Читать книгу Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого - - Страница 5

Мы считаем науку процессом неуклонного движения вперед, когда факты аккуратной дорожкой укладываются на нужные места. Однако загадка маленьких умирающих саженцев требовала от меня повернуть назад, потому что я продолжала размышлять о том, как моя семья из поколения в поколение вырубала деревья, но новые сеянцы всегда приживались.

Каждое лето мы проводили в плавучем доме на озере Мейбл на хребте Монаши в юго-восточной части Британской Колумбии. Озеро Мейбл окружали пышные вековые заросли кедров красных западных, тсуг, сосен белых и пихт Дугласа. Гора Симард, возвышающаяся над озером на тысячу метров, получила название в честь моих квебекских прадедушки и прабабушки, Наполеона и Марии, и их детей – Генри (моего деда), Уилфреда, Аделяра и еще шести братьев и сестер.

Однажды летним утром, когда солнце поднималось над горой, мы вскочили с постелей: к нам на лодке приплыли дедушка Генри и его сын, мой дядя Джек. Неподалеку в собственном плавучем доме был и дядя Уилфред. Когда мама отвернулась, я толкнула Келли, а он попытался поставить мне подножку, но мы проделали все тихо, потому что мама не любила наших стычек. Ее звали Эллен Джун, но она ограничивалась именем Джун. Мама любила ранние утра в отпуске, и только в эти моменты я помню ее расслабленной и беззаботной, однако сегодня нас напугал вой, который летел над сходнями, соединявшими наш плавучий дом с берегом. На пижаме Келли были нарисованы ковбои, а у нас с Робин – розовые и желтые цветы.

Джиггс, гончая дяди Уилфреда, провалилась в уличный сортир.

– Tabernac![10] – рявкнул дед, схватив лопату.

Папа присоединился к нему, а дядя Уилфред помчался по берегу. Мы рванули вверх по тропинке.

Дядя Уилфред распахнул дверь, и наружу вместе с вонью повалили мухи. Мама разразилась хохотом, а Келли снова и снова вопил:

– Джиггс упал в сортир! Джиггс упал в сортир! – не мог остановиться от возбуждения.

Я пристроилась рядом с мужчинами и заглянула в дыру. Джиггс залаял еще громче, когда увидел нас: он барахтался в жиже – слишком глубоко, чтобы дотянуться через узкую дыру. Чтобы добраться до собаки, мужчинам пришлось копать рядом с туалетом, расширяя яму под ним. К спасательной операции присоединился дядя Джек с заступом, хотя у него из-за несчастного случая с бензопилой не хватало половины пальцев. Келли, Робин и я с мамой отошли в сторонку хихикая.

Я побежала вверх по тропе, чтобы ухватить кусок перегноя у основания белоствольной березы. В этом месте гумус был слаще всего, потому что роскошное широколистное дерево выделяло сок и каждую осень сбрасывало обильную листву, богатую питательными веществами. Березовая подстилка также привлекала червей, которые смешивали перегной с подлегающей минеральной почвой, но мне было все равно. Чем больше червей, тем богаче и вкуснее гумус. Я с энтузиазмом ела землю с того момента, как начала ползать.

Маме приходилось регулярно заниматься моей дегельминтизацией.

Перед тем как приступить к работе, дед собрал грибы. Боровики, мухоморы, сморчки. Самые ценные – оранжево-желтые воронкообразные лисички – он отложил под березу. Их абрикосовый аромат перекрывал даже смрад из сортира. Дед собрал опята с медово-коричневыми плоскими шляпками и ореолами спор, похожих на сахарную пудру. Они не отличались особым вкусом, но каскад этих грибов вокруг белоствольных берез подсказал ему, что корни здесь могут оказаться мягкими, а через них легко пробиться.

Мужчины начали с того, что сгребли листья, ветки, шишки и перья. Показалась отвердевшая подстилка из частично разложившихся иголок, почек и тонких корней. Ярко-желтые и снежно-белые грибные нити покрывали эти расчлененные фрагменты леса, этот коллаж из детрита[11], почти как марля на моей поцарапанной коленке. В этом волокнистом лоскутном одеяле ползали улитки и ногохвостки, пауки и муравьи. Чтобы забраться глубже, дядя Джек снял заступом гниющий слой толщиной с лезвие. Под этим ковром поблескивал гумус – настолько разложившийся, что походил на пасту из темного какао, сахара и сливок, из которой мама делала нам горячий шоколад. Я сосредоточенно жевала березовый грунт. Забавно, но никто из родственников – ни брат, ни сестра, ни родители – никогда не дразнил меня за поедание земли. Мама сказала, что забирает Робин и Келли на блины, но я не собиралась пропустить эту драму. Когда мужчины вскрывали очередной слой, в пористых комьях, отброшенных в сторону, извивались многоножки и мокрицы.

