Читать книгу Разговоры с таксистами о жизни и устройстве Вселенной - - Страница 5

Поездка из Вашингтонского аэропорта имени Даллеса до Центра космических полетов имени Годдарда

Это был свежий, холодный вечер в Вашингтоне, округе Колумбия, и перелет меня несколько утомил. Долгие часы в самолете, за которыми последовали миграционный контроль, получение багажа и очередь на таможне, привели меня в состояние трансатлантического оцепенения. Когда я садился в такси, то уже предвкушал, как немного согреюсь и отдохну. Но как только я устроился, водитель живо поинтересовался, что же привело меня в город. Это был масштабный мужчина где-то за пятьдесят, заполнивший водительское кресло своей крупной фигурой, в огромной клетчатой рубашке, обтрепанной по краям. Он наполнял машину и своим оптимизмом, а с его лица не сходила улыбка.

– Я приехал пообщаться с коллегами о методах исследования других планет, – сказал я ему. – Еду в Центр космических полетов Годдарда.

Иногда, когда я говорю что-то подобное, в ответ мне вежливо кивают и на этом все заканчивается. А иногда я выигрываю джек-пот – попадается любитель пришельцев. В этот вечер, хотя у меня и не было настроения, я сорвал куш.

– Ну и есть там что-нибудь? – без обиняков спросил мой водитель.

Интересная штука – профессия астробиолога. Люди ждут, что у тебя есть все ответы, что ты знаешь нечто им недоступное. Когда ты говоришь им, что точно так же, как и они, можешь только догадываться, то это ставит их в тупик и даже разочаровывает. Так что я спросил своего водителя, что он сам об этом думает.

– Довольно страшно, не правда ли? Инопланетяне могут принести какую-нибудь заразу, как в фильмах. Или устроить катастрофу какую, – предположил он явно озабоченным тоном. Тревогу в голосе по поводу инопланетян отлично дополнял его мелодичный южный акцент. Луизиана?

– А если бы они не стали причиной катастроф, думаете, людям было бы до них дело? – спросил я.

– Не знаю, но если они похожи на нас, то, может, смогли бы нам чем-нибудь помочь, – предположил он.

– Вы бы попытались наладить с ними контакт, или, думаете, лучше избегать их на случай, если все пойдет не так? – спросил я.

– Ну, они могли бы поделиться своими технологиями, нам бы они пригодились. В том-то и дело, не угадаешь.

Мне стало интересно, что он думает по поводу возможной общественной реакции и влияния инопланетян на человечество.

– Как думаете, если бы мы установили с ними связь, то начался бы хаос? – спросил я.

– Если бы они прилетели сюда, то, думаю, это бы вызвало много проблем, – ответил он. – Но, если бы они просто, как вы говорите, вышли с нами на связь… Может, медиа как-нибудь и высказались бы по этому поводу. А мне-то что от этого? – задался он риторическим вопросом. Он говорил короткими предложениями, по существу. Казалось, его действительно не интересуют инопланетяне, если им нечего нам предложить.

Я подумал, что его ответ довольно типичен. Действительно, изменили ли бы нас инопланетяне? Если бы человеку не приходилось иметь дело с ними напрямую, то как бы поменялась его жизнь? Я покивал головой и согласился с ним. Мой водитель был довольно равнодушен к появлению разумной инопланетной цивилизации у нас на пороге. И это была вполне рациональная реакция.

Мне интересно, что думаете об этом вы, читатель. Как вы считаете, что случится с нами, если мы найдем неопровержимое доказательство существования неземной развитой цивилизации? Разразится ли человечество исступленными спорами? Или наш разум поднимется над повседневными заботами, чтобы противостоять последствиям? Ужаснет ли нас этот контакт или, может быть, этот опыт наконец объединит нас под эгидой нового мира, выкованного в ослепительном инопланетном свете?

Возможно, вы удивитесь, но мы знаем ответы на эти вопросы, причем не теоретически, а достоверно.

В 1900 году Французская академия наук объявила о новой премии – призе Пьера Гусмана, названном в честь сына Анны Эмили Клары Гоге, чье завещание финансировало эту награду. На деле победителей, которые бы разделили приз в сто тысяч франков, должно было быть двое. Один приз – за достижения в области медицины, другой – за первый контакт человека с инопланетной цивилизацией. Но был подвох. Марс был исключен из конкурса, потому что призовой комитет посчитал, что наладить контакт с марсианами будет слишком просто.

