Читать книгу День между пятницей и воскресеньем - - Страница 15

Вере тоже не спалось. За окнами уже светало, но сон слишком далеко сбежал от нее, пока они успокаивали маму, отмывали кухню, искали таксу Сему, который под шумок улизнул на улицу, а потом еще болтали с сестрой, закутавшись в один плед, как в детстве. Но Мила вдруг глянула на часы и спохватилась, что спать осталось всего ничего, а скоро поднимутся малыши-близнецы, и отдохнуть ей уже не удастся. Тогда Вера тоже пошла наверх, легко пробежала по холодным ступенькам и забралась под одеяло, под бок к Диме. Тот сладко похрапывал, но, как только она легла рядом, тут же довольно причмокнул, обнял ее тяжелой большой рукой и улыбнулся во сне. И теперь в утренних серых сумерках она смотрела на него и тоже улыбалась, и спать не хотелось ни капельки, а внутри растекалось тепло. Она осторожно погладила Диму по лицу, касаясь совсем легко, чтобы не разбудить, провела линию, как будто рисовала: брови, нос, бороду. В нем не было ничего особенного, просто здоровенный мужик, высокий, крепкий и мохнатый, как медведь, – даже на спине у него густо росли волосы, и только Вера знала, что он ужасно этого стесняется, но сбривать их не разрешала – ей нравилось в нем абсолютно все, ей нравилось его тискать, прижиматься к нему, обнимать его, а иногда в сердцах стукнуть кулаком в бок, ей нравился и чуть кривой нос (подрался в армии), и шрам на подбородке (он любил рассказывать, что на него напал тигр, когда он отбился от группы туристов в диких джунглях, но на самом деле его в детстве ударил камнем какой-то вредный ребенок в садике, а за что, он уже и не помнил). У него были ножищи сорок шестого размера, и он всегда плакал, когда смотрел диснеевские мультики, а еще у него были самые красивые руки. И вообще, это был самый красивый мужчина из всех, что она знала в жизни. И самый лучший. А ведь она даже не собиралась замуж. Точнее, собиралась, еще как собиралась, но совсем не за него…

