Читать книгу Королева праха и боли - - Страница 3

Глава 2
Ада

Оглавление

Слабость смяла, скрутила тело. Едкая злоба Еноша потрясла меня до глубины души, превратив в дрожащее растоптанное месиво. Разве он не чувствует дитя? Или ему, объятому гневом, все равно? Неужели ребенок мертв? Мертв – в моем животе? Или моя утроба уже исторгла его?

Каждый раз, когда я пыталась разлепить губы, чтобы выразить свою скорбь, кожаная заплата на рту натягивалась, причиняя жуткую боль, вонзающуюся даже в ноздри.

Мне нужно было знать!

Я принялась скрести ногтями лоскут, но пальцы мои слишком сильно дрожали, да и все тело сотрясал дьявольский озноб. Почему так холодно?

– Не останешься еще ненадолго, братец? – В руке Ярина вырос украшенный сотнями сверкающих каменьев кубок, а сам Ярин, полностью обнаженный, блаженно погрузившись в океан подушек, откинул назад золотисто-каштановые волосы. – Наблюдать за вашими семейными сценами – такое наслаждение, что я уже тоже почти подумываю поискать себе жену.

Енош усмехнулся:

– Отправь нас к Бледному двору или к моей лошади, какая там мысль смертного ближе.

– Как пожелаешь, – сказал Ярин, и тут же его двор растворился в сером тумане, плывущем над покрытой инеем бурой травой. В тумане, из которого далеким эхом донесся голос:

– Не залей сапоги.

Влажный воздух, пахнущий древесной трухой и плесенью, коснулся моих щек. Где мы?

Взгляд мой, блуждающий по туманному лугу, остановился вдруг на тонкой желтоватой струйке. У дерева, широко расставив ноги, упершись одной рукой в ствол, а другой придерживая свое хозяйство, стоял и мочился солдат в кольчуге.

– Мы нашли его мертвую лошадь, она брела к Порченым полям!

Повернувшись на крик, солдат увидел рядом с собой Еноша – только вот слишком поздно.

– Во имя Хелфы…

Ладонь Еноша легла на затылок солдатского шлема. Один толчок, и мужчина врезался лицом в морщинистый ствол. Раздался довольно громкий и неприятный хруст, струйка мочи ударила сильнее, затем резко иссякла. Солдат с глухим стуком рухнул на поросшую мхом землю. Лицо его превратилось в бесформенное месиво из крови и раздавленных хрящей.

Я взвизгнула, но кожаная заплата заглушила звук.

Мой муж схватил меня за порванный рукав платья и потащил за собой к полю. Я то и дело спотыкалась, ноги заплетались. Спотыкались, заплетались и мысли. Меж тем Енош сотворил из костей множество острых шипов и метнул их в маленький отряд солдат.

И пока убитые падали на землю, он обхватил меня за талию и забросил на спину гнедой лошади. Потом молча вскочил в седло позади меня и пустил скакуна галопом, оставив позади солдат, зажимающих дыры в горле и истекающих кровью среди увядшей травы.

Я засунула пальцы в щель между лошадиной холкой и скрипящей лукой седла, ловя равновесие – и тончайшую нить рациональных мыслей. Ничего иного у меня не осталось, предела я достигла еще до смерти. Папы, должно быть, не стало, и я теперь одна в этом перекосившемся мире, несу свое горе в душераздирающем молчании.

Енош не собирался предлагать мне никакого утешения, у него не было для меня ничего, кроме угроз и презрения. Тяжесть его равнодушия задевала, но мне все-таки нужно было сосредоточиться. В глубине души я понимала, откуда проистекает ощущение предательства, которым охвачен Енош. И как только я найду способ избавиться от кляпа, то отложу собственное горе в сторонку и все ему объясню.

