану уборочный инвентарь. Черенок швабры с треском переломился. Отломившийся кусок черенка, завалившись за диван, загремел по полу с деревянным звуком и покатился под диваном, пока куда-то не упёрся.

Все, кто сидел на диванах, тут же в испуге подскочили со своих мест и ринулись в дальний угол комнаты подальше от разъярённого и безумного дембеля и умолкли. Только магнитофон как ни в чём не бывало продолжал играть о том, как Лимон сводил отличниц с ума.

– «Птицы»? «Птицы» вы, что ли? Да какие вы на хер «Птицы»? – снова заговорил дембель, медленно подходя ближе к ребятам. – А ну, встали все ровно! Кто тут есть-то? Ёмана…

Он снова посмотрел на тумбочку и с размаху вмазал ногой по открывшейся от первого удара дверце.

Сорвавшись с петель, дверца отлетела в угол ко входу, ударилась о стену и, встав на собственный уголок, прокрутилась вокруг своей оси, постояла ещё секунду и, завалившись набок, выкатилась из комнаты в тёмный дверной проём.

Тумбочка развернулась вокруг собственной оси и сдвинулась ко входу, а из-за неё, словно колесо, с металлическим грохотом выкатился таз, стоявший до этого за тумбой на ребре. Он, подпрыгнув на собственной ручке и не преодолев эту «преграду», скатился обратно и остался стоять вертикально на ребре, всё ещё покачиваясь взад и вперёд.

Солдат снова размахнулся ногой и ударил пыром по дну таза, словно по мячу.

Сапоги у дембеля были подкованы. Косячки стояли и на каблуках, и на мысках. А к подошве, в просвете, что у самого каблука, были вкручены, но не до самого конца, ещё по два шурупчика, а на них болталось ещё по две подковы. Они-то и звенели при ходьбе, словно шпоры.

Таз оглушительно загрохотал. Его дно от удара острой подковой треснуло, словно бы было разрезано ножом, и дембельский блестящий сапог застрял в этой дыре. Дембель попрыгал на одной ноге, дёргая второй, пытаясь освободиться от «капкана», но ничего у него не вышло. Он, плюхнувшись на стоящий рядом диван, стал руками стаскивать таз с сапога. Острый край дыры в дне таза зацепился за «меха» дембельской «гармони», и, когда солдату наконец-то удалось сорвать многострадальный таз со своей ноги, голенище сапога порвалось.

– Вот блин! – раздосадованно воскликнул военный, отшвырнув таз к двери. – Порвался! Ёмана.

Он пошевелил пальцами отошедший лоскут кирзы на сапоге, примеряя его на место и снова отгибая, а потом, плюнув на пол, выругался:

– Тьфу ты! А-э-й, чёрт с ним! – сдвинув голенища обоих сапог к низу и усилив «гармонь», дембель снова поднялся на ноги.

– Ивашка, это ты, что ль? – вдруг послышался робкий вопрос из толпы подростков, сгрудившихся у стола с магнитофоном.

– Ивашко!!! Ёмана, – нервно проорал дембель с акцентом на последнюю букву своей фамилии. – Для вас, петушков, вообще Фёдор Ляксеич, а не Ивашка никакой! Кто сказал? Кто ты? Где ты?

– Это я – Серёга Кислый, – сказал Кислицын, сделав полшага вперёд.

– О! Кислый! Ёмана, – как-то уже по-доброму удивился Ивашка. – Ты, шо ль? Здорово!

Кислицын подошёл к солдату, и они хлопнули ладонями, пожимая друг другу руки.

– Тебя, прям, не узнать, – восхищённо произнёс солдат, выгнув губы, и показал на себе, что парнишка поздоровел, пока они не виделись, погладив ладонями по якобы большим виртуальным грудным мышцам и бицепсам. – Красавелло!

– Ну да, – засмущавшись, хохотнул Кислый. – Мне же тоже скоро служить. Готовлюсь.

– А чё, есть кто из наших-то? Ёмана, – уже по-приятельски спросил дембель у Кислого, обняв его одной рукой за шею и присаживаясь вместе с ним на диван. Затем начал перечислять: – Банан там? Бивень? Салик?.. – он задумался на секунду и достал из кармана сигареты. – Будешь?

– Не-е, спасибо. Не курю, – улыбнулся Кислицын. – Банан переехал вроде куда-то… Даже не знаю куда… – он пожал плечами. – Бивень в армейке служит. А Салик… – Кислицын задумался и, снова пожав плечами, добавил: – Я хрен его знает, где он…

– А Писягин где? – прикурив и зажав фильтр сигареты зубами, выдыхая густую струю дыма, спросил дембель.

– Писягин служит, а Салик на тюрьме чалится, – сказал кто-то из ребят, стоявших у стола.

– Это кто там пукнул?.. – снова грозно спросил дембель и поманил рукой. – Подь сюды.

Подошёл Слава Антонов.

– Здорово, – тихо сказал Ивашка и подал руку. – Садись! – предложил он по-доброму и похлопал рукой по дивану рядом с собой, приглашая присесть. – Да всё, расслабьтесь вы! Садитесь все, пацаны. Вы же «Птицы» мои, да?

Ребята зашумели. Отовсюду послышались подтверждения: «Да», «Птицы» и тому подобное. Все стали расходиться по комнате и занимать места на диванах и стульях.

– Ну вот, вы же стая моя молодая! – добродушно раскинув руки, с улыбочкой подытожил дембель. – О! А этот… как его? Пономарь-то где?

– Я Пономарь, – хмуро ответил Дима.

– Ты Пономарь? – удивился дембель.

– Ну да.

– А-а-а! Ты младшой, что ли? – догадался Ивашка. – А Михон-то Пономарь где?

– Миша служит ещё, – так же угрюмо проговорил Дмитрий.

– Ну-ну! И чё? Иди сюда-то, – солдат нетерпеливо подозвал к себе Пономаря-младшего. – Он же раньше меня служить-то ушёл! Э-э-э… Точнее, мы в один день… Сегодня же седьмое? – вдруг округлив глаза, спросил он, и, не дождавшись ответа, продолжил своё рассуждение. – Седьмое. Значится… сёня ровно два года – семьсот тридцать дней в сапогах! – он поднял палец вверх. – То есть… – он опять смутился. – Сегодня, конечно, ещё месяц до двух лет не хватает. Седьмого июня два года будет. Но я в отпуске-то не был, ёмана, поэтому раньше на месяц дембельнулся. А он чего, в отпуске был, что ль?

– Не. Не был, – ответил Дима Пономарь. – Он матери написал, что после Дня Победы вернётся. Там парад у них, то-сё.

– А-а-а-а! – прохохотал Ивашка. – Лошара, блин! Залётчик, походу! Ёмана.

– Да не, он не залётчик, – опроверг Пономарь-младший. – Он, наоборот, там, отличник! Старший сержант!

– О-о-о! Старшой! – с уважением понизив голос, удивлённо проокал Ивашка. – Десантура! Ёмана. Все дела! Ну короче! – он хлопнул в ладоши. – Мы же, как в «Железку»-то на сборник5 приехали, его сразу же в этот же день в команду забрали. Дерзкий такой, ёмана, летёха за ними приехал. Я б ему всёк, если б он на меня так орал, – Фёдор Ляксеич довольно заулыбался, потирая кулак об ладонь. – У нас в Удельной-то таких не было. Там у нас вообще нормальные «шакалы»6 были. Ну так вот, ёмана в рот! – он хохотнул из-за получившейся рифмы и продолжил: – Его-то забрали, а я почти неделю ещё там «гнил». Ёмана. В наряд попал, в столовую. Тарелки эти сраные нескончаемые моешь-моешь! Моешь-моешь! А они всё не кончаются. Писец вообще! Ёмана. Будете в «Железке», лучше в наряд по столовой вообще не попадать! Хотя от вас там ничего зависеть не будет! – он зло захохотал. – Ну короче! Он же, ёмана, получается, седьмого должен уволиться. А если сержант, так ещё пять суток к отпуску добавляют. Значит ещё раньше, – дембель угрюмо задумался. – А я-то ведь только двенадцатого в часть попал. Но у меня там за караулы и за другие там ещё отличия трое суток к отпуску добавили. Ёмана. Вот я в отпуск-то не ездил, меня раньше на месяц значит отпустить должны плюс три дня за караулы. Вот завтра должен был уйти. А меня ротный сегодня отпустил. Нормальный мужик вообще, ёмана! Завтра там не до меня им будет, к параду готовиться надо. Строевые смотры там, ПХД7, ёмана. Все дела. А я уже, – он вдохнул полной грудью и прорычал, подняв руки вверх: – Де-ембе-ель!!!

Все сидели тихонько и внимали дембельским байкам.

– О! А этот… как его? – дембель почесал затылок. – Автокран где? Во! В армию-то не забрали его?

– Н-е-е-е! – радостно заблеял Кислицын. – Не забрали. Он в путяге ещё учится.

– Писец, он – вечный студент! – хохотнул Фёдор Ляксеич. – Может, его позвать, а?

– Да не знаю, можно и позвать, – пожал плечами Кислый.

– Давай-ка организуй Автокрана сюда, а? – попросил дембель.

– Ага, – согласился Кислицын. – Семён! Сгоняй Крану цинкани, а! Или заскочи к нему вообще.

Стас Семёнов вышел из комнаты.

– А чё, тебе погремуха твоя уже не нравится, что ль? – со скромной улыбкой спросил Сергей Кислицын.

– «Ивашка», что ль? – уточнил солдат.

– Ну да.

– Да… – он угрюмо выдохнул, – называйте как нравится. Просто в армии как-то стрёмно было. А тут меня все так и знают. Везде в уважухе был: и у «Птиц», и у «Бродяг», и даже у ильинских. Вы-то с «Бродягами» контачите сейчас?

