Читать книгу Бог соединяет любящих - - Страница 2

Тео не был альфонсом. Хоть многие его таковым считали. Не был и геем, его привлекали женщины. Но любил он одну Эдит. Искренне, беззаветно, несмотря ни на что. Просто любил. И был готов ради нее на все.

Тео был молодой, высокий красавец грек. Эдит была неизлечимо больна и старше на девятнадцать лет. Целых девятнадцать? А ему порой виделась совсем юной.

Шансов встретиться у этих двоих не было никаких. Тео был далек от богемной среды и через неделю собирался лететь в США на стажировку в салоне Элизабет Арден. Оставалось подписать контракт. Но вмешался тот самый случай, который, как говорят французы, «слепым не бывает». А может, точнее будет сказать, Провидение?

Тео жил с родными в предместье Парижа. В тот январский день 1962 года он засиделся с друзьями в одном из кабачков Сен-Жермена. И собирался уже уходить, но новый приятель Клод Фигюс, который как раз веселил всю компанию, травя анекдоты, его удержал.

– Теофанис, куда ты так рано? Ты же не маленький мальчик, чтобы бояться, что тебя заругают родители! Знаешь, в двадцать шесть лет люди женятся, – свою реплику Клод сопроводил умильной гримасой, чем вызвал приступ всеобщего хохота.

– Я не боюсь, – улыбнулся Тео, ничуть не смутившись. – Но я не на машине, а после полуночи метро можно ждать долго. И тогда я опоздаю на поезд. Мне еще ехать в Ла-Фретт с Сен-Лазара. Не на лавочке же мне ночевать!

– Я за рулем. В Ла-Фретт не повезу, но до Сен-Лазара подкину. Во сколько последний поезд?

– В пять минут второго.

– Прекрасно. Пробок уже нет, доставлю в лучшем виде за десять минут, – Клод взглянул на часы: – Можно спокойно сидеть еще час. Скажи гарсону, пусть тащит напитки.

Остаток вечера пролетел незаметно. А когда все направились к выходу, какой-то посетитель вдруг поставил в музыкальном автомате пластинку Пиаф с «Гимном любви». Почему-то именно эту. Хотя самой популярной песней Эдит уже стала «Я ни о чем не жалею», затмившая все другие.

Тео застыл на пороге. Особым фанатом Пиаф он не был, но эту песню любил и взял с собой пластинку в Алжир, где воевал без малого три года. Знакомая мелодия моментально вернула его в то время, в глазах Тео обозначилась несвойственная им жесткость.

Обстрел по казарме начался неожиданно. Они только-только прибыли в расположение. После ужина им предоставили немного свободного времени, и Тео решил включить патефон. Он доставал диск из конверта, и пластинка нечаянно выскользнула из рук. Тео наклонился за ней и не устоял на ногах от страшного толчка. Крик капрала: «Ложись!» потонул в странном грохоте, непохожим на те, что можно услышать в кино. Земля задрожала. Сверху посыпалась земля и куски штукатурки.

Когда дали команду встать, Тео поднял пластинку. Отряхивая диск, он заметил на этикетке кровь. Кровь была его собственной. К счастью, осколок его едва задел. Он не почувствовал и даже не испугался. Но, объяснил капрал, не наклонись Тео за диском, его бы на этом свете не было.

Сейчас голос Эдит вдруг ворвался в мирок, где обычно играли песенки в стиле «йе-йе». И снова, казалось, звучал, как тогда, сквозь адский гром канонады, перекрывая ее своей мощью. Утверждая торжество любви, перед которой отступает сама смерть.

Только когда песня закончилась, Тео заметил, что Клод яростно трясет его за рукав:

– Эй, дружище, у тебя что, столбняк? Кто-то спешил на вокзал, или мне показалось?

– С этой песней у меня многое связано. Когда воевал в Алжире. Я ей жизнью обязан. Прости, не люблю вспоминать подробности.

– Ты не первый, кто впадает в ступор от ее голоса. Но мы потеряли добрых пять минут, теперь придется гнать. Если что, штраф на твоей совести! Хотя в этот час риск невелик, – заворчал Фигюс, усаживаясь за руль и поворачивая ключ зажигания.

Полицейские им, и правда, не встретились. Сонный Париж был пуст. Но когда они почти добрались до цели, посреди улицы Рима невесть откуда возникла девочка лет пяти. В свете фар Тео увидел пухлые ручки, бледное личико с огромными глазами, смотревшими в самую душу… А их машина неслась на нее!