Поездка на Бледный двор заняла целую вечность, давая прекрасную возможность заново, в воспоминаниях, пережить свою смерть и предъявляя мне мои же ошибки. Как я помогла Розе справиться с болью, подпитав ее подозрения. Как пыталась обменять на мула тот проклятый камень, который валяется сейчас где-нибудь в грязи, потому что я не чувствую в кармане его веса. Как хотела продлить жизнь папы – только ради того, чтобы в конечном счете мы оба умерли. Вероятно.

К тому времени, как мы добрались до Эфенских врат, зубы мои стучали от вечернего холода. Однако этот холод не имел ничего, ну просто-таки ничего общего с тем кошмарным морозом, который навалился на нас, пока мы спускались. Этот мороз пронизывал до костей, до молчащего в моей груди полого мышечного органа, и я, не выдержав, откинулась назад, чтобы прислониться к Еношу.

Он отстранился.

Еще одна трещина расколола мою душу.

Или мое сердце?

Едва мы въехали на Бледный двор, в нос мне ударила вонь гнили. Сотни, если не тысячи самых разных животных – некоторых я даже никогда раньше не видела, – валялись на мостах, криво свисали с перил, грудами лежали вокруг помоста. И все они находились на разных стадиях разложения.

Не сказав ни слова, Енош спешился и, не удостоив меня и взглядом, зашагал к существу, развалившемуся на его троне, точно клетчатый мешок с подгнившей картошкой.

– Молчи! Меньше всего мне нужны сейчас твои вечные стенания, от которых только голова разламывается!

Я соскользнула с лошади и осторожно, на цыпочках, двинулась к трону. Лица на нем заплесневели и растрескались, они осыпались и расслаивались. Я приближалась к помосту, огибая мертвых животных, и волоски на моих руках медленно вставали дыбом. Божьи кости! Нет!

Свернувшись калачиком, на троне Еноша лежала Орли – с серовато-голубым осунувшимся лицом, с поредевшими серыми косами. Лежала она в луже продуктов собственного разложения, окрасивших белую кость трона в зеленовато-черный. В ее ноздрях, в уголках помутневших глаз, во рту, разинутом как никогда широко, между зубов – везде извивались черви.

Я задышала чаще, проталкивая ядовитый смрад в горло, в твердеющий желудок. Неужели это ждет и меня? Иссохшая кожа, увядающая плоть? Червяки, разъедающие меня изнутри? Разве Енош не угрожал мне могилой?

Я охнула, но оханье это застряло у меня в горле.

Всю свою жизнь я хотела для людей гнили. А теперь, когда сгнить предстояло мне, страх оказался так велик, что я бы не удивилась, подведи меня мой мочевой пузырь – если уже не подвел. Кстати, у меня между ног влаги не было. Не значит ли это, что ребенок все еще у меня в животе?

Енош быстро изгнал разложение Орли, вернув женщину в прежнее состояние. Даже с ее платья в зеленую клетку исчезли темные разводы.

– Молчи.

– Хозяин, ох же ж хозяин. Ты не представляешь, как же ж я волновалась. Ждала, ждала все время, сходя с ума от… – Она резко села, прижала к губам трясущиеся пальцы, а потом потянулась к лицу Еноша. – Ох ты ж поди ж ты ж! Че они с тобой сделали?

– Я устал. Очень устал. Не смей беспокоить меня, пока я отдыхаю, до тех пор, пока у ваших душ остается хоть клочок плоти, за которую можно цепляться.

Расправив плечи, Енош двинулся прочь, а я бросилась за ним – с помоста, по коридору, и прежде чем он свернул к моей комнате, схватила его за руку и дернула. Не в состоянии говорить, я вцепилась в кожу, затыкающую мой рот, умоляя его убрать кляп.

Но невидимая сила разжала мои пальцы. Мне оставалось лишь смотреть, как Енош идет к кровати. К горлу подступали рыдания. Не могу же я оставаться так, на грани истерики, со столькими словами, которые нужно сказать, рисуя себе свою потерю – ребенка, заколотого прямо в утробе. Мне нужно все объяснить, но как?

