Читать книгу Трикстер. Исследование мифов североамериканских индейцев - - Страница 2

Первые 10–15 лет после начала перестройки ознаменовались появлением множества публикаций зарубежной антропологической классики в русском переводе. Зияющие лакуны были заполнены, однако остались и досадные пропуски. Прежде всего речь о работах Франца Боаса (1858–1942) – не просто крупного ученого, но и основателя научной культурной антропологии в США, а в известном смысле и в мире. Практически все американские антропологи после Боаса прямо или косвенно либо восприняли его идеи, либо – как Лесли Уайт или Джордж Мёрдок – резко критиковали, но все равно ориентировались на них, создавая собственные концепции. Боас писал легко и ясно, поэтому его исключение из кругозора русскоязычных читателей выглядит особенно странно.

Американский исследователь был терпим к взглядам учеников, хотя тверд в собственных убеждениях. Именно поэтому он вывел в науку больше выдающихся антропологов, чем кто-либо другой, но ученики Боаса мало похожи один на другого.

Судьба их наследия в России сложилась по-разному. Если Эдварда Сепира в последние десятилетия усердно переводили, то многие ли у нас знают о Роберте Лоуи и даже об Альфреде Крёбере? Тем более это касается Пола Радина (1883, Познань – 1959, Нью-Йорк). Не ясно даже, как лучше передавать его имя кириллицей. Пауль Радин, Пол Рейдин – эти варианты тоже возможны. Лет 20 назад меня попросили высказаться о предложенной к переводу поздней книге Радина The World of Primitive Man (New York, 1953). Почему издатели выбрали именно ее, не знаю, но не жалею, что попросил эту книгу не издавать. Подобный текст может правильно воспринять лишь подготовленный читатель, которого тогда не было. Радин среди боасовских учеников – настоящий enfant terrible, то умный и проницательный, то писавший немыслимую чушь. Не будет преувеличением назвать его одним из провозвестников постмодернизма.

Но не станем сейчас разбирать и оценивать его многочисленные труды. «Трикстер» занимает среди них особое место, и речь именно об этой книге.

В годы учебы в Колумбийском университете, где сокурсниками Радина были Сепир и Лоуи, он занялся изучением виннебаго. Его знакомство с этими индейцами состоялось в 1908 г. Хотя далее Радин много работал среди канадских оджибва, ездил к индейцам Калифорнии и Оахаки, изучал городское население Нашвилла и Сан-Франциско, его главные работы связаны именно с виннебаго.

В начале XX в. в Северной Америке оставалось мало индейских этнических групп, которые еще сохраняли основы старой культуры, но не успели привлечь внимание антропологов. Удивительно, что именно виннебаго оказались в таком положении. Ведь они обитали не в глухой тайге или в арктических тундрах, а поблизости от Чикаго. Встреча Радина с виннебаго была счастливой и плодотворной. Сохранив культуру этих индейцев для человечества, Радин сам вошел в когорту виднейших антропологов США.

Описывая во вступительном слове к своей книге культуру виннебаго, Радин опускает некоторые моменты, которые ему, вероятно, казались не столь существенными. Внимание исследователя было сосредоточено на информации, которую он сам добыл в поле. Межкультурные сопоставления интересовали его не столь сильно и в иных аспектах, нежели они могут интересовать нас.

Хотя виннебаго говорят на одном из языков семьи сиу (той же ее ветви, что айова, ото и миссури), по культуре они в некоторых отношениях ближе к соседним алгонкинам. При этом, хотя языки сиу и алгонкинов совсем не похожи, наборы эпизодов и образов в фольклорно-мифологических нарративах народов, говорящих на языках обеих семей, статистически едва различимы. Разумеется, фольклор и мифология любой этнической группы в чем-то уникальны, но на уровне совокупных данных по семьям сиу и алгонкины намного ближе друг к другу, чем к пенути, хока, сэлишам, ирокезам или атапаскам. Почему так, не ясно. Может быть, дело в общем субстрате, но доказать это невозможно.

