Читать книгу Пропащие люди - - Страница 3

Говорят, все идет из детства.

Говорят, если ребенок начинает издеваться над животными – это первые звоночки, чтобы задуматься. Но он никогда не был садистом. И животных всегда любил и защищал от детворы, что бросала в бродячих щенят палки. Тогда почему все вышло именно так? Почему из миллиона людей – он?

Сколько не задавай вопросов, все одно – тишина и безответственность. Винить некого, разве что матушку природу.

Его взгляд всегда был глубже и осмысленнее, чем у других детей. Он чаще задавал вопросы, влезал в диалоги взрослых, требовал больше внимания к себе. Или целиком уходил в одиночество, мог часами сидеть на лавочке, не двигаясь, и наблюдать за снующими вдоль пруда утками. Он был таким же обычным, как и все.

Вот только соседская детвора все равно избегала его. Будучи взрослым, он понял: есть такие ощущения, которые нельзя описать. Интуиция. Дети интуитивно чувствовали, что он другой. Наблюдая за их реакцией, мальчик и сам начинал догадываться, бросив безуспешные попытки к сближению со сверстниками. Как оказалось, так даже проще.

Все идет из детства. Пьющие родители, злобный патриархальный отец, истеричная мать, избиения и ругань, травля. Ничего из этого. Ничего. Примерная и спокойная семья. Не ругались в присутствии сына, не употребляли мат в разговорной речи, излишне не жалели, но и в обиду не давали. Не скупались на подарки, кружки и развлечения. Отдавали своему малышу всю любовь, оставляя себе лишь крохи. Перестав любить друг друга, сохраняли брак и уважение, чтобы ребенок рос в полной семье.

Крича ночью в подушку, он никак не мог понять, что могло пойти не так.

Однажды к маме с папой пришел высокий седой дядя, после ухода которого мама проплакала весь вечер, заперевшись в спальне. Мальчик не услышал ни слова из прошедшего разговора, но поклялся, что найдет этого дядю и сделает ему больно. Родители так ничего ему и не объяснили, оставляя в неведении, но классная руководительница – суровая и властная Екатерина Александровна – начала странно к нему относиться. Полное имя, по которому та привычно обращалась ко всем остальным, сменилось на слащавое «Коленька», а задира первоклашек Митька из «Бэшек» резко оставил его в покое. Девочки косились, а ребята не брали с собой играть в мяч.

Всеобщая осведомленность всех, кроме него самого, раздражала. Все знали, что с Колей из 1А, да-да, тот светловолосый мальчишка, что-то не так. И все как один молчали, словно партизаны, проглатывая языки на вопросах. «Лучше бы они у вас отсохли!» – выругался ребенок, сбегая из школы.

Они переехали к родителям матери из города в поселок, где начали с чистого листа. Где он снова стал для всех нормальным.

Школьные предметы быстро надоедали. Особенно русский язык, что изучают все одиннадцать лет. «Зачем так много?» – думал он. Потеря необходимости к чему-то в его глазах тут же влекла за собой полную отрешенность и безучастность.

– Почему снова три? – ругался отец. – Я не понимаю, ты же умный, ты же можешь лучше!

– Потому что три – это минимум. Нет смысла стараться выше. Я от этого не отупею.

– Но твои оценки…

Что-то там про средний балл, про аттестат. Старая песня.

В восьмом классе началась химия, и желание учиться вернулось. До десятого, пока органика не разрушила оставшиеся, и без того тлеющие, надежды.

Он не играл в компьютерные игры, не любил командные виды спорта, не читал и ничего не коллекционировал. Никак и нигде себя не проявлял. Учился ровно так, чтобы учителя не таскали по олимпиадам, как самого пытливого, и чтобы родители не выносили мозг. Сливался с окружающим миром настолько, что становился прозрачным.

Ничто не могло вызвать интерес у подростка, второй час смотрящего в потолок.

– Сынок, все в порядке? – обеспокоенно спросила мать, вытирая руки о полотенце после мытья посуды.

– Да, все хорошо, – спокойно отвечал сын.

Пока однажды двое гопников из соседней хрущевской панельки не привлекли его внимание.

Вонзая лопаты в землю, они яростно выкрикивали боевые кличи, разбавляя их матом, смеялись и, кажется, были всецело увлечены процессом. Июньское солнце неприятно припекало голову и плечи через темную ткань рубашки.

– Что вы делаете? – поинтересовался он.

– Змей рубим! – радостно выкрикнул первый, на вид кажущийся ровесником. Щель между передними зубами была до того приличная, что Коля гадал, влезет ли в нее простой карандаш.

– И как?

– Весело! – ответил второй, чуть помладше. – Хочешь с нами?

Делать все равно было нечего, и он согласился, пожав плечами.

– Только свою лопату принеси, и сапоги резиновые одень! Эти сучки за пятки кусаются!

«Надень, бестолочь», – мысленно поправил Коля, направляясь к дому.

Они прозанимались этим около часа. Должного эффекта от участия парень, к своему сожалению, не получил, даже с учетом восхищения товарищей – их задора могло бы хватить на целый табор.

– Не вкатило, да? – спросил первый, жуя сорванную травинку. Похоже, его искренне огорчило, что их увлечение кому-то не понравилось.

– Не-а, – признался Коля.

– Ай, блять!

Тот, что помладше, схватившись за стопу, упал на лавку и заверещал, словно резаный. Вернее, заколотый. Из старой потертой резины торчала узкая доска разваленного детворой забора с толстым ржавым гвоздем. Он и стал причиной воя.