Нервно переминаясь с ноги на ногу, я оторвала взгляд от Еноша и завертела головой в поисках ножа, клыка, да чего угодно, чем можно вспороть… Вот!

Я оторвала коготь у скелета неведомого мне зверя и поднесла острую кость ко рту. Даже угроза сырой могилы и извивающихся червей меркла по сравнению с невозможностью выплеснуть горе вместе с рыданиями. Что мог Енош сделать со мной такого, что было бы хуже смерти с ребенком в животе?

Ничего.

Один глубокий вдох, чтобы успокоиться, и я проколола толстый лоскут и принялась расширять дыру, давая дорогу стонам и чувствуя медный привкус всякий раз, когда коготь задевал губы.

– Че ты наделала, девка? Я не видела хозяина таким… Ох ты… – Орли застыла в коридоре, зажав ладонями рот и тряся головой, предостерегая меня. – Нет, девка, оставь все как есть.

Вот уж нет, только после того как Енош выслушает меня. Он обвинил меня в предательстве. И хотя я, возможно, не так уж и невиновна, но далеко не так виновата, как он утверждает.

Когда оторвался последний клочок кожи, я отшвырнула коготь, и тот с глухим стуком упал на пол:

– Я понимаю, почему ты на меня сердишься, но у меня были причины для задержки!

Енош резко остановился и после минутного молчания медленно, со скрипом, чуть-чуть повернул голову в мою сторону:

– Причины…

Я сделала к нему шаг на одеревеневших ногах, беспрестанно потирая ладони о бедра, чтобы меньше нервничать:

– После того как ты отослал меня верхом на лошади, я упала. Упала с лошади. А лошадь поскакала дальше без меня. Что мне было делать, Енош? Я была напугана и ранена. Посмотри, видишь порез на моей щеке? Я не знала, что делать, как добраться до Бледного двора. Вот я и пошла в Хемдэйл, но я знала, что там я не в безопасности, поэтому мы с папой двинулись на север.

Он презрительно вздохнул, словно я ему уже наскучила:

– На север…

Эти короткие ответы и его апатия ужаснули меня куда больше, чем ужаснул бы крик, потому что я знала, что нет ничего хуже, когда Енош прячет свои чувства под маской безразличия. И если он повернется сейчас ко мне, кого я увижу?

Страдающего мужчину?

Или надменного бога?

– Папа был… Папа ужасно болен. – Громадный ком страха перекрыл мое горло. – У меня не было лошади. Не было денег. А когда я наконец отправилась за мулом, чтобы поехать на Бледный двор, в деревню явились священники и предложили целое состояние за мою поимку. Люди опознали меня.

– Ни лошади. Ни денег. Больной отец. Преследуемая священниками. Все эти ужасные обстоятельства почти придают твоим словам видимость правды, но, увы… Каким бы бедственным ни казалось твое положение, ты все же обрела в нем чистое счастье. – Он наконец обернулся: его неизменная холодная маска, гладкая и застывшая, как ледник, никуда не делась. – Я чувствовал это, маленькая. Чувствовал легкость в твоей груди, трепет в животе, радость, от которой покалывало нервные окончания под твоей кожей.

Я моргнула в замешательстве:

– Я… не понимаю.

Два его шага – и стены ледяной пустоты, разделяющей нас, не стало. Пространство наполнилось жаром, в котором мне так хотелось раствориться. Жар окутал меня, изгоняя смертельный холод, когда я положила руку на кожаную кирасу Еноша. Голова моя запрокинулась, и я увидела над собой его изуродованное лицо. Ох, а изгиб губ остался все таким же идеальным. Я невольно облизнулась.

Он прикоснулся к моим волосам, осторожно распутывая колтуны, и наклонился ко мне, всем своим видом завораживая меня. Потом пальцем поддел мой подбородок, так что мои губы оказались всего в дюйме от его губ, уже дрожа от предвкушения поцелуя.

