Читать книгу Книга НОЯ.БРЯ - - Страница 2

Просыпаюсь в избе. Рядом трещит буржуйка. Кажется, это так называется. Я не знаю. Не знаю точно. Из допотопного крана льется тоненькой струйкой вода. Рядом стоит деревянная, в кольцах железных, бочка. Через окна струится рассвет и падает на подушку лучами. Мне 314 долгих лет. Я вечно живущая и всегда молодая. Двое беседуют тихими голосами. Двое мужчин. Я не шепчу ни молитв, ни имени маминого. Им.

Древний старик и какой-то мне незнакомый хер начинают втирать мне про миссию по спасению. Про то, что теперь чтобы продолжить жить беспечально, мне, придется покинуть пределы полночной тени. Посещать по воскресеньям церковь. Я начинаю плакать. Плечи и губы трясутся мелко. Со стены смотрит девушка с плаката. Девушка восьмидесятых. Рядом часы – тарелка.

Я хочу жить. Мне прекрасно жилось прежде. Конечно, меня не раз и не два безуспешно пытались отправить в вечность. На мне нет одежды, потому что, те лохмотья, что надеты на мне, назвать одеждой могут только слепые и глупые деревенщины.

Мужчина смотрит на меня внимательно. И говорит, что с этого самого исторического момента мне предоставлено выбирать, умереть самой или начать убивать бессмертных. Что меня возвратили с границы между двумя мирами, что я обязательно сгнила бы израненная в кювете, что в этот раз я почти что попалась, что я умирала, что меня спасли, сняли с удочки хитрой смерти. И что надо платить по счетам, даже нам – тварям ночи.

Даже такой, как я, несущей на крыльях грех. Что старик зачитал надо мной «Отче» и вот я отныне одна против всех.

Меня разбирает смех.

Я смеюсь до боли в желудке. Д.О. К.О.Л.И.К.

Кажется, даже им становится жутко. Мне колют… наркотик, но, прежде чем провалиться в бездну, прежде чем яд растечется по обескровленным венам химическим реагентом, я успеваю выкрикнуть:

«Всё не к месту, и всё нечестно. Ведь мне 314 лет. Я бессмертна».

* * *

Я боюсь умереть.

Мне так нравится жить на земле.

Мне так страшно уйти,

Не сказав, не увидев, не сделав:

Не попробовав всё!

Если речь вдруг зайдет о еде;

Если вдруг о пути,

Не пройдя всех дорог

Д.О. П.Р.Е.Д.Е.Л.А!

Если речь о любви,

Не черпнув эту чашу по дну,

Не допив всё, что есть,

До последней живительной капли.

Я цепляюсь за дни,

Я ругаюсь, кричу и реву.

Здесь достаточно места,

Чтоб жить. Ну, хотя бы

Д.О. З.А.В.Т.Р.А…

* * *

Солнце больше не резало больно кожу.

Не выжигало глаза и язык. Майн гот!

Солнце по-прежнему вызывало дрожь.

И Адель носила чёрные, как ночь, пилоты.

Она сидела, забравшись с ногами

На кресло-качалку, видавшую виды.

И играла с мышонком и его мамой

С помощью сыра. Пила сидр.

Яблочный сидр. Из старой чашки,

С треснувшей сколотой горловиной.

За мышонком сеялись маленькие какашки.

И Адель хохотала. Вполне невинно.

Так им и надо. Безумный старик и мужчина

Наняли мерзкую деревенскую бабку.

Чтоб их подопечная «не чудила».

Бабку с бульдожьим лицом и хваткой.

Адель соскочила на пол легко, как птичка.

Распугала мышей и влезла в шлёпки.

– Чёртов Илайя. Факинг бич. То!

Ходил по дому кошачьей походкой.

Тихо, как каждый ночной хищник.

Тихо и, кажется, невесомо.

Адель скорчила ему в спину личико,

Скользя за дверь. Задвигая засовы.

И стоя так. Ветер треплет гриву

Белокурых волос. В одной рубахе.

Она улыбалась ему счастливой.