– Не трогай, – среагировал Коля, присаживаясь рядом. – Я вытащу.

– Пакли свои убери! – кричали на него.

– Заткнись, говорю!

Врожденное хладнокровие приносило не только беды. В подобных ситуациях от него была и польза. Сосредоточившись на повреждении, парень крепко перехватил чужую щуплую щиколотку, предварительно закатав брючину спортивок. Кожа в месте сцепки побледнела.

– Дернешься, – с угрозой заговорил он. – я тебе этот гвоздь достану и в глаз воткну. Кивни, если понял.

По второй руке стекала кровь. Неприятно теплая, она капала в песок, отвлекая внимание.

Вертеть палку было бессмысленно. Если вынимать – то разом, не доставляя дополнительных мучений. Начав обманчиво считать вслух, он вытащил ее на двойке.

– А теперь отведи его в больницу, – встав с корточек, парень сунул в руку второго доску. – Гвоздь ржавый, надо сделать прививку от столбняка.

Но тот не шевелился.

– Очнись! Товарищу твоему, говорю, помощь нужна! Отведи его.

Чужие глаза все пялились на кровь, никак не хотевшую останавливаться, вмиг пропитавшую наскоро намотанную тряпку.

– Никогда крови не видел, что ли? – спросил Коля, насмехаясь. – Вы же постоянно друг с другом в школе деретесь.

– В таком количестве… ни разу…

«Придется все делать самому», – и подхватил нытика, захлебывавшегося соплями.

– Предупреди его родителей, что мы ушли. Понял? – тишина. – Понял или нет?!

Дома, уже вечером, ковыряясь в супе и вылавливая из него лук, он не мог разобраться, что чувствует.

– Ты чего такой недовольный сидишь? – мама поставила на стол рыбник. – Уходил вроде с настроением.

– Я сегодня одному идиоту помог.

– Так это же хорошо! Сделал доброе дело!

Сын встал. Подошел к раковине и вывалил весь суп туда, не испытывая угрызений совести перед матерью, варившей его. Перед глазами была та секунда чужой боли, что исказила пацанское лицо, когда он вытаскивал гвоздь.

Незачем было так торопиться. Надо было медленнее…

– Мне не понравилось. Мерзкое ощущение.

И ушел.

Родители развелись, когда ему уже исполнилось восемнадцать, и на горизонте замелькала университетская жизнь. Отец второй месяц периодами не ночевал дома, а мама стала слишком часто захаживать к соседке. Конечно, они извинялись, стыдливо пряча покрасневшие лица, но он только махнул рукой, закрываясь в спальне.

– Да ладно вам, – сказал равнодушно Коля. – Я не ребенок уже. Могли бы и раньше это сделать, все равно спите в разных комнатах. Конспирологи хреновы.

Прямота оскорбляла. Но ему было все равно.

Он ее не трогал. В буквальном смысле. Она все сделала сама – сама напугала родителей, сама залезла на эту долбанную крышу, сама оступилась.

Он всего-то закурил сигарету.

– Ты кто такой?! – закричала девушка.

Хрупкое ограждение, в которое намертво вцепились короткие женские пальчики, не внушало никакой надежности. Под весом обычного человека оно могло не выдержать.

Первая, сладкая, словно мед, затяжка за сегодня. В университете хаос, быт вне дома сильно выматывал неприспособленный к такому количеству общения организм. Дешевые горькие сигареты показались ему раем в ту секунду.

– Чего тебе нужно?!

– Да не ори ты так, башка болит, – хмуро ответил он и привалился к каменной кладке старого дымохода.

– Не подходи! А то я прыгну! – снова завопила незнакомка. На вид не старше его самого – лет двадцать максимум.

– Я и не собирался.

– Тогда свали нахуй и не мешай мне! – злобно рявкнув, она отвернулась, обращая взгляд своих заплаканных глаз на город, погружающийся в глубокие сумерки.

Он ждал, неспешно потягивая сигарету, а она все не прыгала. Становилось скучно.

– Ну и долго ты будешь там стоять?

– Что?!

– Прыгать будешь или как?

– Не собираюсь я прыгать! Семь этажей вообще-то! – интонация была такая, словно и дурак догадался бы обо всем этом.

– А зачем тогда залезла? Парапет-то довольно скользкий. Ты бы не стояла так близко к краю. Мало ли… – он облизал губы. – …что.

– Предков напугать надо! Они меня не любят! Пускай обосрутся, им полезно! И только попробуй читать мне нотации!

– Боже упаси.

– Ты-то хули здесь забыл?! Свали, говорю! – не унималась она.

– Не припоминаю, чтобы крыша дома являлась чьей-то частной собственностью. Хочу и курю.

И, будто в подтверждение, сделал глубокую затяжку, выдыхая дым медленно, запрокинув назад голову.

– Бесишь, – раздосадовано буркнула девушка. – Чего тебе вообще надо?

– Хочу, чтобы ты прыгнула.

Ее глаза округлились. Голос повысился еще на тон.

– Больной совсем?!

– Смотря, что понимать под «здоровым».

– Реально больной, – Коля сделал пару шагов навстречу. – Слышь, съебись, говорю! Я ведь прыгну!

– Да-да, я понял. Прыгай.

– Отошел! Отошел, я сказала!

– Аккуратнее. Скользко.

