Читать книгу Зелёный Вихрь, Жёлтая буря. Часть первая - - Страница 4

Вблизи города-крепости Лияньчжоу

Этим же утром, едва над сизым степным горизонтом засветилась алая полоска зари, звонкое пение поднявшихся в небо жаворонков перебили звуки азана. Невесть откуда несся высокий голос муэдзина, призывающий своих единоверцев к утреннему намазу. Вскоре многотысячный хор голосов вторил раз за разом славу Всевышнему. Звуки молитвы, подобно волнам, расходились над холодной землей, докатываясь до самых дальних кочевий монгольских аратов. Проснувшихся суеверных обитателей степи охватил страх и ужас. Им казалось, что духи и демоны вырвались из запечатанных хранилищ, затрубили в рога и вот-вот ворвутся к ним, сея смерть и беды. По кочевьям понеслось: «Дунгане! Угоняйте скот! Спасайтесь!» Монголы, верные союзники маньчжуров, хорошо знали, что встреча с повстанцами-дунганами не сулила им ничего хорошего. Они, подобно степному пожару, не оставляли ничего живого на своем пути.

Ржание и топот коней, скрип деревянных колес, мычание коров, блеяние овец и людской гомон заполонили степь от края до края. Со времен Хубилая, покорителя Китая, внука великого Чингизхана, не протекал по этим местам столь многочисленный людской поток. Крепкие кони неторопливо тянули тяжелые повозки с домашним скарбом: чугунными котлами, деревянными столиками для еды, сундуками, огородным инструментом, мешками с зерном. Поверх груза приютились перевязанные окровавленными тряпками раненые бойцы, немощные старики, дети и беременные женщины. Рядом на привязи вели запасных лошадей, подростки гнали стада овец и коров. Людей было тысячи. Десятки тысяч. Страдание, отчаяние, смятение, растерянность и страх отпечатались на их лицах. Они шли покорно, безропотно и безоглядно, доверив свои жизни двум людям: знаменитому командиру Эбду, по прозвищу Зеленый Вихрь, и ахуну Ма Щинло. Обычно так люди вручают свои судьбы в руки капитана корабля, попавшего в страшную бурю.

Зеленый Вихрь на рыжем коне с белой гривой неспешно ехал в окружении командиров, возглавлявших последние пять из восемнадцати Великих батальонов. Ему было тридцать. Многочисленные шрамы словно сшивали высокий лоб со смуглыми, широкими скулами. Густые брови прикрывали острый взгляд черных глаз. Крупный нос с легкой горбинкой нависал над плотно сжатыми обветренными губами и крепким, волевым подбородком. Мощные плечи и широкая грудь распирали стеганую ватную куртку. Ему не было равных ни в рукопашном поединке, ни во владении основными девятью боевыми орудиями. В боях он с легкостью сворачивал противникам шеи и нанизывал их на свой меч с нефритовой рукояткой, как цыплят на вертел. Прямой без лукавства взгляд имел удивительную способность заставлять собеседника либо говорить правду, либо прибегать ко лжи, которая тут же им выявлялась, как грязь под солнечными лучами. Он не терпел ханжества, не оправдывался за поступки и не повторял ошибок. Глубоко убежденый, что Аллах знает, видит и слышит каждый поступок человека на земле, он жил так, что мерилом его действий были добро и зло, которые он определял и выверял своей совестью. Зеленый Вихрь воевал против маньчжуров уже долгих девять лет. Цена за его голову росла с каждым годом и теперь равнялась небывалым ста тысячам лян серебра. Дороже оценивалась лишь голова Небесного Князя Хун Сюцюаня, вождя тайпинов, принявшего смертельный яд семь лет назад.

