Читать книгу Ламашту - - Страница 2

1.

Семь часов – время для утренней службы. Однако вместо возвышенных хоралов и прозрачного колокольного звона воздух оглашал рев сирен. Территорию вокруг консерваторского костëла уже оцепили, по периметру выставили патрульных. Студентов – беспокойно гудящую пёструю стайку – полицейские держали на почтительном расстоянии, не давая просочится в скверик, разбитый вокруг храма.

Стигма ковырял в зубах спичкой и с интересом разглядывал молодых людей. Он выбрался из машины минут десять назад и теперь, прислонившись спиной к пассажирской двери, ждал, когда Граф закончит телефонный разговор.

Многие студенты держали в руках чехлы и футляры, в основном чёрные, но встречались и пёстрые, расцвеченные стикерами. Скрипки, гитары, духовые. Смуглый парень в рыхлом сером свитере опирался аж на контрабас, судя по размеру кейса. Стигма в музыке ничегошеньки не понимал, но младшая дочь уже год дважды в неделю осваивала с репетитором фагот, а до этого играла на блокфлейте, и отец был самым благодарным её слушателем. Честно говоря, даже если бы малышка Марин гудела для него на пылесосной трубе, он всё равно бы с упоением наслаждался её домашними концертами. Горящие глаза, очаровательное, до розовых щек, смущение. Но при этом безудержное желание поделиться и показать себя – и это было по-настоящему бесценным.

Стылый апрельский воздух отлично прояснял мутную голову, но, кажется, Стигма уже вполне надышался. И вдобавок неплохо так продрог. Он настойчиво постучал по крыше чёрной Шкоды – рука осталась влажной от осевшей на автомобиле росы. Дверь с водительской стороны наконец распахнулась.

– …и я тебя. Да, сегодня приеду. Давай. – Граф, вылез из машины, чмокнул динамик телефона и, наконец, сунул его в карман.

– Чего?! Опять с Кирой помирились? – Стигма сложил руки на груди и нахмурился.

– Ага. – Граф отряхнул серое пальто от крошек и закинул на плечо сумку-планшет. – Ну что, пойдём?

– Постой. Серьезно?

– И что? – было брошено уже с вызовом.

– Ох, приятель… – покачал головой Стигма. – Любишь ты на грабли наступать. Это уже какой раз? Пятый?

– Слушай, давай не сейчас, а? – Граф раздраженно хлопнул дверью. – А лучше вообще никогда. Мне уже двадцать восемь. Сам разгребусь со своей личной жизнью.

– Помяни мои слова: она снова тебя кинет. Зачем ты тратишь на неё время?

– Хорош уже! Мы работать приехали, или что?

– Работать… – тяжко вздохнул Стигма и расстроено помотал головой.

– Вот и давай! – Граф захлопал себя по карманам пальто. – Да где ж она… А, вот, – он вытащил чёрную светонепроницаемую маску для глаз на тугой резинке и кинул её Стигме, – надевай.

– Ого, даже так, – удивился тот. – А пижамку случайно не прихватил с собой?

– Обойдешься. Следователь предупредил, , что вся веселуха видна уже на подходе.

– Веселуха… – Стигма послушно натянул маску. – Это трагедия, а не веселуха.

Граф ему даже завидовал в какой-то мере. Стигме не нужно было смотреть на тошнотворное уродство смерти, он не обязан был вникать в детали дела и вообще касаться его. Во-первых, он сам не хотел, на что имел полное право. Напарник всегда сводил к минимуму давление на собственную психику, что было здраво, ибо сам Граф после всего увиденного нет-нет, да ловил внезапные панические атаки. А во-вторых, даже по рабочей инструкции экстре, коим и являлся Стигма, полагался перед делом душевный покой.

Граф взял его под локоть и повёл по мощеной дорожке, петляющей меж распускающихся осин.

