Читать книгу Алёнка для опричника - - Страница 1

По холодному зимнему небу, высокому и безоблачному, разносился рождественский колокольный звон. Казалось, по такому небу звон долетал из самой свято престольной Москвы, такой он был чистый, тонкий и не оглушающий. Как будто осевший сверканием на белоснежных сугробах.

– Слышишь, Алёнка, как благодать разливается? – негромко проговорил сгорбленный старик. Он едва мог переставлять ноги в тяжелых меховых чунях по снегу, и остановился отдохнуть у высокого сугроба. – Ишь ты, как звонят… Вот бы в такую благодать тихо помереть, – как всегда про себя проговорил он.

Алёнка грустно посмотрела на дедушку. В последнее время он всё чаще говорил, что скоро умрёт, и каждый день жить ему всё тяжелее. И не умирает он только потому, чтобы успеть Алёнку выдать замуж, а не оставлять её в этом мире совсем одну с бабкой, которая её после смерти сына – Алёниного отца – не любит. Хоть это и была случайность: пол Москвы тогда сгорело в страшном пожаре, огонь утробно выл и полыхал в двух шагах, пока отец искал спрятавшуюся в сундук, пятилетнюю Алёнку. Дочку нашел, а жизнь потерял. Ни он, ни матушка, ни нажитое ими купецкое добро не пережили тот пожар. Пришлось деду и бабке с Алёнкой оставить столицу и сводить концы с концами в старом доме. С тех пор бабушка считала, что Алёнка только беды и горе всем приносит, бронила её и не могла дождаться, когда можно будет сплавить сироту с глаз долой. Дедушка же не позволял Алёну обижать, всегда любил и защищал. Но, кажется, с каждым днём ему это давалось всё труднее.

Сейчас, задрав голову к небу, Алёна вслушивалась в причудливые переливы, надеясь, что дедушке подарят еще много лет. Но колокольный звон и надежда постоянно перебивались каким-то глухим, тревожным уханьем. Не то сердце в груди зашлось от мороза?.. Она приложила тонкую ладонь к душегрейке – сердце гулко и сильно стучало, отзываясь в ушах. И так это было громко, что даже старик, который вот уже сколько времени недослышал, встрепенулся.

– Не конники ль скачут, Алёна? – тревожно спросил он и медленно завертел неповоротливой головой из стороны в сторону.

Алёна вздрогнула и тоже резво заозиралась. Глухое уханье всё меньше походило на удары сердца, и всё больше – на топот копыт. Он как молоток гвоздями прибивал к земле колокольный звон и радость. Совсем скоро на дальнем конце улицы показались всадники. Они неслись по улице, дыбя снег. От тяжелых лошадиных боков и морд в стороны валил пар. Алёнка как заворожённая смотрела на них, пока дедушка снова беспокойно у неё что-то не спросил. Она тут же очнулась, схватила старика за руку и потянула в сторону.

– Уйти надо, дедушка, не то затопчут нас. А чёрные какие, как углём измазанные! Да давайте же, дедуня, поворачивайтесь, вон они уже!..

Но отойти было некуда. Всю дорогу по маковку забора занесло, а сил пробираться по сугробам у старика не было. Он повернулся в одну сторону, потом в другую, шагнул вперёд. Конский топот грохотал совсем рядом, всадники заулюлюкали. Алёна попыталась потянуть неповоротливого дедушку в сторону, но тут на них налетели всадники, как чёрный осиный рой. Огромный храпящий чёрный конь ударил старика грудью. Он пролетел несколько шагов и неловко рухнул прямо под взвившиеся передние копыта.

– А ну шевели задом, старик! – крикнул сверху всадник, пытаясь удержать танцующего на месте коня. – Расшиперился тут, иль дорогу на тот свет отыскать не можешь? – он замахнулся нагайкой и рассёк ею воздух, не сумев дотянуться до распластанного старика.

– Дедушка! – взвизгнула Алёна, бросившись прямо под испуганную лошадь и хлёсткий удар.