– Что?! – огрызнулась она. – Что ты вообще…

Ее лицо в эту секунду было бесподобным, а падение логичным завершением всего. Мгновение, растянутое искаженным восприятием. Удивление и шок пронизывались страхом – животным нечеловеческим ужасом, когда осознание происходящего не дает тебе никакого преимущества. Ты уже ничего не сможешь сделать, даже если бы очень хотел этого. Именно так выглядит обреченность и беспомощность человеческой жизни. Так выглядела и она, пока не встретилась с асфальтом.

– Аккуратнее, сказал же.

Он стоял на краю, запрокинув одну ногу на парапет и высовываясь вниз. Юная девушка, внешне вполне красивая и опрятная, с высветленными до желтого цвета прямыми волосами лежала, возможно, под окнами собственной квартиры. Уличная одежда говорила о подготовленности и обдумыванию случившегося поступка. Молодой человек не мог разглядеть с такого расстояния, куда смотрят ее глаза, но почему-то ощущал нутром – на него.

Сделав последнюю затяжку, Коля выкинул сигарету туда же, откуда минуту назад упал человек.

– Пока-пока, – помахал он затушенному об бетон бычку. – Меньше будешь выебываться.

Внутреннее раздражение зудело под кожей. Он выпрямился.

Он ведь ничего не сделал. Она сама упала. Сама.

Несколько дней молодой человек не мог выкинуть случившееся из головы. Чувство вины его не терзало, скорее любопытство – что будет, если сделать так еще раз? Может, ему удастся разобраться в собственном мировосприятии, высмотреть нечто глубинное, копошащееся под кожей. Предплечья он расчесал почти в кровь.

Мать звонит, спрашивает, как поживает. Когда приедет в гости. Нашел ли девушку.

– Найдешь тут, ага, – флегматично выдыхает он в трубку. – И вообще мне некогда.

– Да-да, понимаю, понимаю, учеба. Но ты все равно…

– Мам!

– Прости. Просто я волнуюсь, ты же не рассказываешь ничего.

Они оба молчат. Чайная ложка в его руках медленно и с протяжным скрипом скользит по чашке со сладким чаем.

Сбрасывает звонок. Нет сил слушать этот бред. Он устал. Устал, ничего не делая.

Ему скучно, и скука выедает мозг. Как червяк. Как паразит.

Кончилась очередная пачка сигарет – Коля нехотя выходит в магазин, успевая за десять минут до закрытия.

Дерганая грубая девушка расталкивает очередь.

– Извините, а можно побыстрее, пожалуйста? – сочатся ядом ее слова.

– Встаньте за мужчиной, куда вы лезете, – отвечает кассир.

Девушка переминается с ноги на ногу, поправляет капюшон, натягивая по самый нос и пряча огромные синие мешки под глазами. Рука, в которой она держит минералку, трясется.

Он пропускает ее перед собой. Не поблагодарив, она сразу ставит на ленту свои немногочисленные покупки и чеканит, стуча зубами:

– И «Бонд Компакт» пачку.

– У нас только обычный остался.

– Дайте уже что-нибудь! И зажигалку.

Нерасторопная женщина пару раз пикает перед собственным носом, будто нарочно выводя незнакомку на еще большую злость.

– Я тороплюсь!

– Какие все торопливые. С вас двести пять рублей. Карта магазина? – голос уставший, буднично повторяющий одно и то же в сотый раз.

– Нет, нет, по карте.

Девушка открывает минералку прямо в зале, жадно выпивая половину маленькой бутылки и несколько раз забрызгав пол и подбородок. Уходя, роняет зажигалку, не заметив этого.

Он находит ее за углом продуктового, матерящуюся на саму себя.

– Блять, да куда же… куда ж я ее положила… Вот, блять!

– Это ваше? – парень протягивает найденную вещь.

– А, да, моя.

Шум колесика, и уже через секунду в воздухе витает запах табака. Не то чтобы он ждал от нее благодарности, однако от пары слов бы не отказался. Ему кажется странным, что он ждет от нее чего-то, сам не понимая чего.

– У вас все в порядке? – интересуется он, надеясь на продолжение разговора.

– А что, по мне видно, что что-то не в порядке? – язвит она.

– Может, я могу чем-нибудь помочь?

– Себе помоги, извращенец.

Тушит недокуренный бычок носком заляпанного весенней грязью кроссовка и скрывается где-то за поворотом. Он долго смотрит на стоптанную сигарету. Он ощущает что-то знакомое, но утраченное.

Он мечтает, чтобы они встретились вновь.

Знакомые черты лица грубиянки возникают перед ним спустя почти месяц. Опрятно одетая, она уже не шатается и не дергается, говорит знакомую фразу, после которой молодой человек оживляется, стоя в душной бесконечной очереди:

– И «Бонд Компакт», пожалуйста.

– Карта магазина? – в этот раз кассир другой, а голос тот же. Один на всех.

– Нет. По карте.

Не удержавшись, перегибаясь через пожилого низенького мужичка, Коля здоровается, махнув рукой.

– Привет, – надеясь, что она его помнит.

Она помнит: уголки губ немного приподнимаются, а затем ее отвлекают и подталкивают к выходу остальные покупатели. Сквозь полупрозрачный пакет проглядывается упаковка кефира, хлеб, пачка крабовых чипсов и мороженое.

Молодой человек выходит на скользкое после ночных заморозков крылечко, ветер, непривычно сильный для их местности, сдувает с него капюшон худи. «Мерзкая, отвратительная погода», – думает он. Весна никогда ему не нравилась.

– Эй.