Их с Милой отец был очень известным врачом, уникальным диагностом. Он начинал работу в маленьком городке где-то на юге, но потом, после какого-то важного открытия и опубликованной в научном журнале статьи, на него обратили внимание и перевели в Москву, в одну из самых известных клиник. Он сделал блистательную карьеру, часто ездил за границу, выступал на конференциях, получал заслуженные награды, возглавлял кафедру, был доктором наук и при этом почти до последнего дня своей жизни принимал и консультировал пациентов. Он был очень строгим. Прежде всего к себе, но и к другим. Милу, Веру и их маму он обожал. Мама не очень любила рассказывать, как они познакомились, говорила только, что ее будущий муж пришел к ним по вызову лечить Мишеньку, и вот так они и увиделись в первый раз. В детали она почему-то никогда не вдавалась, хотя девочкам, конечно, хотелось романтических подробностей про тайные свидания, первые поцелуи и колечко с предложением руки и сердца, но каждый раз, когда они начинали донимать ее расспросами, у Лидии Андреевны находились важные дела, и она отмахивалась от дочерей, обещая им рассказать все «как-нибудь потом», так что девочкам приходилось довольствоваться огромным старым фотоальбомом, обтянутым синим бархатом. В нем были спрятаны самые разные тайны, про которые сестрам так нравилось фантазировать. Альбом стоял в шкафу на верхней полке, добраться до него двум крохам было ужасно сложно, а еще сложнее – стащить его вниз, но составленные друг на друга стулья, воздвигнутые пирамиды из папиных толстых книжек, усердное пыхтение и неуемная настойчивость часто вознаграждались: девчонки все-таки добирались до бархатного альбома, усаживались с ним на диван или ложились на пол, и начиналось настоящее волшебство. В середине синей обложки была «металлическая» рамка из толстой фольги, в ней почему-то открытка с заснеженным Дворцом съездов, а ниже на приклеенной бумажке аккуратными буквами было выведено: «Наша семья». Первые фотографии были черно-белыми, пожелтевшими, и их уголки, прижатые прорезями в толстых альбомных страницах, так и норовили загнуться и выскочить. На них были бабушка и дедушка Милы и Веры. Вот бабушка еще совсем молодая, у нее на руках толстый малыш – их дядя Миша. Вот дедушка – чаще всего на фоне своего самолета. Он был летчиком, пилотом малой авиации, и самолетик был как будто игрушечный, с двойными крыльями. Но, когда мама рассказывала о нем, девчонок переполняла гордость за дедушку, которого они никогда не видели: «игрушечный» самолетик мог перевозить и грузы, и пассажиров, и важные лекарства, и доставлять в больницу пациентов, и тушить пожары, а однажды дедушке удалось найти в лесу старушку, которая отправилась за грибами и потерялась, и непременно погибла бы от голода и холода, если бы дедушка не увидел ее сверху и не отправил бы за ней специальный спасательный отряд. Девочки переворачивали новую страницу, и история продолжалась, и время летело: и вот уже их мама – юная девушка, такая красивая, в нарядном платье, с прической, наверное, собиралась на праздник. Маминых фотографий было много, больше всего, конечно, с ее папой на фоне гордого маленького самолетика, а еще в театре и просто рядом крупным планом – дедушка в кителе, а мама в его огромной фуражке, светится от радости, потом шли фотографии с подружками, их было не очень много, потом с Мишенькой, их было намного больше, потом мама почему-то в белом халате и с цветами в прическе – волосы заплетены в колосок. В тот раз, когда маленькая Мила спросила у нее: «Мама, ты что, тоже врач, ты как папа?» – мама ничего ей не сказала. Для таких случаев у Лидии Андреевны была особая фраза: «Есть вещи, которые вам не надо знать», – самое сильное заклинание, после которого бесполезно было расспрашивать и канючить, мама ни за что не сказала бы больше ни слова. У нее была еще одна такая же железобетонная фраза: «Есть вещи, которые вам не надо трогать». Она относилась почти ко всему, что лежало на папином огромном столе у него в кабинете, и к одной фотографии в этом волшебном синем альбоме. На ней тоже была мама. У нее за спиной – все тот же самолетик с двойными крыльями, а рядом с ней – какой-то парнишка с вихрастой челкой и яркими голубыми глазами, то есть фотография была черно-белая, но почему-то было совершенно ясно, что глаза у этого парня ярко-голубые. И он так смотрел ими на маму Милы и Верочки, как будто она была волшебным эльфом или самым красивым цветком в райском саду, а мама смотрела на него так, будто он «самое вкусное на свете мороженое» – так сказала однажды про эту фотографию маленькая Мила, и она была совершенно права – мама так сияла и радовалась на этом снимке, что казалось, у нее за спиной есть настоящие крылья, и она вот-вот взмахнет ими и взлетит от восторга и от счастья. Однако мама почему-то рассердилась на Милу за эти слова, и сказала сразу две свои фразы-заклинания прямо друг за другом: «Есть вещи, которые вам трогать нельзя», – когда Мила потянулась к фотографии маленькими ручонками, – и «Есть вещи, которые вам не надо знать», – когда вдруг захлопнула альбом и убрала его на верхнюю полку. Мила и Вера тогда ничего толком не поняли, но догадались, что это не просто фотография. Иначе мама не рассматривала бы ее часами, когда думала, что девочки смотрят мультик или играют с куклами, иначе она не гладила бы ее пальцем, не расправляла бережно ее уголки, иначе она ни за что бы не стала ее целовать. А она это делала. Тайком. Вера однажды увидела. И лучше бы она тогда промолчала и не рассказала об этом своей младшей сестре, которая тут же смекнула, что невиданная тайная сила этой фотографии вполне сможет когда-нибудь ей пригодиться. Мила всегда была смышленым ребенком. И к тому же заядлой шантажисткой.

Как-то летом, в чудесный день, когда на улице стояла жара, окна в квартире были распахнуты, а в ванне в холодной воде бултыхался арбуз – чтобы был похолоднее, когда его разрежут на десерт после ужина, – мама с Милой поссорились. То есть мама просто сильно сердилась на упрямую пятилетнюю девочку, а для той ситуация по уровню драматизма приближалась примерно к концу света: ее не пускали на день рождения к лучшей подружке.