– Тормози! Ты же ее задавишь… – испуганно выкрикнул Тео и схватил Клода за руку. Тот ударил по тормозам.

– С ума сошел?! Там нет никого! – возмутился Клод, останавливаясь у тротуара. Тео выскочил из машины. Улица была совершенно безлюдной.

– Но я ясно видел девочку на дороге… В летнем черном платьице с короткими рукавами и большим белым бантом в вьющихся волосах.

– Тебе уже говорили, что ты ненормальный? Ребенок один в центре Парижа в это время? Хорошо, других машин нет. А то бы твои «видения» плохо закончились! Садись давай, опаздываем!

На вокзале они оказались в десять минут второго.

– Вот, так я и знал! Вначале тебе охота послушать песню Пиаф, потом что-то мерещится… И что мне теперь с тобой делать? – забрюзжал Клод, барабаня пальцами по передней панели. И не дожидаясь ответа Тео, махнул рукой: – А ладно, будем считать, что это Эдит «виновата» в том, что ты упустил свой поезд. Пусть теперь развлекает! Поехали…

– Куда? – не понял Тео.

– К Пиаф, на бульвар Ланн.

– Ты с ней знаком? – не поверил Тео, решив, что Клод шутит в своей обычной манере.

– А я не рассказывал? Я у нее что-то вроде секретаря. На ее языке это значит: «старший, куда пошлют». Едем!

– Ночь на дворе, неудобно!

– Самое время: днем Эдит спит, – расхохотался Фигюс. – Вся жизнь у нее после концерта и до утра. Первым поездом в Ла-Фретт и поедешь.

– Ты хочешь сказать, Эдит Пиаф будет меня развлекать?! По-моему, ты или спятил или меня разыгрываешь.

– Ну, спятил, положим, ты, как показывает практика. Да и не обольщайся. Ишь чего возомнил! Это я так… У нее всегда уйма народу. И развлекают обычно ее. Вообще, она репетировать будет, а может, начнут сочинять новую песню. Решайся, я больше не предлагаю, – пожал Клод плечами. – Если ты предпочитаешь топать пешком в Ла-Фретт или коротать ночь на лавочке… Лично я хочу есть! Там как раз садятся за стол.

Тео решился. В тот раз они с Эдит обменялись лишь парой взглядов. Взгляды Эдит были насмешливы. А Тео ловил эти взгляды и не мог отделаться от чувства, что видит ту девочку с бантом. Повзрослевшую. Потому оробел, уселся на пол в углу – стульев в доме Пиаф всегда не хватало – и просидел молча, стараясь не привлекать внимания. Правда, при его росте и внешности Аполлона остаться незамеченным было почти нереально. Эдит заметила, но, кроме тех нескольких взглядов, вида не подала.

Дома Тео объяснил, что опоздал на поезд и заночевал у приятеля. Вопросов ему не задали. А сам он не знал, что сказать. Что провел всю ночь у самой Эдит Пиаф, не осмелившись даже заговорить? Тео и представить не мог, что спустя всего несколько месяцев будет знакомить Эдит с родными. Тогда же только мама внимательно на него посмотрела и отчего-то вздохнула.

Но к Пиаф Клод его больше не звал. Тео и не тешил себя иллюзиями, что станет завсегдатаем в доме великой певицы. Однако через несколько дней почувствовал, что места себе не находит от неясной тревоги. Почему он решил расспросить приятеля о том, как идут дела у Эдит? Тео и сам не мог объяснить. Еще более необъяснимым было то, что он едва не накинулся на Фигюса с кулаками, услышав, что Пиаф заболела, подхватив на сквозняках за кулисами пневмонию, а Клод ему ничего не сказал…

Тео появился у Эдит в клинике, принеся в подарок куклу в форме греческого солдатика – сувенир с его родины. И как-то так вышло, что стал приходить каждый день с новыми безделушками или цветами. Оставался подолгу в палате, читал что-то вслух… Из больницы Эдит забирал Тео и нес на руках. На стажировку он не поехал.

Эдит вошла в его жизнь. А может, он вошел в жизнь ее… Чтобы больше не расставаться. Все случилось так, будто было предопределено чьей-то могущественной волей. Они не смогли противиться ей.

