Читать книгу Рассказы – за тем, что нечто - - Страница 16

Переходи дорогу в мнимой пустоте у собственного сердца, за которое, держась, ты не будешь в обиде на личных современников..

Протаранил часть вспаханного жизнью поля разницы мира, в глубине уткнувшись в сопроводительное письмо из квантового источника предосудительного голоса в пустоте. Размышляя им о свободе лучшей разницы в материальном контексте бессмысленного рассуждения, твой уверенный стук сердца находит позу в причине идеала. Как он образовался, чтобы жить иначе не знает никто, кроме выученных фраз из учебников истории, и видимо, ты слышишь его со всей скромностью думать также иначе и холодно открываешь дверь за суверенными сумерками надежды на случайность. Пришла она вне смысла, из восходящей дороги вынула своё каменное сердце и содержащееся в нём откровение, что не будет больше дороги из дорогого идеала внутри печали своей истории. «А как же тогда быть, в пустоте размышлений или в густом тумане надежды на лучшее?» – но в этом голосе оборвалось еле слышное бормотание личной обиды на смысл своей жизни и громко захлопнулась дверь.

Как открыть этот порог символической случайности, что только что сложил свои крылья в будущем мире печали и превосходства, и снова тешит свою мнительную обиду, как еле слышный голос в глубине луны? Не вызывает она доверия и мысли идти по дороге квантового сходства жизненной маски в глубине печальной истории, что также хочет быть твоей одинокой звездой вдалеке. Обыскивая свои карманы в нетленной мысли о чудотворном путешествии внутреннего света к свободе, ты думаешь как ей управлять сегодня, пока в пустоте миросозерцания не стало совсем темно и холодно говорить о человеке внутри времени жизни. Было прискорбно дышать, и ощущая покалывание между точками света твоей мышцы свободы – думать, что стало нетленным поле космических истин, пока его искал на подъёмнике кран в полуденном свете приближающегося риска упасть. Взвыть и протаранить чуткость к попустительству нового чуда, о тонком созерцании мира предполагаемой гласности к самому себе. Хочет ли твой благородный «союзник» думать, как отвечает тебе совестливое предание о чёрной ночи покоя истины, но солнце всегда в праве предположить грядущее в уме странного порога случайности.

Солнце изливает гордый свет на твоё угрюмое, точёное лицо и серая борода уже не видит холёный ужас, крадущегося юмора ближе к твоему сердцу. А ведь когда – то ты был женат дважды и всё время проникался надеждой, что будешь жить ещё много лет в довольстве странной тени этой суеты мира. Не падая и не летая попусту, чтобы думать каждый день, как холодные струйки твоей безумной муки не хотят сходить с ума внутри неприкасаемого света мудрого бессилия. Нажил ты это бессилие упорным трудом и истиной последнего благородства, чтобы прикоснувшись к уму нептунианского божества снова раздать лучшие картины своей жизни на человеческий склон обещания быть крутым. Закрывая светлым полотенцем голову, и прикрывая при этом рот рукой сложно понять, как мучительный холод внутри жажды быть благородным может стать для тебя последней каплей бессильного опыта мира в человеке. И этот день смотрит из космической расщелины мнимого света, где отражается его солнце и краеугольный путь символизма навстречу к свету. Но, думая об этом чувстве забытого пути тебе кажется странным иметь добрый характер и слаженный вид угрюмого смысла века на придворной робе благородства, чтобы взрастить тонкие черты аристократической воли внутри и при этом не разложиться от суматошной скуки в своей жизни. Серым укладом дрожит она и повторяет, что не хочет больше бежать вслед за твоим лицом, а мерно напрягая каждые мускулы внутри вины – расслабляет последний шаг к пути в благородный образ мужчины. Хотелось ли ещё стать им заранее, но новые шаги в жизни, как бледный фатум во вне космических раскатов планет не отражают и доли мирного шарма, что хочет пустить твою волю наверх к личному идеалу.