– Ну, так… – задумался Кислый. – Не срёмся и ладно. А раньше, бывало, и бились с ними.

– А чё тут, в подвале-то, только «Птицы» обитают? – поинтересовался Ивашка.

– Ну да, – твёрдо ответил Сергей и добавил с армянским акцентом: – Остальные на хер идут!

– О! А есть гитара у вас? – спохватился дембель и, прикрыв глаза, пропел несколько строк из самой любимой дембельской песни про то, как дембеля в родные края уезжают и везде шатаются весёлые и пьяные, отмечая свой праздник. – Ну, чё, есть гитарка-то? – довольно выдохнул он.

– Не, здесь нет, – сказал Кислицын. – Но, у этого… как его?.. – защёлкал он пальцами. – У Гогена есть! Где ты, Гога? – поискал он глазами приятеля. – Сгоняй за гитаркой, а?

Игорь Смертин, или Гоген, как его все звали (производная от – Гоша) – парнишка небольшого роста с чуть косыми от природы глазами, встал со стула. Опасливо обходя военного и кося на него свой взгляд, направился к выходу.

– Э! Братан! Споём? Да? – позвал его дембель и спел несколько строчек про караван, который идёт по зыбучим пакистанским пескам и везёт анашу.

– Ага. Ну да, – быстро закивал косой и поспешил выбежать из комнаты.

– О, Кислый! – вдруг вспомнил Ивашка. – «Ракета» есть?

– Какая «ракета»? – не понял Сергей.

– Ну… «ракета»! Ярый-111: фсщ-щ-щу… – изобразил дембель рукой полёт ракеты. – За водярой кто-нибудь слётает?

– А-а-а… – понял теперь Кислицын. – Ну да, а чего нет-то? Вон! Пономарь, сгоняешь?

– Угу, – промычал тот.

– Не! – запротестовал дембель. – Пономарь пусть останется. Про братана про евоного потрещим. Вот ты! – он указал на Антонова. – Сгоняй, братуха!

– Как пришёл – так «петушня», – оскорблённо сказал Антонов. – А как за водярой – так «братан».

– Да хорош те! Ёмана. – добродушно воскликнул дембель. – Я пошутил, чтобы напугать вас. Не обижайся. Я думал, мож, тут чужие какие-нить сидят. Хер знает! Два года прошло. Ёмана.

Он достал пачку денег, отсчитал несколько красных червонцев и сказал:

– Во! Пузыря два возьми! И закуси! Колбасы там, хлеба… Можно ещё огурчиков, помидорчиков там. Ёмана…

Слава Антонов ушёл за покупками.

– А чё, там дедовщина-то есть? – задал вопрос Кислицын.

– Дедовщина-то? – задумался дембель Ивашка. – Е-е-есть. Куда ж без неё? Ёмана. Ну как есть? Есть, конечно. Но без неё-то, ёмана, ещё хуже. А так-то приколы там всякие. Вождение там, например, сдавать, ползком между кроватями: когда поворачиваешь – «поворотник» включаешь, короче, ёмана!

Он поморгал одним глазом, показывая, как надо делать. Все засмеялись.

– Ну, бывает и по серьёзке: душу там пробить или «лося», – подытожил дембель.

Вернулся Стас Семёнов.

– Крана дома нет! – тяжело вздохнув, констатировал он.

– А-а-а, блин! Ну ладно. Хрен с ним! – расстроился солдат. – Потом увидимся.

– А «лося» пробить – это как? – спросил Кислицын.

Остальные ребята сидели молча, внимательно слушая дембеля. Даже магнитофон потише сделали. Семёнов тоже занял свободное место и уселся слушать старшего товарища.

– Ну как? – задумался дембель. – Вот так руки складываешь, – он скрестил свои ладони и приложил их тыльной стороной к своему лбу, получилось некое подобие лосиных рогов. – А я тебе прям туда пробиваю.

Дембель Фёдор ударил кулаком правой руки в ладонь левой.

– А тебя напрягали «деды»? – снова спросил Кислый.

– Ну, так-то бывало, ёмана, – спокойно сказал Фёдор и снова закурил. – Я, короче, когда в часть-то прибыл, в «Железке» неделю зависал… Да у меня маман там! Ёмана. Договорилась, чтоб меня именно туда забрали. Вот на неделю я и завис. Короче, поначалу-то пипец, конечно, сильно дрючили. Ночами качали. По сто, по сто пятьдесят раз отжимались. Писец, как руки и пресс болели. Недели две нас… – он тяжело вздохнул и задумался, посмотрев куда-то в сторону на пол. – Ёмана! Думал, сдохну я, короче! Одному табло так раскроили. У-у-ух, – Фёдор Ляксеич взялся за голову и, вдруг снова оживившись, продолжил: – Мы, в упоре лёжа, короче, стоим, а он чё-то борзанул, короче, пёрнул там поперёк «дедушки». Ему прям с ноги в табло и прилетело. Там, писец, ёмана, смотреть страшно было: зубы повылетали, щека треснула, аж дёсны видать стало. Его потом месяц в каптёрке держали, чтоб не спалился перед «шакалами». Ну, короче, старлей пришёл – дежурный по части. Все по койкам разбежались. А он идёт, короче, и говорит: «Чё это у вас тут кровь на стене, ёмана, зубы валяются? Уберите, – говорит, – срочно». Потом-то уже такой жести не было, конечно. Так, ёмана, душу пробьют, если косякнул.

– Слышь, Федь, а чё это у тебя волосы-то такие длинные? – вдруг спросил Кислый. – Прям на солдата-то не похож.

– Так я же и не солдат. Я же дембель! Голова-два уха ты! – махнул Федя на Кислого рукой. – Что под шапкой – то моё!

Он взял свою фуражку и, зачесав волосы назад, нацепил её на голову. На затылке из-под околыша выглядывали довольно длинные пряди.

– Ну, вот как-то так! – поворачиваясь затылком к ребятам, чтобы все могли разглядеть, сказал дембель. – Не докопаешься.

– А вон торчат, как тараканьи усы! – усмехнулся Кислицын, потеребив пальцем эти «усы».

– Да это ерунда! – оправдался Ивашка. – Под зимней шапкой вообще не видно. А если что – можно и под пилотку убрать. Он пальцем стал заправлять под фуражку кончики волос. – Вон тут-то коротко пострижено.

Он снова повернулся к Кислицыну своим бритым затылком.

– У тебя же фуражка! – снова усмехнулся Кислый.

– Блин! Да чего ты докопался-то? – нервно сорвав с себя головной убор, возмутился Федор. – Это у парадки фуражка. А у хебчика – пилотка. Мы же в хебчике постоянно ходим, а не в парадке!.. Э-э-э ходили.

– Ну ладно-ладно, я шучу, – засмеялся Кислый.

– Шутник, блин! – не успокаивался дембель. – Ща на очки у меня пойдёшь! – пригрозил он и громко засмеялся.

Через некоторое время вернулся с гитарой Гоген.

– О-о-о-о! – обрадовался Ивашка. – Давай, братуха, садись сюда!

Гоген сел, взяв гитару, чтобы играть, и посмотрел на дембеля.

– Ты куда смотришь? – спросил его дембель.

– На вас, – ответил Гоген.

– На нас? – удивился Фёдор, оглядываясь и пытаясь понять, куда же смотрит гитарист. – Меня тут много стало, что ли? Или ты меня на «вы» называешь?

– Ну да, – ответил косой.

– А-а, – понимающе промычал дембель. – Это я косой? Или ты косой? – скосил он свои глаза.

– Это я, – обречённо выдохнул Гоген.

– Ладно, братух, не обижайся на пьяного дембеля, – извинился солдат, потрепав Гогена по плечу. – На «вы» не надо ко мне! Чё я тебе, прокурор, что ли? На «ты» обращайся. Меня Фёдор зовут! – дембель протянул гитаристу руку.

– Гоша, – ответил Гоген, и они пожали руки.

– Знаешь эту… про дембелей? – спросил Фёдор и снова напел строчку из песни.

– Ну… – замялся гитарист. – Так-то слов не знаю, но подобрать можно.

Сыграли и спели, как смогли, любимую дембельскую песню.

– А вот эту знаешь? Там… типа: роту на обед «дед» с ремнём на яйцах построил. Потом он там стул пихнул и всё такое, а? – задумавшись, спросил солдат и напел мотив.

– А! «Гоп-стоп-стоп, зелень»? Да. Эту играл как-то, – сказал музыкант и попробовал звучание гитары, взяв несколько аккордов.

Гоген сыграл песню про «Зелень». Потом другую. Третью. Дембель всё время спрашивал, знает ли «маэстро» ту или иную композицию. Потом решился сам попробовать, как делать проигрыш на двух басовых струнах, а на второй строчке переходить на бой, и начал играть солдатскую песню с романтикой афганской войны про пакистанский караван.

Остановив игру после первого куплета дембель виновато сказал: – Ах-х! Короче, я слова забыл.

Тут пришёл Слава Антонов с водкой и колбасой.

– О-о-о! – обрадовался дембель и отдал гитару хозяину. – Всё! Давай, братва, подходи! За вас! За нас! За «Птиц»!

Антонов выложил на стол две бутылки «Русской», буханку чёрного – такого же, как «кирпичик», только круглого, такой только в Жуковском пекут, – колбасу и овощи.

Дембель достал из кармана блестящую палочку и умелым движением превратил её в нож-«бабочку». Потом попробовал покрутить им, складывая и снова раскладывая, но уже получалось коряво и не очень умело.

– Главное развернуть быстро, – оправдался он. – А остальное потом отработаем. На-ка, порежь колбасу и хлеб, – сказал он Кислицину.

