Читать книгу Я знаю силу слов… Сборник интервью современных авторов - - Страница 76

Я – Головко Игорь Николаевич, русский, родился 17 мая 1946 года в городе Кача, Крымской области, на военном аэродроме, на котором базировалась воинская часть, в которой служил мой отец Головко Николай Григорьевич и мать Любовь Даниловна. Сейчас это район города Севастополь. Родители познакомились на фронте Великой Отечественной войны, о чем я подробно написал в одной из своих книг: «Семья Горбуновых или По следам рождения песни» МГО СПР 2021г. Они взяли Берлин, затем Прагу, и, после войны, их часть, через Австрию, Венгрию, в теплушках, была возвращена на Родину. Папа служил с июня 1942 года начальником медслужбы БАО (батальона аэродромного обслуживания), а мама – медстатистиком.

Папа из Качи послал рапорт, чтобы его перевели в его родной город Ростов-на-Дону, и когда ему сообщили, что место военврача в Ростове освободилось, сдал дела и со всей семьей, мне тогда было один год и семь месяцев, приехал в Москву, в ЦВМУ (Центральное Военно-медицинское управление), где кадровик печально ему сообщил, что место в Ростове уже занято. Но листая личное дело, вдруг, спросил: «А не тот ли вы Головко, что мальчиком обыграл Ботвинника?» Ботвинник тогда был Чемпионом Советского Союза по шахматам, и весть от том, что «Коля Головко обыграл Чемпиона СССР», разнеслась по всему Союзу. Папу оставили в Москве, назначив ординатором в Главный военный госпиталь. Он оправдал надежды Московского военного округа став Первым Чемпионом Вооруженных Сил по шахматам в 1949 году.

Так я стал москвичом, и поселился с родителями в малюсенькой комнатке коммуналки рядом с госпиталем. В 1951 году семья переехала в город Люблино (теперь Люблинский район Москвы), где папе дали отдельную квартиру, там я и окончил одиннадцатилетку средней школы и летом 1964 года, поступил в ВИИЯ (Военный институт иностранных языков), очутившись сразу в его казарме, как положено в Советской армии, на три года срочной службы. Мне дали арабский, хотя хотел учить итальянский. У нас в вузе язык на выбирали.

С третьего курса института, в марте 1967 года был послан на практику в Сирийскую Арабскую республику. А 5 июня началась война между Израилем и некоторыми арабскими странами, среди которых оказалась и Сирия.

Так вы попали на войну?

Я подробно описал мою сирийскую жизнь в книге «Сирия 1967 г. Неоконченная война. Записки участника», «Вече», 2011 год. Мне повезло, во-первых, так как жизнь не дала мне, как иногда другим переводчикам, стабилизироваться в одном месте, а носило по всей Сирии, от фронта до «самых до окраин», и, волею руководства, пришлось менять рода войск, поработать и в Генштабе, в войсковой разведке и не только, в элитной бронетанковой бригаде, в авиации и в зенитной артиллерии, и, во-вторых, что для меня главное, – выжил. И все это за один год практики, так как в середине марта 1968 года уже занял свою койку в казарме ВИИЯ. До конца срочной службы осталось несколько месяцев. Но учеба с окончанием «срочки» ни на секунду не прекратилась. Спустя полтора года, в ноябре 1969 года, был выпущен лейтенантом со знанием двух языков: арабского и английского. Французский познавал самостоятельно уже во время служебной командировки в Алжир (1982—1986 годы). Еще два года пришлось поработать в Ливии (1989—1991 годы). На пенсии с января 1992 года

Вы стали внештатным корреспондентом «Красной Звезды» накануне первой загранкомандировки. В этот период и были опубликованы ваши первые очерки. Более активно журналистикой и литературой вы стали заниматься после завершения военной службы. Можно ли сказать, что вы пришли в литературу волей случая?

Я начал писать стихи в 14 лет волей случая, вернее, потрясения. Это услышанное на уроке химии по школьной трансляции сообщение о запуске первого в мире космического корабля с космонавтом на борту. Над Землей взлетел Юрий Гагарин. Это был последний урок. Сразу побежал домой, схватил лист бумаги – меня буквально трясло – и залпом написал стихотворение. Наивное. Но такое, как говорится, «от души», что читаю его иногда на встречах с читателями до сих пор. Его, тут же, передали по трансляции на всю школу. Родилась местная знаменитость.

