Читать книгу Кит, ловец букв - - Страница 3

Анализируя художественный текст, всегда нужно найти точку отсчёта: с какой позиции оценивать написанное. Когда автор пишет роман о книгах, писателях и редакторах, пусть и с фантастическими допущениями, то всегда ожидаешь, что ведущим принципом прочтения произведения будет интертекстуальность. Однако в случае романа «Кит, ловец букв» это ожидание не оправдывается.

Безусловно, интертекст в романе есть. Главная пара героев – Кит и Серж – напоминает античных Ахилла с Патроклом, мифологических Гильгамеша и Энкиду, библейских Давида и Ионафана, а также более современных нам Шерлока Холмса и доктора Ватсона, Пуаро и Гастингса, Дон Кихота и Санчо Панса, Фродо и Сэма и многих других. В паре Кит и Серж есть что-то неуловимое, взятое, как мне кажется, от всех подобных канонических пар, но в то же время они не повторяют ни одну из них.

Пара Саша – Марго сразу же ассоциируется с Мастером и Маргаритой, ведь юноша мечтает написать роман, доказывающий, что бессмертие заключается в словах. Он чуть не умирает, когда из-за махинаций Азраилова теряет свою рукопись, а спасёт его, конечно же, Маргарита.

Кепи Кита начитанному человеку напомнит о шапке Холдена Колфилда, Шерлока Холмса, шляпе Раскольникова и даже Безумного Шляпника (а может, Распределяющей шляпе из «Гарри Поттера»?! ). В любом случае такая яркая художественная деталь бесконечно расширяет наше представление о внутреннем мире героя. Думала ли автор про все эти возможные параллели у читателя? Не знаю, но не лишним здесь будет вспомнить слова У. Эко: «Чаще всего критики находят такие смысловые оттенки, о которых автор не думал. Но что значит „не думал“? <…> Теперь это не важно. Текст перед вами и порождает собственные смыслы»1. Вот об этих смыслах я и хочу порассуждать.

Но сначала о жанре, сюжете и персонажах.

«Кит, ловец букв», как следует из авторского жанрового определения, это фантастический роман. Однако, я думаю, всё гораздо глубже, и фантастический роман на деле оказывается… литературной сказкой. Доброй историей, призванной исправить несправедливость мира, уравновесить добро и зло (а это ключевые онтологические концепты любой сказки).

О чём же роман? Издавна существовал только мир рукописных текстов, но затем появляются пишущие машинки, начинается компьютеризация… И мир разделился надвое. Были созданы два управления – Печатное и Непечатное. В небольшом городке России конца девяностых неустанно трудится смотритель Кит, сотрудник Непечатного управления. Он пытается удержать хрупкое равновесие между двумя мирами. Однажды Кит и его помощник Серж чуть не погибают, вступив в контакт с дневником отчаяния. Кит на время выведен из игры и не может больше поддерживать баланс между мирами. Узнав об этом, Печатное управление начинает свою игру. На город обрушивается ливень из чёрных слов, и Непечатный мир оказывается на грани исчезновения. С помощью Сержа и кота (своеобразного ангела-хранителя) Кит приходит в себя и останавливает смерч из чёрных букв.

Всё это, конечно, очень далеко от фольклорных первоисточников. Но если вспомнить слова М. Н. Липовецкого, то окажется, что «подлинная литературная сказка – совершенно самостоятельное произведение с неповторимым художественным миром, оригинальной эстетической концепцией, произведение, которое не только в сюжетном, композиционном отношении ничем не напоминает народную волшебную, но даже образный материал черпает из литературных или совсем не сказочных фольклорных источников. <…> Однако ограниченность содержательности жанровой формы литературной сказки кругом ценностных ориентиров, свойственных народной волшебной сказке, подтверждает гипотезу о присутствии в фундаменте всякой литературной сказки неразложимых элементов жанрового архетипа народной волшебной сказки, её „памяти жанра“. Авторы литературных сказок актуализируют семантические „блоки“, образующие ядро художественной модели мира, выражающие сущность художественного мира волшебной сказки именно как целостного мирообраза»2. Именно типологическая близость модели мира дает возможность говорить о произведении как о сказке. В современной литературе волшебно-сказочная модель мира переосмысливается, и на её каркас наращивается образ современной писателю реальности. Но она сохраняет ту самую бахтинскую «память жанра» волшебной сказки.