Что вселило в академию такую уверенность в том, что там есть жизнь? Эта точка зрения, конечно, была не нова. О значимости нашего места во Вселенной размышляли еще древние греки, что привело к аналогичным выводам. Метродор Хиосский, ученик Демокрита[5], предложившего зачатки атомистической теории строения вещества, в IV веке до н. э. сказал: «Одинаково было бы странным и рождение на большой равнине всего лишь одного колоса, и в беспредельности – всего лишь одного мира». Конечно, фермер неизменно сеет много семян. Помимо этого технического софизма, Метродор справедливо высказал мысль о том, что там, где созрели условия для жизни, обычно происходит расцвет многих живых существ, а не одного. Точно так же, рассуждал Метродор, сам факт существования Земли должен означать, что в космосе есть множество миров, подобных земному.

Эта логика – что существование жизни на Земле подразумевает и жизнь где-то еще во Вселенной – кажется интуитивно разумной. Однако если в происхождении жизни был хотя бы один маловероятный этап, то Метродор может оказаться не прав: Земля может быть единственным живым стеблем на бесплодном поле. Но с помощью своего красивого, сильного и простого рассуждения он уловил вопрос, волнующий человечество на протяжении веков: означает ли жизнь на нашей планете жизнь где-то еще? Метродор был одним из первых известных нам людей, кого увлекла возможность существования инопланетной жизни, возможность, которая позднее захватила воображение людей во всем мире.

Как показывают правила Французской академии наук, оптимистичный настрой Метродора сохранился. На рубеже XIX–XX веков было широко распространено мнение, что Марс обитаем, потому что он находится близко к Земле и, будучи такой же каменистой планетой, как наша, должен также быть пристанищем цивилизации. Сегодня такие представления кажутся смешными не только потому, что мы знаем, что на Марсе нет инопланетных сообществ, но и потому, что нам сложно понять людей, настолько уверенных в существовании инопланетян. В настоящее время нас волнует любое открытие, которое предполагает, что на Марсе когда-либо могли быть подходящие для жизни условия. Но для организаторов приза Пьера Гусмана марсианская жизнь была слишком банальна.

И в этом исключении Марса из правил для получения приза лежит ответ на вопрос, который обсуждали мы с водителем такси: как сильно повлияет доказанное существование инопланетян на человеческое сообщество? Очень важно иметь в виду, что в нашей истории был этап, когда люди не только не сомневались в том, что разумные внеземные цивилизации существуют, но даже воспринимали это как само собой разумеющееся. Мы знаем, что в это время не прекратились войны, а человечество не пришло к гармонии. Мы также знаем, что «инопланетяне» действительно подогрели дискурс, но он свелся к книгам, к нескольким интеллектуалам и, может быть, к парочке званых ужинов. Жизнь большинства людей никак не изменилась. Марсиане не имели никакого отношения к аренде или ценам на продукты. Кому до них какое дело? Некоторым читателям этот образ мышления из прошлого может показаться обескураживающим, но в то же время он отражает обнадеживающую способность нашей цивилизации справиться с потенциальной травмой от инопланетного контакта.

Стоит сделать парочку оговорок. Во-первых, энтузиасты прошлого века так и не вступили в контакт с инопланетянами. В какой-то мере тишина уверила их в том, что внеземные существа не хотят вмешиваться в нашу жизнь. Никто не был в опасности. Прием реального сигнала от далекой цивилизации может вызвать совершенно иную реакцию, характер которой будет зависеть от самого сигнала. Сообщение, отправленное давным-давно из далекого места, будет воспринято иначе, чем сигнал, исходящий из нашей Солнечной системы или от объекта, дрейфующего по ее краю. Сигнал поблизости может вызвать мурашки по коже. Но даже если организаторы приза Пьера Гусмана не могут дать нам полную картину того, каким будет человечество, если столкнется с фактом существования инопланетян в наши дни, то хотя бы дают представление об одной из возможных реакций.