Воодушевившись, решил написать второе, потом третье. За школьный период сделал примерно двадцать стихотворений и массу рифмовок новостей, по просьбе директора школы. О том, что я пишу стихи, узнали на Люблинском литейно-механическом заводе, совершенно секретном в то время предприятии, где мальчики старших классов проходили практику, а реально работали по два дня в неделю. Там меня, довольно быстро пристегнули к агитотряду, в который входили певцы, танцоры, музыканты и прочие местные таланты. Он гастролировал по предприятиям Москвы и Московской области.

Параллельно я играл в футбол за люблинский «Локомотив» в первенстве Москвы, и прошел три команды из пяти клуба. То есть детскую, в 14 лет, на следующий год вторую юношескую, и в 16 лет – первую юношескую. В футбол пришел из секции ЦСКА по бегу, располагавшуюся на стадионе «Динамо». Я прилично бегал на короткие дистанции. Пришлось бросить, так далеко от дома находящийся «бег» – приходилось добираться, в те времена, почти два часа в одну сторону, что сразу сказалось на учебе, сменив его на близлежащий «футбол». Кстати, в дополнение к футболу, школьному волейболу и баскетболу – входил в сборную школы – лучше всех бегал сто и двести метров, прыгал в длину и высоту. На Доске почета школы висела моя фотография, а ниже написано: «Лучший спортсмен школы». Может быть, мог стать и известным футболистом – меня приглашали в московский «Локомотив», – но мне удалось сходу, после сдачи экзаменов в школе, поступить в ВИИЯ.

Раз в месяц ездил в Москву, на Чистые пруды, в «Комсомольскую правду», где нас обучал поэзии, какой-то известный московский поэт. Как только попал в казарму ВИИЯ, сразу мне запретили подобные «развлечения», отрезав: «Ты должен быть таким, как все». Стал. До поездки в командировку. Выступал на виияковских вечерах, читал свои и не свои стихи, и, может быть, поэтому, меня пригласил главный редактор «Красной Звезды», целый генерал, и предложил стать их корреспондентом в Сирии, добавив, что там их корреспондента нет. И в каждую оказию я пытался послать в газету свой репортаж. Однажды даже отправил стихотворение о Сирии. Его тоже опубликовали. Основная трудность моей работы внештатным заключалась в том, что связь с газетой, да и страной, только через диппочту, раз в месяц. Так что «новости» переслать я никак не мог. Приходилось писать о «вечном». И тем не менее, статей пять было опубликовано, несмотря на войну и все перипетии бурной воинской жизни, еще молодого, недостаточно знающего язык переводчика. В Сирии я был простым солдатом, владеющим языком.

Там, прознав, что я пишу стихи, меня вызвал к себе главный военный советник генерал С. Е. Белоножко и попросил написать текст песни к празднику Великой Октябрьской революции. Я спросил, кто будет писать музыку. Оказалось, что в Сирийской консерватории работает преподавателем наш музыкант. Я разволновался – песни никогда не писал, – пришел в свой дамасский дом, и, тут же, в один присест, написал три текста, один из которых стал песней, и ее пели 7 ноября. Композитор попросил меня, чтобы я не терялся, так как он собирается со мной работать в Союзе, но… Он погиб в войну, а я, даже, по молодости, не удосужился взять у него ноты нашей песни. Да и жизнь забросила меня довольно далеко от Дамаска, в город Хама, а затем на аэродром в пустыне, который называли Тифор. Позже узнал, что это по-английски «четвертая точка». Все это в деталях описал в «Неоконченной».

Как я уже говорил, вернулся в казарму – это, наверное, что-то похожее на тюрьму, но с занятиями и другими неожиданными «развлечениями», такими как наряды, кроссы, построения, стрельбища, тактические учения…. Только окончил институт – новая работа, новые проблемы, затем женитьба, рождение сына (ему уже 51 год), развод, новый, на этот раз, удачный брак с Мордвиновой, ставшей Головко Любовью Георгиевной, случайная работа в ЦК КПСС со вторым человеком Адена. И наконец, в 1982 году, командировка в Алжир, которая растянулась почти на четыре года. В Алжире меня назначили организатором всех контрактных вечеров. В каждом контракте, по директиве сверху, должна была быть художественная самодеятельность. Концерты и другие представления готовил к каждому советскому празднику. Не до стихов. Писал сценарии. За четыре года ни одного стихотворения.

Вы оканчивали вуз, где была железная дисциплина. Это привычка к жесткому регламенту помогает много писать: несколько сотен стихотворений, около 200 песен, романы, повести, рассказы? Что значит дисциплина для писателя?