Когда-то я сказала себе, что мне плевать на его любовь, но я ошиблась. Прямо сейчас мне было просто необходимо, чтобы он обнял меня, чтобы гладил по голове, убирая волосы с влажных щек, а я бы горько рыдала у него на груди из-за несправедливости всего случившегося, из-за преступлений, жертвами которых мы стали.

Прямо сейчас я нуждалась в его любви.

– М-м-м, как же все запуталось, маленькая моя. Я чувствую, как ты жаждешь моего тепла, моих прикосновений, чтобы моя горячая кожа прижималась к твоей. Но какое это имеет отношение к тому, как сильно я хотел тебя? Разве я не дарил тебе все свое внимание? Все расположение? Всю свою преданность? – Палец его поднялся выше, задирая мой подбородок так, что аж позвонки затрещали. – Кто… этот… Элрик?

Я с трудом сглотнула: в горле пересохло, да и шея моя располагалась сейчас под неестественным углом. Теперь все обрело смысл: выходит, он почувствовал мою радость из-за беременности, а его брат опять копался в моих мыслях. Во рту отдавало горечью. Горечью мучительной боли и неутешного горя.

– Наш ребенок… Если бы это был мальчик. То мое возбуждение, которое ты почувствовал… Это когда я поняла, что ношу твоего ребенка. Да, ношу. И сейчас.

Воцарилось безмолвие.

Даже само время, казалось, остановилось.

Енош отступил, вновь лишив меня своего тепла, украв даже драгоценную боль, которую причинял его палец моему подбородку.

– Теперь ты истребила во мне всякие сомнения в том, что ты лгунья.

Сердце защемило, желудок скрутило, раны под пропитанным кровью хло́пком заныли, но я пыталась не обращать на все это внимания.

– Почему ты так говоришь? Разве ты не чувствуешь?

– Нет… никакого… ребенка. – Он выталкивал изо рта слова медленно и мерно: так бьет зимой застывающий родник, предательски красивый в своем спокойствии. – Нет… и… никогда… не было. И… никогда… не… будет.

Я прижала ладонь к животу, и сомнения пронзили мою и без того ноющую грудь. Что значит – никогда не было? Я шевельнула бедрами, но не почувствовала влаги – ничего, что сказало бы о том, что из меня вышел… Но как же так?

– Ты ошибаешься. – Я вся напряглась. – Я… Меня тошнило по утрам, и…

– Нет… никакого… ребенка. – Он смотрел на меня мрачно, сурово. Каменная, непоколебимая убежденность читалась на его застывшем лице. – Как смеешь ты пичкать меня этой ложью, отвлекая от своего предательства?

Где-то в глубине моего горла вспыхнул гнев:

– Меня пырнули ножом трижды, а убили дважды!

Желваки заходили на его скулах.

– Я мог бы поверить, что ты вообразила себе это, обуреваемая желанием иметь ребенка. Но я же сказал тебе в лесу, что ты не беременна. Что твоя матка еще не готова. Сказал даже, что то наше последнее совокупление ни к чему не приведет, так что твое представление превращается в фарс. – Он сглотнул. – В отвратительный фарс.

– Может… Может, он был слишком мал, и ты не почувствовал…

– Я чувствую все: и как тянется новый волосок из волосяной луковицы, и как то семя, что может стать ребенком, обосновывается в материнской утробе.

Комната завертелась вокруг меня. Я пошатнулась.

– Ты лжешь.

– Избавь меня от этой театральности, не пытайся изображать дурочку, ведь мы оба знаем, что это не так. – Его верхняя губа дернулась; бесстрастность бога явно дала трещину. – Я всегда был честен с тобой, о чем сейчас глубоко сожалею. Ты смеешь потчевать меня ложью о том, что считала себя беременной, дабы скрыть свое предательство? После того, как я сказал тебе, как сильно горюю о потере дочери?