– Нормальный аппарат! – восхищённо сказал Кислый, взяв вещицу в руки.

– Мне «молодой» подогнал! – поведал Ивашка.

– Чё за «молодой»? – удивился Сергей.

– Ну, мой «молодой» – «стриж», – объяснил солдат. – У каждого дембеля свой «молодой» есть. У некоторых – два.

– А-а-а! Это типа «духи», что ли или «черпаки» там, «деды» всякие, да?

– Ну да.

– А кто там у вас вообще-то есть? – поинтересовался Кислицын.

– Ну кто, ёмана? – почесал затылок дембель. – Сначала ты «запах», до присяги. Потом, после присяги, становишься «духом». «Запахов» и «духов» обычно не напрягают. Только по работе: копать там, строить чё-нибудь, убирать, наряды «тащить». Потом, как полгода отслужил – становишься «молодым» или «стрижом». Ну у нас «молодыми» зовут.

– А «слоны» есть? – перебил Кислый рассказчика.

– «Слоны»? «Боевые»? – улыбнувшись, уточнил Фёдор. – Это те же «духи бесплотные». В других частях «слоны боевые», а у нас «духи бесплотные», – пояснил он. – Ну так вот «молодым» можно «тренчик» – это такая штучка на ремне – шлёвка называется, которая вот тут болтается, чтобы в неё свободный конец ремня заправлять, – солдат показал на свой белый ремень. – У меня нет, Дембелям можно не носить, ёмана. Ну так вот, тренчик этот, нужно на ширине ладони от бляхи носить, вот здесь – слева. А «молодым» можно к бляхе сдвинуть. Сразу видно, что «перевели». Любой «дед» может спросить: «Кто «перевёл»?», а «молодой» отвечает: «Тот-то!» и всё – если всё по «закону» – никаких претензий. Как срок подошёл – полгода, как первые «запахи» в часть пришли, на табуретку ставят на четвереньки и из ремня косичку делают, вот так, ёмана… – Ивашка снял свой парадный ремень и свернул его по особому, внешне стало напоминать косичку. – Вот так! – повторил он и потряс «косичкой». – И шесть раз по жопе хлещут, по количеству месяцев службы, а потом «печатью» закрепляют – бляхой по жопе. Потом на жопе месяц синяк вот такой – звезда от бляхи «сверкает», ёмана. И тогда «молодой» начинает «шуршать» для «дедушки»: «рожать»… ну значит доставать всё, что нужно. По работе его напрягают уже меньше. Зато «рожай», ёмана, что «дед» прикажет. Мне вон «молодой» «бабочку» «родил», – он глазами указал на лежащий на столе нож. – «Дед» из «духа», если пацан достойный, то и пораньше может себе в «молодого» «перевести».

Дембель закурил и продолжил:

– Потом, как «черпанулся», значит – год отслужил, дембеля переводят «молодых» в «птичников». Типа «черпаки», но у нас их «птичниками» или «фазанами» зовут. Как птица же есть такая фазан? Только ударение на первый слог – «фазан» – «птица», короче – «птичник»! Я даже в армии в «птицах» был, прикинь? Круто вообще, ёмана!

Ребята весело и одобрительно зашумели.

– «Птичник» «тренчик» сзади носит, типа как хвост у птицы! – засмеялся Фёдор. – В «птичников» переводят так же, как и в «молодых», только двенадцать раз ремнём по жопе бьют, ёмана, а потом тоже «печать» бляхой. Когда семь-восемь раз тебе шлёпнули, жопа вааще «огнём горит», шесть-то раз ещё не так, а вот двенадцать – тяжеловато, но ты терпишь, потому что знаешь, как печать поставят, всё – тебя никогда и никто больше не напряжёт! – Фёдор глубоко затянулся с важным видом и продолжил: – А потом, как «полторашку» уже оттянул – «дедом» становишься. «Тренчик» на правую сторону переводишь. Потом «стодневка» начинается – сто дней до приказа остаётся, и «дед» всю «стодневку» своё масло «молодому» отдаёт. А как приказ «приходит» – мой двадцать седьмого апреля был, всё, ёмана – становишься дембелем! – дембель растянул довольную улыбку. – «Тренчик» вообще можешь срезать. Шевроны срываешь. По хорошему нужно и лычки срывать, но сержантов за это «шакалы» «ебут», поэтому сержанты с лычками ещё ходят. А ефрейторы вообще лычку никогда не носят. Поговорка есть: «Лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора», ёмана, вот и не носят. А так там пол части ефрейтора. Ну вот как-то так у нас устроено всё было. Наливай давай! Чё сидим! За мой дембель давай «жахнем»!

***

Каждый божий день после учёбы в ПТУ Дима Пономарёв приезжал в Томилино на остановку «ВУГИ», под балкон своей Рыжей Бестии, в надежде увидеть заветный знак – полиэтиленовый пакетик. Теперь он не приезжал задолго до назначенного времени. Он появлялся обычно к трём или даже в половине четвёртого, чтобы при удачных обстоятельствах (пакетик на балконе) оставалось не очень долго ожидать встречи.

В День Победы он так же, как и в предыдущие дни, приехал примерно в половине четвёртого. И – о, чудо! Пакетик снова висел на верёвочке. Сердце бешено заколотилось, в штанах всё зашевелилось от нахлынувших воспоминаний о романтических минутах, проведённых с той, ради которой он ежедневно колесит по железной дороге из Жуковского в Томилино и обратно. Дмитрий был безмерно рад, что сегодня снова увидится со своей Рыжей Соней. Он сразу же, насколько позволяло его мужское начало, которое увеличилось и мешало двигаться, помчался или, лучше сказать, поковылял к условленному месту – магазинчику «Железнодорожный».

…

– Привет, красота! – сказал Дима, когда Раиса подходила к нему.

Они страстно обнялись и слились в горячем поцелуе.

– Я так рада тебя видеть, – ответила подруга после того, как отлепила свои губы от пономарёвских.

– Я тоже, – они снова слились в поцелуе.

Было жарко. Парень и девушка пошли куда-то по тенистым улицам.

– Ну и где Серёга на этот раз? – поинтересовался Дима.

– Этот урод опять к Маргошке пошёл! – обиженно проговорила Рыжая Соня и выпятила нижнюю губу. – Ну и пусть катится, козёл!

Дима шёл молча, понимающе кивая головой.

– Мне так тебя хотелось вчера, – она улыбнулась, мило сморщив нос, и прижалась к его плечу щекой. – В ванной закрылась и тебя вспоминала. А ему не дала! – Рая снова надула губки. – Недостоин! Пусть дрочит, придурок!

– Вы чего поругались с ним, что ли?

– Да! – Раиса махнула рукой. – Он догадался, что мы с тобой виделись. Я, оказывается, трусы наизнанку надела, – тихо сказала она и, стыдливо прыснув, по-лошадиному пошлёпала губами.

Дмитрий сдержанно улыбнулся.

– Капец, я растяпа, конечно, – продолжила рассказ Рыжая, приложив ладонь ко лбу. – Да ещё и в синяках вся. У меня на заднице прям ладонь твоя, вот так вот отпечаталась, – она показала растопыренную ладонь, а потом приложила её к левой своей ягодице. – И вот тут ещё… на ляжке. Во! Смотри!

Она нагнулась и задрала длинную, почти до пола, юбку, оголив левую ногу. Потом, развернув своё мягкое место к Дмитрию и отведя краешек своих белых трусиков, продемонстрировала зеленоватый отпечаток явно мужской пятерни на бледной коже её восхитительной округлости. Затем она, на мгновение нагнувшись и заглянув себе под юбку меж ног, выставила левую ногу вперёд, показывая такой же отпечаток руки на стройной, манящей ножке, с внутренней стороны бедра.

Пономарёв снова почувствовал сильнейшее возбуждение.

– Ты, может, потом бы показала? – глупо улыбаясь, смущённо проговорил он. – А то тут всё-таки люди ходят.

– Да и хрен на них! Пусть ходят! – горделиво ответила Рая, поправляя юбку. – Кому не нравится – пусть не смотрит!

Прохожих поблизости, правда, не оказалось. Те, что были в зоне видимости, находились на почтительном расстоянии и не обратили внимания на этот «стриптиз».

– Как такое может не понравиться?

– А как этому мудаку не нравится?.. – раздражённо бросила девушка, снова взяв Пономарёва под руку, и, сделав небольшую паузу, добавила: – Походу.

– Э-э… Что… «походу»? – не понял Дмитрий.

– Не нравятся, походу, моему мужу мои ноги! – тщательно выговаривая слова, сказала Рая. – Ему, походу, вот такие вот жирные ляхи нравятся! – она показала руками размер большого арбуза. – Вот пусть и валит к этой своей жирной твари!

– Я вот что-то никак не «вкурю», – произнёс Дима. – Ему, значит, можно любовницу иметь, а тебе нет, что ли? Как-то не равноценно. И вообще, как ты ему рожу не расцарапала ещё?

– Да… – выдохнула девушка. – Тут долгая история.

– А я никуда не спешу.

– А я спешу! – Рыжая Бестия вытаращила на Диму карие, а при дневном свете ещё и с зеленоватым оттенком глаза. – Чего ты думаешь, я с тобой? Просто так? Мне трахаться нужно! Понимаешь?

Пономарёв аж поперхнулся и закашлялся.

– А этого придурка на двоих не хватает, – с досадой и взволновано говорила девушка. – А щас и ваще! Я сама на принцип пошла за его ревность грёбанную и не дала ему. А мне надо! – сказала она, глубоко дыша и глядя Пономарёву прямо в глаза. – Пошли ко мне, а? – уже несколько смягчившись и с молящим выражением на лице попросила Рая.