Девушка курит в том же месте, в той же позе, сгорбившись над сигаретой, как если бы прошел не месяц, а пара минут.

– Привет, – повторяет он и мысленно называет себя попугаем.

– Прости, что я в прошлый раз тебя обругала. Но ты тоже хорош – нечего было лезть.

– Да я не лез, – пожимает плечами Коля, спускаясь к ней. Останавливается в районе метра.

– Да знаю я. Просто не хочу чувствовать себя дерьмом.

– А. И как? Получается?

– С такими вопросами – не очень.

– Сейчас все нормально? – он кивает на пакет.

– Нет, но терпимо. Спасибо, что… – запинается, проглатывая дым от очередной затяжки. – что предложил помощь. Я выглядела как наркоманка – никто бы даже не приблизился, если бы я подыхала тут в подворотне.

«Я бы на это посмотрел».

– Пустяки. Ты живешь где-то здесь?

– Да, вон там, – указала девушка на пятнадцатиэтажный панельный дом. – Развалюха.

Ему нечего было ей ответить. Разговор зашел в тупик.

– Не хочешь выпить?

– Сегодня вторник.

– А кого это волнует? – она улыбнулась.

Пожалуй, это было логично.

В ее квартире намусорено и накурено. Стойкий, неприятный запах ударил в нос, стоило открыть дверь.

– Ты проходи, сейчас я все уберу.

Но если убирать все, размышлял Коля, понадобиться очень много времени, которого у него нет, так что он, сдерживая недовольство человека, привыкшего к порядку, переступил через выставленные в тесной прихожей мешки на помойку, через грязную, стоптавшуюся обувь и предпочел бы даже не снимать собственную – пол выглядел чем-то заляпанным.

– Тапочки есть?

– Да-да, сейчас, где-то были.

Она кинула ему проеденные молью, темно-синие тапки, какие продавались на рынке из его детства, когда он с матерью гулял по поселку. Теперешние ощущения не имели ничего общего с ароматом беззаботной жизни ребенка.

– Я до сих пор не знаю, как тебя зовут, – вспомнил он, проходя по длинному коридору на кухню. Девушка как раз пыталась запихнуть кефир в дверцу холодильника, куда он все никак не хотел влезать. – Там полочка верхняя сбилась. Поправь.

Когда он аккуратно поправил полки, пачка спокойно поместилась.

– Что бы я без тебя делала. Я Оля. Сейчас еще посуду помою…

– Коля. Оставь посуду, давай где-нибудь сядем.

На подоконнике кухни стояла коллекция из пустых банок пива, в основном жестяных, ликеров и пивных напитков. Заметив взгляд, девушка поспешила оправдаться:

– Все времени не нахожу сдать на переработку. Вот и стоят там… Я не так много пью, ты не подумай.

– Да мне, собственно-то, все равно.

– Давай посидим на кухне. В гостиной не убрано.

Какое-то время они просто пили, иногда закусывая купленными чипсами, временами смеялись. Их беседа лилась ни о чем. Потом Оля открыла дверцу шкафчика с мусорным ведром, и молодой человек заметил использованные шприцы, едва не падающие обратно на пол из переполненного пакета. Она проследила за реакцией молодого человека. Громко выдохнув, открыла вторую банку, пока он еще не выпил и половины первой, сказала:

– Ты не подумай, я не наркоманка какая-нибудь.

Снова это «ты не подумай». С чего она решила, что он вообще будет о ней думать?

– Если ты скажешь, что это твои уколы витаминов, прописанные терапевтом, то я поверю.

– А если так, – Оля начала закатывать рукава своей застиранной водолазки. – Поверишь?

Бледно-фиолетовые пятна украшали сгиб локтя. Явно несвежие. Точечные маленькие синячки отдаленно напоминали чернику или голубику – разрежь кожу и достань.

– Сколько ты уже чистая?

– Полтора месяца.

– Тогда это что? – кивнул он в сторону мусорки.

– Вчера чуть не сорвалась.

– Чуть?

– Не сорвалась. Вспомнила всех, кого подвела. С работы уволили, мужик бросил. Мать звонила, пятнадцать минут распиналась, какое я ничтожество. Наверное, она права. Сижу, жалуюсь незнакомцу на жизнь. Должно быть, это жалко со стороны выглядит.

Оля усмехнулась, закусив нижнюю губу. Он подумал пару секунд.

– Да, весьма.

– Смотрю, ты слов не подбираешь, – без злости ответила девушка. – Хотя… наплевать. Ты первый, с кем я могу нормально посидеть и выпить.

– Зачем ты живешь?

Молодой человек вертел в руке банку с пивом, ставшим уже безвкусным и горьким. Дальше допивать не хотелось. Опустив глаза, собеседница некоторое время разглядывала собственные пальцы с искусанными и поломанными ногтями.

– Хочу выбраться из этого дерьма, – она окинула взглядом комнату. – Хочу снова жить нормальной жизнью.

– А сможешь?

– У тебя есть другие варианты?

– Да, – не отрывая взгляда от ее глаз, ответил Коля. – Он лежит в мусорном ведре. Общество уже поставило на тебе крест. На твоем месте я бы не сопротивлялся. По сути, все, что ты сейчас делаешь – это занимаешь чье-то место. Тратишь кислород впустую.

– Нельзя говорить такое людям.

– Почему? – усмехнулся молодой человек. Девушка отвела глаза, смаргивая слезы.

– Потому что это больно. И неприятно.