Впрочем, в Эдит невозможно было не влюбиться. В ее фиалковые глаза, вспыхивающие подобно глазам ребенка, сохранившего веру в чудо… В ее улыбку, то смущенную, то ироничную, то ослепительную… В ее смех, торжествующий, заразительный, заполняющий хрипловатыми, гортанными переливами все пространство вокруг этой хрупкой маленькой женщины…

Перед Эдит не мог устоять никто: ее очарование оглушало и сметало, как ураган. Она была звездой первой величины в зените славы, Тео увидел в первую очередь женщину. И влюбился. Больше того – попросил стать его законной женой.

Было далеко за полночь, вернее, почти утро. Они находились вдвоем в ее будто вымершем салоне, похожем на вокзальный перрон, откуда поезд только что отошел. Неизменная «свита», так необходимая Эдит, панически боявшейся оставаться одной, улетучилась.

Закончив триумфальную серию концертов и турне ценой нечеловеческого напряжения сил, Эдит снова почти не выступала. А окружавшие ее обычно «стервятники» собирались вокруг нее, чтобы кутить ночь напролет, поглощая в несметных количествах икру, шампанское, устриц… Когда поживиться было нечем, Эдит оставляли все, кроме нескольких самых верных друзей. Тео входил в их число уже несколько месяцев.

– Ты с ума сошел! Ты же совсем мальчишка, я почти в два раза старше, – нервно хохотнула Эдит, застигнутая врасплох, не ожидая подобного. И вмиг осеклась, испугавшись, что может обидеть.

– Это не имеет значения. Для меня ты родилась в день, когда я тебя увидел, – твердо возразил Тео.

– Хорошо, я подумаю… – она произнесла без убежденности, стараясь, чтобы ее слова прозвучали как можно мягче. В глазах застыло неверие: «Не может быть. Так не бывает. Это какая-то шутка». Но Тео был непривычно серьезен. Предложение прозвучало буднично, неумело даже, и не было обставлено с подобающей случаю помпой. Эдит отвернулась, скрывая смятение, и принялась машинально перекладывать ноты на зеркально-черной крышке рояля.

– Куда могла подеваться мелодия, которую два дня назад принес Франсис Лей к тексту Ньеля? Нужно немедленно вызвать Франсиса, мне не все нравится, – не поднимая глаз от множества лежащих в беспорядке листов, раздраженно пробурчала Эдит. И продолжила, распаляясь: – Ничего невозможно найти! Здесь кто-то хоть раз наведет порядок?! Где, черт возьми, этот дурачок Фигюс? Я думала, у меня есть секретарь! До сезона в «Олимпии» осталось каких-то три месяца, а я едва начала компоновать новый репертуар.

Тео подошел к ней со спины, обвил рукой – ему пришлось немного согнуть ноги в коленях, как он делал всегда, чтобы обнять ее, – намертво притиснул к себе. Второй рукой взял из стопки верхний лист, подал и спокойно произнес:

– Эдит, она у тебя перед глазами.

Эдит отложила нужную партитуру в сторону, обернулась к нему и зарылась лицом в грудь, еле слышно пробормотав:

– Видишь, как со мной непросто?

Тео наклонился, прильнул губами к ее макушке и принялся молча гладить ладонью волосы, спину, все так же крепко ее удерживая. При этом он блаженно улыбался, отчаянно борясь с желанием подхватить нахохлившуюся Эдит на руки, словно ребенка. Песню «Право любить», о которой шла речь, она уже накануне ему напела. Финальными там были такие строки:

Эдит медлила с ответом месяц. Все это время она непрестанно терзала себя сомнениями, забывая о них, только когда пела. О ее метаниях он узнал позже. Тео не торопил, оставался естественным и вел себя с ней, как прежде, с неизменными заботой и предупредительностью. Будто ничего из ряда вон выходящего не произошло. В конце концов Эдит дала согласие. Семья Тео приняла его выбор.

9 октября 1962 года они вышли из машины у мэрии XVI округа Парижа. Тео придерживал Эдит за плечи, заслоняя собой от толпы, которая окружала его и ее вышедшим из берегов бескрайним морем. Тысячи желающих видеть их свадьбу, казалось, вот-вот сметут… Тео с Эдит едва смогли пройти. Но ему не было страшно: эти люди тоже очень любили Эдит, пусть иначе, чем он. А в случае чего он был рядом, он бы справился, ничего плохого случиться с ней не могло. То был их день, день безмерного счастья, день «Жизни в розовом свете»[2].