Пропадая на последней дороге затмения, холод не окутывает сразу и смерть в своём тонком репертуаре не смотрит на истощение твоих костей и мнимой вины внутри эго. Но каждый раз ты чувствуешь себя облагороженным внутри, когда смотришь опущенным взглядом на сердце повседневной красоты этого мира и тщедушно притворяешься крутым обожателем философских ценностей в этой серой, неприменимой к тебе самому жизни и устойчивости быть мужчиной. Пока проходил обыск в твоём лице из смертной тени благородства, ты сидел, и наслаждаясь бокалом вина утончённо заимствовал куплеты для новой вины в раскаявшемся сердце из завтрашнего блага быть дорогим. К кому – то необычному может прийти «голос», что подзовёт тебя и направит устремление в пути самостоятельного поиска личной истины. Но в этом не знают твои современники, на каждом тленном пережитке роскоши и раскаяния, что они также стали эпохой современной гордости мира надежды и выжили для личного благородства быть лучше, чем запаянный сосуд мнимой вины из вчера. Этот «голос» поздно просыпается и вечностью в философской маске всегда стремится понять не только тебя одного, им лучше спать, чем ждать личную выгоду в кромешной пустоте маленьких символов для своей свободы. Приходит она и обыском направляет случайность на полную луну, что далеко за свободой возвышается её крест и мнимое поле чёрного фатализма быть лучше. Есть в этом преимуществе облик искать его в глазах, за переживаниями современников, и в том предполагая свою значимую тень, как личную каверзу ума сразу обесценивать случайные пропажи из жизненного цикла социальных странных вещей. Что когда – либо случались с тобой, внутри преодолеваемого желания быть лучше чем другие люди. В окраине родного города, или забывая свой родственный опыт наедине ты стоишь и мило повторяешь эту спесь символической рутины, она когда – то привела тебя к благородному слову ума и сегодня тешит взгляды твоих родственников по стоическому чувству жить вопреки идеалу.

Нептунианской дорогой забываешь залп мгновения и тешишь следы своей мудрости быть лучше, как если бы ты стал уже мудрецом и скатившаяся слеза напоминала о другой, случайной близости к природе власти в самом себе. Этот залп в краеугольном чуде быть благороднее сегодня, не даёт тебе покоя ни днём, ни ночью и окружает коварной каторгой, как вечностью в не совершённой матрице быть чувствительнее, чем ты есть на самом деле и образовать при этом круг страдания внутри себя. Проходя по космической диалектике своего разумного бессилия, можно с чудом в случайном рукаве мудрости упомянуть, что стало лучше даже сегодня, но в каждом глазу высится новое солнце и отражает свою предпочтительную личность, которой нужно быть негласно лучше чем вчера. Последний ужин на скорую руку и маленькие котомки внутри беспорядка сложенных вещей, ты окружаешь себя мстительностью за разруху и старое превосходство над интеллектом маленьких моделей личности. Они не стращали твоё благородство, но также хотели видеть твой крест, чтобы понять лучше какая модель привьёт в твоём глазу наиболее подходящий возраст к жизни. Обращаясь к вечной снисходительности внутри «голоса», он управляет тобой, чтобы время на нептунианском счёте мира идеала тоже знало свою цену, и играя в прятки на последнем счету из образов идеальной красоты понимало, что осталось не очень много времени врать себе о чуде из страдания почтительного солнца. Оно как бы окружает тебя и снова хочет принести новые мечты, но вместе с тем унижает своим благородным чутьём то новое, что приносит этот день, и холод опускается на нептунианские плечи твоей былой вечности, чтобы воздать этому миру ещё одну мыслимую истину жить вечно в благородном сознании.

Обыскав свои бессмысленные потёмки из привилегированного чутья к бледному торжеству гуманизма, ты идёшь, как бы наклонившись и прижавшись к земле, внутри этой стройной картины мира предосуждения и подобия быть человеком. Чтобы знать свой истинный возраст, на этой ли планете, говорящий о благородстве в притаённой мысли о чуде из мгновенного залпа жизни за красотой мира. Определяя его состояние из бледной тоски, как мучительное тело маски, всё время приближающее свою смерть, чтобы лучше говорить себе, как было хорошо жить на этой бренной и страдающей вымыслом о надежде земле. По её холодной струйке пота ты всегда знаешь о чём – то сокровенном, и ожидая новое рождение преподносишь современникам любовь по происхождению своей воли и чутья быть лучше, чем твой внутренний «голос», всё время брюзжащий и откровенно страдающий задетой личной формой пути мнимого благородства к своим теням идеальной боли серой тоски. Применима ли она к власти сегодня на этой земле? Но в готическом облике всё ещё существует право предполагать свой ужас перед своим лицом и нервно ожидая чутьё у подобия диалектики мира ты стоишь и ждёшь его откровенного рождения, чтобы удивлять в залпах мгновенной красоты этот поблёкший идеал расцвеченного нрава современных сил времени на свободе.