Из посвященных Радиным виннебаго работ «Трикстер» стал последней и самой важной. В этом есть логика. Потребовалось время, прежде чем Радин смог совершить когнитивный прорыв, осмыслив специфику того, с чем столкнулся. Он должен был осознать, что фольклорный трикстер есть не просто плут и обманщик, но персонаж особого типа, который если и встречается в фольклоре Западной Евразии, то в иных вариантах.

На Западе для радинского трикстера существуют лишь две относительно близкие параллели. Это эддический Локи и осетинский Сырдон. Здесь следует отметить, что во многих фольклорных традициях асоциальное поведение бывает присуще не только трикстерам, но и героям-победителям. Подобный герой иногда совершает этически неприемлемые поступки и расплачивается за это. Тем не менее, украв дельфийский треножник и понеся наказание, Геракл трикстером не становится, но остается победителем чудовищ – причем в основном благодаря своей силе, а не хитрости. Что же касается настоящих трикстеров, то у них свойства, характерные для разных персонажей, смешаны и соединены систематически. Трикстер одновременно свой и чужой, сильный и слабый, умный и глупый. Слово «одновременно» здесь ключевое. Можно привести немало примеров, когда герой нарративов, носящий одно и то же имя или ассоциируемый с одним и тем же видом животных, в разных повествовательных эпизодах обладает разными свойствами и эти образы друг с другом почти не связаны. Японский Сусаноо, бесчинствующий во дворце Аматэрасу, мало похож на того же Сусаноо, избавляющего людей от дракона и обретающего священный меч. У трикстера же эпизоды, в которых он демонстрирует противоположные свойства, логически вытекают один из другого и образуют неразрывную цепь.

Североамериканские трикстеры обладают дополнительной спецификой. Несмотря на шутовское поведение, они нередко оказываются демиургами, а повествования с их участием насыщены этиологическими эпизодами. В европейских традициях последнее характерно только для Локи, хотя демиургом и он не является.

Итак, подчеркнем, что, хотя основные трикстерские циклы американских индейцев были опубликованы в конце XIX – начале XX в., именно Радин сделал эти истории фактом мировой науки, причем не только культурной антропологии и фольклористики. С подачи Радина философы и психологи тоже обратили на них внимание. Более того – Радин ввел Трикстера в мировую культуру подобно тому, как К. Леви-Стросс ввел оппозиции, коды и медиаторов. Речь идет именно о культуре, о повседневном, а не о чисто академическом дискурсе.

Но если Леви-Стросс в своих «Мифологиках» сознательно выступал в качестве художника и философа (история доколумбовой Америки и развитие культуры индейцев во времени его мало интересовали), то Радин на исторические выводы претендовал. И здесь его заключения не всегда убедительны.

В фигуре трикстера Радин увидел предвечный архетип, немыслимо архаический древний образ. Исходя из этого он выстроил эволюционную последовательность типов повествований со свойственными каждому персонажами. В случае с фольклором виннебаго такая последовательность, по мнению Радина, начинается с рассказов о похождениях трикстера. Затем следуют повествования с участием зайца (тоже трикстера, но для виннебаго менее характерного), после чего идут приключенческие нарративы с антропоморфными персонажами. Наиболее поздняя ступень развития – это рассказы, претендующие на историческую достоверность. Данный вывод Радина основан на его собственных ощущениях: то, что больше всего отличается от свойственного нашей культуре, должно быть древнейшим. Надо сказать, что здесь Радин похож на многих фольклористов XX в., пытавшихся интуитивно определить эпохальную последовательность появления отдельных сюжетов и жанров. Причем исследователи не соотносили эту предполагаемую архаику ни с какими конкретными культурными общностями прошлого, тем более что о самих общностях до начала нашего века было известно мало.