– А можно?

– Тормоза всё равно нет, – проговорила Рыжая. – Пока они там натрахаются… Потом жрать ещё будет… Может, часа через два вернётся. Ну через час…

…

Они по одному вышли из дома и направились вдоль Егорьевского шоссе в сторону станции Томилино.

– Ну, так ты мне расскажешь свою «долгую историю»? – Пономарёв опять завёл тему про отношения в их семье.

– Да чего тут рассказывать-то? – отвернувшись, выдохнула Раиса. – Мы с Маргушкой подружками были. Ей с парнями не везло вечно. Жирная! Ты же видел её? Тяжело ей без парня-то. А я сама разнообразие люблю… в постели… – она заглянула Диме в глаза и вздёрнула бровями. – Ну и когда замуж-то уже вышла, думаю: «Как бы подруженции своей помочь?». А парни-то никогда против групповушки не бывают. Ну и спросила и у неё, и у этого… – она мотнула головой, имея в виду Тормоза. – И вуаля! Что бы вы думали? Они оба согласились, – Раиса расплылась в саркастической улыбке. – Ну, мы и стали заниматься сексом втроём. А потом она как-то у нас была… Праздник какой-то был! Двадцать третье февраля, по-моему! Да, точно! Двадцать третье! Короче, я нахерачилась чё-то, – смущаясь подобно Карлсону, произнесла Рая. – Усну-ула… – протянула она, тяжело вздохнув. – И они там, короче, вдвоём кувыркались всю ночь. С тех пор он ещё и к ней отдельно стал ездить иногда.

– Ни хера себе, у вас детектив… – промолвил потрясённый Дима, почёсывая затылок.

– Трудно так, конечно. Подруга называется! – обиженно произнесла девушка. – Но я сама во всём виновата. Сама предложила. Что посеешь, то и пожнёшь!

– Не делай добра, не получишь зла! – вспомнил поговорку Пономарь.

– О! – обрадовалась Рая. – Точно! Прям, как у меня! Сделала добро подружке, а теперь сама как дура! Блин. Что-то мне опять так тебя охота. Может, пойдём куда-нибудь в лесок?

***

Было около семи вечера, и сумерки только начинали лёгкой дымкой наползать на улицы. В школьном спортзале было не очень темно: свет ещё проникал сквозь завешанные верёвочной сетью окна, расположенные под самым потолком. Менее часа назад закончились занятия второй смены. Но в спортивном зале, в очередной раз предоставленном для проведения дискотеки, всё уже было готово к этому мероприятию: маты и другие спортивные снаряды убраны в подсобку, в торце зала установлен диджейский стол. На пульте диджея горела настольная лампа. Из колонок уже звучала танцевальная музыка с шармом французской картавости – «Вояж, вояж». Фонари светомузыки ритмично мелькали в такт звучавшей мелодии, отражаясь на стенах и потолке разноцветными овалами.

У входа на дискотеку толпился народ.

Женщина и мужчина – завуч и физрук школы стояли у дверей, тихо переговариваясь между собой. Они следили за тем, чтобы в дискотечный зал проходили только ученики этой школы. Посторонние не допускались. Также эти педагоги контролировали соблюдение порядка посетителями дискотеки. Иногда они делали замечания кому-то из проходивших мимо учеников.

Парни и девушки здоровались с учителями и друг с другом, смеялись, украдкой курили, чтобы школьные церберы не увидели. Как правило, строго с проходом на дискотеку было только в начале мероприятия, а ближе к середине, когда на улице становилось темно, контроль ослабевал и пройти уже можно было и «чужим».

Отдельной группой, в стороне от входа, стояли несколько взрослых молодых людей.

К ним подходили, уважительно здороваясь, подростки. Некоторые из них оставались в этой группе, но большинство после приветствий отходили.

– Давай, может, в «Молоко» съездим завтра, а? – прикуривая, сказал один из взрослых парней – Илья Автократов. – Там хоть нормальная обстановка, – продолжал он, не вынимая изо рта сигарету, которая «заплясала» в губах, рисуя дымные зигзаги. – А то чё-то надоело в этом гадюшнике постоянно тусить.

Молодой человек сильно затянулся и выдохнул густую струю дыма.

Илья был, как обычно, в меланхолическом настроении. Чёткий проборчик его уложенной гелем с эффектом мокрых волос причёски и свисающая на лоб завитушкой «мокрая» прядь придавали ему деловой вид.

– М-м-м! – заинтересованно промычал его приятель с аккуратными, уже мужскими усами, тоже прикурив и затянувшись. – Давай! Давно не ездили. Далеко, правда, чухать туда.

У говорившего был ещё более ухоженный и солидный вид, чем у Автократова. Он был крупным и крепким, со здоровым румянцем на лице. Густые тёмные волосы с проседью, аккуратная стрижечка: коротко по бокам и средне – сверху, дополнялись тщательно постриженными и расчёсанными такими же густыми усами с «серебряными» нитями седых волос. Звали его Олегом Спиридоновым. Для друзей он был Спиридоном, или – Усатым. На самом деле он был гораздо моложе, чем выглядел: ему было всего восемнадцать, летом должно исполниться девятнадцать. Видимо, болезнь у него какая-то была. Олег всегда выглядел намного старше своих сверстников. А усы он ещё в седьмом классе начал отпускать, как только пушок над верхней губой стал приметным.

– Здорово, Илюх! – поздоровался с Автократовым подошедший Пономарёв. – Здорово, Спиридон! Здорово, пацаны! – Дима пожал руку каждому.

– Пономарь! – обратился Автократов к Дмитрию после небольшой паузы. – Улукбек придёт сегодня?

– Ну да, – задумавшись, ответил Дима. – Обещался подойти.

– Передай ему, если он меня не застанет, – попросил Автократов. – Мы, наверное, не пойдём сегодня внутрь. Пусть спросит у ваших: может, кто-нибудь захочет с нами завтра в «Молоко» сгонять?

– В молоко? – не понял Пономарёв. – А что это?

– Это кафешка такая… – начал пояснять Автократов, но замялся. – Клуб точнее, на юго-западе Москвы.

– Угу. Там не то что в этой рыгаловке, – показал на вход Спиридонов. Он затянулся, бросил окурок себе под ноги и раздавил его носком блестящего ботинка. – Там вход рубля полтора стоит. Зато всем посетителям молочный коктейль дают. Типа как в «Тридцать пятом гастрономе» коктейльчики, пил когда-нибудь?

– Полтора рубля!? – присвистнул Пономарёв. – Ни хера себе! Молочный коктейль сколько, копеек двадцать пять стоит?

– Зато там цивильно всё, – снова включился в диалог Автократов. – Выступление брейкеров можно посмотреть. А если бабло есть, то и купить можно что-нибудь нормальное: штаны там, «Левисы» или ещё чего.

– М-м-м! Брейкеры? Брейкеры – это прикольно! – воскликнул Пономарь. – Я бы точно поехал, если кто-то из наших ещё поедет.

– Там ещё фильм снимали – «Курьер». Не смотрел? – спросил Спиридонов.

– Не. Не смотрел, – пожал плечами Дима.

– Ну ладно тогда, – выдохнул Олег. – В фильме брейк-данс танцуют, а в «Молоке» брейкеры тусуются, наверное, поэтому и фильм там снимали.

– Ясно, – покивал головой Пономарёв. – О! – вдруг встрепенулся он. – А с тёлкой можно туда?

– Да хоть с кем! – усмехнулся Илья Автократов. – Только мы там «машек» будем снимать. Тебе с ней не стрёмно будет?

– Да не, чё стрёмного-то? – парировал Пономарь-младший. – Тёлку на дискаче не всегда снять можно, а тут я уже со своей тёлочкой, – он расплылся в улыбке. – Да я так, на всякий случай, если срастётся ещё.

– Михе скажи, – добавил Автократов. – Может, тоже поедет. Только денег пусть много не берёт! Дембель хренов! Вчера пипец он банковал! – удивлённо хохотнул Кран. – Я сегодня с утра еле выжил. И это… одеваться лучше попроще, а то там люлей, только в путь, отхватить можно конкретных! Последние штаны местные бандосы снимут.

***

В очень большом, по меркам Жуковского, и довольно тёмном помещении с высокими потолками на стенах и на потолке мигали разноцветные фонари светомузыки и лампочки. Одни в такт музыке, другие – нет. Кроме этого, на стенах, по всему периметру, ровным рядком с небольшими интервалами были вертикально закреплены длинные одиночные светильники обычного белого света. Этот ряд напоминал «зебру» пешеходного перехода. Такие же светильники были установлены широкой полосой «зебры» вдоль всего зала на потолке. Они по очереди зажигались и гасли. Издалека, с места обычного посетителя, это выглядело как бегущие волной с некоторым интервалом огоньки. По периметру «бежали» одновременно с десяток таких волн. По потолку от начала до конца «прокатывалась» одна волна и только потом следующая. В углу, недалеко от входа, светился бар. Редкие столы были расставлены по периметру зала.

Музыка звучала очень громко. Аппаратура здесь была что надо. Не то что на школьных дискотеках. Колонки метровой, а то и большей высоты по четыре штуки стояли с обеих сторон невысокой сцены: по две внизу и по две на них. Они выдавали мощный и качественный звук. Разговаривать было трудно. Сам себя не слышишь, когда говоришь. Чем ближе к сцене, тем труднее.

Музыка была в основном иностранная. Лишь изредка включали что-то новенькое из отечественного.

– Блин! Прикольно здесь! – в самое ухо Пономарёву громко проговорила Рыжая Бестия. – И вот это вкусненько. Спасибо, – добавила она, показав свой стакан молочного коктейля.

Дима, польщённо улыбнувшись, покивал головой.