– Есть хорошая поговорка по такому случаю: «На правду не обижаются». Ты хотела правды. Я тебе ее дал. К тому же, – глоток кислого, выдохшегося пива. – Мы просто разговариваем. Сейчас я допью это пиво и пойду домой. А ты останешься здесь одна – думать о своей заоблачной судьбе без наркотиков.

– Замолчи! – сначала звук бьющегося стекла, постепенно гаснувшего в шипящем, растекающемся по полу пиве. Затем ругань. – Вот, блять!

Она вскочила и убежала куда-то за тряпкой, небрежно швыряя ту под ноги себе и гостю – алкоголь успел залить его тапки.

– Пойду я.

Он встал, обходя суетившуюся девушку, которая не обращала на него никакого внимания. Она плакала, одновременно пытаясь вытереть устроенный ею же беспорядок, старательно не замечала соленых ручьев, неустанно льющихся из глаз.

«Если продолжит в том же духе, то к утру протрет дыру в потолке у соседей снизу, – иронизировал юноша. Он вышел на лестничную клетку и вызвал лифт, никто не запер за ним дверь. – Ну и похер».

До собственного подъезда Коля петлял через однотипные дворы, пару раз натыкаясь на косые взгляды подозрительных мужиков, смотрящих ему вслед. От них тянуло перегаром, старьем, но всего сильнее – унынием и озлобленностью на жизнь. Разъезженная колесами дорога затрудняла передвижение, в ней тонули ноги, вязли тканевые кроссовки. Под очередным тусклым фонарем, рассмотрев потери, он пробубнил под нос:

– Теперь только выкидывать.

Все раздражало. И погода. И дорога. И мужики эти. И телка, которая все никак не может решиться сдохнуть, бесполезно потратив пару часов его времени. Он разочарован в ней, огорчен и ошарашен тем, что такие люди не хотят умереть.

И это с ними его сравнивали в детстве? И это они – нормальные?

– Мама, я плохой человек? – мальчик запрокидывает голову, чтобы лучше разглядеть лицо женщины, чья рука гладит его по отросшим волосам.

– Ну что ты такое говоришь! – волосы магнитятся под мозолистыми сухими руками. – Кто тебе такое сказал?

– Тогда почему Вася запрещает мне играть с ними в мяч? Он сказал, что я дурачок.

– Вася сам дурачок! И папаша его не лучше… – шепотом добавила мать.

– Ма-а-ам, почему они со мной не играют? Я какой-то не такой, да?

– Не обращай внимания! Дети всегда были и будут злыми – всегда высмеивают тех, кто хоть немного от них отличается. Не хотят играть – ну и не надо!

– То есть со мной правда что-то не то?

– У тебя глаза умные. Вот они и бесятся. Завидуют моему солнышку.

А он ей тогда поверил. Зря, конечно.

На следующий день, захватив с собой одну из последних подаренных машинок, Коля выбежал во двор, где уже собралась толпа сверстников. Те скатывали с детских горок потертые самосвальчики и грузовички, соревнуясь, у кого дальше проедет.

– Я тоже принес! Можно? – стараясь улыбаться, спросил мальчик. Он где-то вычитал, что улыбка вызывает у других людей доверие к тебе. – Папа сказал, она скоростная и что…

Все обернулись и начали хлопать глазами, натурально таращась и рассматривая. Тот, что посмелее, вышел на пару шагов вперед, обращаясь при этом вовсе не к нему:

– Пойдемте на другую горку.

Все начали поочередно огибать Колю, проходя и словно не замечая.

– Но я ведь… я… тоже…

Ему не ответили. И тогда, набравшись смелости, что поднималась из глубин детского озлобленного сердца, он крикнул:

– Мама была права. Вы все злые!

– Че? – послышалось одновременно от нескольких ребят.

– Злые вы! Я вам не нравлюсь, потому что я особенный!

– Слышь, особенный.

Перед Колей появился самый высокий и чуть взрослее остальных мальчуган. На разодранных пару дней назад коленках уже образовались толстые корки. Щека чем-то измазана, сальная челка прямых волос лезла в глаза.

– Проучить бы тебя хорошенько, да ты ж нажалуешься. Руки марать неохота.

Кажется, он в него плюнул.

Оттираясь от этой вонючей гадости, Коля впервые задумался о том, что каждый человек без исключения чем-то да ужасен. И чтобы выжить, нужно стать в миллион раз хуже, не прощая никого и никогда.

Больше он маму не слушал. Больше он не верил ни единому ее слову.

Он увидел карету скорой помощи и пару полицейских машин у дома Оли, когда шел на учебу. Любопытство взяло верх.

– Что произошло? – поинтересовался юноша у столпившихся возле подъезда зевак. Одна бабулька с длинной гусиной шеей обернулась.

– Горе-то какое…

Впрочем, ничего содержательного. Протиснувшись между всеми, Коля вошел внутрь. Лифт не вызывался, а поднимаясь по лестнице он учуял тошнотворный запах гниющего мяса.

– Молодой человек, сюда нельзя! Вас кто пустил?! – завопил полицейский, закрывая обзор. Двое санитаров спускали по пролетам что-то под тряпкой.

– Я просто мимо проходил… Тут моя знакомая живет… в 67-ой квартире…

– В 67-ой вы сказали? – мент задумался, рукой останавливая носилки. – Не она случайно?