Действительно, армия учит организованности и ответственности в жизни. Других отсеивает. Но пишу я не так много, как хотелось, – очень много разных увлечений и соблазнов. Засел за роман не после выхода на пенсию, а когда окончательно решил, что бурная городская жизнь не дает мне на это времени. И, забрав своих псов, их тогда было три, уехал в купленный после Алжира домик в очень далекой деревне, расположенной в самой южной части северной части Московской области. За Клин. У меня есть такая песня «В тридцати километрах от Клина». За болота. Она так и называется – Заболотье. Это произошло в 1996 году, когда мне исполнилось первые пятьдесят лет. Уехал навсегда. И стал писать. Компьютера тогда у меня еще не было. Жена Любочка осталась почти на два года, чтобы обменять квартиру на меньшую – большая теперь была не очень нужна. А приехать в Москву, побегать по врачам, большой площади не требовалось.

За годы с 1996 по настоящее время мне удалось издать восемь книг. Одну из них в соавторстве с моим другом Андреем Васильковым, тоже виияковцем. В загашнике написано четыре книги, но их надо дорабатывать. Почему четыре? Дело в том, что я не могу писать одну книгу постоянно. Мне надо отвлекаться. Когда писал роман «Неоконченная», то делал это утром, а вечером сочинял сказки, стихи, работал над дневником. Над романом трудился 14 лет. А в это время издавал книги стихов, начал писать статьи в московские и клинскую газеты. Вступил в Союз журналистов России. С 2003 года сделал с клинским композитором Вячеславом Сподаревым первую завершенную и записанную в студии песню «Не задувай свечи!» И пошло-поехало. Песни, после этой, первой, посыпались из меня как горох. Мне стало тесно «в объятьях» одного композитора, и жизнь мне подбросила второго, затем третьего, четвертого. Сбился со счета, но, кажется, со мной работали в эти бурные годы семнадцать композиторов. Была сколочена и группа певцов-энтузиастов. У меня было правило: соавторы, а первый исполнитель песни входит в их число, денег от меня не получает. Я составил наши договоры так, что каждый из соавторов имел равные права, и мог исполнять наши песни, где угодно, получать за них деньги и не делиться с остальными. Все полученное – его. За десять лет было сделано (записано и издано на 35 дисках или, как их называют профессионалы «альбомах») более 250 песен.

Пришлось помотаться. Заболотье – Москва – студия: минимум сто километров в одну сторону. Но бывали дни, когда приходилось в день накручивать более трехсот километров, ночевать в машине из-за плохой нашей заболотской дороги. Некоторых, наиболее малодисциплинированных или слишком юных певцов и композиторов, которые жили вблизи Ленинградского шоссе, захватывал на запись прямо из дома, и после записи, длящейся, порой, с 11 утра, когда, как говорили опытные певцы, просыпается голос, до 23 вечера, отвозил до самого их подъезда.

Конечно же, съем студий и оплата работы звукорежиссеров, а также издание дисков и клипов, приходилось оплачивать. Компенсация была невысокой. Зато сейчас, как приятно слушать пение очень хорошими певцами – среди которых были народные, заслуженные певцы России, и лауреаты международных и всероссийских конкурсов – своих стихов и видеть в клипах их молодые лица, кадры нашей с женой молодости, вспоминать, о чем мечтали, обсуждать, на досуге, что сбылось, а что…. В основном, все получилось, как и хотелось. Все основные юношеские мечты сбылись. И в этом мне безмерно помогала моя жена Любочка, жертвуя, при этом своими женскими, вероятными, желаниями. Например, купить шубу. Она материализовалась в песни.

В 2008 меня приняли в Союз писателей России.

Книга «Чук и Гек, или Сирийский декамерон» написана в соавторстве с Андреем Васильковым. В чем особенность литературной работы «в паре». Какой опыт Вы получили?

Свою «Неоконченную войну» я начал писать в октябре 1996 года и, многократно переписывая, завершил вчерне в 2006 году, отправив в электронном виде для ознакомления в Клуб ВИИЯ, его президенту Александру Назаревскому, который выложил его в интернет. Многие бывшие слушатели нашего института знали некоторых героев книги, хотя фамилии их, в основном, я изменил. Ее прочитал мой товарищ по институту, тоже арабист и тоже служивший тремя годами позже, после войны 1967 года, в Сирии. Хотя у нас с Андреем разница по курсам три года – я был на четвертом, а он на первом, – но так получилось, что мы были хорошо знакомы, так как играли в одной институтской команде в хоккей с мячом на первенство Московского военного округа. Он прочитал «Неоконченную» и сразу связался со мной. Просьба его была необычной: пока не публиковать мою книгу, а он, беря из нее некоторые куски и, главное, идею, напишет свою, которую обязательно издаст, и мы получим за нее гонорар. Я знал пробивные возможности Андрея и согласился, постав условие, что отредактирую написанное и все мои правки должны быть учтены.