Вверх средний палец:

– Иди ты на хер!

На окнах решетки чугун чернёный.

– А ключик вот он! Ну, что, отнимешь?

Илайя смотрел на неё из дома

И кивал ей, и тыкал куда-то за спину!

Адель обернулась. Почти у бёдер,

Сверкающих нежной тугой белизной,

Стоял, склонив голову, пёс. Породы

«Почти медведь! – Поиграй со мной!»

– Ах! Вот как?! Илайя?! Решил, что струшу?!

Адель усмехнулась.

– Ну… Что просили.

Припала к земле. И, прижав уши,

Тихонько рыкнула. «Аше, псина».

Пёс сдал назад. Потянул носом.

Застыл на миг. И упал навзничь.

– Да! Да! Вот так вот. Играючи просто.

Она же демон из древних капищ.

Она же ужас на крыльях ночи.

Она же монстр, а не игрушка.

А впрочем… Что ещё там, «а впрочем?»

Ах, да! Потрепать его, пса, за ушком.

Упала решётка с тяжёлым стоном.

Стекло разлетелось на сотни мелких.

Адель словно смыло с газона штормом,

ПриподнялО и подбросило кверху.

И снова заперта в четырёх стенах.

И снова старое кресло-качалка.

– А, чёртов Илайя. Ублюдок хренов.

Опять победил. Ненадолго. Но жалко…

* * *

Первое время Илайя ходил весь искусанный,

Шея его походила

На сине-красный флаг Лихтенштейна…

Зато на завтрак Адель предпочитала мюсли

И «Юбилейное» с молоком печенье…

Илайя терпел. Но как-то прикрыл ей и нос, и рот.

Плотно так прикрыл, чтоб слегка она задохнулась.

Адель подралась с ним и заключила: «Урод!»

Но к попыткам сожрать его не вернулась…

* * *

– Я предлагаю тебе стать больше,

Чем просто мелкая кровососка!

Святой Колумб!

И святые мощи!

– А я не согласна!

Вот несостыковка!

К тому же, ты позабыл, что так вот.

Ну тем, что ты предложением кличешь, -

Скорее ставят других перед фактом!

Мол или так,

Или станешь дичью!

Какой вы мне выбор предоставляли?

Какую дали альтернативу?

Илайя чувствовал себя старым…

А злая Адель была очень красивой!

Глаза как у лани.

Фигурка.

Ножки.

Копна волос закрывала спину.

Косая челка.

Повадка кошки.

Она металась. Словами била:

– Скажи мне, милый, вот в чем различие

Между наемным, простым убийцей

И теми хищниками, что рыщут –

Жуткими, страшными Кровопийцами?!

Ах, ты не знаешь? Так вот, И-лай-я…

/Она растягивала его имя/

– Я расскажу тебе, раз не знаешь.

Я объясню тебе, сукин сын, бля!

Что каждый зверь свою любит жертву.

И, загоняя, трепещет страстью.

Что её запах опасен. Терпкий.

Что нет на свете её прекрасней.

Её желанней.

Её дороже.

Что нету крови на свете слаще.

Что хищник чувствует её кожей.

Что она сделает и что скажет!

И умирает она любимой.

До сумасшествия ему нужной!

Что это делает его сильным,

И это голову ему кружит!

Илайя вздрогнул.

Адель кричала.

Срываясь голосом.

На пределе.

И вдруг заплакала в одеяло.

Как плачет раненый зверь Смертельно.

И тихо-тихо вздохнула тяжко:

– А ты обрекаешь меня в убийцы.

В холодную, жуткую жизнь бродяжки.

Без чувств, без имени!

Может выйдешь?!

И дашь спокойно мне отдышаться?!

И может даже переодеться?!

Илайя встал и сказал:

– Твой шанс был.

И ты подумай об этом, детка.

Твой шанс прозреть, может измениться.

Когда в канаве ты подыхала.

Я думал, спас тебя ради жизни,

Я думал, дал тебе… Все сначала!

И выбор есть:

Ведь ты можешь сдохнуть!