Ахун Ма Щинло в темно-зеленом халате сидел на гнедом коне. Его голову обвивала белая чалма, из-под которой выглядывало мелкое, осунувшееся, испещренное сетью морщин лицо со впалыми от усталости скулами. За последние месяцы он постарел, по крайней мере, на добрый десяток лет. Редкая бородка поседела, когда-то гладкий, выпирающий из-под кушака живот теперь глубоко втянулся и полосатый сартский халат сидел на нем довольно мешковато. А ему не было еще и сорока. Он задумчиво глядел в бурую степную даль. «На земле много причин, срывающих людей с насиженных мест и теснящих их в неизвестность. Люди бегут от страшных землетрясений, разваливающих их жилища; извергающегося вулкана, кипящей лавой заливающего плодородные поля; от чумы, без разбора отнимающей родных и близких; бегут от голода, вызванного засухой или нашествием саранчи; бегут от войн, когда чужеземный враг нападает, чтобы поживиться твоим богатством, вырезать род мужской и угнать в плен дочерей, сестер, жен. А почему и куда бежим мы? Почему вчерашние соседи, с которыми мы мирно жили сотни лет, напали на нас? Император, которому мы верно служили из поколения в поколение, истребляет свой народ? Когда обретем мы снова мир и покой?» – Ма Щинло тяжело вздохнул. Он первым в провинции Ганьсу поддержал призыв своего дяди, шейха Ма Вэйдуна, к священному джихаду против неверных маньчжуров. С тех пор его окружали кровь и пот, грязь и вонь, голод и скитания. Он никак не мог привыкнуть к войне. «А вот этот рожден, чтобы воевать», – глядя на Зеленого Вихря, подумал про себя Ма Щинло. В то, что Небесные силы наделяют людей способностями уже при рождении, он верил так же свято, как и в то, что все дела человека известны Аллаху заранее и записаны в Книге Судеб.

Позади вождей двигались уцелевшие остатки дунганской, повстанческой армии. Черные и зеленые знамена развевались над головами бойцов, покрытых белыми или черными шапочками-ермолками. Из под них уже давно не свисали типичные для мужчин всего Китая длинные плетенные косы. Повстанцы обривались наголо, прекрасно осознавая, что, попав в плен, их ждет неминуемая смерть. Таков был маньчжурский закон за отказ носить косы. Но смерть их уже давно не страшила.

За спинами всадников висели старинные фитильные ружья, изогнутые луки, с колчанами оперенных стрел, и лишь изредка виднелись скорострельные заморские винтовки. К пестрым поясам, опоясывающим толстые ватные халаты, крепились ножны с широкими китайскими мечами. Цветные ленты (у каждого батальона свой раскрас) обтягивали плечи. Поперек седел лежали длинные бамбуковые пики с острыми железными наконечниками, украшенными султанами из конских волос.

Растянувшийся на многие километры людской поток замыкали два отряда. Один состоял из молодых, крепких воинов-шахидов со знаменем, на котором серебрилась арабской вязью надпись-шахада: «Нет Бога, кроме Аллаха и Мухаммед Пророк его». Почти на каждом бойце виднелась окровавленная повязка. Шахиды имели одну единственную привилегию – первыми вступать в бой.

Бойцы другого арьергардного пушкарского отряда, выглядели целехонькими, постарше возрастом и веселее нравом. Уложенные на повозки старинные медные пушки на деревянных подставках-лафетах по калибру не сильно разнились от гигантских фитильных ружей, лежащих рядом. Ни на тех, ни на других не было никаких прицельных устройств. Да и о такой науке, как баллистика, никто из них не ведал ни сном ни духом. Всё делалось на глазок. Главное побольше шума извергнуть, чтоб враг боялся. Ну, а куда залетит ядро или пуля, снесет ли кому голову или грудь прошибет – так это на усмотрение Всевышнего.

Мерное движение людской массы нарушил посыльный от бойцов авангарда, на полном скаку подлетевший к Зеленому Вихрю и ахуну Ма Щинло.

– Брат Эбду, ахун, впереди Лияньчжоу, большой город. Там крупный гарнизон. Возможна засада. Разведка просит сделать привал, пока не прояснит обстановку.

Ахун вопросительно взглянул на Эбду. Они с полуслова понимали друг друга и четко разделяли свои обязанности. Воевать – дело Эбду. Заботиться о душах – святая обязанность имама.

– Вот и добрались до него, – пробормотал про себя Зеленый Вихрь и тяжело вздохнул. «За городом начинается этот чертов Хесийский коридор. Как же пройти его без потерь?» – всё последнее время эта мысль буравила голову Зеленого Вихря, не отпускала ни на минуту.

Он повернулся к командирам батальонов.

– Объявить привал! – громко прозвучал его голос.