– Но ты обещала! – визжала Мила на весь дом.

– Да, я обещала, моя дорогая, – отвечала ей мама, изо всех сил пытаясь сохранять спокойствие: ссора длилась уже почти полчаса. – Но ты не предупредила, что день рождения Оли завтра и что он с ночевкой. А ты знаешь, как я отношусь к ночевкам у чужих людей. Мне это не нравится.

– Оля не чужая! – вопила Мила. – Оля – моя лучшая подруга! И ты обещала!

– Послушай, – в сотый раз сказала мама и опустилась перед Милой на корточки. – Я помню, что я обещала. И я уже попросила у тебя за это прощения. Я обещала отпустить тебя на день рождения к Оле, но не завтра! Потому что завтра с утра мы все едем к дяде Мише, у него большой праздник. Отменить его никак нельзя.

– Вот и езжайте! – Мила не сбавляла обороты. – А я пойду к Оле. И буду там спать! Я возьму с собой пижаму и зайку! Мы будем играть и смотреть мультики. Там будет торт! С розочками! Оля обещала мне розочку! Самую розовую!

– У дяди Миши тоже наверняка будет торт, и мы отдадим тебе розочку. Любую. Какую захочешь. А когда мы вернемся, то купим Оле подарок и пригласим ее к нам в гости. И вы сможете еще раз отметить ее день рождения. Хорошо?

– Не-е-е-ет! – заорала Мила прямо в лицо маме.

– Ну-ка, хватит! – крикнула мама, у которой явно закончилось терпение. – Я твоя мама, и я решаю, куда ты пойдешь, а куда нет. А сейчас отправляйся к себе в комнату и собери вещи, потому что мы едем к дяде Мише.

Мила ничего ответила, Вера, которая наблюдала за ссорой из коридора, заметила, что щеки у сестры стали красные как помидор – верный знак того, что она сейчас расплачется. Но пятилетняя упрямица не расплакалась. Она вдруг огляделась по сторонам и тут заметила синий альбом, который лежал на диване: они с мамой рассматривали его как раз перед тем, как поссориться. В одно мгновение Мила подскочила к альбому и выхватила из него ту самую фотокарточку, где мама смотрела на незнакомого парня как на самое вкусное в мире мороженое.

– Немедленно положи, – тихо сказала мама тоном, которого боялся даже их отец.

Но Мила не струсила, она сжала свои крошечные губёшки, прищурила глаза и маленькими цепкими пальчиками быстро разорвала фотографию, а потом подскочила к окну и выбросила обрывки на улицу. Все это произошло настолько быстро, что ни Вера, ни мама не успели ничего сообразить. Лидия Андреевна бросилась к младшей дочери, схватила ее за плечо и занесла над ней руку. «Она ее ударит! Нет, сейчас она ее убьет!» – в ужасе подумала Вера. Но мама вдруг отпустила Милу, развернулась и молча вышла из комнаты.

Вера помчалась вниз, за ней по лестнице бежала рыдающая Мила, они обыскали весь двор, но нашли только один клочок старой фотографии. Все остальное куда-то унес ветер. А когда они вернулись домой, дверь папиного кабинета была заперта. Мама закрылась от них и не выходила. И напрасно они обе рыдали и выли под дверью и уговаривали ее выйти, и Мила сто раз просила прощения, а Вера щипала ее и повторяла: «Видишь, что ты наделала?» – отчего та завывала еще громче. Мама не открывала, она вышла, только когда почти наступил вечер и с работы вернулся отец.

– У тебя красные глаза, Лидия, – сказал он. – Ты что, плакала?

– Да, мы с девочками опять смотрели тот дурацкий слезливый фильм, – быстро сказала мама.

– Про собачку.

– Про варежку, – одновременно подтвердили зареванные Вера и Мила, и папа больше не задавал вопросов. Он вообще обладал редким талантом не задавать вопросы, хотя при этом всегда все знал.

Вечером, когда все легли спать, а отец все еще что-то писал или читал у себя в кабинете, Верочка прошмыгнула в родительскую спальню и забралась к маме под одеяло. Ей очень хотелось ее утешить, но она не знала как. Не знала, что говорить, и просто обняла маму за шею крепко-крепко и так и лежала и сопела ей в ухо, а потом спросила:

– Мам, а кто там был? На фотографии. Он твой друг?