Если с этой точки зрения посмотреть на роман Е. Фираго, то окажется, что его в целом достаточно просто разложить по основным функциям действующих лиц, описанным В. Я. Проппом в «Морфологии волшебной сказки»3. Да и отсылка в эпиграфе к книге Дж. Кэмпбелла «Тысячеликий герой»4 только подтверждает ориентацию писателя на мифологическое, архаическое сознание. Автор восстанавливает идущий от волшебной сказки хронотоп испытаний – испытания смертью и вечностью: им постоянно подвергаются как Кит, так и Серж. «Бессмертие прячется в словах. Нас вызвали из небытия, вызвали, чтобы потом закинуть обратно. Но для чего? Чему мы здесь учимся? Начиная с первого крика и заканчивая последним вздохом – мы учимся превращать воздух в смыслы. Мы вдыхаем живительную силу, питаем себя, чтобы суметь что-то сказать. Если не можем говорить – пишем. А если не можем ни того ни другого – заглядываем в чужие глаза, дотрагиваемся кончиками пальцев до родственных душ, ищем собственное отражение. Но и взгляды, и прикосновения – всё пропадёт в мирской пелене. А слова останутся, перельются из уст в уста, будут белеть ориентирами на стенах в уютных подворотнях, будут мягко шелестеть в траве. Там, в конце, аккуратно сложив на коленях руки, тебя ждёт неизвестность. Но ты всё равно идёшь по земле. Скажи, почему?»5 Ответ на это «почему» и ищут герои, проходя уготованные им судьбой испытания.

«Путешествие» Сержа в Непечатное управление, чтобы помочь Киту, ассоциативно соотносится с мифологемами посвятительного обряда (в сказке обычно это проход через лес – потусторонний мир). Этот обряд как институт, свойственный родовому строю, проводился при наступлении юношей половой зрелости. Предполагалось, что мальчик во время обряда умирал и затем воскресал уже новым человеком. Так и Серж, пройдя испытания, внутренне изменился: из эгоистичного бабника, любящего деньги и растрачивающего себя впустую (одна из книг, которую мы видим в библиотеке – «Анатомия человеческой деструктивности» – явно про него), превращается в идейного персонажа, редактора, который помогает удержать равновесие в мире и влюбляется в Майю. Внутреннее изменение героя поддерживается на уровне сюжета пороговой ситуацией, когда Серж удирает из квартиры через окно (окна и двери, как известно, традиционные образы, олицетворяющие границы между мирами).

В продолжение этой мысли необходимо сказать и о том, что мифологема путешествия живого в царство мёртвых, проступая за перипетиями романного сюжета, также появляется и в сюжетной линии Кита. Дневник отчаяния воздействует на личность героя, который из строгого и властного смотрителя превращается в капризного старика, не помнящего о своём предназначении. Волшебный помощник – кот – помогает старику всё вспомнить. Но прежним смотритель уже не будет: побывавший в роли человека Кит стал лучше понимать людей и их тексты, существо нечеловеческой природы стало человечнее.

С потусторонним миром связана и сама фигура Кита, поскольку в романе не раз подчёркивается его инфернальная природа. Так, «Кит отлично видел во мраке, а свечу ставил больше для антуража, чем для дела»6. Способность видеть в темноте даёт ему силу видеть скрытые вещи и события. Он властвует над особым пространством – невидимым коридором. Это табуированная зона, куда не проникает больше ни один персонаж, хотя обычных коридоров в романе мы встретим немало. Иное качество этой области определяется ее назначением: по этому коридору текут буквы и кружатся строчки, соединяя Кита и писателей, напоминая ментальную связь. Смотритель становится неким проводником по миру букв, их хранителем. На ум приходит и ассоциация с Хароном. Как его мифологический прототип из греческой мифологии, перевозящий души умерших через реку Стикс, Кит направляет потоки букв между собой и писателями, усмиряя и изменяя их. Проблема «обезвреживания» букв в коридоре (читай: редактура) есть проблема «инициации», приобщения к миру литературы.