Оля перестала походить на саму себя. Кожа вокруг рта, глаз и носа облезла, приобрела зеленовато-желтый цвет. Глаза впали и высохли, и на их месте в обшарпанный исписанный потолок подъезда смотрели два пустых диска. Посеревшие зубы, оголившиеся из-за отсутствия слизистой вокруг. Что-то белое, когда-то стекающее и засохшее на подбородке и шее.

– Это…

– Передоз.

– Пиздец… ой, простите, – Коля был не удивлен. Скорее, глубинно-душевно рад. Но товарищу полицейскому не нужно об этом знать. Поэтому он скрыл улыбку рукой, вызывая внешний страх и удивление в своей реакции.

– Бывает. Знакомая, говорите…

– А как давно… она… ну…

– Судя по разложению тела – минимум недели полторы. Соседи стали жаловаться на вонь. Думали, снова канализацию прорвало. Когда догадались, что источник запаха та квартира, стали звонить и стучать. Естественно, никто не открыл. Вызвали нас, а тут такое…

Мужик снял свою меховую шапку, увенчанную красной звездой, проникаясь историей.

– Полторы недели…

Получается, сразу, как он ушел.

– Когда вы в последний раз ее видели?

– Как раз полторы недели назад. Мы пили пиво, она… говорила, что хочет начать жизнь заново, – пел соловьем юноша, прекрасно понимая, что в квартире остались его отпечатки на той же посуде и бутылке пива.

– Показания дадите? Мы вас не задерживаем?

– Нет, все нормально. Конечно. Скажите, куда проходить…

В ванне горячо.

От кипятка, кусающего за кожу, сморщиваются подушечки пальцев. Не шевелишься, чтобы вода не обжигала, мирно лежишь на дне, подложив под голову валик махрового полотенца. Запотевшее стекло, полумрак, в котором разгораются поставленные на пол высокие большие свечи, а тени, что пляшут от них на кафельных стенах, похожи на танцующих чертиков.

Они смеются. И ты смеешься вместе с ними.

Сам того не замечая, он начинает смеяться. Сначала тихо, сдерживая кулаком подступающую истерику. Уже через минуту – во всю силу. Тело не двигается, разморенное жаром, но грудная клетка то и дело срывается на хрип. Слезы в уголках глаз смешиваются с зеленоватой водой, от которой пахнет солью для ванн. Искаженное рябью собственное отражение скалит зубы и плачет.

Дотягиваясь до зеркала, он рисует кружочек. В нем две точки, улыбку. Человечек ему добродушно улыбается. Он не улыбается человечку. В проявленных местах мелькают глаза, пепельно-голубые, замаранные черными песчинками, которые можно пересчитать на свету. Коля оттягивает нижнее веко, болезненно скользя по коже ногтями, оставляя красные полосы, не узнавая своего же отражения.

Кто это перед ним? Откуда у отражения такой печальный вид, такой широкий оскал? Почему у отражения холодные тяжелые руки, что невыносимо поднимать и держать на весу? Откуда морщины и болезненная синева? Что с ним произошло, откуда все это?

Кто он такой? Что за незнакомец выдерживает его взгляд?

Не именно ли он психанул на дворовую шпану? Не он ли блевал от собственной помощи наступившему на гвоздь гопнику? Не он ли стоял на крыше, наблюдая за чужой истерикой? Это он просил едва знакомую девушку умереть? Человек, совершивший все это, должен быть плохим. Его должна мучать ебаная совесть. Человек из зеркала не должен плакать от смеха, он должен лить слезы от горя.

Ладонь по ощущениям чугунная. Палец едва касается стекла, под смайликом появляется единственная буква, криво написанная из-за слабости мышц.

«Я».

Он набирает в легкие воздух, скатываясь под воду. Хочется открыть глаза, увидеть мир по ту сторону, что обычно недоступен обычному человеку. Мир, который успели увидеть те девушки.

Кожа покрывается мурашками, хотя вода по-прежнему очень горячая. Внутренности выкручивает, когда счет переваливает за две минуты.

Выныривает. С ресниц капает, но уже без соленых ручьев.

Он обязательно сделает это снова – заглянет за границу возможного, даже если потребуется пожертвовать кем-то. И снова. И снова. И снова.

Девушка, подолгу засиживающаяся в здании университета и почему-то не идущая домой.

Преподавательница, одинокая, но чрезвычайно умная и образованная, постоянно заглушающая душевную боль крепким алкоголем.

Соседка, попросившая о помощи с помывкой окон из-за физического недуга.

Он не понимал, почему все эти люди встречались ему на пути. Сама судьба вела их к концу, и будь они удачливее, то их дороги повернули бы в другую сторону, подальше от него. Зато молодой человек прекрасно видел чужую изоляцию, уединение. Все они будто светились особым светом, общество обходило каждого, не утягивая за собой. Сиротливые – либо по причине, либо в виду осознанного выбора. Те, о ком никто не будет беспокоиться, кого не спохватятся, на ком поставили крест, как когда-то на нем.

Они сами шли к нему в руки, а он не был в силах упустить очередной момент. Он их не убивал, он ставил запятую, после которой окончательную точку ставили они сами.

Он не считал себя выше или ниже других, не тешился эгоизмом и силой, шел исключительно на поводу у нестерпимой скуки и любопытства. Еще. Хочу еще. Когда в очередной паре глаз навсегда гасла жизнь, временами, он мог искренне сочувствовать, но никогда не позволял этому ощущению поселиться в себе слишком надолго.