– Sacrébleu![12] – выругался дедушка.

Тонкие корни в слое гумуса стали плотными, как тюк сена. Но дед был самым стойким человеком, которого я когда-либо знала. Однажды, когда он в одиночку валил кедр бензопилой, ветка срезала ему ухо. Он обмотал голову рубашкой, чтобы остановить кровотечение, поискал потерю под ветками, нашел и проехал тридцать километров до дома. Отец и дядя Джек отвезли его в больницу, где доктор целый час пришивал ухо.

Джиггс только тихо скулил. Дед взял заступ и стал крошить спутанные корневища. Почти непробиваемые корни, образовавшие плетеную корзину земляных тонов. Приглушенные оттенки белого, серого, коричневого и черного. Теплая палитра умбры и охры.

Я наслаждалась своим шоколадно-сладким гумусом, пока мужчины пробивались в подземный мир.

Дядя Джек с отцом сняли слой гумуса и добрались до минеральной почвы. Они счистили рядом с уборной всю лесную подстилку – опад и слой перегноя – на ширину в две лопаты. Заблестел мелкий светлый песок, такой белый, что казался снегом. Позже я узнала, что подобные поверхностные слои есть у большинства почв в этой гористой местности, словно сильные проливные дожди убрали из них всю жизнь. Возможно, песок на пляжах имеет такой бледный цвет, потому что штормы вымывают из него кровь жуков и грибные нити. Среди этих поблекших минеральных зерен армию корней пронизывали еще более плотные заросли грибниц, которые высасывали из верхнего горизонта почвы все оставшиеся питательные вещества.

Еще одна лопата вглубь, и белый горизонт уступил место малиновому. Над нами пронесся ветерок с озера. Земля раскрывалась шире, а я все быстрее пережевывала свой сладкий перегной, как старую жвачку.

Казалось, проявляются пульсирующие артерии почвы, а я была первым свидетелем. Я подошла ближе, завороженно уставившись на фрагменты нового слоя. Зерна цвета окисленного железа, будто они из крови, покрывала черная смазка. Эти комочки почвы походили на целые сердца.

Дальше пошло хуже. Во все стороны торчали корни толщиной с предплечье моего отца, и он рубил их лопатой. Он взглянул на меня и улыбнулся тщетным усилием своих тонких губ. Каждый корень выглядел по-своему цепким, хотя все одинаково стремились привязать деревья к земле. Белую бумажную березу, пурпурно-красный кедр, красновато-коричневую пихту, черно-коричневую тсугу. Корни не давали мамонтам уронить деревья. Дотягивались до глубоко находящейся воды. Создавали поры, по которым просачивалась влага, и проползали жучки. Шли в глубину, чтобы получить доступ к минеральным веществам. Не давали обвалиться яме сортира. Чертовски мешали копать.

Лопаты уступили место топорам, пытавшимся прорубить этот древесный фундамент леса. Затем они снова пошли в дело, но быстро наткнулись на камни, испещренные белыми и черными пятнами. Камни всех размеров – большие, как баскетбольные мячи, и маленькие, как бейсбольные мячики, – впечатывались в землю, как кирпичи, вмурованные в стену. Отец побежал в плавучий дом за ломом. Мужчины вытаскивали каждый камень из его тесного укромного уголка – поворачивали, скребли, выуживали. Меня осенило, что песчанистая почва – просто масса измельченных зерен камня. Избиваемые осенними дождями, высыхающие до пыли летом. Замерзающие и трескающиеся зимой, оттаивающие весной. Разрушающиеся сочащейся водой на протяжении миллионов лет.

Джиггс увяз в слоеном пироге: верхний слой состоял из опавших частей растений, нижний – из измельченной породы. Еще метр, и малиновые породы уступили место желтым. Цвета светлели с глубиной так же постепенно, как менялось утреннее небо над озером Мейбл. Корни попадались все реже, а камни – все чаще. На половине глубины ямы камни и почва стали пастельно-серыми. Джиггс устало тявкал и хотел пить.