Итак, оба героя должны самоопределиться. И они идут к этому. Сказка, генетически связанная с обрядом инициации, требует приобщения героя к знанию, получения опыта из пройденных испытаний. Сказочный герой должен состояться. И Серж, и Кит должны сами найти и понять зачем, для чего им жить, ответить на вопрос «почему». И им это удается.

Так происходит обновление сказочной жанровой модели. «Память» волшебной сказки здесь обновляется жанровым потенциалом фантастического романа, который трансформирует каноническую систему образов и вносит психологизм: герой сказки в итоге оказывается глубже своей традиционной функции, он находится в постоянном внутреннем движении и существенно изменяется (что в принципе не характерно для поэтики сказки).

Помимо основной линии борьбы со злом и испытаний героев, существуют и сквозные психологические линии, состоящие в развитии отношений пар героев: Кит – Серж, Серж – Майя, Саша – Марго. На определённом этапе первые две трансформируются в миссию на троих по спасению Непечатного мира. Герои получают новые проблемы, связанные с ценой сохранения равновесия, а читатель – новый неожиданный поворот сюжета.

В сказке, разумеется, есть испытания, поиск ответов на трудные вопросы, но в ней обязателен и счастливый конец. В этой истории он однозначно такой. Потому что добро побеждает зло. Потому что все остаются живы. А ещё потому, что в финале читатель расстаётся с героями, пребывая в полной уверенности: у них всё обязательно будет хорошо.

В этой книге есть красивые и очень точные слова о нас – читателях, писателях и редакторах («Но кто может наверняка сказать, что мы – не те же замерзающие книжные герои? Ведь мы не помним того мгновения, когда пришли в мир. Мы не знаем, когда уйдём. Но кто-то (или что-то) знает. Вся наша жизнь похожа на обрывок»7; «Все писатели в городе и не думали о сне: они гнали мрачные строки по бумажным лабиринтам. Любители дневниковых откровений тоже ничего не могли с собой поделать. Им было жизненно необходимо выплакаться именно теперь, рассказать миру о своих бедах и переживаниях, добавить слёз и черноты. Но почему-то легче никому из пишущих не становилось: тяжёлые буквы словно припечатывали частички душ, отрывали от них кусочки, наполняя смутным беспокойством»8); о силе слов («Рукописные слова – самые мощные и кусачие. Они не утратили свой первичный облик, данный им почерком определённого человека, они сильны, они, можно сказать, делят с хозяином одну на двоих душу»9; «Крохотные монстры, способные убить. Вы хорошо знаете об этой силе, и никогда не отдадите её за так. Конечно, вы будете бороться за право быть главными, за право уничтожать неугодных, за право выбирать их – служителей Слова – ваших рабов»10). А ещё по страницам романа блуждает бумажный самолётик, который, как набоковская бабочка, прилетел в роман из первой книги Е. Фираго «Дневник девочки, которая влюблена в книги»11, обыгрывая мысль, очень точно сформулированную К. Клэр в «Хрониках Бейна»: «Люди поступали так всегда – оставляли грядущим поколениям сообщения, высеченные в камне или написанные на страницах. Они словно бы протягивали руку сквозь толщу времён, надеясь, что её подхватит другая, призрачная рука. Люди не жили вечно. Они лишь могли надеяться, что сохранится то, что они создали»12.

В любой сказке есть мораль. И Е. Фираго, разбрасывая по страницам книги бумажные самолётики, будто протягивает нам призрачную руку, предлагая подхватить эстафету и продолжать «гнать мрачные строки по бумажным лабиринтам», чтобы найти свой ответ на вопрос «почему».

Найти равновесие между космосом и хаосом.

И удержать этот мир.

Удержаться.

На едва заметной грани зла и ДОБРА.

⠀

Ассистент кафедры русской литературы

ЯГПУ им. К. Д. Ушинского,

литературный редактор

Ксения Полтевская

В благодарность автору и другу

за эту историю

22 августа 2023 г.

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

Множество печатных книг – великое зло.

Нет меры или предела этой разновидности письма.

М. Лютер

…И вот Один распался на многих, и те многие стали яростно сражаться друг с другом – и каждый сам за себя, – и усмирить их стало возможно только силой.

Дж. Кэмпбелл