***

Стройная колокольня костëла, увенчанная золотым крестом, одиноко возвышалась над окружающим сквером. Храм был возведен при музыкальной академии, ей и принадлежал.   Сама консерватория также была хорошо видна отсюда, а точнее, ее стеклянный купол, похожий на гигантскую птичью клетку. Он был украшен множеством бронзовых скульптур и увит медными плющами и лавром. На вершину этой сверкающей башни был помещен обнаженный Орфей, торжественно вознесший лиру над головой.

Костёл же, небольшой и скромный, был сложен из блекло-желтого кирпича, местами замшелого и потемневшего от времени. Скромное убранства ещё сильнее подчерквало восхитительную красоту окна-розы, чей витраж даже в это хмурое утро сиял яркими прозрачными красками.

– Оу…

– Что? – Стигма напрягся и замедлил шаг.

– Ну… в целом ничего. Труп и труп, – сглотнул Граф, придавая дрогнувшему голосу уверенности. – Там ещё криминалисты работают. Времени на подготовку у нас вагон.

Граф, стараясь не смотреть на широкие ступени костëла – насмотрится ещё – быстро протащил Стигму мимо них прямиком к наспех установленному под старой осиной квадрату медицинской ширмы. Там их уже ждали. Молодая курчавая медсестричка с тоненькой папкой в руках обернулась, лучезарно улыбаясь, и… Тут же испуганно вскрикнула, обронив бумаги на влажную траву.

– И вам утро доброе, сударыня, – вежливо поклонился Стигма, кажется уже привыкший к такой реакции на своё появление. Ему даже видеть не надо было, чтобы понять – девчонка перепугалась его.

Медсестра торопливо извинилась, вновь попыталась улыбнуться – вышло неестественно и вымученно – и кинулась собирать разлетевшиеся листы. Новенькая? Вон как её аж перекосило. Видно, никогда раньше не работала с экстрами, не видела их в живую. Неопытность, граничащая с халатностью.

Тупая курица.

Граф поднял чистый бланк медицинского осмотра, упавший ему под ноги. За друга было обидно. Пусть Стигма и не показывал этого, но Граф прекрасно знал, что страх, косые взгляды и гадливость окружающих расстраивали его.

"Покажите мне экстру с симпатичной мордой, и я скажу, что с этого ракурса просто не видна его жабья задница".

Расхожая поговорка в профессиональных кругах, спорить с которой было сложно.

Откуда же будешь красавцем, если тебя ещё до рождения прокляла собственная мать, или же повезло быть зачатым в час затмения? А может твой дед был чёрным колдуном, или пра-пра-десять-раз-пра-бабка нагрешила с инкубом? В экстры других и не брали. Кровь должна быть чёрной, опороченной. Отсюда и лишние руки-ноги, уродливые, кривые и горбатые тела, густая шерсть по всей тушке. Да, ëбушки-воробушки, чего только Граф не навидался за шесть лет службы!

Стигму эта участь также не миновала. Высокий, крепкий и плотно сбитый, со здоровенными ручищами, мощными покатыми плечами и толстой бычьей шеей, он пугал окружающих лицом, буквально стекшим с черепа и сросшимся подбородком с ключицами. Мясистая нижняя губа, вечно блестящая от слюны, была сильно оттопырена и вывернута. Стигма частенько проходил по ней языком или промакивал платком.

– Возьмите, пожалуйста. – Граф протянул бланк медсестричке.

– Спасибо…

Глаз не поднимает, руки дрожат.

Бесит всё больше.

– Меня зовут Граф. Ключник. – Он поднял левую руку и продемонстрировал девушке кольцо: фалангу среднего пальца охватывал металлический «икс», уходящий лапками прямо под кожу. На пересечении лучей, утопленный в круглый каст, тлел крохотный багровый уголёк. От камушка в воздух поднималась сизая завитушка дыма. – А это мой напарник, Стигма. Соответственно, экстра.

Тот скривил губы в улыбке и шутливо помахал медвежьей лапищей.

– Оч…ень хорошо, – проблеяла та. – Про-оцедура стандартная: перед сессией я проведу короткий опрос, затем общий осмотр…

– Клянусь говорить правду и только правду! – гаркнул Стигма. Голос у него, конечно, был тоже не слава богу. Хриплый настолько, что хотелось откашляться.

