Читать книгу Отец по ошибке - - Страница 5

Моя мама родила меня не от своего мужа и до последнего не знала об этом. Кто-то удивится, скажет «как можно о таком не знать?!». Но жизнь – сложная штука. И после всего, что сегодня произошло, меня точно не нужно убеждать в верности этого афоризма.

Все перепуталось в 1979 году, в начале Афганской войны. Егор Сёмкин, Фёдор Гроздьев и моя мама, Арина, были друзьями с самого детского сада. Потому что город, в котором они родились, был маленьким и жили они в одном доме, а мамы их к тому же были подругами.

Моя мама выросла настоящей красавицей и не было ничего странного в том, что эта дружба в какой-то момент сломалась. Ничего странного, только горькое, ведь Егор и Федор были хорошими друзьями. И после школы, чтобы не расставаться, они вместе поступили на медицинский… Но Мама выбрала Егора, а Федор, не доучившись, ушел на войну и не пожелал продолжать общение.

Мама с Егором планировали пожениться, как только получат дипломы, но в 1981 году ситуация сильно ухудшилась и Егора на фронт забрали прямо с экзаменов.

Все знали, что какое-то время связи с ним не будет. Пока доберется, пока поступит в расположение и устроится на месте. Это сейчас установить местонахождение военнослужащего можно относительно быстро, ведь учет ведется электронно, а тогда нужно было делать запросы на бумаге, которая затем передавалась из рук в руки и время от времени терялась.

Никто больше месяца не мог ничего сказать о местонахождении сержанта медицинской службы Егора Сёмкина, пока в один из дней в дверь к его родителям не постучались двое сотрудников военкомата, с не самыми добрыми новостями. Оказалось, что страшное случилось, едва Егор попал на фронт.

После атаки на полевой госпиталь, куда он был прикомандирован, Егор вместе с другими выжившими эвакуировался на машине, которая позже в пути подорвалась на мине. Егор снова выжил, но горел. Ожогами были покрыты почти 30% его тела, в основном пострадали лицо и руки. В военный госпиталь в Сочи его доставили в состоянии искусственной комы, забинтованным до пояса, но живым. Те, кто эвакуировал его из зоны боевых действий, сказали, что пока Егор был в сознании, он обгоревшими губами снова и снова шептал свое имя, видимо, боясь остаться неопознанным из-за тяжелых увечий.

Парень с обезображенным лицом и руками, находящийся на грани жизни и смерти… в начале никто даже не думал, что маме хватит сил хоть просто посмотреть на него. Но мама пришла к Егору в палату, а потом и осталась там, время от времени сменяя его родителей на дневных вахтах у постели тяжелобольного.

Он выжил и быстро шел на поправку. Когда угроза жизни отступила, Егора вывели из комы, но после этого стало еще тяжелее. Из-за ожогов дыхательных путей и лица он не мог нормально разговаривать, а всех, кто появлялся возле его постели, гнал прочь. Но мама не ушла и тогда. Снова и снова приходила к нему, просто чтобы быть рядом. Рассказывала новости, читала ему книги или сидела молча, если он отказывался слушать.

Потом начались бесконечные операции. Шрамированная огнём кожа не срасталась сама, требовались пересадки. И пересаживали Егору его собственную кожу. Операции, болезненные периоды заживления и снова операции. И каждый раз приходя в сознание он гнал ее прочь, должно быть, понимая, что такой как моя мама рядом с тем, кем он стал, не место.

Но разве это было ему решать?

А потом он снова смог говорить. И это было счастьем для всех, ровно до того момента, пока он не сказал, что его зовут не Егор Сёмкин, а Фёдор Гроздьев.

Не получивший медицинской специальности, Фёдор пошел в армию обычным солдатом. За те два года, что о нем никто не слышал, он успел не только получить звезду героя, но и попасть в плен. Сбежав из него, он оказался в том самом полевом госпитале, в который был прикомандирован его друг. Они встретились там и даже помирились… а потом судьба разлучила их самым суровым образом.

Во время эвакуации Егор сам отдал Фёдору свою форменную рубашку с нашивками, накинул ему ее на плечи и усадил истощенного и израненного друга в машину, после чего бросился обратно за другими оставшимися там пациентами. Больше Фёдор не помнил ничего, кроме того, что оказался уже здесь, в военном госпитале в Сочи, с моей мамой, сидящей у его кровати.

Мама говорила, что это был один из самых сложных моментов в ее жизни. И для Фёдора скорее всего тоже, потому что в один момент из сына и жениха, за которым трепетно ухаживали родные, он превратился в одинокого, никому ненужного калеку.

Мать Фёдора умерла еще до того, как тот окончил десятый класс, а отец, кажется, что всегда был пьяницей – лил за воротник не просыхая. А после смерти жены так и вовсе потерял какую-либо связь с реальностью. О Фёдоре было некому позаботиться.

Родители Егора же поначалу продолжили приходить к нему, но это длилось недолго. Им было очень тяжело видеть Фёдора, знать, что с ним случилось, и при этом не иметь ни малейшей крупицы информации о том, что же стало с их собственным сыном.

А вот моя мама продолжала к нему ходить. Она честно признавалась, что в тот момент окончательно запуталась в чувствах. Нельзя так много времени провести рядом с человеком, отдавая ему каждую свободную секунду, а потом перечеркнуть это всё. Кроме того, Фёдор не был ей чужим человеком и дело тут было может и не в любви, но совершенно точно не в жалости.

