Читать книгу Последний ход - - Страница 4

Аушвиц, 20 апреля 1945 года

Три месяца назад я спаслась из тюрьмы, которая удерживала моё тело, но до сих пор не могу освободиться из той, что удерживает мою душу. Будто я никогда не снимала униформу в сине-серую полоску и не выходила за электрический забор из колючей проволоки. Освобождение, к которому я стремлюсь, требует особого рода побега, совершить который можно лишь вернувшись.

Моросящий дождь окутывает зловещей дымкой туманное серое утро. Совсем как в первый день, когда я оказалась на этом самом месте, уставившись на буквы из тёмного металла, надпись, притягивающую взгляд.

ARBEIT MACHT FREI[1].

Я достаю из своей сумочки письмо и перечитываю текст, который уже знаю наизусть, затем вынимаю пистолет, проверяю, всё ли в порядке. Люгер П08. Точно такой же мой отец сохранил в качестве трофея после Первой мировой войны. Он показывал мне, как им пользоваться.

Я бросаю сумку на влажную землю, поправляю рубашку и прячу пистолет в карман юбки. С каждым шагом по гравию я чувствую, как мои лёгкие наполняются смесью ароматов свежей земли и дождя, но могу поклясться, что улавливаю едва заметные запахи гниющих тел и дыма от сигарет, выстрелов, крематориев. Меня бьёт дрожь, я обхватываю себя руками и делаю глубокий вдох, убеждаясь, что воздух чист от этих примесей.

Пройдя через ворота, я останавливаюсь. Никакой ругани, насмешек или оскорблений, никаких глухих ударов дубинками или свистов кнута, никакого лая собак, топота сапог, оркестра, исполняющего немецкие марши.

Аушвиц пуст.

Меня пугает громкий голос, звучащий в голове, но слабый шёпот тут же напоминает, что именно этого дня я так ждала, и если не доведу дело до конца, то другого шанса может и не представиться. Я продолжаю идти по пустой улице мимо кухонного блока и лагерного борделя. Поворачиваю к жилому блоку № 14 и подхожу к месту назначения, рука опускается в другой карман и нащупывает лежащие там чётки.

Площадь для перекличек. Наше место встречи. Он уже поджидает меня.

Ублюдок стоит у деревянной сторожевой будки и выглядит именно так, как я его помню. Ростом не выше меня, худощавый, скучное, стёртое лицо. На нём форма СС, свежая и отутюженная даже в дождь, ботинки блестят, несмотря на несколько брызг грязи. На боку висит пистолет. Глаза-бусинки останавливаются на мне, когда я застываю в нескольких метрах.

– Заключённая 16671, – начал Фрич. – Полоски шли тебе больше.

Несмотря на то что ко мне много раз обращались с этой последовательностью цифр, то, как он произносит один-шесть-шесть-семь-один, лишает меня голоса. Я провожу большим пальцем по татуировке на предплечье, которая так ярко выделяется на моей бледной коже, и по пяти круглым шрамам над ней. Этот простой жест помогает мне взять себя в руки и произнести:

– Меня зовут Мария Флорковская.

У него вырывается смешок:

– Ты так и не научилась держать язык за зубами, а, полька?

Эндшпиль начался. Мой разум – король, боль – мой ферзь, пистолет – ладья, а я сама – пешка. Мои фигуры расставлены по местам на этой гигантской шахматной доске. Белая пешка напротив чёрного короля.

Фрич кивком указывает на маленький столик в центре площади. Я бы узнала клетчатую доску и эти фигуры где угодно. Молча мы подходим к столику, слышны лишь наши шаги по гравию, но когда я собираюсь сесть за белыми фигурами, его голос останавливает меня.

– Ты что, забыла наше условие? Если ты собираешься нагнать на меня скуку, я не вижу смысла в финальной игре.

Он преграждает мне путь, я замечаю, как его рука ложится на пистолет, и делаю медленный вдох. Внезапно у меня появляется ощущение, будто я – та самая девушка, окружённая толпой мужчин на площади для перекличек, все взгляды устремлены на неё, пока она играет в шахматы с человеком, который всадит пулю ей в лоб, как только поставит шах и мат.

Между нами повисает тяжёлое молчание, пока мне не удаётся его нарушить:

– Что я должна сделать?

Он одобрительно хмыкает; я ненавижу себя за то, что произнесла это вслух.

– Покладистость гораздо лучше, чем дерзость, – говорит он, и я смотрю на его ноги, когда он подходит ближе. – Садись с другой стороны.

Он забирает мои белые фигуры и моё преимущество в начале игры так же легко, как забрал у меня всё остальное. Но мне не нужно преимущество, чтобы победить.

Я перехожу на противоположную сторону доски и изучаю капли воды, блестящие на чёрных фигурах. Фрич разыграет ферзевый гамбит. Я знаю это, потому что это мой любимый дебют. Он обязательно заберёт и его тоже.

Так он и поступает. Ферзевая пешка на d4. Одинокая белая пешка стоит на две клетки впереди своего ряда, уже добиваясь контроля над центром доски. Когда моя ферзевая пешка встречается с его пешкой в центре, Фрич отвечает второй пешкой слева от первой, завершая дебют.

Он кладёт руки на стол:

– Твой ход, 16671.

Я проглатываю фразу «яволь, герр лагерфюрер»[2], уже подкатившую к горлу. Он больше не мой командир. Я не буду обращаться к нему так.

Я молчу, и уголок его рта приподнимается, и жар удовлетворения разливается по моему телу, смешиваясь с холодом этого угрюмого утра. Изучая доску, я держу обе руки в поле его зрения – пистолет по-прежнему в кармане юбки, я ощущаю его тяжесть у себя на коленях.

Фрич наблюдает, как я тянусь за следующей пешкой, его глаза горят, будто он ждёт, что я заговорю. Что-то внутри побуждает меня подчиниться, хотя бы для того, чтобы убежать от него, от этого места, но я не могу, пока нет. Время ещё не пришло. Когда оно придёт, я потребую дать мне ответы, в которых так нуждаюсь; но если я позволю вопросам поглотить меня сейчас, если я потеряю концентрацию…

Я делаю ход и разглаживаю свою влажную юбку, улучив возможность спрятать руки под столом. Сейчас не время для дрожи. Эта игра слишком важна. Достаточно малейшего изменения, чтобы руки затряслись.

Закончи игру, Мария.

Шахматы – моя игра. Всегда ею были.

И после всего, что случилось, эта игра закончится по-моему.