– Спа-спасибо… – Медсестра уткнулась в намокшие бумаги, навострив карандаш. – Господин Стигма, как вы оцениваете ваше общее самочувствие? Кх-хм… Были ли у вас в последнее время галлюцинации, голоса в голове, кошмары, боли непонятной природы?

– Ничего из перечисленного. В целом, чувствую себя очень даже неплохо. Честно признаться – я вчера выпил немного. С утра подташнивало, но сейчас, вроде, уже проветрился.

– Хорошо, – сделала себе быструю пометку девушка. – Не думаю, что это на что-то повлияет…

– Простите, я могу снять маску?

– Да, можешь, тут ширма. – Граф потянулся к напарнику и сам стянул с того повязку.

А вот глаза у Стигмы были волшебными. Большие, янтарные, по-детски распахнутые и чертовки красивые. Будто стеклышки облизанной карамели в лучах солнца. Они всегда смотрели на людей с кротостью и бархатной нежностью, влюбляли, притягивали и околдовывали. Причём, последнее в буквальном смысле.

Медсестра не стала исключением. Девушка удивлённо замерла, не в состоянии отвести взгляд. Даже дышать перестала. А затем… опустила напряжённые плечи и расплылась в самой своей искренней и тёплой улыбке.

Граф фыркнул. Гребаное колдунство! Впрочем, и слава Ктулху.

Дальше все пошло как по маслу. Медсестра задала нужные вопросы, измерила давление, температуру, проверила координацию и рефлексы. Очень скоро она подписала бланк с результатами и допуск к дальнейшей сессии. Граф аккуратно сложил бумажку пополам и сунул во внутренний карман пальто. Она будет нужна ему для отчета.

За ширму заглянул детектив Сикорский – рыжий, приземистый, со взглядом закипающего быка и вечной морщиной между сведенных бровей.

– Криминалисты все. Просим экстру.

– Идём, – кивнул ему Граф. – Я сказал идём! – Он повысил голос, обращаясь к воркующему с медсестрой Стигме. Тот как раз рассказывал о семейной вылазке в горы на прошлых выходных, в красках описывая розовую пену буйно цветущего багульника.

– …но, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Рекомендую однозначно! Оно того ещё как стоит!

– Вы так вкусно рассказываете, что я готова прямо сейчас всё бросить и рвануть любоваться цветами! Спасибо вам огромное. Удачной вам сессии!

– И вам спасибо, Рута! – Стигма осторожно, как будто боясь сломать, пожал её узкую ладошку, а затем обернулся к Графу. – Я готов.

***

Они вышли из-за ширмы, взявшись за руки. Стигма держался молодцом, но Граф чувствовал, как дрожат его пальцы.

– Не переживай, пройдет – даже не заметишь, – попытался он приободрить напарника.

– Да мне-то чего переживать? – сглотнул Стигма. – Я всё равно ничего не вспомню потом. Ты лучше сам будь осторожнее. Я в прошлый раз тебе палец сломал.

– Издержки профессии. – Граф хлопнул его по плечу. – Всё, стой. Пришли.

– Кто сегодня?

– Зачем ты постоянно спрашиваешь?

Стигма привычно облизнул нижнюю отвислую губу, помолчал немного.

– Это сложно объяснить. Из уважения, наверное.

– Но ей уже точно всё равно.

– Мне не всё равно. Её родным тоже. – Стигма потянул Графа за рукав. – Так кто она?

– Девушка. Совсем молодая. Не старше двадцати, я думаю…

Она лежала на истертых ступенях костëла. Изящная, миниатюрная. На животе, головой к низу лестницы, раскинув руки, как распятая. Хрупкая спина, острые лопатки в вырезе не по погоде лёгкого коктейльного платья. На тонких ногах со спущенными чулками всего одна туфля на высокой шпильке. Почерневшая от гематом шея безобразно вывернута – ярко подведенные остекленевшие глаза обращены к хмурому небу. Из приоткрытого рта по щеке тянулась запекшаяся кровь. Багровая дорожка терялась в волосах, струящихся золотым водопадом по влажному камню.