Время шло. О Егоре по-прежнему не было известий, а Федор благополучно прошел реабилитацию и выписался из госпиталя. Ему было некуда идти. За без малого четыре года отец-алкоголик окончательно превратил их квартиру в обитель горя и отвращения к себе.

Тогда, стоя на пороге кишащего тараканами помещения, с банкой варенья и коробкой с тортом «Наполеон», который мама сама приготовила для Федора по случаю выписки, она, даже не подумав толком над своими словами, предложила ему переехать к ней в общежитие. И он согласился.

Мама сказала, что была счастлива с ним. Да, в начале они жили вместе как соседи, но это продлилось недолго и очень скоро они стали настоящей парой. Федор восстановился физически и экстерном закончил медицинский. Шрамы на его лице, за исключением яркого рубцового пятна на виске и голого островка кожи на скуле, практически полностью скрылись под густой бородкой, которая ему даже шла… Мама думала, что полюбила его.

В апреле 1989 года она вывешивала постельное белье на улице, когда кто-то подкрался к ней сзади и закрыл ладонями глаза. Когда мама обернулась, чтобы посмотреть кто это, потеряла сознание и пришла в себя уже в своей комнате, в окружении соседок, наперебой предлагавших нашатырь, холодный компресс и звонить в скорую. А рядом с ней, сидел на кровати и держал ее за руку Егор. Он был совершенно не таким, каким она запомнила его, провожая в армию. Казался старше, жилистей, на висках проступила ранняя седина, но это был точно он.

В тот день Фёдор не вернулся домой с работы. Не появился он и на следующий день. Мама искала его по знакомым, подала заявление в милицию, но он исчез так бесследно, словно был лишь миражом. Хотя вещи, оставленные им в их с мамой комнате, и говорили об обратном.

Странная шутка судьбы – их истории с Егором оказались так похожи. Он тоже был ранен, попал в плен, бежал… вернулся к моей маме.

Почему после всего она снова сошлась с Егором? Если честно, я никогда ее об этом не спрашивала. Наверно потому, что что-то изначально было в их сумасшедшем любовном треугольнике не так. Не правильно, болезненно… в чувствах всех троих друг к другу слишком тесно и не естественно переплетались дружба, долг, сочувствие, сострадание, любовь… и страх одиночества. Но как там, в той поговорке? Прежде чем судить человека, попробуй походить в его туфлях…

И я не судила ее. Но при этом так и не смогла простить своего отца.

Мама узнала, что беременна уже после того, как Егор сделал ей предложение. Он знал о ней и Фёдоре, но за все ее простил. Они поженились. Родилась я и росла себе счастливым беззаботным ребенком в полной любящей семье. До четырнадцати лет, когда по совершенной глупости вместе с друзьями забралась в недостроенный дом на окраине города и упала там на арматуру, проколов легкое.

Мне потребовалась кровь. Много крови… четвертой отрицательной группы. У моих отца и матери была первая отрицательная. Наверно отец понял все сразу, как только доктор донес до него эту информацию.

К счастью, кровь для меня успели найти. Но еще много, много лет после того я размышляла о том, что лучше бы все сложилось тогда не в мою пользу.

Отец… а своим отцом я считаю именно Егора Сёмкина, после этого отдалился от меня. Это было так больно, так несправедливо! Мы ведь были с ним самой лучшей командой, любимым папой и его ненаглядной дочей. Мы вместе делали всё – ездили на рыбалку, чинили в гараже старый мёртвый «Урал», ходили к портнихе за платьем на мой первый осенний бал и даже хранили от мамы страшный секрет того, что на самом деле стало с попугаем, который не давал всей коммуналке спать по утрам.

Это все было наше, родное, общее. А он будто просто взял – и забыл. Перечеркнул наше родство из-за несовпадения крови. Это все изменило для него. Но не для меня.

Позже, копаясь в причинах своего горя, я пришла к выводу, что это было связано с тем, что после моего рождения мама больше не смогла забеременеть. Я была для отца главным доказательством их с мамой любви, ее плодом, но оказалась ее ребенком от другого мужчины.

Мой отец, который на моей памяти ни разу даже бокал шампанского не выпил на Новый год, не справился с этим и крепко запил. Постепенно, рюмка за рюмкой, помимо работы и человеческого лица, растерял всю ту любовь и взаимопонимание, которые царили в нашей маленькой семье. В какой-то момент мама, после очередной бессонной ночи, которую она провела, разнимая нас с пьяным отцом, решившим поучить меня жизни, подняла на меня остекленевший от слез и усталости взгляд, и сказала, что мы на самом деле вовсе не обязаны это терпеть.

В тот день мы собрали вещи и переехали к ее родителям, моим бабушке с дедушкой.

После этого мы долго не общались с отцом. От родственников с его стороны я знала, что он сдал наши две комнаты в общежитии и перебрался куда-то за город.

Отец не интересовался нашей жизнью, а мы его. И это всех устраивало. По крайней мере до тех пор, пока однажды вечером мне не позвонила моя мама и сказала, что отец очень просил дать ему мой номер. И она дала.

После этого он звонил мне и не раз. Иногда писал. Но я не брала трубку и не читала его сообщений, ведь… что такого он мог мне сказать, спустя столько лет и всё, что было между нами, чтобы не дать мне пожалеть о том, что я согласилась его выслушать?