Андрей работал необычайно быстро и уже в 2009 году, после долгих споров и многочисленных правок, даже недели жизни его с женой у нас в Заболотье, где мы работали с раннего утра до позднего вечера, книга вышла тиражом 3000 экземпляров в АСТ. После ее выхода Андрей попросил, чтобы я дал ему возможность продолжить жизнеописание героев самостоятельно. Я не видел причин отказать. К сожалению, он очень рано умер, и я не знаю, удалось ли ему осуществить задуманное, хотя куски продолжения он мне высылал мейлом. Честно говоря, я их не читал. У меня нет на это времени. В подобных случаях отдаю присланное жене, которая обладает скорочтением, читая строчками, а потом пересказывает мне прочитанное со своими оценками и комментариями. У нас громадная библиотека, примерно 5000 книг, так она их все прочла! Я смеюсь: «Тебе надо в разведку». Она улыбается: «Одного разведчика на семью мне достаточно». Ее отец был очень крупный советский разведчик, работал с Павлом Судоплатовым и Наумом Эйтингоном, сидел около четырех лет в турецкой тюрьме, а после выхода был встречен Иосифом Сталиным, который, зная, что Любочкин отец охотник, подарил ему щенка дратхаара.

К слову сказать, мой двоюродный дядя Алексей Семеович Антонов, секретарь парторганизации всего НКВД, МГБ с 1942 по 1953 год, знал Любочкиного отца и даже, по его словам, посылал на задание. Дядя возглавлял строительство укреплений под Москвой, участвовал в Нюренбергском процессе, возглавляя секретариат. Без его подписи не выходил ни один официальный документ.

Подробно о нем и других родственниках, среди которых были очень известные, и даже исторические личности, такие как Николай Петрович Горбунов, личный секретарь В. И. Ленина, позже Управделами Совнаркома, академик Леонид Михайлович Горбунов, создатель резиновой промышленности СССР, Михаил Петрович Николаев, главный фармаколог Советской армии, Ксения Михайловна Горбунова, изобретатель метода покрытий металлов, который до сих пор используется в промышленности, даже в космонавтике, и многие другие, о чем я написал в «Семье Горбуновых…» Горбунов – фамилия моего прадеда.

Насколько написанное в книгах о военных конфликтах соответствует реальным событиям? Или все же включался внутренний цензор? Насколько самоцензура полезна/ мешает писателю?

В «Неоконченной», полагаю, 93,57 процентов правды. Остальное тоже было, только с другими людьми, виияковцами, как в Сирии, так и в других странах. Ребята, возвращаясь с «полей сражений», как правило, щедро делились воспоминаниями. Любочка, прочитав первый вариант «Неоконченной», который по авторским листам превышал окончательный вариант почти вдвое, попросила, чтобы я убрал «лишних» героев, справедливо считая, что читателю будет трудно их всех запомнить. И я внес исправления.

Андрей рассказывал, что включенные в «Чука…» события, кроме военных, происходили в сирийском военном контракте, во время его в нем пребывания. Войны в эти годы его службы на Ближнем Востоке не было.

Что касается внутреннего цензора, то он срабатывает, как мне кажется, в каждом писателе всегда. В моем случае, в «Неоконченной», это было просто необходимо, так как разведка есть разведка, ее секреты вечны.

Вы человек, который профессионально работает с информацией, понимает принципы ее распространения. В то же время одна из коммуникационных площадок – личный сайт – давно не обновляется. Есть более эффективные каналы? Поделитесь, пожалуйста, что надо использовать, чтобы книги продавались, а песни на ваши стихи исполнялись?

Так как я человек в компьютерно-интернетных делах малограмотный, то сайт предложил завести, вел и оплачивал мой сын от первого брака – Дмитрий. Каждый раз он просил у меня материал, чтобы поместить на сайт. Видимо, я не всегда удовлетворял его высокие требования, и, в конце концов, он взмолился: «Может, закроем?» Жаль было расставаться с ним, но денег с меня сын брать не хотел, фантазия моя тоже начала «давать течь», так что… Я ведь, как акын, что вижу, то и пишу.