– Да, – тихо сказала мама.

– Твой хороший друг?

– Мой лучший друг. Он был моим лучшим другом.

– А сейчас? Вы уже не дружите?

– Нет.

– Почему?

– Потому что я очень сильно его обидела. И он мне больше не верит.

– А если попросить прощения? Друзья же прощают друг друга. Мы с Мариной тоже однажды ссорились, но она извинилась, и мы опять дружим. Ты попроси у него прощения.

– Я не знаю, где он, Верочка. Мы потерялись.

– Как это? – Вера подняла голову и посмотрела на маму в тусклом свете старенького ночника над кроватью. – Как вы могли потеряться? Вы же взрослые.

– Взрослые тоже иногда теряются.

– Но человека же можно найти? Непременно можно найти! Даже ту старушку, которую дедушка увидел сверху, с самолета, – помнишь, ты рассказывала. Видишь, даже ее нашли! Надо просто хорошо поискать!

– Нет, моя милая. – Мама улыбнулась, покачала головой и прижала ее к себе. – Иногда уже не надо искать. Лучше не надо…

Мама всегда умела найти правильные слова. Мама всегда умела прощать. Хоть место той карточки в синем альбоме так навсегда и осталось пустым.

Мама почти никогда не сердилась на них с Милой. Разве что только когда Вера собралась замуж… Тогда она страшно рассердилась.

Больше всего на свете Вера боялась разочаровать. Наверное, потому что отец, Юрий Валерьевич, был таким строгим. Хотя он никогда ее не ругал, но это было как бы само собой: ей непременно надо было быть отличницей, побеждать на всех конкурсах и районных олимпиадах, вести себя образцово-показательно и вообще всегда и во всем стараться. Вечером она прибегала к родителям, забиралась к отцу на коленки и демонстрировала дневник с пятерками. Папа хвалил ее и целовал в макушку, а мама однажды почему-то сказала: «Ты можешь получить и четверку, Верочка, в этом нет ничего ужасного. Никто не станет тебя из-за этого меньше любить». Но, видимо, внутри у Веры сидел какой-то перфекционист-фанатик, который не давал ей покоя ни на минуту.

Конечно, она поступила в медицинский, конечно, пошла по стопам знаменитого отца и, как только началась анатомичка, каждый день падала в обморок, потому что, оказалось, она совершенно не переносит вида крови. Ее рвало, у нее то падало, то поднималось давление, она начинала задыхаться уже у дверей лаборатории или морга и в конце концов дошла до образцово-показательных панических атак с настоящими обмороками. И тогда ее мама сказала: «Хватит», – а отцу пришлось смириться. Вера сидела на полу на кухне: после очередного занятия в институте и очередного приступа паники и последовавшего за ним обморока ей было так плохо, что она не могла подняться на ноги. Она с трудом держала в руках стакан с водой, но руки от слабости так тряслись, что даже сделать глоток не получалось.

– Ты так сильно хочешь быть врачом? – спросила Лидия Андреевна. – Или ты так сильно хочешь, чтобы папа тобой гордился?

Она сидела на стуле и смотрела на Веру сверху вниз. И Вера вдруг покачала головой.

– Папа не станет гордиться тобой меньше, если ты просто будешь счастливой, – сказала Лидия Андреевна. – Иди в свой архитектурный, тебе же нравится. И хватит уже хлопаться в обмороки.