Пожалуй, тяжелее всего он перенес потерю преподавателя. В конце концов, молодой человек действительно дорожил ее талантом, заслушивался лекциями, в последствие выученными наизусть, и в момент смерти плакал, чего раньше с ним не происходило. Она забавляла и развеивала серость будней дольше всех.

Она его любила.

– Ты слышала, что говорят? Анна Федоровна умерла.

Другая одногруппница поднимает голову, шокированным взглядом рассматривая подругу. Ручка падает из ее руки, летит на пол, тем самым срывая накатившееся на мышцы оцепенение.

– Да быть не может! Ты гонишь, что ли…

– Если бы…

– Чего-чего? Кто умер?

Сеня занимает место между девчонками, расталкивая огромной задницей чужие сумки и портфели.

– Мы про Анну Федоровну.

– Это кто?

– Ты чего? Проблематику управления у нас ведет! Вела, точнее. Такая… высокая…

– А, ну. И? – безучастно продолжает он.

Коля поворачивает голову, показывая остальным, что тоже включен в беседу. Аленка, местная новостная радиостанция, дожидаясь всех внемлющих ей, продолжает:

– Отец позавчера с вызова вернулся ночью, а потом сказал, что нашли ее дома в ванной. Уснула, пока душ принимала, и захлебнулась. Не хотел сразу говорить, пока экспертиза готова не будет. А сегодня уже почти весь корпус на ушах от этого стоит.

– Фантастика какая-то… Как так можно уснуть? – разом подхватывают остальные.

– У нее в крови почти две бутылки водки было, если не больше…

– Уверена, что нам можно это знать?

– Папа сам виноват, что растрепал. Да и вы свои, вроде как. Просто… хотелось с вами поделиться, что ли. Все-таки не чужой человек была. Два года с ней отучились…

– В голове не укладывается, – шепчет Лена, подружка Алены.

– Допила! Вот и все! Сколько раз на семинары с перегара приходила? Да пальцев рук не хватит, чтобы сосчитать! – добивает третья.

– Грубая ты, Насть… Нельзя же так. Ну, пила, значит, причины были. Меня лично больше ее профессиональный опыт интересовал, а не то, как она проводила свободное время.

– Зато вы, я смотрю, дохера сочувствующие. Плевать, какие причины. Если бы сила воли позволяла, не докатилась бы до такого. К тому же сама вроде мозги имела, должна была понимать, к чему идет.

– Еще мне отец сказал…

– Ты чего замолчала-то? – толкнул в бок Сеня.

– Да я слова подобрать пытаюсь. В общем, у следствия еще есть версия, что ее могли утопить. Что не сама… ну вы поняли.

– Чего?! Да ну!

Коля напряг слух, продолжая сидеть молча, а поняв, что ведет себя подозрительно, заинтересованно спросил:

– Стоп, а разве вскрытие не должно было установить причину смерти?

– В том-то и дело, – шумно выдохнула девушка. – Непонятно ничего. Признаков насильственной смерти на теле нет: ни синяков, ни отметин. Количество алкоголя подтверждает версию случайной гибели, мол, уснула и даже понять ничего не успела. Но один папин коллега поставил вопрос об убийстве как вторую основную версию. Пока что с ней работают.

– И как? – на мгновение собственный голос Коли дрогнул.

– Не знаю. Могу только предположить, что этого человека теперь весь отдел ненавидит – не дает дело закрыть, да и отдать тело на похороны не разрешают.

– Кто хоронить-то будет? У нее же ни детей, ни мужа, – спросила Лена. – Родители разве что.

– Может, они. Не знаю.

– Брехня это. Даже если логически подумать, кому она сдалась?

– Да много ты знаешь?

– Я, может, и не знаю. Но Коля не даст соврать, что наша Аннушка одинокой старой девой была.

Все повернулись на Колю. Молодой человек, втянув в плечи голову, уставился в пустой лист тетрадки перед собой. Версия тронутого трагедией паренька шла ему на руку.

– Отстань ты от него! – крикнула Алена. – Он и так белый сидит. А тебе бы с подобными умозаключениями надо не в управленцы, а в ментовку. Ценного кадра теряют!

– А то!

– Коль, все хорошо? – Лена коснулась его руки.

– Да.

– Не обращай на нее внима…

– Все хорошо. Я понял. Ален? – позвал он.

– М?

– Если догадка с убийцей подтвердится, скажи мне, кто это сделал.

Не задавая ни одного вопроса в ответ, сочувствующе поджав губы, девушка кивнула.

В аудиторию вошел преподаватель. Все встали.

– Присаживайтесь, – прогремел высокий грузный мужчина с бородой батюшки. Все сели, кроме Сени. – Что-то хотите спросить, Арсений?

– Правда, что Анна Федоровна умерла?

Тишина. Ладонь, выкладывающая из портфеля канцелярские принадлежности, замерла над столом.

– Как это относится к моему предмету?

– По-человечески нам ответьте. Мы же все равно рано или поздно узнаем.

В кабинет вошла заведующая учебной частью, прерывая диалог.

– Николай здесь? – молодой человек поднял взгляд и инстинктивно приподнялся. – Пойдем со мной. Олег Александрович, это ненадолго.

В кабинете директора не было директора, но сидел человек в форме.

– Только сильно его не мучайте. Сами понимаете, – попросила заведующая и удалилась. Лязг двери резонировал в ушах неприятным звоном.

– Присаживайся, – сказал человек.

– Я постою, спасибо.

– Ну как хочешь.

Он представился капитаном какого-то там отдела, протянул руку, которую пришлось пожать через силу. Дважды предложил сесть, и на этот раз Коля согласился.