Я качнулась к нему:

– Нет. Но… Я… Семена, они… Они же…

– Нет никакого ребенка! – Бледный двор содрогнулся от яростного крика Еноша. Со стен посыпалась костяная пыль. Потом бог крепко зажмурился. Когда же он вновь открыл глаза, неизменная ледяная маска снова была на нем – вновь целая, неповрежденная. Енош подался ко мне и больно стиснул мою щеку. – Ты и не собиралась возвращаться, потому что нашла проклятое счастье, которого мне так и не удалось тебе дать. Ни тебе, ни кому-либо еще, раз уж на то пошло. Кто этот Элрик? Должен я выследить его? Покарать за то, что он касался того, что принадлежит мне? Вплести его труп в мой трон, как я сделал с… Джоа? О, я найду его и…

Голос его растворился в бушующем потоке моего мятущегося разума. В каком-то далеком-далеком уголке сознания с треском лопнула последняя изношенная струна моего здравомыслия. Меня бешено затрясло – я вновь окунулась в тот пронизывающий до костей холод смерти. Что Енош сказал Ярину во дворе Междумыслия?

«Они думали, что она носит мое дитя».

Думали.

Слово эхом отозвалось в моем мозгу.

Неужели я все себе вообразила? Неужели мне так отчаянно хотелось, чтобы обещание Еноша оказалось правдой, что я убедила себя, что все уже сбылось? Неужели мой разум действительно с такой неистовостью цеплялся за надежду, что ежеутренне вырывал съеденное из моего желудка?

Возможно.

Возможно, так оно и было.

Не сразу я осознала, что стоявший доселе неподвижно Енош отвернулся от меня, направляясь к кровати, но успела все же схватить его за руку и мазнула ладонью по своему лицу, указывая на раны:

– Пожалуйста, убери их.

Взгляд Еноша равнодушно скользнул по рубцам:

– Мне приятно смотреть на них. Ты должна сохранить их, маленькая, как вечное напоминание нам обоим о твоей неверности.

Кожаные доспехи на его теле растаяли, когда он, отступив от меня, рухнул на кровать, утонув в мехах, оставив меня стоять и глядеть на него.

И я стояла.

Минуту. Или час.

Много лет я не хотела ничего, кроме ребенка. И вот за один день я потеряла его дважды. Один раз – от ножа, второй – от крика Еноша.

И то и другое оказалось одинаково больно.

Тишина накрыла спящего бога. Орли осмотрительно не появлялась. Сейчас для меня существовало только страдание. Страдание – и пронизывающий смертельный озноб, толкающий меня к единственному источнику тепла в этом холодном, ледяном королевстве.

К Еношу.

Растерянная, сбитая с толку, я забралась в кровать, но сколько бы шкур я ни натягивала на себя, зубы все равно продолжали стучать. Как же все это странно. Когда я впервые появилась на Бледном дворе, Еноша влекло к моему теплу. А теперь я сама дюйм за дюймом подбираюсь ближе к спящему богу, впитывая жар, исходящий от его изуродованного тела.

Стиснув зубы, я коснулась его лица, чувствуя, как к кончикам пальцев липнет густая сажа. Я погладила его грудь, ребро, торчащее из распоротой, но уже заживающей плоти, очертила круг вокруг дыры в животе.

Он, должно быть, терпел неимоверную боль, и я не знала, кого винить в этом. Бога, забросившего свои обязанности и разозлившего людей? Меня, за то, что настаивала, чтобы он сгноил моего бывшего мужа, который не принес мне ничего, кроме горя? Или моих сородичей, которые убили меня, когда я всего лишь пыталась им помочь?

Быть может, все мы крайне нуждались в отпущении грехов. В прощении.

В том, чего, по словам Еноша, я никогда не получу от него. Он вытащил меня из кошмара – только для того, чтобы отправить прямиком в ад. Я свернулась возле него калачиком. Холод гнал меня в объятия дьявола – дьявола, повелевавшего им.

Королева праха и боли

Подняться наверх