Их компания из семи человек, включая Раису, образовала на танцполе свой кружок. Танцевали каждый на свой манер.

– А что, здесь в баре алкоголя совсем нет? – спросила Рая.

– Нет, – ответил Дима. – Это же Олимпийская деревня. Бар был открыт специально для спортсменов – участников Олимпиады – 80.

– Жаль. Я хотя бы пива сейчас выпила бы, – расстроилась девушка.

– Ну да, – ответил Пономарь, – я бы тоже накатил чего-нибудь. Кстати! – воскликнул он. – Здесь фильм снимали – «Курьер»!

– Да?! – удивилась Рая, оглядываясь. – Точно! А я смотрю, что-то знакомое! Блин! Ни фига себе! Вообще круто! Я смотрела. Фильм, правда, так себе, на любителя.

Вдруг зазвучала классная и модная композиция исполнителя Мауро «Buona sera».

Многие подхватились и стали выстраиваться паровозиком друг за другом, наподобие, как когда-то танцевали «Ламбаду».

Жуковские ребята, глядя на других, тоже начали выстраиваться в свою цепочку. А потом все эти отдельные «микропаровозики» потихоньку стали соединяться в одну длиннющую «змейку» и медленно, но очень весело двигаться большущим – на весь зал – кругом, пританцовывая под ритм мелодии.

Это получилось спонтанно. Такого массового единения почти всех посетителей данного заведения, по крайней мере тех, что были на танцполе, здесь ещё никогда не было. Те, кто сидели за столиками, в своём большинстве так и остались на своих местах. Но некоторые всё-таки тоже захотели присоединиться к «весёлому паровозику».

– Вообще круто! – повернувшись к Пономарёву, воскликнула Рая. – Спасибо, что позвал меня с вами, – сказала она и поцеловала его в губы.

Поцелуй долгим не получился: колонна перед Рыжей Соней вдруг резко ускорилась, и у Раисы сорвалась одна рука с плеча впереди идущего. Но, оторвавшись от губ возлюбленного, она ускорилась и, покрепче схватившись другой рукой за плечо ведущего, смогла-таки удержать целостность цепочки. Рыжая и Пономарев засмеялись. Других, кто шёл за ними, тоже очень порадовало это ускорение. Вскоре весь «паровоз» заразился весельем и хохотом.

Когда песня закончилась, медленно зазвучало только одно пианино. Включили «медляк». Основная масса танцующих освободила танцпол, многие потянулись к выходу – отдохнуть и перекурить. Дима и Рая тоже хотели выйти. Но вдруг красивым голосом с необычным тембром очень чувственно и пронзительно Таня Буланова запела одну из самых слезливых своих песен о том, что она просит не плакать, что осталась ещё одна, последняя, ночь, которую влюблённые проведут вместе, а потом расстанутся.

– О! Это «Летний сад», что ли? – удивлённо воскликнула Рая.

– Да я даже не знаю, – задумался Пономарь. – Новая, наверное, песня. Не слышал ещё.

Они, словно бы почувствовав желание друг друга остаться на танцполе, обнялись и начали медленно переминаться под приятную мелодию.

– Красивая, правда? – печально спросила Рыжая Соня, положив свою голову на грудь парня. – Только, капец, какая грустная.

– Угу, – покивал Дима.

Они простояли, покачиваясь и медленно переступая с ноги на ногу, до окончания песни.

– Как в наш первый раз, да? – успела ещё тихо спросить Рая, пока не началась следующая быстрая композиция, из-за грохота которой снова стало трудно общаться.

Пономарёв показал в сторону выхода, и они пошли подышать свежим воздухом.

– А когда брейк танцевать будут? – спросила Раиса, уже на крыльце.

– Не знаю, – ответил Дима. – Сейчас спрошу.

Он потеребил за рукав Спиридона:

– Олег, а когда брейк будет?

– Да хер его знает, – задумался Спиридонов. – А-а-а-а! Сегодня же суббота! Брейк по пятницам бывает.

– Понятно, – покивал Пономарёв и посмотрел на свою подругу, головой указывая на Спиридона, чтобы убедиться, всё ли она поняла.

Девушка тоже покивала.

– А по четвергам тут «депешисты» собираются, – добавил усатый Спиридон.

– А это чё за «депешисты»? – не понял Пономарь.

– Это фанаты «Депеш Мод», – пояснил Олег, почесав усы.

– А это чё такое? – опять не понял Дима.

– Ну… группа такая. – Олег задумался, как объяснить этому несмышлёнышу, что такое «Depeche Mode». – Они, типа, рок там какой-то поют: «Нау. Ди ди-ди нау. Ди-ди-ди наус, ёу-ёу хэу, ёу ёу хэу…», – попытался он напеть мелодию.

– А-а-а, – понял наконец-то Пономарь, почему не знает, о чём ему толкуют. – Ясно теперь.

– Ну, он так – попсовый рок-то, – продолжал Спиридон. – Можно послушать, короче. На самом деле прикольные песенки у них есть.

– А кассета есть у тебя? – спросил Дима.

– У меня есть! – воскликнула Рыжая, опередив с ответом Спиридона. – Я тебе дам, потом.

Девушка потянула Пономарёва в сторонку от его друзей.

– И не только это ещё тебе дам… – вожделенно прошептала она Диме в самое ухо, а потом, закусив нижнюю губу, посмотрела на него глазами хищной кошки. – А этот усатый, он кто? – вдруг спросила она.

– Это Спиридон.

– А сколько ему лет-то? Он вон седой весь.

– Да ему восемнадцать всего! – усмехнувшись, сказал Дима. – У него просто болезнь какая-то. То-сё. Вот и седой. Он всегда, по-моему, такой был.

– Капец, блин! Он ведь прям старый! Прикинь, если бы у меня такая болезнь была? Ты на меня и не взглянул бы вообще, да?

Пономарёв, ухмыльнувшись, промолчал.

– А вообще расскажи мне про своих друзей, – попросила Рая. – Чего они все такие взрослые-то?

– Да чего тут рассказывать-то? – вздохнув, ответил Дмитрий. – Это всё «старшаки» наши, кроме вон того, дерзкого, – сказал он, мотнув головой в сторону Славика Антонова. – Мы с ним в одном классе учились раньше. Он у нас по фене ботает – профессионал прям. Всё про тюремные порядки знает, – сказал Пономарёв и стал рассказывать про каждого из своих товарищей, по очереди указывая на них: – Вон тот, тёмненький, – Серёга Кислый, он, как и эти все, тоже постарше нас с Антохой, не вырос просто. Зато накаченный чуток. Подтягивается раз двадцать. Вон тот, в жилетке, – это Кран – Илюха Автократов. Ему лет двадцать, если не больше. Он на второй год в школе оставался раза три или четыре. Самый старший из наших. Все его одногодки уже или служат, или уже отслужили, или ещё где: кто женился, кто сидит. Вон братан мой уже с армейки вернулся! И ещё: он главный у нас в «Птицах».

– А что это за «Птицы» такие? – спросила Рыжая Соня.

– Ну, это мафия такая наша, – ответил Пономарь. – Мы самые уважаемые в городе.

– Фига?! – удивилась Раиса. – Я даже и не думала, что ты у меня мафиозник.

– Угу… – усмехнувшись, покивал Дима. – Мафиозо!

– А вон тот – высокий светленький, кто? – спросила девушка. – Большой такой! Рука, блин, как сковородка, а лицо, как у мальчика.

– Ну да, – хохотнул Дмитрий. – Это Мельник, он бывший одноклассник Крана и Спиридона. Сейчас уже год почти, как школу закончил, ходит хером груши околачивает.

– Это как? – удивилась девушка.

– Да как? Никак! – усмехнулся Пономарь. – Батрачит где-то, пока в армию не забрали. Грузчиком или кем там… в магазинах разных ходит подрабатывает. Вагоны иногда ездит разгружать.

– М-м-м. Понятно, – сказала Рая. – Может, в зал пойдём?

– Ну-ка, погоди… – Пономарёв устремил куда-то свой взгляд. – Ща я.

Дмитрий подошёл к своим, одновременно кого-то выглядывая у входа в зал. Потом поманил рукой Рыжую и, пока она подходила, сказал:

– Кран, помнишь я про чуваков из Люберец рассказывал, которые мне руку порезали?

– Ну… что-то припоминаю.

– Вон они! – Пономарёв показал пальцем на двоих куривших возле входа в клуб.

– Чего, прессануть хочешь? – пытаясь получше разглядеть их, Илья сделал последнюю затяжку и пульнул окурок в темноту.

– Ну хрен знает? – пожал плечами Пономарёв.

– Ща! – Автократов соображал, как быть. – Они из Люберец, да? Значит, поддержки у них тут не должно быть много. Надо им сказать, что мы местные, чтобы они очконули. Ну-ка, Славян, ты про руку Пономаря знаешь?

Тот покивал.

– Ага. Позови-ка вон тех двоих, вон туда, – показал Кран сначала на тех у входа, а потом в тёмный уголок, на окраине площади перед клубом. – И сам с ними к нам подходи.

Потом он стал говорить Мельнику и Спиридону:

– Вы же знаете историю, как Пономарю руку порезали?

Ребята закивали.

– Короче, вы тут пока, на месте, оставайтесь, наблюдайте. Я как шею потру, вот так, – он нагнул голову влево, а правой ладонью пару раз прошёлся по шее сзади, – тогда ты, Пономарь, подходи к нам. Скажи им там, чё-нить грозное. А вы, – обратился он опять к Мельнику и Спиридону, – по обстановке смотрите. Если что – сразу подскакивайте.

– Дим, чего происходит? – испуганно спросила Раиса.