– Привал! Привал! – волнами понеслась команда по людскому морю.

– Муса, – обратился он к своему помощнику, темнолицему гиганту по прозвищу Кривошеий, – есть новости от брата Лосана?

– Он должен ждать нас у засохшего родника.

– Едем к нему.

Дунгане, подобно ханьцам, любили добавлять к именам прозвища. Они могли быть самыми разными: смешными, обидными, забавными, но всегда точными и прилипали, как тисненая печать к бумаге. Кривошеий совсем не обижался, когда его так звали, лишь строил свирепое выражение на своем простоватом плоском, как блин, лице. Он командовал особым отрядом из ста бойцов, называвшихся «неприметными». Так прозвали их, потому что они походили на тени в пасмурную погоду. Вести разведку под носом у врага, выслеживать, похищать, убивать, тихо, бесшумно и бесследно – такова была их работа. Когда погибали одни, на смену им приходили новые. Бессмертным в этом отряде оставался лишь он один…

1861 год. Провинция Шэньси

…Закадычные, не разлей вода друзья Эбду и Муса, жили в большой старинной дунганской деревне с красивым названием Небесные тополя. Она расположилась на северном берегу реки Вэй и словно пряталась за стеной из высоких, играющих серебристыми листьями тополей. Когда-то посреди деревни плескал ключевой водой большой пруд. Из-за темной воды его прозвали Черным. Лет сто назад, в течение двух небывало жарких летних сезонов, он взял да и высох, обнажив илистое дно, издававшее ужасающее зловоние. Жители, недолго думая, засыпали его землей, утрамбовали, разровняли. Так появилась просторная рыночная площадь, которая сразу же стала широко известной и куда с удовольствием приезжали торговцы из самых дальних селений.

Отец Мусы имел собственную лодочную переправу с двенадцатью лодками. Работы и хорошего заработка хватало на всю многочисленную семью. Муса считался выгодным женихом и потому слегка тянул с выбором невесты. Но совсем недавно он присмотрел на переправе скромницу, поразившую его наповал. Он быстро навел о ней справки и в один из дней появился у Эбду с широкой сияющей улыбкой на лице.

– Все. Женюсь, – с ходу провозгласил он.

– Ну, наконец-то. И кто она? – спросил Эбду, расставляя по местам учебные пики, мечи, молоты и прочее оружие в просторном дворе школы мусульманского ушу, много поколений принадлежавшей их семье.

– Дочь Мугазы, прислужника в мечети.

– Сватов уже заслали? – аккуратно расправляя красную кисть на бамбуковой пике, поинтересовался Эбду.

– Нет. Я еще родителям ничего не сказал.

– Смотри, созревший персик на ветке долго не весит. Не успеешь, другие сорвут, – изрек Эбду.

– Мудрец-самоучка. Ты то откуда такое знаешь? – в улыбке раскосые глаза Мусы превратились совсем в узкие щелочки.

– Книги читаю.

– А ты разве умеешь?

– Научился.

– Молодец. А я… Ахун говорит, главное Коран наизусть вызубрить…

– Правильно говорит.

– А иероглифы писать научился?

– Учусь потихоньку.

– Сам жениться когда будешь-то?

– Как только сдам экзамены на наставника. Много еще премудростей освоить надо.

– А… чуть не забыл. У вас на вывеске краска стерлась.

Эбду вышел вместе с Мусой на улицу. И правда. Размашистые, как бойцы наизготовку, серебристые иероглифы: «Школа боевого мастерства «Зеленый Вихрь» на черной лаковой вывеске оказались побитыми недавним градом и выглядели теперь, словно покалеченные воины.

