Читать книгу Сатурналии - - Страница 22

Из тематически пестрых Сатурналий Макробия легко выделяется тема солнечного монотеизма[183], ярко представленная в сочинении (I, 17–23). К ней примыкает и ряд отрывков с рассуждениями о Солнце из Комментария на ’Сон Сципиона‘ (I, 2, 15; I, 12, 1; I, 20, 1; I, 20, 6; II, 17, 15): в них говорится о главенствующей роли Солнца в мироздании и его связи с Мировой душой[184]. Для лучшего понимания солярных представлений Макробия имеет смысл обратиться к похожей концепции у Флавия Клавдия Юлиана (331–363)[185], выраженной им в речи, озаглавленной К Царю Солнцу.

Учение Юлиана

Будучи неоплатоником, Юлиан рассуждает о высшем начале – Едином (ἕν) или Благе (τὸ ἀγαθόν), которое умопостигаемо и запредельно чувственному миру[186]. Ниже Единого находится область идей, в которой обитает «умопостигаемый бог» Гелиос-Митра. Еще ниже, в чувственном мире, правит Солнце – видимая часть бога Гелиоса. Юлиан посвящает свое изложение Гелиосу – одновременно «умопостигаемому богу» и видимому Солнцу (5, 8–6, 18 [132с – 133с])[187]. Гелиос – это цепь, которая скрепляет названные уровни мироздания. Сам он занимает «срединное положение» (µεσότης)[188] не только по месту (см. Илл. 1), будучи во всех смыслах средоточием и объединяющим началом[189].

Доктрина Юлиана ориентирована на монотеистическое поклонение Гелиосу. Юлиан отождествляет Гелиоса с Зевсом, Аидом, Океаном и египетским Сераписом. Всемогущий Зевс греческой мифологии у Юлиана представляет творящую силу, которая действует вместе с Гелиосом и не имеет отдельного существования.

Илл. 1. Три уровня мира по Юлиану

В мифологической традиции Афина считается дочерью Зевса, но Юлиан рассматривает ее как проявление умопостигаемого промысла Гелиоса и, таким образом, придает мифу философское содержание. Дионис – это колесница мыслей Гелиоса, а Афродита – проистекающий из него принцип. В целом Юлиан считает, что все главные боги Греции, Египта и Персии суть проявлений Гелиоса[190]. В свою очередь, малые боги – это посредующие демоны[191] и силы. Видимое Солнце – это не только чувственный объект. Поскольку оно расположено на границе умопостигаемого и чувственного мира, его природа представляет собой среднее между умопостигаемым и внутрикосмическими богами – небесными светилами[192] (17, 2–3)[193]. Похоже, целью Юлиана было создать эллинистический противовес христианству. За поддержкой он обращается к самым авторитетным авторам: Гомеру, Гесиоду, Платону, Ямвлиху[194].

Представления Макробия

Говоря о космологических функциях высшей части Мировой души, Макробий именует Солнце «Умом мира» (mens mundi – Sat. I, 18, 5; I, 19, 9). Сначала кажется, что Макробий, следуя Цицерону[195], избрал метафорический способ рассуждений об ответственности Солнца за процесс изменений в космосе (Сотт. I, 20, 6; ср. Ib. I, 20, 1)[196]. Однако анализ ряда фрагментов Сатурналий (I, 17 – I, 23) показывает, что у Макробия имеется развитая солнечная теология. Как и у Юлиана, в Сатурналиях (в самом начале «речи Претекстата») присутствует пространное рассуждение о том, что многие божества классической мифологии представляют собой аспекты солнечной деятельности (Sat. I, 17, 2), после чего автор обращается к вопросу о философской интерпретации мифолгических Диониса и Минервы. Относительно Диониса он поясняет (Sat. I, 18, 5):

Physici Διόνυσον Διὸς νοῦν, quia solem mundi mentem esse dixerunt. Mundus autem vocatur caelum, quod appellant Iovem. Unde Aratus de caelo dicturus ait: ἐκ Διὸς ἀρχῶµεσθα.

Натурфилософы называют Διόνυσον – Διὸς νοῦν [Дионисом – ум Зевса], поскольку Солнце – это ум мира. Мир же именуется Небом, которое они зовут Юпитером. Поэтому Арат, намереваясь говорить о небе, замечает: ἐκ Διὸς ἀρχῶµεσθα (начнем же с Зевса)[197].

А в отношении Минервы Макробий замечает (Sat. I, 17, 70):

…et Porphyrios testatur Minervam esse virtutem solis quae humanis mentibus prudentiam subministrat. Nam ideo haec dea Iovis capite prognata memoratur, id est de summa aetheris parte edita, unde origo solis est.

