Читать книгу День Добрых Дел: отголоски истории - - Страница 4

Ставни открывать – не хотелось. Идти к соседу и просить поднять жалюзи – тоже. Да и особой нужды в этом не было. Света в столовой от разбитого проема веранды было предостаточно.

Накануне Синтия долго не могла уснуть. Она прислушивалась к завываниям ветра в трубе камина – нет, это меня зовут – не ангелы. Она перебралась спать в гостиную много лет назад – подниматься в свою комнату уже не хватало сил. Синтия устроила себе кровать на раздвижной банкетке, которую когда-то Валет с Алексом стащили вниз из гостевой комнаты. Они же поставили напротив банкетки и журнальный столик с телевизором. Мама, тебе здесь будет неуютно, Алекс заметно нервничал, а зимой гостиную и вовсе не прогреешь, ничего, Валет мне сделает запас дров, буду топить камин, зато летом будет прохладно.

Дом был старинный, его ставил еще прадед Синтии, камин был под стать ушедшим эпохам, дети могли зайти в него, не наклоняя голову. Рядом с креслом стояло фамильное кресло – резьба очерчивала прямую высокую вертикальную спинку и массивные подлокотники. В кресло редко кто садился – вечера у камина тоже канули в прошлые эпохи, семья предпочитала собираться в столовой, это повелось со времени деда Синтии, который как раз и делал здесь последний ремонт – уменьшил залу, но расширил столовую и обустроил в углу за камином туалетную комнату. Между камином и туалетной комнатой образовалась ниша, стены камина были широкие, в которую поначалу складывали дрова, а когда совсем перешли на электрическое отопление, туда и задвинули фамильное кресло. Когда Валет с Алексом притащили банкетку, она попросила поставить ее изголовьем к противоположной стенке камина, так мне будет и уютнее, и теплее. Потом, когда осенью Валет сложил в нишу поленницу, кресло опять вернулось на свое привычное перед камином место. Сандра, в один из приездов, рассказала о своих детских страхах, которые вызывал у нее камин, она вообще была фантазерка, в детстве играла на чердаке в пиратов, а, когда женское начало стало брать в ней верх, она перебралась играть в гостиную, где пододвигала кресло к окну, забиралась в него с книжкой из маминой библиотеке о святом Граале, и, закутавшись в бабушкину белую шаль и красный шелковый платок, изображала Гвиневру, ждущую своего Ланселота.

Синтия заметила, как погас огонек обогревателя. После смерти Валета, когда уже некому было делать запасы дров, Алекс повесил на стене рядом с банкеткой обогреватель, освещавший по ночам гостиную тусклым оранжевым светом контрольной лампочки. И сейчас она – выключилась. Этого следовало ожидать – накануне мегафон полицейской машины так и прогудел – возможно временное отключение электричества.

Вдруг по стенам и ставням забарабанило, да так, что показалось, что вся гостиная зашлась ходуном. Синтия подняла высоко подушку, прислонила ее к стенке камина и прислонилась к ней спиной. И тут же из столовой раздался грохот падающего стекла. Окно веранды. И этого следовало ожидать. Неожиданно Синтия успокоилось, все уже произошло, и также, сидя, крепко уснула.

Утром, оглядев осколки на полу веранды, она равнодушно пожала плечами. Сегодня должна была зайти сиделка, она-то все и уберет. Синтия начала варить себе кофе. После вчерашнего посещения кладбища мама, папа, Морис и Давид не выходили из ее головы. Она постоянно что-то вспоминала – как мама одевала ее первый раз в школу и завязывала огромный белый бант, как папа первый раз подсадил ее на пони, как Морис учил ее нырять за ракушками, как Давид раздевал ее в их первое свидание в городской гостинице. Хорошо Памеле, у нее теперь есть Виолетта, но Синтия тут же устыдилась этой мысли, она вспомнила, как подруга, когда у ней самой еще был Давид, топила свое одиночество в цветах и хозяйстве, которое она вела на пару с немногословной матерью викинга, приехавшей к Памеле из Америки.

Последним актом доброй воли Давида на посту мэра было расширение кладбища, именно там Памела и захоронила урну, привезенную из Марселя, Валет тогда сколотил скамеечку, это – русская лиственница, простоит века, и поставил ее напротив могилы викинга. Потом рядом легла его мать, а много лет спустя – и сам Валет. В свои последние годы он почти забросил свое ранчо, но регулярно, на «транспортере», навещал подруг. Неожиданно для себя самих они стали хохотушками, что еще им оставалось на этом свете, по четным Валет – твой, по нечетным – мой, он помогал, как мог, по саду и мелкому ремонту. И на кладбище они ходили всегда втроем. Потом уже – вдвоем, Памела всегда приносила для всех цветы. А вчера Синтии пришлось сходить на кладбище – одной.

Ей вспомнилось, как они с отцом, Давидом, Памелой и Валетом, Сандру и Алекса они решили не беспокоить, закладывали урну с пеплом, он еще хранит тепло его рук, детской мечты Мориса. Памела тогда принесла цветы, а Валет, Валет достал из кармана куртки уздечку, гнедой словно почувствовал потерю хозяина и ушел – за ним, верный оруженосец молча и вопросительно взглянул на отца своего друга, тот кивнул головой, конечно, он же – Данбар, и уздечка легла рядом с урной. Вечером Давид, папа тогда сразу ушел к себе, налил им с Синтией вина, они подняли бокалы, Давид вспомнил про эту уздечку, дорогая, чтобы там не говорили, мы остаемся неисправимыми язычниками, знаешь, даже великий Соломон бесил Иегову своими идолами, интересно, а что мы захотим взять с собой, если я уйду раньше, положи со мной обручальное кольцо.

Синтия поняла, почему сейчас она вернулась к тому дню. Ночью, в том крепком сне, она увидела, как Морис возвращается на своем гнедом домой. А они вышли к воротам встречать его – папа, даже мама, которой давно уже не было, и Давид. А сама Синтия смотрела на них из окна, того самого, которое сегодня разбилось. Они махали ей руками – иди к нам, встречать брата, но у ней, как это часто бывало во сне, почему-то онемели ноги, и она не смогла выйти на улицу.

Когда она поздним утром проснулась, то первое, что она почувствовала, это были действительно онемевшие ноги. Поэтому сейчас, после кофе, Синтия с трудом поднялась на второй этаж и зашла в кабинет отца. Она пододвинула его кресло к окну, единственному не закрытому в доме, Давид тогда сказал, папиному окну ничего не грозит, над ним вон какая кедровая крона, села и укуталась в клетчатый плед. В полутемной комнате ее вдруг опять стала окутывать сонливость. Она закрыла глаза, но в них продолжал стоять неяркий свет ее убежища. И в этом неярком свете она опять стала вдруг различать лица мамы, папы, Давида и Мориса, который уже стоял рядом с ними. Они приветливо махали ей руками – иди к нам. Она почувствовала, что немота ног – прошла, робко сделала один шаг, потом – другой – и вышла к ним в сад.