– Все хорошо, Джиггс! – крикнула я ему вниз. – Ты уже почти на свободе!

По всему плавучему дому у бабушки Марты стояли ведра для сбора дождевой воды, я сбегала и принесла полное. Привязав веревку к ручке, я спустила его так, чтобы Джиггс мог упереться в него передними лапами и попить.

Потребовался еще час и много ругательств на французском, прежде чем мужчины вчетвером легли на живот плечом к плечу и, свесившись по пояс в расширенное отверстие, ухватили собаку за передние лапы.

– Раз, два, три! – крикнули они.

Джиггс пронзительно завизжал, когда его вытащили из жижи. Отряхнувшись, он ступил на опору, образованную плетеным ковром из яркоокрашенных корней, и, моргая, побрел ко мне; к заляпанной рыже-черно-белой шерсти пристали клочья туалетной бумаги. Он не мог даже вилять хвостом. Уставшие мужчины достали сигареты и устроили перекур. Я прошептала:

– Давай, мальчик, – и через несколько шагов мы ринулись в озеро отмываться.

Потом я сидела на берегу и бросала в воду деревяшки. Джиггс приносил их. Ни он, ни я не подозревали, что его приключение открыло передо мной целый новый мир. Мир корней, минералов и пород, которые составляли почву. Грибы, жуки и черви. Вода, питательные вещества и углерод, проходящие через почву, ручьи и деревья.

Каждое лето в плавучих жилищах на озере Мейбл я знакомилась с секретами моих предков, отцов и сыновей, которые всю жизнь занимались валкой леса. Делом, которое вошло в нашу плоть и кровь. Дождевые леса, которые вырубала моя семья, казались неуничтожимыми: огромные старые деревья выступали хранителями сообщества. Важно, что в какой-то момент заготовители останавливались и тщательно оценивали природу тех или иных деревьев, подлежащих рубке. Из-за транспортировки по лоткам-водоводам и рекам эти лесозаготовки шли медленно и не отличались размахом, уже позже грузовики и дороги позволили увеличить масштабы работ. Что же лесозаготовительная компания в горах Лиллуэт делала совершенно неправильно?

Папа любил рассказывать Робин, Келли и мне о своей юности в лесах. Глаза у нас округлялись, как у сумасшедших, – особенно когда истории оказывались жуткими. Например, как дядя Уилфред потерял палец в петле, обернутой вокруг сосны белой, которую тащил Принс – серый тяжеловоз весом в две тысячи фунтов. Дедушка остановил Принса только тогда, когда Уилфред заорал громче бензопилы. Или как на спину деду рухнул со свистом кедровый ствол, после чего он слегка сутулился всю оставшуюся жизнь. В каком-то смысле им повезло: лесозаготовители погибали регулярно. Одни под падающими деревьями, другие под стволами, которые волокли лошади. Кого-то раздавило между налетающими друг на друга бревнами на реке; кому-то оторвало руки динамитом, применявшимся для разрушения заторов на реке Шусвап.

Однажды тем же летом, когда Джиггс упал в сортир, папа повел Робин, Келли и меня на поиски сокровищ – выброшенных подков и трелевочных чокеров вдоль старого лотка-водовода, где он работал еще мальчиком. Он рассказывал нам, что именно здесь дедушка Генри и дядя Уилфред вручную валили деревья, кряжевали их (то есть делили на части) и обрезали сучья. Хвойных пород хватало, и лишь иногда насекомые или патогены уничтожали небольшие группы пихт Дугласа или сосен белых, а иногда кедр или тсугу. Мужчины в нашем семействе заготавливали любую ценную древесину, до которой могли добраться.

На ручную валку одного дерева уходила большая часть дня, на участок – неделя.

Дядя Уилфред был практичным бизнесменом, а дед – балагуром и юмористом. Оба изобретали: Уилфред сконструировал ручной подъемник с блоками в своем двухэтажном фермерском доме, а дедушка поставил водяное колесо на ручье Симард-Крик, чтобы вырабатывать электричество для плавучих домов. Старые деревья в лесах достигали высоты пятнадцатиэтажного здания, и дед выискивал самые прямые из них. Они вставали с Уилфредом друг напротив друга на грубо вытесанных подножках, установленных выше комлевого расширения дерева: в этом случае требовалось пилить немного меньше. Они изучали наклон дерева и участок, а затем планировали распилы так, чтобы дерево упало в направлении водовода.