Эти слова оказались индульгенцией на несколько лет. Вера сменила институт, отрезала длинные волосы, стала носить джинсы и кеды и даже смеяться стала по-другому. Звонко и по-честному. Ей ужасно нравилось то, чем она занималась, ей вообще все ужасно нравилось, каждый ее день! Так продолжалось, пока в ее жизни не появился Боря. Наверное, потому что появился он не сам по себе, его привел к ним в дом Верин папа. Боря был его самым перспективным аспирантом и «достойной партией» – так потихоньку шепнул на ушко Вере Юрий Валерьевич. Когда Боря через пару дней пригласил Веру на свидание, она, разумеется, согласилась, они встретились в модном дорогом кафе в центре города, и Боря явно был рад ее видеть, но как-то уж слишком придирчиво покосился и на джинсы, и на кеды, и на потертый рюкзак у нее на плече. Сам он был в костюме с галстуком, а ботинки у него сверкали так, что с непривычки можно было ослепнуть. На второе свидание Вера пошла в платье. Перед третьим долго подбирала к платью туфли и сумочку и заранее записалась в салон на укладку. На следующих свиданиях она тщательно подбирала не только одежду, но и слова, темы для разговоров, улыбки и жесты. И не то чтобы это ей не нравилось! Наоборот, она с удовольствием примеряла на себя роль супруги перспективного врача, будущего известного ученого и хозяина клиники, носящей его собственное имя, о которой он так мечтал и уже прожужжал Вере все уши. Папа расспрашивал ее о каждом свидании и оставался доволен, Боря водил ее с собой на какие-то крутые тусовки, и она должна была выглядеть ослепительно, чтобы ему все завидовали. Он познакомил ее с родителями – они долго ехали в дорогой Бориной машине в загородное поместье (иначе этот дом и назвать было нельзя), потому что Борины родители на пенсии увлеклись лошадьми и уехали из столицы. Вера очень старалась понравиться всем, включая лошадей и домработницу, следила за каждым словом, хвалила огромный дом, изысканную еду и безупречный вкус Бориной мамы, и у нее чуть не свело ноги, потому что она три часа просидела на краешке стула с прямой спиной – она знала, держать спину – это очень важно. Через три месяца Боря подарил ей аляповатые серьги с изумрудами и несколько раз повторил, что они фамильные – это был непрозрачный намек на все шансы скоро войти в Борину семью. Отношения развивались просто идеально. Правда, Вера немного скучала по себе прежней, веселой девчонке-архитектору, тем более что уже получила диплом и сразу несколько предложений о работе от престижных и модных бюро, но Боря попросил ее воздержаться и с большой гордостью сообщил, что его совсем скоро отправляют на трехлетнюю стажировку в Америку, и он очень надеется, что она поедет с ним. Это было практически предложение руки и сердца. А может, даже больше, чем предложение. В тот день она примчалась домой как на крыльях, прямо с порога выпалила родителям: «Борю отправляют в Америку!» – и тут вдруг поняла, что ехать с ним ей совершенно не хочется. Она весь вечер просидела у себя в комнате, смотрела какой-то глупый фильм, не понимая, о чем он, и старалась гнать от себя мысли. Родители на кухне почему-то ссорились.

А на следующий день они все поехали на дачу. Был первый по-настоящему теплый день в году, Милка притащила своих друзей, которые жарили на отцовском мангале шашлыки, брызгались водой из шланга и хохотали во весь голос. Вере ужасно хотелось стянуть узкие босоножки и помчаться к ним по мокрой траве, но она чинно сидела рядом с Борей в беседке и слушала, как они с Юрием Валерьевичем обсуждают коллег, конференции и вирусы. Мама в доме пекла пирог с повидлом, иногда выходила на веранду и смотрела на них. Очень внимательно.

Шашлыков было много, пирог удался, говорить о вирусах отец мог целую вечность, так что разошлись все уже поздним вечером. Верочка проводила Борю до машины, честно махала ему вслед, пока его машина не скрылась за поворотом, а потом зашла во двор, закрыла калитку, немедленно рухнула прямо на газон, – ей было плевать, что юбка задралась почти до ушей, – и стала стаскивать ненавистные босоножки. Сняла их, расшвыряла в разные стороны и завалилась на спину, раскинув руки.

– Выдохнула? – раздалось прямо над ней.

– Ага. – Она счастливо улыбнулась и потянула мать за руку, чтобы та села рядом.

Она надеялась на долгий уютный разговор ни о чем, и чтобы ни в коем случае не вспоминать про предстоящую Америку, но Лидия Андреевна вдруг сказала очень спокойно и очень строго:

– Я хочу, чтобы ты его бросила.

– Кого? – не поняла Вера.

– Бориса. Твоего молодого человека.

– Зачем? – удивилась Вера.

– Затем, что это не твой человек, – отрезала мать. – А ты – не его.