Едва друзья вынесли наружу лестницу и краски, как на окраине деревни неожиданно раздался шум, прогремело несколько ружейных выстрелов. Словно из-под земли выросла огромная толпа вооруженных «длинноволосых». Так прозвали повстанцев-тайпинов. Впереди себя они несли сколоченный из жердей крест с фигуркой распятого мученика. А на белом, боевом знамени было изображено его лицо: узкое, изможденное, с терновым венцом на лбу и сияющим золотым нимбом над головой. Дунгане в страхе попрятались по домам, подпирая ворота, чем только придется. Повстанцы мирно дошли до рыночной площади и потребовали встречу с деревенским головой. На переговоры с ними вышли деревенский староста Любуза Многословный и отец Эбду, по прозвищу Железный Кулак. Тайпины пообещали никого не трогать, если им дадут провиант и пару дней отдыха. Сдержав слово, через два дня они покинули деревню, переправившись на южный берег реки. Деревенские жители с облегчением вздохнули. Однако, как говорится, не тут-то было. На следующий день из уездного города прибыл отряд восьмизнаменных во главе с командиром гарнизона по имени Тун Бао и местным правителем по имени Чжан Сяолунь. Всех жителей деревни согнали на рыночную площадь.

– Мерзавцы! Изменники! А ну признавайтесь, кто помогал «длинноволосым» бандитам?! – прорычал Чжан Сяолунь.

Вперед вышли Любуза и отец Эбду.

– Они сами сюда заявились… Мы им не помогали… – в один голос заявили они.

– Обязанность каждого подданного Небесного правителя оказывать сопротивление мятежникам. Кто не выполняет императорскую волю, является пособником и таким же преступником, – голос правителя гремел подобно раскатам грома.

– Они попросились всего на два дня… Иначе убили бы нас всех… – страх покрыл лица отвечающих, и голоса их зазвучали слабо и жалостливо.

– Заткнитесь!.. Стража! Связать изменников!

Солдаты точас же послушно подбежали, скрутили и связали им руки.

– Каждому по сто ударов палкой.

Солдаты немедленно принялись сооружать из привезенных с собой шестов перекладину.

– Кто перевозил «длиноволосых» через реку?! – оглядывая толпу, грозно оскалил зубы уездный правитель Чжан Сяолунь.

Из толпы на подкашивающихся от страха ногах вышли три лодочника. Одним из них был Муса.

– А этим преступникам, – он обвел пальцем подрагивающих от страха паромщиков, – за пособничество разбойникам назначается наказание «Укус хорька»! – Чжан Сяолунь обернулся к командиру гарнизона. – Уважаемый командир Тун Бао, я прошу вас сейчас же выполнить мой приказ.

Командир Тун Бао спрыгнул с коня. За ним последовалло несколько солдат. Они скрутили лодочников и нагнули их головы к земле.

Собравшийся народ застыл, словно всех, включая и млад и стар, охватил единовременный паралич. Было слышно, как в воздухе с жужжанием покружил и унесся прочь черный с желтыми полосами шмель.

Командир Тун Бао был явно искусен в исполнении этого древнего наказания. Он достал из ножен короткий кинжал и почти на ходу, лишь на мгновенье задерживаясь у склонённых голов с вытянутыми шеями, трижды полоснул, при этом трижды выдохнув: «Хой!.. Хой!.. Хой!..» С хирургической точностью правые шейные сухожилия оказались перерезанными, и кровь, струясь по длинным плетённым косам, мгновенно обагрила пыльную земля под ногами несчастных лодочников. Солдаты брезгливо, чтобы не запачкаться, отодвинулись в сторону. Муса, как и другие схватился за шею, ладонью пытаясь остановить кровотечение. Кровь сочилась сквозь пальцы. Его крупная голова завалилась на плечо и никак не хотела вставать на место, как прежде. Боли он не чувствовал. Лишь неприятное жжение и много липкой крови. Из глаз потекли слезы. От обиды, унижения, беспомощности…

Эбду сорвал платок с головы младшей сестренки Ясминэ, испуганно разинувшей рот и вцепившейся в его руку. «Стой здесь!» – приказал он ей и помчался к Мусе. Пульсирующие толчки продолжали гнать кровь, но уже не так обильно. Эбду подсунул платок под залитую кровью ладонь. По плоскому лицу Мусы продолжали течь слезы, вздрагивали сильные, широкие плечи. Сердце Эбду сжалось от сострадания при виде завалившейся набок головы друга. Ему никак не верилось в происходящее. «Бред, абсурд… За что?.. Вот так просто. Приехать, покалечить людей, сломать жизни…»

В это мгновенье раздался грохот барабанов. До Эбду долетел голос правителя, отдающего приказ о наказании отца и старосты. И снова сжалось сердце Эбду. В этот раз от боли при виде бессильного, подвязанного за руки к перекладине отца. «Я освобожу его от наказания. Пусть меня бьют!» – он напряг все свои силы тщетно пытаясь прорваться сквозь плотно сомкнувшуюся цепь солдат. Двое из них выдвинулись вперед, приставили к его груди острые наконечники пик и стали отдавливать назад. Эбду упорно, словно превратившись в скалу, стоял на месте. По груди потекла кровь, жала пик все глубже входили в тело.