Мужчины обливались пóтом, толкая взад и вперед двуручную пилу, инструмент звучал, как слайд-гитара[13], опилки усеивали шерстяные рукава. Вальщики начинали с верхнего пропила, горизонтально прорезавшего ствол с той стороны, где уклон шел вниз. Пройдя треть пути поперек ствола, они останавливались передохнуть и съесть кусочек копченого лосося. Из разреза сочился сок. Дедушка ругался, проверяя наклон дерева, – «Il est un bâtard!»[14] – и показывал своим наполовину отрубленным указательным пальцем, что дерево может упасть как минимум в двух направлениях. Еще час ноющих предплечий, и появлялся нижний пропил, под углом сорок пять градусов к верхнему, соединявшийся с ним глубоко в сердцевине. «Mon chou!»[15] – кричал Уилфред, выбивая получившийся клин заболони обухом топора. На дереве оставалась широкая улыбка, напоминавшая их рты, поскольку большую часть зубов они потеряли из-за кариеса еще в подростковом возрасте и сейчас пользовались протезами.

Завершив первый рез, мужчины ели земляничный пирог, пили воду и закуривали «Craven A». Затем снова забирались на подножки и начинали пилить противоположную сторону дерева – примерно на пару сантиметров выше сделанного верхнего пропила. Малейший просчет, и ствол мог взбрыкнуть и снести им голову.

Когда оставалась лишь горстка неповрежденных волокон в сердцевине ствола и дерево чуть сдвигалось, они бросали пилу. Дедушка бормотал «Sacrament!»[16] и вгонял обухом топора металлический клин в этот срез. Ксилема трескалась. Дерево со стоном кренилось в сторону водовода, а вальщики вопили: «Поберегись!» – и изо всех сил неслись вверх по склону. Дерево с шумом рассекало воздух, его крона, словно парус, ловила ветер, создавая такой вихрь, что папоротники внизу подавались вперед, обнажая бледную изнанку листьев. Кружение ветвей и иголок. Несколько секунд спустя дерево приземлялось с оглушительным тяжелым грохотом. Земля вздрагивала. Сучья трещали, как ломающиеся кости. В облаке перьев на землю планировало птичье гнездо, захваченное потоком воздуха.

Дед Генри и дядя Уилфред обрубали ветви, двигаясь вдоль упавшего дерева. Делили его на десятиметровые куски, чтобы Принс мог отволочь их к воде. Конец каждого куска они оборачивали трелевочным чокером, словно лассо для теленка, только это лассо представляло собой железную цепь толщиной с запястье. Концы кусков потоньше зажимали с помощью выкованного вручную клещевого захвата, который открывался так же широко, как львиная пасть. Чокер или клещи привязывали к вальку – вырезанной из молодого деревца горизонтальной палке, которая висела позади хвоста Принса; нагрузка распределялась по упряжи. Принс вздыхал и фыркал, когда волочил бревно от пня к водоводу. Затем братья закатывали бревно в верхнюю часть лотка с помощью кантовального крюка – шеста с поворотным железным крюком. Работа сделана, дерево отправилось по воде вниз, они стояли и снова курили. Целые и невредимые еще один день, еще один день – картинка и рефрен, которые до сих пор сопровождают мои воспоминания о вальщиках нашей семьи.

Я привыкла верить в то, что природа живуча, что земля восстановится и придет мне на помощь, даже когда условия ужесточатся. Но папина мать осознавала опасность работы в лесу, и это вселяло в нее тревогу. Бабушке не было и тридцати, когда из-за инфекции у нее отвисла стопа[17]_{. Ей хотелось, чтобы жизнь} сыновей оказалась проще и безопаснее. Несмотря на это, дядя Джек стал лесорубом и заботился о матери до такой степени, что до сорока лет жил в родительском доме.

А вот мой отец бросил работу в лесу еще в юности из-за случая, который произошел, когда ему было всего тринадцать лет, а дяде Джеку – пятнадцать. Он рассказал нам эту историю в тот день, когда мы искали сокровища; солнце садилось, мы устроились на бревнах, рядом со сложенными металлическими чокерами, которые, к своей радости, нашли. Братья бросили школу, чтобы помогать дедушке Генри и дяде Уилфреду. Мой отец и дядя Джек занимались приплывающими бревнами, связывая их сыромятными веревками в боны на озере Мейбл. Каждое кедровое бревно, колотясь о стенки водовода, спускавшегося на километр с горы Симард, с грохотом неслось к ним, как сани с горы. Как только ствол рушился в воду, папа и дядя Джек должны были направить его к бону.