Постулируя историческую последовательность типов повествований, Радин мыслит как стадиалист. Будь это в XIX в., его трудно было бы упрекнуть, но к середине XX-го культурная антропология проделала уже долгий путь. В 1896 г. вышла одна из важнейших работ раннего Боаса – «Об ограниченности сравнительного метода в антропологии»[1]. В ней Боас похоронил эволюционизм XIX в., с очевидностью показав, что претендующие на универсальность обобщения Тайлора, Моргана и их современников опираются на небольшой и плохо документированный фактический материал. Однако стадиалистское мышление в евро-американской культуре и даже в самой американской антропологии не могло быть так просто побеждено. За ним – тысячелетние представления о Великой цепи бытия[2], наследие античности и христианства, идеи эпохи Просвещения. К тому же, при взгляде с луны, параболический рост сложности в самых разных разделах культуры и вправду неоспорим. Но если мы хотим не строить параболы (примерно одинаковые в естественной и в культурной истории), а узнать, что конкретно происходило на определенных территориях в те или иные эпохи, ссылка на закономерности не работает. Не события случаются в силу универсальных закономерностей, а сформулированные закономерности являются теми «идеальными типами» (по М. Веберу), которые исследователи используют для описания исторического процесса. Эти идеальные типы преходящи и меняются по мере углубления наших знаний.

Радиновский трикстер – один из таких идеальных типов. Исследователь полагал, что трикстерский мифологический цикл, образцовый пример которого содержат нарративы виннебаго, является древним культурным наследием всех американских индейцев. Именно всех. Но так ли это? Посмотрим, где конкретно подобного рода повествования наиболее распространены, а где плохо представлены либо вовсе отсутствуют.

Классический трикстер (свой/чужой, сильный/слабый, умный/глупый) действительно повсеместно зафиксирован в фольклоре индейцев на основной территории США, а также на северо-западе Северной Америки от Аляски до Британской Колумбии. Он есть и у сибирских палеоазиатов, о чем русскоязычный читатель знает по монографии Е. М. Мелетинского[3]. К западу от Скалистых гор трикстером почти всегда бывает койот, а в Берингоморье и на северо-западном побережье – ворон. Зоны койота и ворона не соприкасаются непосредственно, а разделены небольшой территорией, в пределах которой трикстерами оказываются самые разные персонажи: норка, скунс, сойка и другие, например лёд. Все эти существа – не животные, люди или объекты, а первопредки, которые не испытывают метаморфозу, превращаясь из животных в людей и обратно, а в разных эпизодах проявляют то одни, то другие черты и свойства. Восточнее Скалистых гор трикстеры в основном антропоморфны, даже если носят имена животных. Лишь у зайца на юго-востоке США черты животного порой заметны.

Однако территория США и североамериканского Северо-Запада – это не весь Новый Свет. Зона распространения трикстерского цикла резко обрывается там, где малонаселенный аридный пояс отделяет Юго-Запад и Равнины от Мезоамерики. Во многих областях Южной и Центральной Америки трикстера в точном значении слова нет. В местных нарративах действуют либо заведомые неудачники (например, противопоставленный Солнцу Месяц), либо хитрецы-победители вроде черепахи. И лишь на юге Центральных Анд, и особенно в Чако, трикстер появляется вновь. Чаще всего это лис, точнее местные виды животных из семейства псовых.

Что касается Арктики, то у эскимосов и палеоазиатов в роли трикстеров выступают лиса и ворон, однако восточнее Аляски повествования с их участием немногочисленны. В зоне тайги у атапасков и северных групп алгонкинов протагонистом в трикстерских эпизодах нередко является росомаха. Трикстером ее назвать можно лишь с оговоркой: ее образ сильно смещен в сторону противника-неудачника. В этом отношении росомаха напоминает гиену африканских сказок.