Жутко. Сюрреалистично. Красиво.

Стигма с горечью покачал головой.

– Значит, какой-то негодяй посмел отнять у неё целую огромную жизнь. Посчитал, что в праве.

– Молодость всегда жаль, – тихо ответил Граф.

– Она заслуживает хотя бы справедливости. Бедное дитя. Давай начнем.

– Погоди, кое-кто опаздывает. – Граф огляделся. Полицейские, до того как муравьи ползающие вокруг костëла, теперь отошли на почтительное расстояние. Никто не хотел смотреть на то, что последует дальше, и лишь немногие из них осмеливались бросать через плечо любопытные взгляды. – А, нет! Все, нашелся.

По дорожке практически бежал мужчина. Худой, лохматый, в потертой кожаной косухе поверх чёрной рубахи с белым воротничком. Драные обтягивающие джинсы, ремень с цепью, болтающейся до колен – святой отец на ходу пытался запихать её в карман. За собой он тащил здоровенный чемодан на колесиках, гремящих по камню.

– Уф… Успел! Тобиаш Новак! С трапа сойти не успел – уже вызов.

– Добро пожаловать во Вранов. Утро, стало быть, началось не с кофе? – Граф крепко пожал ему руку.

Священник устало улыбнулся. Он источал флюиды дружелюбного и безобидного бассет-хаунда с грустными воспаленными глазами.

– Это точно. Не с кофе. – Тобиаш покосился на покойницу и торопливо перекрестился свободной рукой. – Ну, что? Я готов. Начнёте, а я подключусь по надобности?

– Ох… Вперед, – тяжело вздохнул Стигма и начал расстегивать одежду.

Граф принял из его рук рубашку, затем футболку. Стигма поежился от холода, по крепким плечам побежали мурашки. Он похлопал себя по щекам, медленно втянул воздух через мясистый широкий нос.

– Давай.

Сунув тряпки Тобиашу, Граф перво наперво включил запись на диктофоне, который сунул в нагрудный карман пиджака, затем подошёл к Стигме сзади.  Тот опустил голову и плечи, ссутулился, округляя спину и выставляя шесть амулетов, врощенных в позвоночник с шеи до поясницы. Каждый своей формы и металла, с начертанными тонкими бороздками кругами и символами – сигиллами. Под амулетами протянулась белая ниточка шрама, тонкого и давно зажившего. След от операции. Каждый экстра переносил эту совершенно беспощадную процедуру, когда его родной позвоночник заменяется на стальной, с шестью ложами под печати. Граф мягко прошёлся пальцами по каждой из них, любуясь и вместе с тем здороваясь. Холодные и надёжные. Произведения искусства: Анхор, Амакор, Амидес, Теодинеас, Анитор, Адонай и… Соломон. Самый верхний, вживленный чуть выше седьмого позвонка, медный и круглый. Главная из печатей, нерушимый замок, несущий на себе сигиллу в виде шестиконечной звезды.

– Снимаю Анхор. – Граф прижал уголёк кольца к нижней печати – серебряному восьмиугольнику, от которого тут же повалил густой чёрный дым с хлопьями сажи. Щелчок – и печать оказалась у него в руках – в позвоночнике экстры осталось только углубление, отделанное медицинской сталью. Граф быстро сунул амулет в карман и настороженно поднял глаза на Стигму.

– Всё нормально, – с трудом прохрипел он и махнул дрожащей рукой. – Продолжай… – его сотряс тяжёлый кашель. Вместе с влажной мокротой на землю посыпалась сверкающая аметистовая крошка.

– Амакор. – Граф посмотрел на Тобиаша, как будто ища одобрения. Священник пнул чемодан подальше и достал из рукава резной затертый розарий с тонким серебристым крестом. Затем кивнул.