Однажды утром, дрожа под весенним дождем, отец запаниковал. С помощью багра – деревянного шеста с железным острием на конце – он пытался удержать равновесие на крутящемся бревне, но под напором волн делать это было все труднее.

– Идет! – крикнул Джек, ноги которого едва поспевали за вихляющим стволом.

Кедровое бревно вылетело с низа лотка, как лыжник с олимпийского трамплина, по более высокой дуге, нежели обычно, и рухнуло в бездонное озеро в двадцати метрах перед ними. Никто не мог предсказать, в каком месте оно ракетой вырвется обратно на поверхность воды.

Время остановилось. Папа сказал нам, что в тот момент вспомнил про сочинение о Второй мировой войне, которое написал перед тем, как уйти из школы: «Всю долгую ночь пушки бабахали, бабахали, бабахали…» Учитель задал текст в пятьсот слов, но папа понятия не имел, как связать воедино столько слов, чтобы описать ужас солдата. Он был уверен, что бревно взлетит и размолотит его.

– Беги, Пит! – завопил Джек.

Но он не мог, даже когда Джек помчался к берегу, крича папе, чтобы тот бежал за ним, убираясь к черту с пути бревна. Отец ничего не слышал. Секунды шли.

Бабах! Бревно взметнулось в двадцати метрах позади него и плюхнулось в воду. Когда отец направлял покачивающийся ствол к бону, его руки дрожали. Осенью дедушкина лодка «Пут-пут» отбуксировала этот бон вниз по реке: самые крупные бревна продали на лесопилки, а кедры меньшего диаметра пошли в «Белл Поул компани» на телефонные столбы.

Вскоре после этого отец занялся бакалеей и проработал там всю жизнь. Но лес всегда оставался в нашей крови.

От старых бревен, скользивших здесь по лесной подстилке много лет назад, все еще сохранялись следы. Идеальные места для посадки семян – маленьких, как песчинка, или побольше, размером с опал. Семена кедров красных западных и тсуги созревали в шишках размером с ноготь большого пальца. Больше семян хранили шишки пихты Дугласа размером с кулак и шишки сосны белой длиной с предплечье. На участке, «выкошенном» перетащенными деревьями, семена старых деревьев проросли густой толпой сеянцев, белые кончики корней которых уходили в гумус и лужи воды. На протяжении многих поколений предки передавали им гены, обеспечивающие стойкость и приспосабливаемость. Виды располагались на разных ярусах согласно скорости роста. Величественные пихты Дугласа и сосны белые возвышались над всеми в центре, где обнажалась минеральная почва, и солнце светило дольше всего; изогнутые кедры и тсуги, уже вытянувшиеся до моего роста на день поиска сокровищ, отдыхали в тени своих родителей. Деревца пихты Дугласа в середине трелевочной тропы поднимались вдвое выше роста отца.

Ручная валка, конная трелевка и сплав по рекам оставляли лесам возможность обновляться и продолжать жить. Очевидно, многое изменилось по сравнению с тем, что я знала в детстве, и тем, чем я и моя отрасль занимались сейчас.

Я смотрела в окно офиса «Вудлендс» и думала о своих насаждениях. Существовали разные способы исправить ситуацию: сеять в питомнике более приспособленные к местным условиям семена, выращивать более крупные саженцы, тщательнее готовить почву, уменьшать срок между вырубкой и посадкой семян, убирать кустарники-конкуренты. Но у меня была подсказка: ответ скрыт в почве и в том, как корни саженцев связываются с ней. Я нарисовала крепкий саженец с разветвленными корнями и разбегающимися грибными нитями, а рядом – чахлое растение с крохотным стебельком и захиревшими корнями. Но моим идеям пришлось подождать, потому что сегодня меня с Рэем отправили работать в двухсотлетний лес в ледниковой долине Боулдер-Крик в паре десятков километров от Лиллуэта.

В этот день мне предстояло сыграть роль палача.

Нам с Рэем требовалось разметить границы вырубки. Он был немногим старше меня и жил вместе со студентами в бараке, но уже имел опыт работы на крутых ландшафтах тихоокеанского побережья и напоминал мне мужчин из моей семьи. Рэй уже пострадал в лесу, потеряв кусок плоти: гризли ухватил его зубами за задницу и тащил, пока коллега-разметчик не спугнул зверя выстрелом из ружья.