Еще один урок, который мы можем извлечь из истории о Французской академии наук, это то, что размышления о жизни в инопланетных мирах вовсе не ограничены нашей современной научной эпохой. Эта тема занимала не только философов древних Афин; несколько удивительных идей родилось и в эпоху Возрождения, и в эпоху Просвещения. Одно из самых поразительных предположений о мирах за пределами Земли было выдвинуто доминиканским монахом, математиком и философом Джордано Бруно. Он родился в Неаполе в 1548 году и путешествовал по всей Европе, учился и писал сочинения. В 1584 году он опубликовал трактат, которому нашлось бы место и в современном книжном магазине: «О бесконечности, Вселенной и мирах»[6]. Внутри этой книги скрыто следующее захватывающее предположение:

В космосе бесчисленное множество созвездий, солнц и планет. Мы видим только солнца, потому что они дают свет. Планеты же остаются невидимы, они малы и темны. Существует огромное количество планет, подобных Земле, вращающихся вокруг своих солнц, ничем не хуже нашего собственного шара. Ни один разумный ум не может предположить, что небесные тела, некоторые из которых могут быть великолепнее нашей планеты, не могут породить существ, похожих на людей или даже превосходящих человечество[7].

Для XVI века это было впечатляющее предположение об инопланетной жизни. Не менее важно, что Бруно говорил об экзопланетах[8] более чем за четыре столетия до того, как они были обнаружены. У него было ясное понимание того, почему планеты, похожие на Землю, вокруг далеких звезд трудно найти: они маленькие и темные. Немногие из его современников могли даже представить себе, что в космосе может быть что-то за пределами того, что можно увидеть собственными глазами, или что яркость и тусклость как-то связаны с расстоянием.

К сожалению, Бруно не смог развить свои идеи. Его арестовала инквизиция еще до того, как его книга была опубликована. Он провел в тюрьме семь лет, после чего его сожгли на костре в 1600 году за греховное поведение по отношению к церковным старейшинам и за то, что он придерживался убеждений, так раздражавших католическое духовенство. Считается, что его идея так называемого «множества миров» – о том, что во Вселенной есть другие похожие на Землю планеты, которые могут быть пристанищем для других существ, – была одной из ересей, в которых его обвиняли. Множество миров угрожало особому месту человека в Божьем творении. Что ж, тот факт, что когда-то вас могли сжечь за разговоры об экзопланетах, отрезвляет.

Когда в XVII веке изобрели телескоп, покойный Бруно обрел много сторонников. Можно было бы предположить, что к этому времени произойдет обратное: эпоха фантастического подойдет к концу и сменится эрой конкретных эмпирических наблюдений. Но этому не суждено было случиться. Да, люди теперь действительно могли увидеть другие планеты Солнечной системы, на существование которых раньше были только намеки. Теперь люди могли с большей точностью измерять расстояния до звезд. Но хотя телескопы и показали нам, что движущиеся где-то рядом точки на самом деле являются планетами, однако разрешения этих телескопов было недостаточно, чтобы детально разглядеть поверхности этих планет. Таким образом, у наших предков появились новые планеты для созерцания, но от этого они не стали лучше понимать, какие на этих планетах существуют ограничения для появления жизни. Догадки и фантазия процветали. Это множество новых миров просто увеличило количество потенциальных инопланетных домов и породило предположение, что инопланетяне – явление повсеместное. Казалось, Солнечная система кишмя кишит цивилизациями.

Современному уму трудно принять такую неприкрытую браваду в рассуждениях об инопланетянах в эпоху телескопов, особенно если учесть, что некоторые наиболее смелые идеи исходили от самых неоспоримо блистательных умов того времени. Христиан Гюйгенс, который изобрел маятниковые часы и открыл спутник Сатурна Титан, много писал о внеземной жизни и приспособленности других планет для длительного обитания. В тщательно продуманном сборнике его сочинений об инопланетных мирах, опубликованном в 1698 году в его посмертно вышедшей книге Cosmotheoros, Гюйгенс размышлял об астрономах на Венере и предположил, что другие разумные существа могли бы понять геометрию. Он понимал, что у него нет доказательств в поддержку таких заявлений, но это его не останавливало. «Это очень смелое утверждение, – писал Гюйгенс, – но оно может быть верным для всего, что нам известно, и обитатели других планет могут, возможно, лучше разбираться в теории музыки, чем мы».