Золотой Амакор с семью короткими лучами зашипел от соприкосновения с кольцом, металл пошел сверкающими пузырями. Вновь раздался еле слышный щелчок, тяжёлая звезда, лязгнув, упала на плитку. Граф подхватил ее и осмотрел. Стоило угольку оторваться от амулета, как рисунок на нем тут же восстановился, будто и не плавился секунду назад. Он отправил звезду в карман к Анхору и стянул со Стигмы ставшую ненужной маску.

– Ламашту! – требовательно позвал Граф. – Ай, ш-ш-ш… – Он помахал рукой с кольцом – раскалившийся уголек засиял ярко-алым.

По земле поползли клочья густого тумана. Граф брезгливо переступил с ноги на ногу, пытаясь стряхнуть его с начищенных туфель. Естественно, тщетно. Он вдохнул влажную мглу, отдающую дымом и молоком. Туман медленно заволок сквер, размыв очертания колокольни, деревьев, укрыв происходящее на ступенях костëла от чужих глаз.

Мгла пахла невообразимой древностью, молитвой на мёртвом языке, чадящими в лучах закатного солнца благовониями, кровью, стекающей по алтарю из пористого песчаника, солью и медью, дышала жаром пустыни – затягивающая, затягивающая, затягивающая мгла…

Тобиаш сжал розарий до побелевших костяшек, приблизился на пару шагов.

– Эй, Ключник!..

– Всё нормально. Я к её проделкам привычен, – Граф обошёл Стигму и заглянул ему в лицо. – Здравствуй, Ламашту.

– Здравствуй, damu, – голос прозвучал хором медных духовых. Всех и одновременно, гудящих наперебой. Пока одни уже заканчивали свою песню, другие только начинали её звонким эхом.

На Графа смотрели глаза, выточенные словно из алмаза. Они полнились радужными переливами, сверкали каждой своей гранью, сияя изнутри светом холодным  и чистым. Ламашту, а это без сомнения был больше не Стигма, выпрямилась, уперла руки в бока, с силой несколько раз топнула пятками, при этом широко расставив ноги. Она вывернула голову вбок, вздернула горделиво нос. Поза её стала картинной, будто с грубо тесанного барельефа. Ламашту рисовалась. Она любила, когда ею восхищаются, поклоняются ей. И боятся. Граф не отказывал демонице в этом. У многих Ключников с их подопечными были сложные отношения, полные насилия и ненависти. Но не у них, нет. У них с этой допотопной тварью было все по любви, насколько это возможно. Правда, непонятно, кто чаще был сверху. По инструкции Граф. По факту Ламашту.

Вот и сейчас он медленно опустился перед ней на одно колено, не отрывая взгляда от скошенного на него искристого глаза, и дотронулся сначала до одного носка увесистого военного ботинка, а затем и до другого.

– “Я дам тебе платьев, елея для тела, я дам тебе мяса в пропитанье и в пищу, накормлю я тебя хлебом, достойным богини, вином напою, достойным царицы”, – практически пропел Граф.

Ламашту чуть улыбнулась.

– Но в жены себе меня не возьмешь ты?

– А согласилась бы?

– Damu! – она расхохоталась скрежетом металла о металл. – Если бы ты меня не смешил, я бы давно зажарила тебя в быке Фаларида.

– Воруешь идеи у греков? – Граф, на поднимаясь с колен, запустил руку в свою сумку.

– Вся ваша цивилизация стоит на плечах моего народа. Мы вас породили.

– Ну конечно, – он достал пластиковый пакет с зип-застежкой. – Все уже было придумано шумерами.

– Sag-gig-ga, – поправила его Ламашту с укором.

– Как скажешь, – Граф расстегнул пакет и вытащил из него бескровное человеческое ухо. Слишком маленькое, чтобы принадлежать взрослому.

– Сука!.. – невнятно квакнул Тобиаш, спешно зажимая себе рот ладонью.

– Погляди-ка, – Ламашту чуть согнула колени, уперлась в них руками, широко расставив локти. Все ее движения были размашистыми и слишком стремительными для внушительных габаритов Стигмы. Как будто фильм на быстрой перемотке. Профиль ее приблизился к графскому лицу, – и правда пришел с дарами.