– Эбду! Не дури! – повернув голову, крикнул отец. – Я выдержу!

– Заткни пасть, – огрел его палкой палач. Затем просвистел и шмякнул о спину второй, третий удар…

1871 год. Окрестности города Лияньчжоу

…Зеленый Вихрь и Муса с группой «неприметных» скрытно подошли к окраинам Лияньчжоу по руслу пересохшей реки. У груды камней возле давно высохшего родника они заметили восседающего на ослике человека. Муса негромко просвистел. Осторожно оглядевшись по сторонам, человек на ослике спустился к ним. Его место тут же занял дозорный из «неприметных», а перед отрядом предстал настоящий кашгарский торговец табаком, в халате, опоясаном широким кушаком, и расшитой узорами тюбетейке. Ослик был обвешан мешочками с разными сортами пахучего зелья.

– Ну что, Лосан, много наторговал? – раздался чей-то шутливый вопрос из отряда.

– Не скажу, а то на мое место захотите, – ответил он улыбаясь. Боец из отряда «неприметных», Лосан, под видом торговца последние три дня провел в городе и его окрестностях, собирая слухи и высматривая расположение горной заставы.

– Давай по делу, – предложил Зеленый Вихрь.

– В городе тихо, – начал рассказывать Лосан. – Никто не знает, что мы двигаемся в Синьцзян. Гарнизонные солдаты и ополченцы дальше городских ворот не выходят. А вот вход в Хеси перекрыт полностью. В горах большая застава с пушками. Сколько солдат, выяснить не удалось. Но их там много. С заставы все видно, как на ладони. Прямо на дороге пост. Всех останавливают, досматривают. Мышь не прошмыгнет, змея не проползет.

– Зарисовал? – спросил Муса Кривошеий.

– Здесь всё, – Лосан хлопнул рукой по голове и продолжил. – Вчера до полудня в город прибыл маньчжурский офицер. Похоже, из императорской службы. После его появления по городу развесили приказ о поимке длинноносого чужеземца.

– Длинноносого? – Зеленый Вихрь перебил Лосана.

– Ага. Сказано, государственный преступник.

– Посты после этого усилили?

– Нет.

– Значит, считают, что у них все надежно, как в амбаре у хорошего хозяина.

– Маньчжурский офицер, видимо, прекрасно знаком с даотаем. После казни наших братьев они вместе сели в паланкин и отправились в ямынь.

– Интересно… Так, сейчас срочно к нашим. Передай ахуну Ма Щинло и командирам мой приказ: разбить лагерь, выставить охрану, организовать подвоз воды. Нарисуй расположение горной заставы. В город больше не возвращайся. А табачок можешь нам оставить.

– Вот это тоже возьмите. Пригодится, – Лосан протянул Зеленому Вихрю начерченную густым табачным отваром на белом шелковом платке карту местности. – Здесь столько оврагов, балок, что заблудиться можно.

– Молодец, Лосан, отлично поработал, – похвалил бойца Зеленый Вихрь, внимательно всматриваясь в карту.

– Мы, вот здесь, – Лосан пальцем пометил их местонахождение.

– Ну что ж, прогуляемся вокруг города. По коням! – раздалась команда Зеленого Вихря.

Младший сын Басана Айги вместе с женой и двумя малышами держал юрту на большом кочевье, рядом с ее родителями. Встревоженный криками о появивишихся в степи дунганах, он выскочил наружу. Кругом люди спешно сворачивали юрты, дети угоняли скот в близлежащие ущелья.

– Наран, вам придется уходить без меня. Идите к Каменной башке. Я вас там найду, – обратился он к жене.

Она поняла, что он спешит к своим родителям. Кивнула в ответ головой и принялась укладывать вещи.