Мы миновали скрежещущие экскаваторы и грейдеры, которые прокладывали новую лесовозную дорогу, и остановились возле нескольких старых деревьев на суглинистых склонах в изломе долины. Ели Энгельмана – широченные кроны и громадные серые стволы. Рэй махнул передо мной картой: он не привык делиться информацией с девушкой и к тому же торопился, но по контурам, которые я мельком увидела, было понятно, что склоны тянутся к возвышающимся хребтам, а лес редел по мере того, как встречался с каменистой осыпью, на которой сидели сурки. При движении вдоль ручья – в тех местах, где линзы грунта были достаточно глубоки, чтобы поддержать разросшуюся корневую систему, – ели сменялись пихтами Дугласа. Через каждые несколько сотен метров среди растительности появлялись следы лавин, на которых по пояс вымахала заманиха, колючая, как шиповник, и кочедыжник с кружевными листьями, напоминавшими вышивку. Вспомнились эти же растения на озере Мейбл. Я ощутила радостное волнение, но подавила его. Сорвала веточку тиареллы, ее крошечные белые цветы напоминали брызги океана.

Используя компас и красный восковый карандаш, Рэй отметил на аэрофотоснимке идеальное место для будущей вырубки. Он свернул фотографию и обмотал ее резинкой.

– Стоп, Рэй, кое-что упустили, – сказала я. – Не мог бы ты показать мне еще раз?

Коллега неохотно достал карту с бесстрастным выражением лица.

– Мы собираемся забрать все? – спросила я. – Нельзя ли оставить несколько самых старых?

Я указала на исполинское дерево, с ветвей которого свисали занавеси лишайника.

– Защитница окружающей среды?

Рэй был идеальным специалистом, соответствовавшим времени и работе. Он любил свою профессию, и ему платили за то, чтобы он делал все как можно лучше.

Я смотрела на стоящий лес. Меня воодушевляла работа при таком размахе; я была не против прикинуть, как срубить несколько деревьев. Однако уничтожение целых участков одним махом не оставило бы основы для восстановления леса.

Деревья росли группами, самые старые и крупные – метр в обхвате, тридцать метров в высоту – стояли в глубокой части низин, где собиралась вода, а рядом с ними толпились более молодые деревья разного возраста и размера. Словно птенцы, прижавшиеся к матери-куропатке.

В бороздах их коры растут пучки волчьего лишайника, который зимой обгладывают олени. Между камнями росли кусты шефердии. Ярко-красные ваточники, пурпурные шелковистые люпины, бледно-розовые калипсо и конфетно-полосатый ладьян расходились веером вдоль корней от стволов деревьев. После вырубки этим травам придется туго. Черт возьми, что я здесь делаю?

Пользуясь расчетами Рэя, мы разметили квадрат розовыми ленточками, развесив их примерно через каждые десять метров. Вальщики поймут, где нужно прекратить вырубку. Старые деревья, оставшиеся снаружи, не пострадают.

Рэй велел мне определить азимут 260 градусов, практически по краю лавины. Он уставился на эту границу, пока я доставала из заднего кармана жилета пятидесятиметровую гладкую нейлоновую веревку. По ней он будет расставлять знаки для лесорубов.

Я повернула циферблат компаса и выбрала одно из деревьев в качестве ориентира. Шнур распутывался, как скакалка, металлические зажимы на нем отмечали очередной метр. Я двигалась, как койот, перекидывая шнур через бревна и заросли кустов и протягивая его между деревьями.

– Длина! – крикнул Рэй, когда я добралась до конца пятидесятиметрового отрезка.

Когда он натянул свой конец веревки, я повесила ленточку, отмечающую это место.

– Отметка! – прокричала я в ответ.

Мой голос взлетел над шумом проносящейся внизу воды. Мне нравилось кричать «отметка».

Удовлетворенный точностью нашего первого замера, Рэй поднялся ко мне, пока я крепила к веткам розовую ленту. Заверещала белка; я сунула пальцы туда, где она копалась, и нащупала какой-то мягкий камешек. Под лесной подстилкой укрылся кусочек гриба, похожего на шоколадный трюфель; я выковыряла его ножом, отрезав черную нить, уходившую еще глубже в почву, и положила в карман.