– Знаю, ты такое любишь, – он протянул ухо демонице. Та схватила его зубами, довольно фыркнула и, быстро прожевав хрустящий хрящ, проглотила. – Я прошу тебя о малом. Мне нужно всего-то три ответа. Смиренно умоляю, – Граф склонил голову, чувствуя затылком пряный жар, идущий от Ламашту.

Конечно, он мог просто приказать, ведь у него была власть над тварью – он знал ее истинное имя. Но не дай бог ей заиметь такое же знание о нем. Ключникам имена не положены – слишком большой риск. Так можно было и души лишиться. С такой перспективой даже смерть ни в какое сравнение не шла.

Damnatio memoriae – проклятие памяти. Процедура печальная, но необходимая.  Когда Ключник заступал на службу, имя его уничтожалось, вымарывалось из памяти всех родственников, знакомых, когда-либо встреченных, после чего новоиспеченному укротителю демонов присваивалось имя ложное. Обычно произвольное, из готового списка.

Туман коснулся шеи Графа, оставляя на волосах россыпь капель и запуская по телу волну мурашек.

– Позволяю тебе спрашивать, – Ламашту отстранилась. Путь к сердцу этого демона без сомнения лежал через желудок.

Граф встал, наконец.

– Ты чуешь смерть? Расскажи мне: как это было сделано?

Ламашту принюхалась, будто псина.

– Сдаётся мне, Кацпер, – гаркнула вдруг она густым мужицким басом, – что князь Богория не друг нам. Никому веры нет, брат мой! На тебя одного уповаю! Кацпер?.. – свист металла, короткий вскрик, полный боли. – Ка-цпер!.. Пре… да… тель…

Граф растерянно посмотрел на оторопевшего Тобиаша.

– Как будто она промахнулась годиков на триста-четыреста, – пожал плечами священник.

– Ламашту! – прервал предсмертный стон Граф. – Я спрашиваю, как была убита эта женщина, – он указал на лежащую на ступенях.

Демоница тут же изменилась в лице, сквасилась, словно сейчас заплачет. На этот раз она воскликнула голосом высоким и девичьим:

– Скотина, ненавижу тебя! Предатель! Лжец! Будь ты проклят, Ян! – из алмазных глаз градом хлынули слезы. – Ты обещал мне! Обещал! Ты не имеешь права меня о таком просить! Я устала, черт, я так устала! Я всё расскажу, пусть она знает!.. – мгновение – и Ламашту перекосило от ужаса. Она задышала громко и сбивчиво. – Помогите! Помо!.. – в горле её чавкнуло, демоница страшно захрипела, закрутила головой.

Граф знал, что сейчас он слышит последние мгновения угасающей жизни.

Девушка умирала долго и мучительно. То затихала, то снова начинала сдавленно стонать и мокро сипеть. Её душили, а она то отрывисто мяукала, как несчастный котенок, когда хватка убийцы чуть ослабевала, то нечеловечески хрипло взвизгивала, булькая и задыхаясь. Нет, от людей такие звуки в обычной жизни услышать невозможно. Полным животного ужаса голосом она то молила о пощаде, то звала мать.

Граф дотронулся до собственной шеи, ослабил узел галстука. Воздуха стало не хватать, а горло сдавило тошнотворным спазмом. Краем глаза он взглянул на священника. Тот плакал. Сжимал у груди розарий, теребил его пальцами, а слезы катились по его лицу, падая на чёрную рубашку. Граф впитывал леденящие звуки, ясно осознавая, что они ещё очень долго будут преследовать его во снах. Одно дело – видеть труп. Уже безжизненную оболочку, результат насилия. Да, ужасно, но все же оно воспринимается больше как материал, ключ к поимке мудочеллы, который это совершил. Совсем другое – в реальном времени слушать, как убивают человека и… быть неспособным что-либо изменить.

Наконец Ламашту заскулила еле слышно и затихла. Лицо её вновь стало непроницаемо-спокойным.