Для современного читателя это предположение кажется весьма загадочным, но его легче понять, если вспомнить, что мыслители XVII и XVIII веков часто были всесторонне образованными людьми и не сталкивались с необходимостью углубляться в одну узкую область исследования, как это делают современные ученые. Гюйгенс не был исключением: помимо прочего, он был сыном музыканта и музыкальным теоретиком.

В то же время политические философы того времени начали задаваться вопросом, может ли климат быть одним из основных факторов, формирующих суть народа. В таких гносеологических[9] условиях смотреть в ночное небо и видеть планету, подобную Венере, означало вызывать предположения о культурах, которые могли бы возникнуть в мире более жарком, чем Земля. Может быть, инопланетный разум более быстр и поэтому их понимание музыки глубже нашего? В конце концов, Монтескье писал: «Я видел оперы в Италии и Англии: те же были пьесы и те же актеры, но одна и та же музыка производила на людей обеих наций столь различное впечатление, так мало волновала одну и приводила в такой восторг другую, что все это казалось непонятным»[10]. В своей книге «О духе законов», которая впоследствии вдохновила американских отцов-основателей, Монтескье описал необычный эксперимент: он заморозил язык овцы и заметил, что крошечные волоски на нем, которые, как он понял, отвечали за вкус, углубились внутрь. Он посчитал это доказательством воздействия низкой температуры на нервы, а следовательно, и на восприятие оперы. Предположительно, венерианцы не менее, чем итальянцы и англичане, подвержены влиянию своего климата.

Для моего таксиста значимость музыкальных прогнозов Гюйгенса заключалась в банальности этих предположений. Присутствие разумных инопланетян в Солнечной системе, не говоря уж о далеких планетах, было настолько очевидно, что даже вопроса не стояло об их существовании. Было совершенно ясно: люди знали достаточно, чтобы быть уверенными в том, что разумная жизнь существует где-то еще. Главный вопрос: насколько хорошо эти инопланетяне понимают и сочиняют музыку?

Научная убежденность повлияла на ожидания от инопланетян, которые отразились в литературе. Научная фантастика и наука всегда кружились в паре, как в вальсе, и чаще всего именно в области внеземной жизни. Горячие дискуссии в гостиных Европы разжег и новый жанр – научно-популярная литература, в которой авторы высказывали настолько же оптимистичные предположения насчет инопланетян. Известные авторы пропагандировали дух уверенности в существовании внеземных существ. Из множества трактатов и памфлетов, упоминавших эту тему, ни один не был так популярен, как «Беседы о множественности миров», написанный Бернаром Ле Бовье де Фонтенелем и опубликованный в 1686 году. Это легкая маленькая книжка о жителях Луны и других планет, очень захватывающая и совершенно прелестная. В ней пьяняще сочетаются научная фантастика и зарождающийся в то время научный консенсус. В книге рассказчик Бернар беседует в залитом лунным светом саду с маркизой, стремящейся узнать о работе Солнечной системы. «Беседы» оказались неподвластны времени, и их приятно читать даже сегодня. Рекомендую вам добавить эту книгу в свой список к прочтению.

Трудно оценить качество книги, но для меня ее ценность отчасти заключается в убедительной и скромной аргументации Бернара. Он часто указывает, что не обладает достаточными знаниями и очень осторожно выходит за пределы известной астрономии, но тем не менее из книги складывается впечатление, что только сумасшедший станет отрицать то, что Луна населена цивилизацией. Добавьте к этому очаровательные манеры маркизы, умной девушки, задающей проницательные, даже трогательные вопросы. Легко понять, как эта книга захватила умы европейцев, незнакомых с нашими современными астрономическими взглядами, и привела многих к горячей вере в существование жизни за пределами Земли. Фонтенель укрепил расхожее мнение о том, что разумные инопланетяне живут буквально у нас за порогом.

Сто лет открытий никак не притупили воображение. На сцену выходит Уильям Гершель, еще одно светило, первооткрыватель Урана и инфракрасного излучения. Его размышления об астрономии, несомненно, сами по себе являются авторитетными. И все же он в конце XVIII века пишет о лунарианцах, обитателях Луны: «Немного поразмыслив на эту тему, я практически убежден, что эти бесчисленные маленькие цирки[11] на Луне – работа лунарианцев, и их можно назвать их городами».