На западе Индонезии плутом и обманщиком выступает карликовый олень (канчиль), но как трикстер в узком значении термина он ведет себя редко. В норме это хитрец-победитель. На большей части Евразии и Северной Африки, т. е. в той части ойкумены, где распространилась отсутствующая в Америке и Океании система фольклорных жанров, трикстеры есть, но разные в повествованиях разных жанров. В сказках о животных (по системе ATU это номера от 1 до 299[4]) обычным трикстером является лиса или ее южный аналог – шакал. В анекдотах (номера 1200 и далее) действуют антропоморфные персонажи типа Ходжи Насреддина. Начиная с Центральной Азии и дальше на юго-восток, лису постепенно замещает заяц, но на большей части Сибири приоритет лисы несомненен. Тем интереснее, что у большинства народов Западной Сибири (кроме ненцев) трикстер с видами животных вовсе не ассоциируется, он антропоморфен и действует в том числе в повествованиях, насыщенных этиологическими эпизодами. Он ближе тому персонажу, которого Радин исследовал у виннебаго, нежели лисе или Ходже Насреддину. При этом если эддический Локи смещен от трикстера в сторону демонического противника, то в образах Ити, Ёмбу и прочих западносибирских антропоморфных трикстеров ярче проявляются черты героя – своего, умного и успешного.

Все это означает, что радинский трикстер есть именно идеальный тип, исследовательский конструкт, тогда как наборы признаков у конкретных персонажей варьируются, соединяясь в почти любых сочетаниях. Очень похоже на то, что фольклорные «архетипы» являются не древнейшими инвариантами, на основе которых со временем возникло разнообразие конкретных образов, а результатом многотысячелетнего отбора на запоминаемость. Именно поэтому в исторически поздней евразийской сказке мы видим гораздо более чистые типы персонажей, нежели в мифологиях удаленных областей ойкумены. И по той же причине региональные традиции столь сильно отличаются друг от друга – они развивались самостоятельно по непредсказуемым траекториям.

Антропоморфные протагонисты евразийско-североафриканских анекдотов выглядят инновацией. Они не встречаются в древних текстах, а их имена восходят к именам исторических персонажей (человек по имени Насреддин жил и был похоронен во времена Тимура). В то же время в некоторых сюжетах лиса и антропоморфный трикстер взаимозаменяемы. Вполне вероятно, что даже в эпоху античности трикстеров типа Ходжи Насреддина еще не существовало.

Как это ни поразительно, но больше всего на трикстерские повествования североамериканских индейцев похожи западноафриканские сказки. Сходство касается не только самого типа классического трикстера, но и конкретных эпизодов, в которых он участвует. Единственное различие в том, что паук или заяц в Африке не выступают в качестве демиургов, хотя этиологические мотивы в таких нарративах встречаются. Полноценных космогоний в Африке южнее Сахары вообще мало, и они сугубо локальны. Это позволяет относить их появление к недавнему времени. Североафриканское (арабо-берберское) влияние здесь вполне допустимо.

Вероятность случайного совпадения в сюжетах и в типах персонажей между Америкой и Африкой южнее Сахары оценить невозможно. В любом случае, следует помнить, что за пределами Европы история человечества в период от 45 до 10 тысяч лет назад известна пока плохо, хотя и существенно лучше, чем полвека назад. Но если даже соответствующие африканские и американские повествования имеют общие истоки, это само по себе не станет основанием предполагать, что фольклорный трикстер возник еще на африканской прародине современного человечества.

Трикстерские повествования появились лишь после выхода людей современного типа из Африки. Есть два десятка этиологических и космологических мотивов, чей ареал распространения по ойкумене позволяет предполагать их древнее африканское происхождение. Половина из них касается объяснения смертности человека[5]. Трикстерских и приключенческих эпизодов среди таких образов и эпизодов нет. В Австралии и Африке записано небольшое число сходных историй о том, как одно животное обманывает другое. Но даже если подобные эпизоды действительно появились в Африке более 50 тысяч лет назад, действующие в них персонажи есть просто обманщики, но не трикстеры.

Так как же в итоге оценить книгу Радина? Что он открыл – универсальное порождение человеческого ума или пусть не совсем уникальный, но все же достаточно редкий образ, сформировавшийся в культуре индейцев? Наверно, что-то среднее. Отдельные элементы трикстерского поведения можно при желании найти в любой традиции, но индейский трикстер, североамериканский прежде всего, по совокупности признаков уникален.

И последнее: история трикстеров еще не написана, поскольку никто не думал, что о ней можно вообще говорить.

Юрий Березкин

8 января 2023 г.