Айги ехал быстро, часто сдерживая своего резвого коня, так и норовящего пойти галопом. Он знал, что отец любил уединение. « Больше не позволю ему кочевать отдельно. Лучше держаться вместе. Так спокойнее». Через пару часов завиделась родительская юрта. Его зоркие глаза заметили, что возле юрты происходит что-то непонятное. Сердце тревожно забилось, и он пустил коня в карьер…

А в это время из юрты, откинув полог, резко вышел Лотар. Громкая ссора между хозяевами и нежданными гостями стихла. Все смолкли и молча уставились на него. Лотар вежливо поклонился и, нетерпеливо, переминаясь с ноги на ногу, знаками показал, что ему требуется совершить естественную утреннюю процедуру. Басан махнул рукой за юрту. Лотар тут же исчез. Через некоторое время он появился, на ходу широкой грудью вдыхая свежий воздух и разминая крепкие высокие плечи.

Неожиданно Ойюн сделала шаг навстречу.

– Прости нас, незнакомец. Пусть твои духи не гневаются на нас, – запричитала она. – Мы ничего плохого против тебя не имеем. Это у них дурные мысли, – она показала рукой на Мергена и Ундэса.

– Ойюн, уйди в сторону, – не сдержался Мерген – Ундэс, кидай, аркан!

Ундэс сделал шаг в сторону и ловко бросил аркан, который несомненно обхватил бы Лотара кольцом. Но стоящий рядом Басан отбил его рукой в сторону, и аркан вяло шлепнулся на землю.

– Беги! Беги отсюда! Они сдадут тебя в ямынь! – крикнул он Лотару.

– Ах ты, старый изменник! – в ярости прошипел Мерген. Он с силой толкнул Басана, который не удержался и упал на землю. Тут же взмахнул своим длинным сыромятным кнутом. Кнут со свистом рассек воздух и обмотался вокруг ног Лотара, еще не до конца понявшего слова Басана. Рывок! И Лотар, как подкошенный, рухнул на землю. Ундэс с арканом в руках навалился всем телом, пытаясь накинуть и затянуть на нем петлю. Лотар отчаянно сопротивлялся, отталкивая Ундэса руками. Мерген, выхватив из-за пояса короткую деревянную дубинку, вертелся рядом, пытаясь уловить момент, чтобы нанести оглушающий удар по голове.

Неожиданно раздалось громкое конское ржание. Всадник на полном скаку врезался в Мергена, который отлетел назад и покатился, словно пустая тыквянка. Одним махом Айги соскочил с коня, в два прыжка оказался возле Ундэса и Лотара. Сильными руками он схватил Ундэса за халат и, оторвав от Лотара, по-борцовски перекинул его через себя, плотно припечатав к земле. Не зря все свободное время любимой борьбой-куреш занимался. Охая, Ундэс с трудом приподнялся и, отбежав в сторону, присел возле приходящего в себя Мергена.

– Отец! Мама! – крикнул Айги, подбегая к ним.

– Айги! Молодец! Как ты здесь оказался? – с радостью на лице проговорил поднявшийся Басан, возле которого суетилась Ойюн.

– Отец, уходим! Сюда идут дунгане! Они близко!

– О Небо! Да что же такое творится! – воздела руки и голову к небу Ойюн.

– Отсюда по-любому уходить надо. Это место отныне проклято, – плотно сжав губы и с презрением окинув взглядом двух своих соплеменников, проговорил Басан. – Айги, отгони овец в горы.

– Отец, берите самое ценное. А за юртой мы потом вернемся, – рассудительно сказал Айги и, ухватив коня за поводья, лихо вскочил в седло.

Басан и Ойюн исчезли в юрте. Охваченные тревогой они даже не обратили внимание, как Лотар высвободился от пут и двинулся навстречу Мергену и Ундэсу, которые совсем не собирались расставаться с наградой в тысячу лян и, поднявшись на ноги, медленно обходили его с двух сторон. Они были умелыми охотниками за головами.

Айги же заметил происходящее и, натянув поводья, остановился, решив понаблюдать, как сложится схватка. А она обещала быть весьма интересной.