– Хо-хорошо, – Граф потер переносицу, собирая себя, разбившегося вдребезги после всего услышанного, в более-менее оформленную кучку. – Я понял. Теперь второй вопрос. Зачем?

Ламашту тяжеленными шагами протопала к покойнице, склонилась над ней, разглядывая лицо с тонкими чертами:

– Это месть, damu. А ещё яростный голод зверя, вырвавшегося, наконец, на волю, – тонкая нить слюны протянулась от толстой губы до желтоватой девичьей щеки. Челюсть демоницы заходила ходуном. – Голод…

Зарычав, она вдруг до хруста вцепилась зубами в нос покойницы.

– Фу, стой! Брось! – Граф кинулся к Ламашту, схватил за плечи, пытаясь оттащить.

– Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, – протянул Тобиаш нараспев, – omnis incursio infernalis adversarii!.. – голос священника заставил демоницу крупно вздрогнуть всем телом, а потом с визгом повалиться на ступени Ключнику под ноги.

Соломон не давал демону покинуть тело жертвы, но экзорцизм выцарапывал его беспощадно и грубо, через все печати, причиняя невыносимые страдания.

– Заткни  его! – тварь выгнуло дугой, она забилась о шершавые камни.

– Стойте! – рявкнул Граф, падая на колени и прижимая голову Стигмы к своей груди. – Вы навредите экстре!

Тобиаш осекся, закрыл глаза. А затем еле слышно затянул сопроводительную молитву.

Ламашту зарычала, будто раненая львица.

– Ну извини, – Граф с укором посмотрел в её драгоценные глаза. – Но тебе нельзя вот так обгладывать людей. Даже мёртвых.

– Однажды я сожру и тебя, damu! – с желчной обидой проревела демоница. – Я доберусь до тебя! Я начну с пальцев! Я буду рвать тебя по кускам!

– Вот и кончилась любовь, да? Тогда давай без расшаркиваний. Мой третий вопрос, самый главный. Кто. Это. Сделал? – Граф сам удивился, насколько холодно  и ровно прозвучал его голос.

Ламашту зашипела, как змея, ощерила крупные желтоватые зубы Стигмы.

– Я не прошу, – Ключник отстранил её от себя. – Я   п р и к а з ы в а ю   тебе говорить.

– Он! – взвизгнула демоница. – Он! Тот, кто вынырнул из тени, тот, кто жаждет власти и славы, кто несет отмщения! Тот, кто презрел Бога, кто идёт против него! – она оглушительно расхохоталась, вспугивая  с деревьев стаю грачей. Птицы чёрным облаком заметались по небу, тревожно галдя.

– Имя! – Граф встряхнул Ламашту за плечи. – На кой хрен ты нагоняешь мне туману? Дай мне что-то конкретное!

– В следующий раз принеси мне свой кусок, damu! Иначе я ничего не скажу!

Что-то с силой садануло его по плечу. Граф вскрикнул от боли, и тут же получил скользящий удар по спине.

– Что за?.. – он опустил глаза и увидел на ступенях исходящего кровавой пеной грача. Птица била крыльями в предсмертной агонии. С глухим шлепком рядом с ней упала еще одна, и еще. Дождь из черных перьев и хриплых криков накрыл сквер. Граф слышал вопли полицейских в тумане, мельком увидел, как Тобиаш пытается закрыть голову своим чемоданом.

– Сука!.. – Ключик рывком развернул Ламашту к себе спиной и, выхватив Амакор из кармана, вставил его в ложе. Ещё один щелчок – и Анхор тоже оказался на месте. Стигма дернулся и, откинувшись назад, врезался затылком в плечо напарника.

– Ну, вот и все, – Граф закрыл глаза экстры трясущейся рукой. – Ты как?

– Эм… – Стигма аккуратно потрогал чужие пальцы на своем лице. – Все целые?

– Сегодня все, – хохотнул Граф, чувствуя, как на горящем болью плече наливается пульсирующий синяк. – Отче, вы живы?

– Мой розарий, черт… – Тобиаш на коленях шарил руками в траве. – Уронил.