– Но, мам… – запнулась Вера. – Но он же… Он… достойная партия, – кроме слов отца ей почему-то вдруг ничего больше не пришло в голову.

– А ты собралась вступать в партию или выходить замуж и жить с ним всю жизнь?

Долгий уютный разговор вдруг превратился в ссору. Вера пыталась отстаивать свое мнение, защищать свои отношения, но ее мать называла один за другим аргументы, которые раскалывали вдребезги любые Верины доводы, а самое ужасное – Вера была согласна с каждым ее словом, но как можно признать материнскую правоту, когда тебе двадцать два? И когда отец считает, что ты все делаешь правильно. Вера совсем запуталась.

– Но он надежный и перспективный!

– Он напыщенный и фальшивый! Он приехал к людям на дачу в костюме! В жару! К будущим родственникам. В галстуке! Хорошо, без портфеля.

– Он аккуратный! И следит за тобой! Одежда – это знак уважения. И показатель статуса.

– А мне на даче не нужны ничьи статусы и показатели, мне нужны нормальные люди, как они есть. Я просто попросила парня моей дочери спуститься в подвал. За огурцами. Но куда уж там – в подвале же паутина! Фу, можно замараться!

– Он извинился! Мама!

– А мне не нужны были извинения, мне нужны были огурцы. Его пригласили не на переговоры и не на конгресс, его пригласили на дачу. А тут у нас, да, случается паутина. И туалет у нас на улице! Потому что это нормальная человеческая дача. Он же собирается на тебе жениться, он собирается стать частью нашей семьи? Так? Значит, можно уже вылезти из костюма. И перестать притворяться. И не давиться галстуком.

– Он хотел достойно выглядеть перед папой. Папа все-таки его начальник.

– Он ел пирожки с ножом и вилкой! И мои соленые огурцы тоже! Никогда такого не видела. Никогда! Это же высший пилотаж показушности! А с шашлыка обрезал краешки. Или жилки? Что он там все время вырезал из шашлыка? Может, ему просто нравится резать? Он что, будущий хирург?

– Мама! Да чего ты к нему прицепилась? Ты просто придираешься к Боре!

– Ты что, в чулках? – Лидия Андреевна схватила ее за ногу. – Нет, это не чулки. Ты в колготках?!

– Мама! Еще не хватало лезть ко мне под юбку! Что хочу, то и надеваю!

– Да неужели? Почему-то обычно вы с Милой ходите на даче в сарафанах или в старых футболках и рваных джинсах. А сейчас ты в платье с говорящим названием «футляр» и в колготках! На улице плюс тридцать! Вера, ты в колготках!

– Мне так удобно!

– Ничего подобного. Тебе душно. Ты все время под него подстраиваешься, под этого Борю. Ты все время пытаешься ему соответствовать! А тебе душно!

– Мама, не надо кричать!

– Я буду кричать! Потому что я не могу видеть, что ты все время в себе сомневаешься! Не смей этого делать!

– Я не сомневаюсь, мама! Я расту! В отношениях надо расти! Тянуться к уровню партнера!

– Какая чушь, Вера. Господи, какая чушь… Кто вбил тебе это в голову? Расти надо на работе, в творчестве и когда тебе пять лет. Вот тогда надо расти! А в отношениях надо просто быть собой. И чтобы с тобой рядом был человек, с которым можно выдохнуть. Вот как сейчас, когда ты закрыла за этим Борей дверь, упала на траву и зашвырнула подальше туфли. Потому что они тебе нещадно жали. Весь день! Вот так и надо поступить с этими твоими отношениями и потом выдохнуть! Они тебе жмут! Ты же все время держишь спину, ты все время косишься на свое отражение в зеркале – все ли на месте, все ли пуговицы застегнуты. Почему ты носишь его серьги? Ты ведь ненавидишь изумруды! Они тебе не идут. Что ты будешь с ним делать, с этим Борей? Вера! Как ты станешь с ним жить? Будешь вставать каждое утро на полчаса раньше, чтобы он, не дай бог, не увидел тебя без косметики? Станешь есть свою любимые бутерброды с докторской колбасой ножом и вилкой? Или докторская колбаса – этот не тот уровень? Недостаточно показушный и пафосный? Будешь есть на завтрак шпинат? Так вот, смею тебе напомнить, ты его ненавидишь. Но если Боря скажет, то ты, конечно, съешь и шпинат. Он все время делает тебе замечания, он все время тебя поправляет!