– Видишь ту прелесть? – спросил Рэй, указывая на несколько больших пихт, оказавшихся снаружи нашего квадрата.

Он решил, что их следует прихватить. Начальство обрадуется – дополнительный бонус в виде призовых деревьев. Я возразила, что они находятся далеко за границами разрешенной зоны. Включать их в рубку незаконно. Дело не только в том, что эти старые деревья – важный источник семян для открытого участка; они были любимыми насестами для птиц, а под шейками их корней я заметила медвежьи берлоги.

У нас не было полномочий для принятия подобных решений. Я знала, что он тоже любит деревья; мы выбрали профессию в основном по этой причине.

– Нельзя оставлять идеальные пихты просто так, – задумчиво произнес он. – Их можно отправить на фанерную фабрику.

Мы подошли к одному из этих старцев, и мне захотелось крикнуть: «Беги!» Я понимала всю гордость от заявки на такую элитную добычу, осознавала искушение – золотая лихорадка, но в лесу.

Самые красивые деревья продавались по самым высоким ценам. Это означало, что фабрики не закроются, и у местных жителей будет работа.

Я взглянула на необъятный ствол дерева, оценивая добычу глазами Рэя. Как только начинаешь охоту, легко впасть в раж. Это как с желанием подняться на самые высокие вершины. Спустя некоторое время аппетит уже не утолить.

– Нас поймают, – возразила я.

– Каким образом? – Рэй с удивленным видом скрестил руки.

Власти не могли проверить каждый сантиметр границ нашего участка. Кроме того, деревья стояли очень близко, так удобно.

– Это места обитания сов.

В школе я слышала о редких огненных совках, обитающих в сухих лесах, но ничего о них не знала. Я понятия не имела, водятся ли они в Боулдер-Крик. Я хваталась за соломинку.

– Ты хочешь получить эту работу следующим летом? Я вот точно хочу.

Компания похвалит нас, если мы найдем больше древесины. Рэй оглянулся, словно дерево могло вскочить и удрать.

Мне хотелось закричать во все горло. Вместо этого я подправила линию и внутренне заплакала от своей слабости. У границы леса, где стояла великолепная пихта, мои плечи напряглись. Завеса из борщевика и ив скрывала след лавины. Воздух был неподвижен. Я быстро повесила розовую ленточку, чтобы это дерево упало с внутренней стороны границы. Через неделю оно будет мертво. Лишено ветвей, распилено на части, сложено вдоль дороги в ожидании погрузки.

Мы с Рэем переделали границы. Мы приговорили еще одного старца.

И еще одного. И еще. К моменту окончания мы похитили по меньшей мере дюжину старых деревьев с краев следов лавины. Во время перерыва Рэй предложил мне шоколадное печенье, добавив, что пек сам. Я отказалась и свернула веревку восьмеркой, используя для опоры ботинок и колено. Я предложила убедить компанию оставить несколько пихт в центре участка, чтобы они распространяли семена.

– Знаешь, в Германии так иногда оставляют крупные деревья на семена.

– У нас здесь сплошная вырубка.

Я попыталась объяснить, что там, где я выросла, мы вырубали небольшие участки, а стволы во время трелевки вспахивали подстилку и тем самым создавали грядки для прорастания семян пихты. Рэй возразил, что, если мы оставим несколько одиноких пихт, ветер уронит их, и в них поселятся жуки-короеды.

– И компания потеряет кучу денег, – добавил он, огорченный тем, что я этого не понимаю.

Удар ниже пояса – видеть, как от величественных пихт остаются пни, а роскошный древостой превращается в пустой квадрат.

Вернувшись в офис, я мрачно назначила для этой вырубки кластерные лесопосадки, имитирующие природное размещение: пихты Дугласа в ложбинах, сосны желтые на прогалинах и ели голубые вдоль ручья. Рэй, конечно, был прав в том, что компания отвергнет мою идею оставить несколько старых деревьев для засева вырубленной территории, но такая схема посадок хотя бы сохранит природное видовое богатство участка.

Тед сказал мне, что мы просто посадим нашу сосну.

– Но там же не было скрученной[18], – возразила я.

– Неважно. Она растет быстрее, и она дешевле.

Возле стола с картой зашевелились студенты на летней подработке. Работники в соседних офисах прикрыли ладонью телефонные трубки, ожидая, хватит ли у меня смелости спорить. Со стены упал календарь, стукнув о пол.