– Да ничего, – отмахнулся тот. – Накажем ща вон тех двоих, и всё, – он показал на неприятелей. – Ты внутрь иди пока, – он аккуратно подтолкнул девушку в сторону клуба. – Я потом к тебе приду.

– Кислый, пойдём со мной, – позвал Сергея Автократов, уже удаляясь в указанное ранее место. – Ща, там, тоси-боси, скажем им, короче, что мы местные фарцовщики. Предложим чё-нить, шмот какой-нить купить, а потом Пономарь подойдёт, и мы их на бабки нагреем. Ну, или прессанём.

У Автократова всегда с собой был кастет. Однажды Илья смотрел многосерийный фильм «Жизнь Клима Самгина». Там показали драку с применением кастета. Он сразу решил, что сделает себе такой же. Кастет, что показали в кино, взял за образец. В фильме кастет был с шипами на ударной части. Но это ему показалось излишним.

Он ещё на втором курсе в ПТУ учился, когда во время практических занятий сделал кастет из куска толстого стального листа. Нарисовал эскиз в натуральную величину. Разметил заготовку. Всё как учили. На сверлильном станке просверлил отверстия для пальцев. И в середине высверлил и выпилил лишнее, чтобы облегчить конструкцию. Очень хорошо обточил всё и зашкурил. Стенки и перемычки вышли тонкими, но сталь есть сталь. Он был тонким и лёгким и в руку ложился как влитой. Изделие получилось что надо – суперское. Учёба прошла не зря.

Кран нащупал в кармане своё оружие, когда неприятели подходили к ним с Кислицыным.

– Чё такое, парни? – спросил «высокий», который был с ножиком во время истории с Пономарёвым.

– Да щё, пасаны, – по-босяцки коверкая и растягивая слова, гнусаво начал Кран, почёсывая большим пальцем щёку. – Мы тут, короче, местные. Кооператив свой держим. Решили спросить у вас: мож, вам щё из шмота нада, а? Можем достать, недорого. Вы откуда сами-то?

Илья, устало наклонил голову и потёр шею, а потом сразу, как только вернул руку обратно в карман, продел пальцы в колечки кастета.

У Пономарёва бешено заколотилось сердце, когда он увидел условный сигнал, и он быстро зашагал в сторону разговаривающих.

– Да не, пасаны, мы из Люберец. Просто приехали сюда. Отдыхаем. Нам ничё не нада, – подняв свои руки, словно он сдаётся, так же по-босяцки ответил тот, что был пониже ростом – Казак.

Подошёл Пономарёв. Люберецкие удивлённо и испуганно уставились на него.

– Ну! Чё вылупились?! – грозно спросил тот.

Славян Антонов так же, как и Автократов, не вытаскивая руку из кармана, нацепил на пальцы большой водопроводный вентиль, который всегда использовал в качестве кастета.

– Пацаны, мы просто отдыхаем, – залепетал «низкий», нелепо улыбаясь. – Мы просто отдохнуть приехали. Под музон там, подёргаться. И всё, нич…

– Ну чё, фраерочки, теперь вы на «бабки» попали? – оживился Славян, перебив оправдания Казака и вытащив руку с вентилем из кармана, запугивая оппонентов.

– Да вы чё, пацаны? – испуганно заулыбался «низкий». – Нам проблемы не нужны. Мы просто отдыхаем.

– Да мы ж не знали, что этот обосрыш – московский фраер, – вдруг смело высказался «высокий».

– Ты кого обосрышем назвал, а?! – разозлился Пономарь.

– У него же на лбу-то не написано, – не обратив внимания на реплику Пономаря, продолжил «высокий». – Да и чего мы ему сделали-то?

– На «бабки» чуть меня не нагрели! – снова эмоционально ответил Пономарёв. – И руку мне пропорол! Ножом своим! Без ножа-то очково теперь, да?

«Низкий» испуганно смотрел то на одного говорившего, то на другого, то на Антонова с вентилем на кулаке.

– Да чё, это нож, что ли? – усмехнулся «высокий» и достал из заднего кармана своих брюк блестящий предмет.

Кислицын резко схватил его за кисть с предполагаемым ножом и заломил руку. Закряхтев от боли, тот согнулся и присел на одно колено.

– Дарэн! Сюда! Быстро! – вдруг закричал «низкий», отступая, и помахал кому-то рукой.

Четыре человека сразу же отделились от толпящихся у входа и спешно двинулись в их сторону.

Спиридон и Мельник тоже бросились к своим.

Казак попытался ударить Кислицына, пока тот возился с «высоким», но Кислый вовремя отскочил, и кулак пролетел мимо его головы. Правда, для этого пришлось выпустить руку «высокого».

Остальные трое жуковских ребят были уже не в состоянии помочь Кислому. Четверо прибежавших на подмогу люберецким сходу набросились на этих троих. Жуковчане приняли боевые стойки. Илья сразу же выбросил руку с кастетом в голову одному из прибежавших. Но тот, к сожалению, успел уклониться от удара. Противник Автократова ответил несколькими ударами, которые, конечно, не сокрушили лидера «Птиц», но как минимум обескуражили. Любер был гораздо ловчее в драке, чем Илья, поэтому Автократов не мог ему ничего противопоставить, даже со своим оружием. У люберецких было численное превосходство, и они оказались гораздо крупнее троих худеньких жуковчан, которых смяли всего несколькими ударами. Вентиль Антонова тоже не возымел нужного эффекта.

«Низкий» с Кислицыным, отдалившись от остальных в сторону, устроили нечто похожее на кулачный бой. Тем временем «высокий» поднялся на ноги и распрямился, потирая недавно выкрученную руку. Кислый был в более лучшей форме, чем Казак и даже, чем второй соперник. И один на один, вероятно, вышел бы победителем с любым из них. Он занимался борьбой в КВСК и был достаточно силён в драке. Сергей выкинул чётко отработанную «двоечку» в голову «низкого», что резко остудило его пыл. Но тут «высокий», придя в себя, направился на подмогу своему товарищу. Приняв боевую стойку, он медленно шёл вперёд, а Кислый по-боксёрски в «челночке» петляя из стороны в сторону, отступал, оставаясь на дистанции и не позволяя гораздо более крупному сопернику приблизиться. «Низкий», немного оправившись от пропущенной «двоечки», вместе с товарищем, но чуть позади него, стал также наступать на Кислицына.

Тут подоспело подкрепление и к жуковским ребятам. Мельник и Спиридон сразу же включились в потасовку. Количество бойцов сравнялось и можно было бы подумать, что и шансы на победу жуковских выросли. К тому же Кислый, хотя и недолго, но всё же сдерживал сразу двоих, пусть и отступая, но пока не сдаваясь. Однако преимущество в физической силе всё-таки было на стороне люберецких. Все они, за исключением «низкого», были рослые и крепкие. Но Пономарь помнил, что и руки «низкого», которыми тот его обхватил в прошлую их встречу, тоже были очень сильными. А это был всё-таки самый низкорослый их боец.

Жуковские оказались на грани поражения, и продолжать биться был не самый лучший вариант.

– Пацаны! Пацаны! – закричал Автократов. – Постойте!

– Чего «постойте»?! – воскликнул один из прибывших на помощь люберецким. – Вы вообще-то первые начали: толпой на двоих!

Реплики этих «переговорщиков» возымели действие на остальных, и драка, едва начавшись, остановилась.

– Да мне показалось, что он нож достал! – выкрикнул Серёга Кислый, приблизившись поближе к своим.

– Ну и чего? – смело ответил «высокий». – Я нож и достал. Вот! – он снова достал блестящий предмет и разложил маленькое лезвие, демонстрируя величину ножика. – Чтобы показать, что этим ножом, только ногти стричь. Не нож, а так – херня.

– Мне-то откуда знать, на хера ты его достал?! – тяжело дыша, нервно выкрикнул Кислый.

– Ну, а чего остановились-то? – с надменной ухмылкой спросил «высокий». – Чего вы зассали-то? Давайте продолжим!

– А чего тут происходит-то вообще? – перебил его один из подошедших на подмогу, что был самым крупным из люберецких.

– Да это… Дарэн! – начал объяснять «высокий», – Вон тот обосрыш в прошлый раз, в Томилино, сам на мой ножик напоролся. Ещё и пальцы мне порезал, урод! – он указал на Пономарёва. – Я, правда, подумал, что сильнее его почикал тогда. Ну и ушёл, не стал ему предъявлять. А он вон целёхонек. Да ещё, как сейчас выяснилось, – московский. Они тут, оказывается, с района – местные барыги.

– А почему «обосрыш»-то? – усмехнулся Дарэн.

– Да он штаны нёс, сам сказал, что грязные на жопе. Что ещё-то подумать можно? – засмеялся «высокий».

Накал страстей немного угас.

Жуковские ребята тихонько шептались между собой.

– Ну что, парни, – продолжил Дарэн, – чего решать-то будем? У вас какие-то претензии к нам ещё есть? У тебя, может быть? – он пристально посмотрел на Пономарёва.

Тот в недоумении молча хлопал глазами. Под носом у него стекала капля крови, и он её растёр по лицу.

– Или у тебя? – Дарэн посмотрел теперь на растрёпанного Автократова, которого несколько секунд назад хорошенько приложил пару раз. – Нам так-то с местными проблемы-то не нужны. Мы сюда отдыхать приехали. Были бы вы не местные, мы бы вас загасили бы вообще тут. И примочки эти ваши не помогут.

Он хохотнул, указав глазами на кастет Автократова.

– Ладно, – хмуро ответил Кран, ощупывая разбитую губу. – Расходимся миром.

– Ну вот и ладненько, – сказал Дарэн, покивав жуковчанам, и добавил своим: – Пошли, пацаны.