Остальные всадники с криками и руганью разбивались друг о друга, как льдины в ледоход. Чей-то конь разрезал грудью огромный сугроб, обдав всех снегом, третий перемахнул через занесённый невысокий забор. Алёна рухнула грудью на тело деда и зажмурилась от страха. Конь под твёрдой рукой ездока потанцевал на задних ногах и обрушился передними в сторону. От седла оторвалась чёрная собачья голова, стукнулась о снег и покатилась под уклон..

– Ах ты сучка бесовская! – рявкнул всадник и стеганул Алёну по спине. – Под коня бросается, чтоб я рёбра все себе переломал. Да я тебя сейчас!..

Но Алёна ничего не слышала, мир вокруг неё гудел и плавился, как снег под горячей, дымящейся кровью. Она заливала голову деда и всё вокруг. Алёна хватала еще чистый снег, пыталась отереть им щеки и глаза дедушки, трясла за полушубок и задыхалась от рыданий:

– Дедушка! Что ж они, безбожники, наделали! Дедушка!

– Обо мне не тревожься. Видать, услышал Он мои молитвы, и дал срок в чистый праздник помереть. А ты – беги отсюда, Алёнка, – прохрипел дедушка. Не открывая глаз, он осенил внучку крестом, и умер.

Алёнка закричала, прижавшись к нему всем телом, ни ноги, ни руки её не слушались, никуда она бежать не могла и не хотела. Но кто-то сверху схватил её за воротник и поднял на ноги. Шапка слетела с головы и на спину рухнула тяжелая светло-рыжая, как пролитое на солнце масло, коса.

– Ты смотри, какая овца божья! Румяная, как яблочко, и на косу богата. Красавица, бросай своего старика, его уж на том свете с фонарями обыскались. Поехали с нами, будешь пьяная, весёлая! – загоготал огромный детина, шаря мелкими сальными глазками по Алёниному лицу. Она испуганно на него смотрела большими, светло-голубыми глазами и не понимала, что он хочет. А детина подхватил пальцами её косу, но она, не затянутая шнурком, как шёлковая выскользнула из его ручищи, распавшись на тонкие, золотые ленты. Тогда он наклонился ниже, но рядом с ним поравнялся другой всадник с косматой непокрытой, рыжей головой.

– Платон, тебе бы поменьше языками трепать, и побольше делом заниматься! – Он сердито махнул в его сторону рукоятью кнута, а потом указал на дом, стоявший прямо перед ними. – С девкой потом разберёшься, мне сейчас твоя верхняя голова нужна! Матвей, ты иди за дом, следи, что б никто не удрал.

Платон скривился, вполголоса бросив: “Я и сам без чертей разберусь”, а потом так посмотрел на Алёнку, что у неё внутри всё похолодело. Он как будто бил её своим взглядом до кровавых рубцов, и от этого хотелось кричать. Она зажала рот рукой и отвернулся, заметив, что на неё смотрит тот, второй, которого назвали Матвеем. Он тоже был весь в черном, крепкий, но помоложе и поменьше Платона. Борода у него только-только охватила подбородок и в длину не отросла. На нём был добротный, плотный черный кафтан с блестящими пуговицами в два ряда и богатой меховой оторочкой. На голове рысья шапка. Он тут же, рядом с ней, спешился. Алёнка испуганно вздрогнула и прикрыла голову дрожащими руками, ожидая удара, но не стал её бить, а даже саблю на бедре отвёл назад. Взгляд у него тоже был тёмный, но не тяжелый, как занесённый над головой булыжник. Он смотрел, и будто хотел прочитать всё, что у Алёнки было на душе. А она забыла обо всём, несмотря на крики и страх, но резкий свист нагайки заставил их обоих вздрогнуть и очнуться..

– Чего глаза вылупил?! Шагай давай, куда велено! – зло сказал Платон, но ударить не посмел. Матвей на него резко обернулся, что Алёнка перепугалась: сейчас они начнут драться и затопчут её и дедушку. – Не разевай рот на мои яблочки. Шагай давай!

– Ты мне тут не указ, – сказал Матвей, еще раз посмотрел на Алёну и прошел мимо, зайдя за угол забора.