Гершель видел идеальные круглые впадины на Луне и не понимал, как и все в его век, что они образовались в результате столкновений астероидов и комет с лунной поверхностью. Есть один любопытный факт о столкновениях. Все кратеры, образованные кометами или астероидами, кроме тех, что прилетели под исключительно косым углом, всегда почти идеально круглые[12]. Гершель был рациональным человеком, поэтому, естественно, был уверен в том, что ни один природный геологический процесс не может создать так много идеальных кругов. Их геометрическое постоянство предполагало, что они – произведение разумного существа.

Нам не нужно задерживаться на долгих философских размышлениях о науке, но наблюдения и рассуждения Гершеля – четкое предупреждение из прошлого о желании верить в инопланетян. Малейшая щель в доспехах, любое крошечное геологическое совершенство или явление, не поддающееся моментальному и однозначному объяснению, и вот уже налетели инопланетяне, готовые претендовать на неизведанные земли. Даже лучшие из нас могут обманываться.

Научно-популярная литература упорно шла по пятам за учеными. Так, например, «Многочисленность обитаемых миров» стала лишь одной из книг в длинной серии, написанной французским астрономом Камилем Фламмарионом во второй половине XIX века. Как следует из ее названия, книга предполагает жизнь где-то еще кроме Земли. В ней подробно рассказывалось, как инопланетяне могут адаптироваться к окружающей среде, предполагалось, что мы можем представить, как выглядят другие формы жизни, по их жилищам. Спекулятивные суждения[13] даже среди народа приобретали все менее шутливый характер.

Газеты должны сообщать факты, но редакторы заметили горячую заинтересованность публики в инопланетянах и только подливали масла в огонь. Якобы перепечатав научные наблюдения, опубликованные в одном эдинбургском журнале, нью-йоркская газета The Sun пустила экстравагантную утку, опубликовав в цикле статей расследование того, как на Луне были обнаружены крылатые люди и еще одна, похожая на бобров, разумная раса. Утверждалось, что это достижение астронома Джона Гершеля, сына вышеупомянутого Уильяма. Этот обман продолжался на протяжении августа 1835 года и обеспечил газете огромные тиражи. В тот момент это была самая читаемая газета в мире. Другие газеты по всему миру смиренно перепечатывали новости о замечательной находке, а бедного Гершеля забрасывали письмами о его «открытиях». Хоть это и была утка, но такой грандиозный вымысел можно провернуть только в том случае, если коллективный разум к нему восприимчив.

Примечательно, что во всем этом ажиотаже человеческое общество не решилось изменить свой образ жизни ни на йоту. Никому не пришло в голову указать на то, что, возможно, лунарианцы будут настолько разочарованы нами, что откажутся идти на контакт, когда увидят наши войны и повсеместную бедность. Никому не пришло в голову, что общий дух интеллектуального прогресса и политического братства, возвышающийся над конфликтами классов и наций, будет хорошим подспорьем цивилизации, ставшей частью межпланетного содружества. Человеческое упрямство трудно сломить.

Энтузиазм по поводу «однозначно реальных» инопланетян не утих и в XX веке. Уже в 1909 году Персиваль Лоуэлл, популяризатор идеи печально известных марсианских каналов, написал в своей книге «Марс как пристанище жизни»: «Каждое возражение только укрепляло уверенность в том, что каналы не природное явление, с одной стороны, все лучше и лучше описывая их особенности, с другой стороны, устраняя общее сомнение в том, что планета обитаема». Лоуэлл был уверен в том, что умирающая марсианская цивилизация построила каналы, чтобы провести воду с полярных шапок до своих городов, в последней отчаянной попытке пережить истощение водных ресурсов. Для Лоуэлла это не было фантастикой, но другие, например Герберт Уэллс, увидели в этом хорошую идею для истории. Уэллс взял тягостное беспокойство человечества по поводу инопланетян и выразил его в своей ставшей культовой книге «Война миров» (1898), повествующей о прибытии марсиан и их машин. Его инопланетяне сожгли викторианскую Англию своими лучами смерти, прежде чем погибнуть от микробной инфекции. Таков вечный, поддерживающий сам себя танец науки и научной фантастики. Они подстрекали друг друга, пока инопланетное безумие не завладело умами публики.

В этой долгой истории кроется урок о том, как мы потенциально можем отреагировать на реальный сигнал, как мы внимательно следим за разумной внеземной жизнью, ничуть не меняя при этом своего мировоззрения. Возможно, человечество слишком эгоцентрично. Даже пытливые взгляды лунарианцев не побудили нас немного повзрослеть.