Этот Дарэн, видимо, был у люберецких главарём. Он стал что-то говорить своим друзьям, когда обе компании расходились в разные стороны. Враждующие группы ещё долго курили и что-то обсуждали, поглядывая друг на друга.

– Да блин! Херово чё-то вышло как-то! Не получилось с наскока рубануть этих двоих, – сокрушался Кран. – Если бы первых двух вырубили бы сразу, то, может, и остальных четверых тоже уработали. Кто ж знал, что они тут такой толпой.

– Ещё и здоровые все такие! – расстроено сказал Спиридон.

– Хорошо, что хоть они думают, будто мы местные, – продолжил Илья. – Так-то с ними сейчас шутки плохи. Херово, что Миха Пономарь не поехал с нами! Его тут не хватало. Охерачили бы сейчас этих ушлёпков! Чего он не поехал-то? Или у него в армии «дискачи» кажный день, шо ль, были?

– Да не знаю я, – хмуро ответил Дмитрий. – Со своей тёлкой, наверное, тусит.

– Ну ладно, хоть легко отделались, – добавил Автократов.

– Пацаны, Райку не видали?! – вдруг спохватился Пономарёв.

– В зал, по-моему, побежала, – заметил Денис Мельниченко, осматривая себя и отряхиваясь.

Пономарёв собрался уже было рвануть туда, но Автократов его задержал, схватив за рукав.

– Один не ходи! – строго сказал он. – Эти, если тебя увидят одного, как бы не кокнули вообще. У тебя, кстати, вон кровь на щеке, – показал он это место на своей щеке. – Олег, подстрахуй, сходи с ним. Найдите его подругу.

Пономарь и Спиридон поспешили ко входу в клуб.

Внутри звучала приятная минималистская и очень модная мелодия «Оnly You» в исполнении кудрявого итальянца Сэвиджа.

На танцполе народу было, как говорится, не протолкнёшься. Некоторые из танцующих парней делали медленные круговые движения руками назад, будто бы они плывут на спине, закрыв при этом глаза, сдвинув ноги, ритмично дёргая коленями и покачивая головой в такт музыке. Выглядело это не очень по-мужски. Но была такая мода, и все хотели соответствовать современным веяньям стиля. А танцевали так именно молодые люди, не девушки. Причём ребята были разной комплекции: от женоподобных хлюпиков, которым, собственно, такие движения были впору и более или менее подходили, до высоких, крепких и мужественных парней, которые смотрелись в этом танце нелепо и, может быть, в некоторой степени даже глупо.

Ребята, протискивались между танцующими, глазами выискивая Раису. Девушка стояла у стены в середине зала, нервно кусая губы. Пономарь увидел её и показал пальцем Спиридону в том направлении.

– Блин! Я так испугалась! – воскликнула Рыжая Соня, вглядываясь Дмитрию в глаза и обняв ладошками его лицо. – У тебя кровь! – сказала она и почесала ногтём пятно на воротнике.

– А-э-х… – отмахнулся Пономарёв. – Хрен с ним.

– Валить надо! – перекрикивая музыку, сказал Спиридон, озираясь по сторонам. – Тут опасно стало.

Олег показал движением головы следовать за ним и направился к выходу.

Пономарёв грубо схватил девушку за руку и потащил её за собой.

– Ай, блин! Чего ты делаешь? Больно! – возмутилась Рая.

– Извини – времени нет.

Они вышли из клуба и направились к своим.

В кучке люберецких до сих пор что-то обсуждали.

– Всё. Двигать надо, пока эти ещё здесь, – сказал Автократов. – В «электроне» с ними лучше не встречаться. Пусть думают, что мы москвичи.

…

– На фига вы вообще попёрлись к этим чувакам? – возмущённо шептала Рыжая Бестия на ухо Пономарёву, обнимая его, сидя на деревянном сиденье в электричке. – Чего они вам сделали-то?

– Блин! Рай, давай не сейчас! – недовольно ответил Дима. – Мозги не делай мне, пожалуйста.

– Ну, ладно-ладно. Прости. Я просто испугалась очень. И вас жалко, – стараясь сгладить «острый угол», сказала она. – Я ещё у входа сначала стояла чуть-чуть. А потом, как эти бугаи ихние побежали к вам и ваши эти двое – Седой и Сковородка, – она посмотрела на свою растопыренную ладонь, мысленно сравнивая её с ладонью Мельника, – я так испугалась! И чтоб не смотреть, сразу в зал скорее убежала. Думаю, как все пойдут на выход, ну и я тогда вместе со всеми.

Рыжая Соня положила голову на плечо Пономарёву.

– Жалко, конечно, что уехать пришлось. Там классно, да? – спросил Дима.

Рая покивала, поглаживая Пономарёва по руке, в месте заклеенного пластырем пореза.

– Зато на «электрон» успели, – продолжал Дмитрий. – А так на тачке пришлось бы ехать.

– А это они тебе руку порезали, да? Те двое? – вдруг спросила Раиса.

– Ну… ну… ну да! – заикаясь в растерянности от неожиданного вопроса, выговорил Дима.

– А мне тогда сказал, что велосипедом поранился. Обманул?

– Ну а чего я тебе буду говорить? Что меня порезали? Сколько у тебя тогда вопросов будет.

– А чего, тебе жалко, что ли, мне рассказать?

– Да не жалко. Просто не хотел тебя расстраивать.

– А тебя не смутило, почему я сегодня с тобой поехала?

– Ну… не знаю. Может, твой благоверный на ночь ушёл?

– Мы разводимся.

– О как?!

– Угу. Да заколебал он уже! Я ему предложила, а он согласился. Ну, мы и пошли, заявление в загс подали.

– И чего, теперь тебя поздравить, что ли, можно?

– Да с чем тут поздравлять-то? Я до замужества вообще мечтала, что один раз и навсегда замуж выйду. Но жизнь не сказка – за Тормоза вышла.

– А чего ты его всё Тормозом-то зовёшь?

– Да чего? Погоняло у него такое в нашей компании было. У нас ведь тоже, типа как у вас, своя мафия раньше была.

– М-м-м. Прикольно, – удивился Пономарёв. – А чего, теперь получается, нам можно хоть каждый день видеться?

– Ну да, – улыбнулась Рыжая. – Кстати, у меня теперь выходных в субботу и воскресенье больше не будет. Я уже поменялась со всеми, с кем только можно. Теперь только в будни будут.

– Ну и хорошо. Можно у меня днём тусить, пока «родаки» на работе. Правда, теперь братан старший с армейки пришёл. Он пока не работает, может быть днём дома. Но я, в принципе, могу его попросить, чтоб свалил. Должен понять.

Электричка стояла на очередной станции. Двери с характерным шипением и свистом закрылись, поезд тронулся и медленно покатился. Вдруг в окно «купе», где сидели Пономарёв с подружкой, что-то сильно ударило снаружи.

Рая от неожиданности вскрикнула и вцепилась в Диму. Тот в свою очередь сильно вздрогнул. И непонятно, отчего его испуг был сильнее: от удара в стекло или от реакции Рыжей Бестии на этот удар.

За первым ударом последовали крики, свист и второй удар, только уже не кулаком, а ладонью. Потом третий. Четвёртый. Они, конечно, были не менее громкими, чем первый, но уже не столь неожиданными, и Дима с Раисой уже не вздрагивали.

По тёмной платформе за начавшей движение электричкой шли «низкий» – Казак, «высокий» – любитель перочинных ножей и главарь люберецкой компашки – Дарэн. Они двигались возле окна, грозя кулаками, то и дело били по стеклу и выкрикивали всякие ругательства. Дарэн прокричал:

– Эй вы, москвичи херовы! А куда это наши москвичи едут-то? В Раму8 или в Жук9?..

Друзья Пономарёва, сидевшие в соседних «купе», чтобы лучше разглядеть тех, кто там снаружи хулиганит, прильнули к окнам.

– О! Это те гандоны! – воскликнул Спиридон.

– Это же не Люберцы ни хрена! – внимательно разглядывая тех, кто был на перроне, хмуро произнёс Автократов. – Чего за станция?

– Ща знак будет, посмотрим, – сказал Олег.

– Это Удельная! – воскликнула Рыжая. – Вон знак!

Вдруг в окно, в которое показывала пальцем Раиса, ударили ногой. Стекло сразу же затянулось пеленой «паутины». Послышалось характерное потрескивание.

Рая опять вскрикнула и отпрянула от окна. Пономарёв обнял её и развернулся спиной к окну, выталкивая подругу из «купе».

Последовал ещё один удар, и стекло вогнулось внутрь вагона. Посыпались мелкие стекляшки.

Все в вагоне гневно заголосили.

Ещё удар! И стекло обрушилось в «купе», рассыпая по полу и сиденьям град мелких осколков.

Поезд уже набрал приличную скорость.

– Ссаные москвичи! – крикнул бежавший по перрону «высокий». – Куда собрались? Вылазьте, на хер! Мочить вас бу…

Край платформы оборвал его гневные крики.

– Блин, капец! – воскликнул Кислый, отряхиваясь от попавших на него осколков.

Другие тоже осматривали себя на наличие стёкол и возможных порезов.

– Тебе не попало? – спросил у Рыжей Пономарёв.

– Нет. А тебе?

– Никакие они, значит, не люберецкие! – сказал Автократов. – Писец им, короче! Шоблу соберём и приедем сюда – Удельную бомбить!

***

– Димон! – шёпотом позвал Михаил Пономарёв, расталкивая своего младшего брата. – Димо-он! Проснись!

Пономарёв-младший поднял с подушки лохматую голову, повернулся и, сощурившись, одним сонным и испуганным глазом посмотрел на Михаила.

– Сюда иди, – сказал Миша.