Чужеземец понял, что ввязываться в борьбу с сильными противниками бессмысленно, и потому совершал какие-то странные действия. Он, словно пританцовывая, перемещался на пятачке земли, явно выжидая какого-то нужного ему момента. И вот, подпустив Мергена на расстояние вытянутой руки, и когда тот, словно разъяренный медведь, раздвинув руки, попытался обхватить его, он резко выбросил вперед свою левую руку с крепко сжатым кулаком. Удар пришелся прямо в нос Мергену. От резкой, неожиданной боли он на мгновенье застыл. Этого было достаточно, чтобы чужеземец нанес молниеносный удар правой рукой, вкладывая в него всю тяжесть своего тела. Удар в челюсть Мергена был такой силы, что тот рухнул, как подкошенный сноп.

– Сзади! – ерзая в седле, крикнул Айги, предупреждая Лотара от подкрадывающегося Ундэса.

Но чужеземец и сам прекрасно знал об этом, будто бы имел глаза на затылке. Он резко скользнул в сторону и, развернувшись, пустил левую руку по боковой дуге, попав кулаком в правый глаз Ундэса. Голова Ундэса мотнулась в сторону. Теперь – молниеносный удар справа всем корпусом по массивной челюсти, и тот покатился по земле.

Айги восхищенно покачал головой: «Ай да, длинноносый! Лихо разделался с этими уродами». Откуда ему было знать, что никто в Прусской императорской армии так не владел искусством английского бокса, как лейтенант Лотар Ланков. Он махнул рукой с благодарностью взглянувшему на него Лотару и, огрев коня плетью, помчался к пасущемуся под охраной старого волкодава стаду овец.

Вскоре из юрты показались Басан и Ойюн с тяжелыми узлами в руках. Они быстро двинулись к привязи с лошадьми. Там же садились на своих коней побитые Мерген и Ундэс.

– Олухи, мы скоро вернемся. И тогда вам всем не сдобровать, – грозно пригрозил Мерген, морщась от боли. Они не слышали, какие вести принес Айги, и посчитали, что Басан с Ойюн просто меняют кочевье.

Уложив и закрепив на лошадях поклажу, Басан подошел к Лотару.

– Тебя разыскивают власти. Сюда идут дунгане. Мы ничем не можем тебе больше помочь, – сожалеюще произнес Басан.

– Я не знаю, чем могу искупить неприятности, которые принес в ваш дом, – искренне ответил Лотар. – Но прошу вас, не считайте меня преступником. Это не так.

– Пусть Небо решит твою судьбу, – сказал Басан.

– Все мы в руках Господа, – согласился Лотар.

– Да, вот еще. По степи с голыми руками не ходят. Возьми это, – Басан протянул Лотару нож в деревянных ножнах.

– Спасибо, вы щедрые и великодушные люди, – Лотар взял нож, выдернул из ножен. Мелкие узоры от ковки указывали на редкую, дамасскую сталь. Невольно он залюбовался клинком, провел палцем по острому лезвию.

– О, это очень ценный подарок, – он решил вернуть его назад, но Басан и Ойюн уже покидали свое становище.

Через некоторое время Басан и Ойюн одновременно оглянулись назад. Чужеземец одиноко стоял у опустевшей войлочной юрты, держа в руке дорогой нож из дамасской стали, и продолжал смотреть им вслед. Увидев их взгляды, он помахал на прощанье рукой.

– Да хранят его добрые духи, – выговорила Ойюн.

Оставшийся в одиночестве у грязной, войлочной юрты, Лотар в задумчивости поигрывал подаренным ему ножом, то вытаскивая, то вставляя его назад в деревянные ножны. Затем резко развернулся, подошел к своей понуро стоящей лошади. Потрепал ее по сбившейся, спутанной гриве, вскинул седло, затянул потуже подпругу и одним махом взлетел в него.

По дороге сюда ему не раз встречались пересохшие русла рек, заросшие чахлым колючим кустарником. «Если добраться до одной из таких балок, то там всегда найдутся расщелины, в которых можно схорониться днем, а под покровом ночи пешим ходом продолжать путь», – так он решил для себя. «Давай, хотя бы до первой балки дотяни», – прошептал Лотар в ухо животному и тронулся в путь. Лошадь послушно двинулась вперед довольно резвым шагом. Лотар с облегчением вздохнул: «Господи, есть ты на небесах!»