А можешь… Дальше продолжить лаять!

Илайя вышел и дверью хлопнул:

– А хищник мёртв в тебе. Дорогая.

* * *

Дед жрал грибы. Он трескал мухоморы!

Пил с ними чай. И злую самогонку.

Потом орал, что, мол, он клал с прибором

На местной авторов газетёнки!

Что всех вампиров держал за яйца,

Что всех вождей он вертел на хрене,

Что это даже не обсуждается,

Что был вампиром проклятым Ленин!

Курил траву. Самосад гремучий.

Плевал на плазму. Стучал ногами.

И клял правительство злоебучее,

В котором демоны заседают.

Срывал с крюка на стене берданку

И заряжал серебро и порох.

Ел мухоморы. Не валерьянку.

И обнаруживал жуткий норов.

Так было каждое полнолуние.

Он возвращался всегда с рассветом.

Дед был не более нас безумен.

Он в прошлом был неплохим поэтом.

* * *

Слушай, девочка.

Говорят, что зло рядится под добро.

Я бы не сказал, девочка, не сказал.

Зло окутывается в тусклое. Всё равно.

Это да. Девочка. Это да.

Зло приходит, девочка, не в тот момент,

Когда кто-то подсаживается на иглу.

У него,

Д.Е.В.О.Ч.К.А.

Специального расписания нет.

Оно не является по щелчку.

Оно не прыгает, девочка, на кровать.

К чужому мужу, спящему у тебя в постелях.

Но вот, когда тебе становится наплевать,

Тогда берётся оно за дело.

Если ты украдёшь? Стоит ли оно за твоей рукой?

Смеётся ли крошечный демон на левом твоём плече?

Девочка, слушай меня. В этом то вся и соль.

Демона на плече, не существует вообще.

И не те страшны и обречены на провал,

Кто нарушил все смертные семь грехов.

И не те, что поклоняются каким-то другим богам.

А те, что не подняли против своих голосов.

Зверю неважно, кто перед ним стоит.

Важно горло своё и чужое, отданное,

Подставленное его зубам.

Михалыч достал из подпола динамит

И пошёл глушить рыбу. Насвистывая в бороду

Интернационал…

* * *

Закат и слегка морозный вечер.

Он чувствовал запах её.

Тот самый. Безумный.

Той самой Первой встречи.

И нежный взгляд её.

Чуть усталый…

Адель завернулась в плед пёстрый, флисовый,

По самые брови.

Спала.

Сопела.

– И всё-таки у неё зачётные сиськи, -

Подумал Илайя куда-то в стену…

А уходить с каждым разом больнее.

И хочется так вот прийти и остаться.

И брать её к хищникам всё страшнее.

В кино, в ресторан бы с ней или на танцы…

И тонкие кисти.

И мелкие пряди.

И рот так вот глупо во сне приоткрыт…

– Не блядь.

Хотя в общем все женщины – бляди. –

Ругнулся Илайя

И вышел курить…

* * *

Тело твоё в огне.

Разума ты лишён.

Ты же поддашься мне

Шеей под топором.

Ты же растаешь льдом.

Сплавишься, как металл.

Тело твоё – дом.

Сердце твоё – храм.

Только в доме твоём

Я поселилась вдруг.

А перед алтарём

Мой обитает дух.

Только в твоих глазах

Жажда меня иметь.

Хоть бы и в кандалах.

Хоть бы потом – смерть…

Будущее не тронь!

Ждать нам чего для?

Пламенем на ладонь

Сегодня сойду

Я…

* * *

Снова запах духов

И касание рук.

Шёпот.

Ласки.

Порочный наш круг.

– Забери мою душу, а с ней и грехи.

Ибо дьявол сожжёт меня

За стихи.

Преисполни надеждой.

Прогони этот сброд.

– Ты не бойся.

Не бойся огня.

Не сожжёт!

Залюбуюсь тобой.

Засмотрись на меня.

Это губы

Мои

Обжигают тебя…

* * *

Я не вижу ночью

Твою сторону Светлую.

Ты не видишь днём

Мою сущность тёмную.