Дмитрий аккуратно, чтобы не потревожить Рыжую Соню, вылез из-под одеяла и проследовал за братом в коридор.

– Ты не охренел?! С бабой среди ночи припёрся! – сказал Миша.

– А… а чё?.. А куда мне её девать-то? – «скрипя» похмельными мозгами, стал оправдываться Дима.

– Ты же говорил, что вы на всю ночь поедете в «Молоко» в это своё?

– Да там… пораньше уехать пришлось, – оправдывался брат, протирая глаза.

– Нас, блин, обломали! – Миша взглянул на приоткрытую входную дверь, за ней были слышны медленные шаги женских каблуков, очевидно, девушка ходила по кругу приквартирного тамбура. – Я только свой лохматый мотороллер расчехлил, а тут вы вломились. Капец, блин! Ну ладно. Ну раньше вернулись. Ну пришли бы, улеглись бы «по-шурику». А вы, блин! – начал возмущённо перечислять Михаил, – шуметь, греметь чё-то там начали! Чего, по-тихому нельзя было, что ли? Ну улеглись вроде. Ладно. Так нет, блин! Шебаршиться там стали! Чмокаетесь чё-то, шушукаетесь, блин, лижитесь! Я уж думал, если ща трахаться вообще прям при нас начнёте, прям встану и рубану тя вообще.

– Да не, Михон! Ну мы тихо вроде ложились-то, – промолвил всё ещё помятый ото сна Дмитрий. – Да и я же знаю, что ты там со своей этой, как её?.. Мы-то до этого уже дела-то свои сделали.

– А это чего у тебя? – вдруг присмотрелся Миша. – Фингал, что ли?

– Ды да. Говорю же – пораньше пришлось уехать, – сердясь на ночное происшествие, проговорил Пономарь-младший, поглаживая ушибленный нос.

– Люлей получили? – усмехнулся старший брат. – Вот видишь, как хорошо, что я с вами не поехал!

– Да если бы ты был бы с нами – мы их уделали бы!

– А чё? А кто такие-то? Местные что ль?

– Нет! – воскликнул Дима. – Это удельнинские! Кран хочет толпой туда поехать.

– Ладно, – снисходительно сказал Миша. – Давай, я потом подойду туда к вам, перетрём, что да как. Надо поехать – значит поедем. Уроним там всех. Короче! – сказал Миша серьёзно. – Мы с Лилькой поехали. Вы там давайте проспитесь и валите тоже куда-нибудь. Только трахаться не вздумайте, блин! Родичи дома.

– Ага. Хорошо.

…

«Цинк» по «сарафанному радио» распространялся очень быстро. Передавалось всё из уст в уста через несколько звеньев. Причём передача была настолько точная, чуть ли не слово в слово. А перед началом распространения информации не было ни долгих совещаний, ни сборов руководителей разного уровня. Да и руководителей-то таких, собственно, и не было. Была, конечно, некая иерархия по возрастам, но она не была похожа на армейскую: старшие – 17-18 лет (бывали и более взрослые ребята, но это было в порядке исключения, потому что в армию уходили, как правило, при достижении восемнадцати, а по возвращению – интересы менялись и парни выходили из команды – начинали путь во взрослую жизнь), средние – 15-16 лет и младшие – 13-14 лет. Но единоначалия, как в армии, не было. В каждом возрасте был, как правило, не один, а несколько старших – можно условно сравнить с «советом директоров». Но даже если был один, то, в его отсутствие, его мог заменить кто-то из его близких. Лидер во всей бригаде тоже мог быть не один, а при необходимости тоже был заменяем. Естественно не было Устава. Были просто дружба, сплочённость, преданность и взаимовыручка. А ещё были: идейность, большое желание и самоотверженность, а вместо Устава – пацанские понятия. Понятия эти похожи на арестанские, но более мягкие, – дети всё-таки, а не урки.

Большому желанию и самоотверженности военачальники могли бы только позавидовать. В армии не всегда, а лучше сказать – почти никогда не хватает желания. В «низшей» армейской среде – в солдатской, чаще правит балом страх дедовщины. Стимулирование там происходит не так, как принято это в нашем понимании: поощрение за проделанную работу или обещание поощрения за предстоящую. Стимул в армии – как палка у чабана с отарой овец. На её конце – острый гвоздь, которым он легонько колет отбившуюся от стада овцу, чтобы та вернулась. Овцы, хоть и тупые, но такой «стимул» заставляет их помнить, что разбредаться далеко от своих не нужно. Кроме того, в армейской среде постоянно, ежедневно, а то и не по одному разу за день, проходят долгие совещания на разных уровнях. У командира полка его замы и командиры батальонов сидят, записывают задачи своего начальника. Даётся время на подготовку. Потом комбаты собирают свои совещания со своими замами и командирами рот, где уже они – начальники. Затем следующий уровень: ротный – взводные, взводный – сержанты. И так доходит до построения самого «низшего» звена армейской иерархии – солдат, где начальниками уже являются сержанты. Потом идёт подготовка экипировки, вооружения, учебно-материальной базы и, наконец, внешнего вида к грядущим мероприятиям. Но в итоге всё равно не обходится без косяков. Где-нибудь, как-нибудь, на каком-то из звеньев, и не факт, что на самом низшем уровне начальников, да и пойдёт что-нибудь не так. Редко, когда проходит что-то, как говорится, «по маслу», «без сучка и задоринки».

В молодёжных же формированиях вся организация процессов больше походит на муравейник: никаких совещаний, никаких построений, но «работа» идёт, и каждый знает своё место и что именно он должен делать. И никто не прохлаждается. Каждый честно трудится с желанием и самоотверженностью, чтобы не упасть в грязь лицом и не подвести свой коллектив. Хотя, конечно, вместо совещаний были «сходки» или «сходняки», на которых ребята по обыкновению тусуются – отдыхают и общаются, но и заодно обсуждают злободневные темы и старшими ставятся задачи младшим. А желание честно и самоотверженно трудится на благо мафии всё-таки тоже, как и в армии, может быть обусловлено страхом. Но вот только страхом другого рода: во-первых, стыд за «непацанское» (не по понятиям) поведение: «зассал» драться и убежал, бросив своих друзей или переусердствовал и ударил «порядочного пацана» ногой, в обычной уличной драке с неоговорёнными правилами, «пробазарился» – то есть «не вывез» разговор в свою пользу или сказал что-то лишнее, или ещё как-то повёл себя неподобающе «нормальному пацану». А отсюда боязнь того, что на тебя будут какое-то время, пока не будешь реабилитирован, «косо» смотреть твои же соратники как на «лоха», «чушка» или «чухана»10 и, соответственно, получить за это от всех старших в грудак или даже по роже. И чем серьёзней косяк, тем сильнее наказанье. И это лишь меньшее из зол. А во-вторых, и что более страшно, быть исключённым из рядов мафии в серую массу «лохов», естественно через избиение на общем сходняке и уже всеми участниками мафии. А вместе с этим выгнанный автоматически теряет друзей и уважение в данных кругах, и, соответственно, защиту от кого-либо в принципе, в том числе и тем более от тех, кто «при деле» в других бригадах, и даже от бывших «своих». А если косяк серьёзный, например: сотрудничал с ментами или стал «вафелом» – то есть удовлетворил девушку орально. Или даже просто поцеловался с «вафлёршей» – с девушкой, которая удовлетворила тебя. А тем более если не тебя, а кого-то до тебя. И даже если ты об этом не знал, но раз поцеловался – значит «завафлился». Как говорится: «незнание не отстраняет от ответственности». Или даже просто поел или попил из одной посуды с ней, или покурил после неё сигарету. То выгонят с позором и презрением. А это значит, кроме избиения ещё и «опустят» – оплюют, называется – «завафлят» (плевок – это «вафля»). То есть утвердят статус «вафела», так как сам уже поравнялся с «вафлёршей». По одной из версий, изначально, возможно со времён Великой Отечественной или даже ещё раньше, в тюремном жаргоне «вафлёй» стали называть сперму. Вполне вероятно слово заимствовано из немецкого языка. Поэтому девушек после «завафления», когда она удовлетворила секс партнёра орально, в криминальной среде звали «вафлёршами». Слюна внешне очень похожа на сперму и, возможно, кто-то когда-то неудачно плюнув, попал себе на лицо и слюна повисла на подбородке или на щеке подобно сперме, а какому-то очевидцу пришло в голову сравнить этого неудачника с «вафлёршей». А дальше пошло-поехало и разнеслось. Кроме того при оральном контакте сперма перемешивается со слюной и по-видимому смысл потихоньку перекачивал и на слюну. И после «опущения» «вафел» навсегда теряет статус «порядочного пацана», который заработать достаточно тяжело, потому что абы кого в группировку не принимают, только по рекомендации кого-то уже состоящего в мафии, а потерять можно в один миг. С «опущенными» больше не здороваются за руку и даже в другую мафию потом уже не примут. А это пострашнее, чем быть просто избитым. Такое, конечно, случалось крайне редко. Всё равно старались рассматривать ситуацию, чтобы вывести в пользу «подсудимого», ведь как-никак свой, а закон, как дышло: куда повернул – туда и вышло. Но если «это» уже «всплывало», то всё – процесс исключения из «нормальных пацанов» становился неизбежным. Поэтому все знали, что всегда нужно придерживаться понятий и следить за своим «базаром», потому что потом придётся отвечать за свои поступки и слова. Кроме того ходила такая байка, что когда-то кого-то за какой-то очень серьёзный косяк даже обоссали.

«Ты знаешь, что наши с удельнинскими в Москве закусились?» – с этих слов обычно начинались почти все разговоры между «Птицами». А заканчивались примерно следующим: «В пятницу в Удельную едем! Передай «цинк» следующему!»