Эти века оптимизма, спекуляций и бесцеремонных допущений подошли к концу только под занавес XX века, когда космическая эра наконец позволила нам отправлять роботов-эмиссаров на другие планеты, чтобы увидеть их вблизи. Тогда мы смогли своими глазами рассмотреть бесплодные пустоши, лишенные музицирующих венерианцев, марсианские каналы, не имеющие ни шлюзов, ни пешеходных тропинок вдоль водотока, и пустынные, пропитанные солнцем кратеры, где не было видно ни одного лунарианца. Эпоха инопланетных цивилизаций закончилась.

Однако вместе с кончиной лунарианцев произошла и любопытная инверсия небрежного принятия существования инопланетян. Нам нужно было осознать тот факт, что все цивилизации, которые мы считали сами собой разумеющимися, исчезли в наших мимолетных фантазиях. И все же жалоб не последовало. Разочарование? Да, однозначно. Кого бы не заинтриговал снимок Нила Армстронга и Базза Олдрина с лунарианцем? Ах, какие истории они могли бы рассказать о своем визите в миграционный офис Луны, о тамошних офицерах и об их инопланетной собаке-ищейке! Но, хотя ничего такого не произошло, наша цивилизация не впала в коллективный нигилистический паралич и интроспективное молчание в размышлениях о нашем новообретенном одиночестве в Солнечной системе. Мы просто продолжили существовать, как и прежде, будто ничего не случилось.

И хотя было доказано, что наша планета – единственная обитаемая в нашем уголке Вселенной, мы не потеряли интереса к поискам жизни где-то еще. Новые открытия только подстегнули наш энтузиазм к поиску инопланетян. Как насчет открытия пригодных для жизни условий на Марсе и в океанах под покрытыми коркой льда поверхностями лун, вращающихся вокруг Юпитера и Сатурна? Или каменистых миров у других солнц? Некоторые из этих планет, возможно, похожи на Землю. Все это привело к рецидиву оптимизма в отношении инопланетной жизни. Мы уже никогда не вернемся к пьянящим дням веры в планеты, полнящиеся лунарианцами, но можем продолжать искать инопланетных микробов в нашей собственной Солнечной системе и разумных существ в далеких уголках космоса.

Разговор вновь зашел о последствиях общения с равными или превосходящими наши умами и даже о возможности обнаружения хотя бы одного скромного марсианского жука. Семинары и конференции исследуют более профессионально, чем теоретики прежних дней, социальные и политические последствия контакта с инопланетянами. Даже Организация Объединенных Наций проявляет интерес к инопланетянам. И если нам это кажется инновационным, то лишь потому, что мы забыли те века, когда человечество было уверено в том, что космос – пристанище множества цивилизаций, с которыми мы можем наладить общение.

Лунарианцы, в чье существование мы так верили, практически не оставили значительного следа на нашем обществе и образе мышления. Мелькнул хоровод книг и идей, но в наше время они скорее развлекают, чем информируют. Мы можем угрюмо взглянуть на эту историю и задаться вопросом, почему мы даже не попробовали стать лучше, готовясь к возможной в будущем встрече. Однако отсутствие какого-либо заметного влияния на прогресс или поведение человечества в целом может вызвать и облегчение. Возможно, нам и не нужен легион политиков и социологов, чтобы подготовить человечество к появлению инопланетян.

Если мы когда-нибудь вступим в прямые переговоры с инопланетными существами, то им придется столкнуться с биологическим видом, однажды считавшим, что некто возвел бастионы на Луне. Возможно, инопланетяне не смогут произвести на нас впечатление. И после пары насыщенных медийным интересом и захватывающей литературой месяцев мы просто пожмем плечами и вернемся к своим делам. А если инопланетяне навестят нас и сядут в такси с моим водителем, вполне возможно, они обнаружат, что он больше заинтересован в оплате, чем в последних новостях Галактической Федерации из Омега-квадранта. Надеюсь, они не будут разочарованы.

Орсон Уэллс на встрече с репортерами после трансляции его радиопостановки романа «Война миров» Герберта Уэллса 1938 года, которая вызвала панику среди слушателей, испугавшихся инопланетной атаки (Acme News Photos / Wikimedia Commons)