Платон за ним проследил, сказав что-то такое, чего Алёна не поняла. Передёрнув плечами он тронул коня и проехал мимо неё к воротам дома, едва не пнув по голове сапогом. Зычно и грубо позвал хозяина. Тот выкатился на крыльцо, и всё повторял: “Да вы что, сынки? Да вы чего? Да я же ничего…”. Но “сынки” его и не думали слушать. С десяток черных, как монахи, мужчин, взбивая снег каблуками сапог, кружились вокруг Алёнки, громко переругивались и смеялись. Кто-то силой открыл ворота, запуская всю эту черную, гомонящую волну внутрь. Алёна только раз подняла голову и увидела, как мужика стащили с крыльца с воплями: “Говори, куда добро новгородское припрятал?!”. Мужик божился, что никакого добра у него нет, “вот вам крест, сынки!”.

– Ты нам зубы не заговаривай, мы тут царской волей к тебе пришли! Или ты на царя нашего, Ивана Васильевича, напраслину хочешь возвести? Отвечай, упырь болотный, а то подпалим твою халупу, будешь христарадничать1 ходить!

Алёна вздрогнула, наконец, догадавшись, кого на беду сюда принесло. Чёрные одежды, собачьи головы, привязанные к сёдлам, и ужас, который они творят – опричники! Царские слуги, выгрызающие предателей. Но дедушка-то тут причем?! И она, Алëна? Никому никогда не делавшая зла! Даже бабке, которая её всю жизнь ненавидела, спала и видела, как бы быстрее замуж спровадить. И как же так получилось, что сейчас она здесь? Алёна отняла голову от тела дедушки, лицо его было спокойный и мирным. Что же ты, дедушка, накликал такую беду и на себя и на Алёнку. Он уже за облаками, а она осталась одна, среди чужих и злых людей. Они шарились по чужому двору, как голодные собаки, а потом толстый детина Платон швырнул на крышу дома зажженную палку. Хозяин завизжал, заметался перед крестом, опричники гоготали, гоняя его от одного к другому. Напотешавшись вдоволь, его всё-таки схватили, скрутили верёвкой и приставили к конской привязи.

Алёна пораженно смотрела, как пламя вначале присмирело на зимней крыше, но потом разошлось. Сразу же пахнуло ужасом и дымом. Из дома с воплями выскочили босоногие бабы и заголосили. Чёрные мужики начали с улюлюканьем гонять их по двору, хватая за юбки и зады. Алëнка вспомнила, как дедушка сказал, что ей надо бежать, и наконец, поняла – нужно, не то и её так же схватят, бросят лицом в снег, задерут юбку на голову… Она тревожно огляделась, щурясь от дыма, и с трудом поднялась на ноги, как вдруг её схватили сзади за волосы. Кто-то прижал Алëну к своей груди и жарко, невыносимо жарко выдохнул прямо в волосы над ухом.

– А вот и до тебя очередь дошла! Ох и сладенький нам богов подарочек попался! Пошли с нами, девка, вином угостим!

Она вскрикнула, схватилась за волосы, попыталась выкрутиться, но тут перед ней остановилась злая, храпящая лошадь, оседланная тем самым Платоном. Он замахнулся нагайкой, но удар со свистом обрушился на того, кто её схватил.

– Ты куда руки свои протянул?! Это моя девка! Ну-ка, давай сюда!

– А рожу мёдом тебе не намазать?! – ответил мужик Платону. Алёнка в ужасе смотрела на всех них, пытаясь в толпе найти хотя бы одного, у кого глаза не такие злые, – но его не было. Вместо него рыжий, косматый крикнул: “Макар, отступись!”. Макар, выругавшись сквозь зубы и всех по матушке, отшвырнул от себя Алёнку. Она подхватила юбки, чтобы сбежать, но тут почувствовала, как огромная ручища схватила его за душегрейку на спине.

Платон подхватил её, легко приподнял и уложил поперёк седла. Мир перед ней стал крошечным и как будто ненастоящим – не может же быть всё так?! Куда её тащат? А как же дедушка на дороге?! Она от страха закричала, забила в воздухе ногами, сбивая юбки. Зимний холод тут же скользнул под нижнюю сорочку, а за ней – грубая, шершавая мужская ладонь. Она прошлась от колена и больно сжала ягодицу.

– Ух ты, сладкая! Какая огненная! – мерзко прорычал Платон и после окрика: “Ну, возвращаемся!”, – повернул коня в сторону Москвы.