Они поднялись в зал для церемоний, осаждаемые полчищем репортеров. Сам зал Тео запомнил плохо: беспрестанно то с той стороны, то с этой сверкали вспышки фотоаппаратов и слепили глаза.

Да и видел он одну Эдит. Такую непохожую на новобрачную в простом черном шелковом платье сродни монашескому облачению, как и те, что были ее неизменным атрибутом на сцене. С непременным крестиком на груди. Иной наряд на ней – крошечной, исхудавшей, изможденной бесчисленными недугами – даже в такой день показался бы только нелепым. Но непостижимым образом Эдит была невероятно красива.

Подошла мать Тео, тоже в черном, позволив себе из украшений лишь нить крупного жемчуга. Эдит прижалась к ней, почти вцепилась, будто боясь, что отнимут, как делают малые дети, и долго не отпускала. Лицо Эдит при этом буквально лучилось. Никогда ни у кого Тео больше не видел такого лица! И мать – элегантная, статная, на целую голову выше и на полгода моложе – обняла ту, что вот-вот должна была стать ей невесткой, и ласково поцеловала в лоб.

Наконец все расселись. Мать, отец и младшие сестры Тео Кристи и Кати, счастливо улыбаясь, заняли места позади Тео с Эдит. Он удерживал своей ручищей ее искореженную ревматизмом ручку бережно, как если бы та была из тончайшего фарфора.

– Довольно! – звучный грудной голос, который не спутать ни с каким другим, адресованный прессе, взмыл к сводам зала. – У вас уже сто тысяч фото, дайте мне, наконец, выйти замуж!

И «да» Эдит произнесла очень твердо, отчетливо. А его собственное почти потонуло в окружающем гаме. Хотя еще утром Эдит запаниковала, бросилась на кровать, захлебываясь слезами. Сдерживаемое и тщательно скрываемое от него напряжение вырвалось наружу истерикой: «Я не имею права портить тебе жизнь!». К тому же решила, что будет выглядеть смешной и жалкой в глазах публики, и хотела все отменить.

Тео ей не позволил. Поднял, развернул к себе, взял в ладони мокрое от слез лицо и, пристально глядя в глаза, настоял на своем. Потому что сам не имел и тени сомнений в том, что именно эту женщину хочет видеть женой и дать ей свое имя. Но когда произносил свое «да», от волнения голос дрогнул, Тео совсем не привык к такому вниманию со стороны праздных любопытствующих. Ему просто была нужна Эдит.

Мэр, совершенно ошеломленный происходящим, – его ратушу еще никогда не брала штурмом такая уйма народу – объявил их мужем и женой. Тео нерешительно коснулся губами щеки Эдит, не осмелившись на большее под пристальным оком бесчисленных камер. В ответ Эдит без тени замешательства, как если б они были совершенно одни, обеими руками обняла его за шею, наклонила к себе и несколько раз с жаром поцеловала в губы.

Великая Пиаф… Таковой она была для тех, кто толпился в ту минуту под стенами мэрии, готовый смести даже кованую ограду вокруг здания, прорываясь сквозь кордон полицейских. Тех, кто скандировал: «На балкон! На балкон!» – требуя, чтобы они показались, как королевские особы. Таковой была и осталась для миллионов людей не только Франции, но и мира. Для него же – когда-то о подобном невозможно было даже помыслить, но это случилось – она была просто «его Эдит».

И он был готов не только любить ее, но беречь и защищать ото всех и всего. Так, как поклялся чуть позже в этот же день, когда греческий священник возложил на их головы венцы по православному обычаю и совершил обряд, навечно скрепивший их союз. Дождь из белоснежного риса «на счастье» посыпался на них из рук Кристи и Кати, когда Тео с Эдит выходили из церкви.

Любить ее Тео мог, этого у него было никому не отнять. Мог защищать, спуская с лестницы особо нахальных журналистов и разогнав толпу псевдодрузей, на деле же просто нахлебников. С появлением Тео в жизни Эдит, которая много лет жила «на чемоданах» в полупустой съемной квартире, где был рояль, но почти не было мебели, впервые появилось подобие домашнего очага: постельное белье в тон, скатерти, красивый сервиз… Тео как бы невзначай брал все на себя, в том числе и эти бытовые мелочи, о которых она, родившаяся и выросшая на улице, думать не привыкла.