Эти половинки кажутся нам незаметными.

Но мы повязаны.

Точно.

Печатью кровною.

И когда на карте выпадет искушение.

Я готов поддаться.

Готов продать душу дьяволу.

И моя половина

Предастся забвению.

А другая /твоя/ станет моею

Забавою…

* * *

Так тянулись долгие месяцы выздоровления.

Иногда Илайя пропадал на неделю.

Иногда на несколько скучных дней.

На одну ночь. На пару ночей.

Жизнь взаперти протекала размеренно однообразно.

Шрамы на коже почти исчезли.

Дед мазал их мазью.

Вонючей и даже на вид отстойной.

Варево жглось и щипалось пребольно.

Адель терпела. Скрипя зубами.

И пыталась выведать об Илайе.

У бабки, у пса, у его одежды,

У запахов леса, у шапок снежных

На дальних склонах там в отдалении,

У легких следов его на ступенях…

Но бабка была от рожденья немая,

А пес только таял, с Аделью играя.

И лес молчал, и сверкали склоны,

И были следы его невесомы…

И все впустую, и все напрасно.

И скучно, маетно, но… Безопасно.

Однажды Адель вернулась с опушки,

И дед позвал ее: сядь, мол, слушай!

Адель прислушалась, как умела:

Кипит вода, пар клубится белый,

Щебечет птица, поет кузнечик…

– Ну, что за игры?! Заняться нечем? Уперся дед.

– Все не то! Так-сяк!

Умей услышать само себя!

И вот Адель, поелозив попой,

Уставилась на стене во что-то,

И вдруг весь мир разразился громом,

И криком битвы, и воем, стоном!

И визгом тварей, летящих вниз,

Затвора щелканьем, звоном гильз.

Его дыханием через силу…

Адель очнулась:

– Что это было?

– Ты стала слышать. И хватит рыться

По всему дому. Возьми волчицу

/Так звали псину/ и дай ей корм

Старик отвернулся и спать пошел…

* * *

Месяц спал,

Укрывшись облаками.

Ты смотрела на меня

В истоме.

И что-то взрывоопасное

Было между нами…

Я сливал бензин,

А ты была на стрёме.

* * *

В самом центре Москворечья

В Оружейном переулке

Полыхали, словно свечи,

Догорали, как окурки,

Роллсы, Майбахи, Феррари,

Ягуары, Мерседесы,

Астон Мартины и далее

БМВ, концепты Энзо…

Мазератти ело пламя,

Кожа красная горела.

Жутко корчились Мустанги,

Краска плавилась, шипела.

И неслась по свету новость:

На крутой стоянке частной

«Объявился мститель – Zоrrо,

Глас народного несчастья».

И навряд ли плакал кто-то,

Улыбались всюду люди…

Zorro вышел на охоту

Скоро то ли ещё будет.

Пожалели страховые:

– Вот кому теперь работки!

И машины, ведь машины

До одной были красотки!

А хозяев автопарка

Никому было не жалко…

* * *

Башня напротив еле видна за туманом.

Трубы опять ремонтируют водопроводные.

Зимняя сказка по улочкам безымянным

Легкой позёмкой мечется, мечется под ноги…

Яркий неон реклам на высотных зданиях

Словно двоится, рассеивается, преломляется.

В доме напротив женщина с тоненькой талией

Вскинула руки и словно застыла в танце…

Пёс одинокий отчаянно лает в скверике.

Кошки дворовые громко и грязно ругаются.

Корчатся люди, в зубастых капканах телеков,

Кто-то кричит: «Караул!» Кто-то жарит яйца.

Заиндевевшие окна трещат тихонько.

Ветер раскачивает антенны на черных крышах.

Девушка в доме напротив укачивает ребёнка,

Произнося лишь губами: «Спи, милый. Тише…»

Городу хочется снежного яркого кайфа.

Хочется дури пустить по набухшим венам.

Город чифирит и впрок запасается спайсом,

Чтобы дождаться белого – белого плена…

Но кто-то нажал: О.Т.М.Е.Н.А.