– Знаешь, почему ты здесь?

– Потому что Анна Федоровна умерла?

– Да, утонула в ванной. Ты не волнуйся, задам пару вопросов и отпущу, стандартная процедура. Она, как выяснилась, имела не так много знакомых, так что, сам понимаешь, – каждый человек на счету.

Юноша кивнул.

– То есть в тот вечер вы с ней не виделись? – спросил полицейский спустя пять минут разговора.

– Подозреваете?

– А есть в чем?

– Нет, не виделись. Ко мне родители на выходные приехали, могу их номера телефонов оставить.

– Да, оставь, пожалуйста.

Ему протянули карандаш и листок. Некоторое время их разглядывая, он все-таки взял карандаш в руку и написал оба номера.

– Все?

– Да, спасибо. Последний вопрос… Скажи честно, без лишних глаз и ушей. Ты с ней спал?

Коля нахмурился, искривляя в негодовании лицо.

– Не, парень, ты не подумай. Студент-препод – всякое бывает, не первый год живем, как говорится. Сам в твои годы не прочь был…

– Не знаю, в каком мире жили вы, – перебил Коля. – вот только я слишком сильно ее уважал и ценил, чтобы думать о чем-то подобном. Да, вы правы, мы общались ближе, чем того требовали нормы субординации учебного заведения. Но границу никогда не переходили. Вы оскорбили ее память этим вопросом. Теперь я могу идти?

– Надо же как… Ну иди.

Ночью он все никак не мог уснуть.

Не потому что переживал из-за следствия, а потому что до чесотки в горле хотелось рассказать этому тупому мужику, насколько высоки были их отношения, и что одноклеточному животному, коим он естественно является, никогда в жизни не понять, что не все в этом мире крутится вокруг постели.

Он вспоминал жар ее тела, исходившего от кожи – распаренная, она становилась приятнее шелка. Алкоголь расширил сосуды, она покраснела, на щеках выскочил румянец. Пот скатывался по виску, тек по шее, становясь в итоге частью океана, в котором ей было суждено сегодня оставить свою жизнь.

Женщина уже лежала без сознания и так слабо и редко дышала, что молодой человек успел испугаться, не случилось ли чего такого раньше времени. Когда очередная попытка вдохнуть всколыхнула грудью воду, он успокоенно выдохнул сам. Сел на пол, кладя голову на фаянсовый бортик ванны. Молча смотрел, вспоминая с какой живостью эти закрытые и помраченные глаза рассказывали ему о чем-то, вспоминал звуки голоса, тревожно колышущиеся в трубке после очередного срыва.

Она заслужила покой. Нам никогда не познать таких, какой была она, – рожденных словно с дефектом, обреченных на скитания и обладающих великой способностью к знаниям, отчего становились еще более недоступными и чужими. Впервые за долгое время кто-то смог его понять. И в плату за доброту он отпустит ее, чуть надавливая на макушку, погружая голову под воду.

Песочного цвета волосы плавали на поверхности. Тонкие – они растворялись, как краска.

Она не издавала никаких звуков. Не проснулась. Не билась в конвульсиях, как показывают в кино.

Тихо испустила дух, пузырьками выпуская наружу воздух. Через несколько минут всплыла уже сама, и грудь ее оставалась неподвижной.

Горячее тело. Еще мгновение назад – живое. Он гладил женщину по лицу, убирая со щёк налипшие волосы. Непривычно, что она никак не реагирует на прикосновения. Словно осознав происходящее, молодой человек схватил чужую ладонь, поднося к губам.

– Нет… – вопил он, не сдерживая ни слез, ни крика, задушено-исходящего из самых глубин сердца. – Нет! Нет, почему! Нет!

Потом Коля пришел в себя. Прибрался. Не сказав «прощай», вышел.

В кафе толпа.

Будний день не остановил горожан побаловать себя чашечкой ароматного кофе, а он слишком устал, чтобы реагировать и возмущаться шумом вокруг него.

Не снимая куртки и еще не занимая оставшийся в первом зале свободным столик, подошел к кассе – над ней как раз обновили меню, сменив новогодне-праздничные напитки на обычные, зимние. Здесь же, по правую руку за витриной, выставлялась вся выпечка, бисквиты и торты.

За соседней кассой кто-то делал заказ.

– Можно большой капучино, – попросил молодой человек.

– Здесь или с собой?

– Здесь.

– Что-нибудь еще? У нас вышел новый бисквитный торт «Радуга», – принялся рассказывать сотрудник заведения. – Посмотрите. Вся его прослойка выполнена из нежнейшего крема, а сами коржи…

Коля увидел этот торт. Что-то беснующе-яркое, разноцветное, с посыпкой предстало перед его глазами.

– О нет, спасибо. Я такое не ем… Кто в здравом уме его закажет? – Коля уже доставал из кошелька карту. Какое-то черное пятно возле него широко улыбнулось.

– Здравствуйте! Мне фруктовый чай, пожалуйста, и…

– Попробуйте наш новый бисквитный торт «Радуга», – повторил второй кассир другому покупателю.

– Ничего себе! Выглядит классно! – восхитилась девушка. – Давайте, да, я возьму его!

Коля повернул голову обратно, когда сотрудник, почти не скрывая ухмылки, произнес, словно упрекая:

– Ну вот. Кто-то же берет. С вас триста двадцать рублей. В бонусной программе участвуете?

Сначала он увидел ее профиль. Услышал голос.

А потом понеслось.