– Он помогает мне стать лучше!

– Моя дорогая, открою тебе один секрет. Люди, зацикленные на улучшениях других, настолько влюблены в себя, что могут позволить себе любую пакость и подлость.

– Я уезжаю с ним в Америку! А ты мне просто завидуешь! – вдруг закричала Вера. Она сама не знала, почему у нее это вырвалось.

Лидия Андреевна пару минут смотрела на нее, а потом сказала:

– Да, я тебе завидую. Потому что ты еще можешь выйти замуж за того, кого по-настоящему полюбишь.

Вера была в бешенстве. Конечно, она расплакалась, конечно, она жутко разозлилась на мать, наговорила ей обидных гадостей, проплакала полночи, а рано утром выбежала из дома и на первой же электричке поехала в город. Она все решила. Она была взрослой состоявшейся женщиной, ей было двадцать два года, и она переезжала к своему перспективному жениху. Прямо сегодня. Она торопилась и от вокзала взяла такси, быстро промчалась по лестнице на пятый этаж и открыла дверь Бориной квартиры. У нее были свои ключи, ведь у них были настоящие серьезные отношения. Она уже представляла себе Борино лицо, как он удивится и как обрадуется, но, к своему ужасу, она увидела совсем не лицо. В Бориной спальне, на их будущем брачном ложе циркулем торчали в разные стороны чьи-то длинные ноги, а между ними ритмично двигалась вперед-назад Борина бледная задница. Вера никогда не видела ее в таком ракурсе и при таком ярком свете и сначала даже опешила и несколько минут смотрела и думала: «Ужас, до чего же противная задница». А потом вдруг рассмеялась. Звонко и по-честному, как раньше, как та смешная девчонка, которая училась на архитектора и ей тогда все нравилось.

Целый день она где-то ходила, с кем-то разговаривала, но домой идти ей не хотелось. Под вечер она зашла в парк, села на лавочку и расплакалась. Нет, совсем не из-за Бори, Борю ей было совершенно не жалко, а из-за мамы, из-за того, что та оказалась во всем права, и еще из-за того, что теперь ее, Веру, уже никто не позовет замуж, ведь ей уже целых двадцать два, и Боря часто намекал ей на то, что он ее единственный шанс. Он и правда успел здорово перелопатить все у нее в голове. Она сидела и плакала, размазывая по щекам слезы, и тут к ней кто-то подсел. Вере было неудобно рассматривать, кто это, она заметила только, что человек был высокий и с бородой. Он вдруг закрыл ладонями лицо и… громко всхлипнул. Она резко подняла голову.

– Может, вы немного подвинетесь? – сказал бородач. – Вы, между прочим, заняли больше половины лавочки.

Вера слегка обалдела, но отодвинулась. Парень был странный.

– Мне неловко вам мешать, но это общественный парк, а эта лавочка – единственная плакальная лавочка во всем парке. И я прихожу сюда плакать каждую пятницу. Это мой день. Тут обычно стоит коробка с салфетками. Где она? Вы что, и лавочку всю заняли, и салфетки уже все извели?

Она перестала плакать и неуверенно покачала головой, а потом сказала:

– Сегодня понедельник.

– Да? – удивился бородач. – Ну, что поделать, значит, на этой неделе буду плакать и в понедельник, и в пятницу. Вы не представляете, сколько у меня причин для слез! Меня обижают на работе, в магазинах мне не продают одежду моего размера, а друзья не берут меня с собой в кафе – потому что я слишком много ем. – Он снова громко всхлипнул, а она улыбнулась.

– Ну, так что? – спросил бородач. – Вы еще будете плакать? А то мне одному как-то не с руки.

– Мне тоже вдруг расхотелось, – пожала плечами Вера.

– Вот и прекрасно, – сказал бородач, вытащил из кармана огромный платок, бесцеремонно, но аккуратно вытер ей слезы и добавил: – Тогда вставайте и пойдем есть мороженое.

Через полгода они поженились. Вера уже была беременна Ниночкой.