…и Порфирий свидетельствует, что Минерва есть солнечная сила, которая вкладывает в человеческие умы благоразумие. Ибо не случайно напоминают, что эта богиня рождена из головы Юпитера[198], то есть изошла из высшей части эфира, откуда происходит Солнце[199].

В том фрагменте, где Дионис-Солнце соотнесен с небесной сферой, Макробий метафизически истолковывает его как «умный» принцип этой сферы, а в отрывке, в котором Минерва-Солнце соотнесена с человеком[200], он метафизически понимает ее как источник ума (благоразумия) человека. Напротив, там, где Минерва-Солнце соотнесена с небесной сферой, Макробий истолковывает ее физически как эманацию сущности этой сферы.

Таким образом, получается, что Дионис-Минерва-Солнце обладают как метафизическими, так и физическими функциями[201], будучи проводниками ума и тепла[202]. По сути, мы имеем трехуровневую схему: Дионис-Солнце – это ум небесной сферы или Юпитера (метафизическая связь); небесная сфера-Юпитер производит Минерву или Солнце (физическая связь); а Минерва-Солнце – это ум человеческих существ (снова метафизическая связь) (см. Илл. 2)[203].

В пространной речи Претекстата, посвященной солнечной теологии, об этих божествах сообщаются важные подробности. Очевидно, что именование Солнца «Умом мира» (mens mundi) – это не просто метафорический способ указать на главенствующую роль этого светила в космических процессах.

Илл. 2. Дионис-Солнце, Юпитер, Минерва и их метафизические и физические связи

Как уже отмечалось, схожие рассуждения в Комментарии на ‘Сон Сципиона‘ Макробия подтверждают то, что речь идет в том числе и о космологическом учении, связывающем активность Солнца с высшей частью Мировой души. Дополнительные свидетельства этому предоставляют также и источники Макробия[204]. Рассмотрим их более подробно.

Плотин, ‘Халдейские Оракулы‘, Порфирий

Элементы солярной религии, подразумеваемой в текстах Макробия, становятся лучше понятны, если сопоставить некоторые тексты Плотина, Халдейских оракулов и Порфирия.

В философском аспекте Плотин предлагает физический процесс просвещения Солнцем видимого мира как аналогию метафизического процесса эманации Ума из Единого[205]. В Халдейских оракулах представление о физическом процессе порождения видимого мира из огня толкуется как схожее с метафизическим процессом творения Отчим Умом умопостигаемых объектов[206]. Порфирий занимает между подходами Плотина и Халдейских оракулов промежуточную позицию, когда пишет, что, с одной стороны, «ничто не может вникнуть в ум бога, однако, [исходя из] деяний Солнца, мы согласимся с теми, кто считает его мыслящим и разумным (νοερὸν καὶ λογικόν)»[207], а с другой стороны, когда пишет, что божественное световидно и пребывает в излитии эфирного огня[208]. Схожим образом он стремился примирить платонизм и стоицизм[209], когда приспосабливал элементы стоического учения о смешении для объяснения отношении между умопостигаемым и чувственным[210]. Порфирий сочетает элементы обеих концепций, когда проводит четкое разделение между 1) умом (νοῦς) Солнца или его целостностью (ὁλότης, ὅλον), к которым причастна физическая сущность небесного тела[211], и 2) собственно Солнцем (ἥλιος), как физической сущностью самого небесного тела[212]. Различение ума Солнца и самого Солнца[213] позволяет Порфирию найти согласие между физической и метафизической причинностью, которое имелось как у Плотина, так и в Халдейских оракулах. Вероятно, в утраченном трактате Порфирия Солнце различные функции Солнца рассматривались как раз под этим углом зрения, и именно этот трактат послужил одним из источников Макробия.

Солнечная теология по Макробию

Представление Макробия можно прояснить посредством анализа «речи Претекстата» о солнечной теологии. Главная цель Претекстата (как и Юлиана) – показать, что все божества, которым поклоняются в греческой, римской и египетской религии, представляют собой одного бога – Солнце (Sat. I, 17, 1 – I, 23, 22). Доказательства этому берутся из этимологии их имен, от роли, которую они играют, в мифических повествованиях, из особенностей облика, в котором их представляют (Sat. I, 17, 4)[214].

К первому виду доводов относится этимологическое истолкование Дио | ниса как Διὸς νοῦς (Sat. I, 18, 5), а Пана – как повелителя «всей» материальной сущности (universae substantiae materialis dominator, Sat. I, 22, 2–6[215]). К доказательствам «от мифа» относится сюжет о враждебности Юноны к Латоне при рождении Аполлона, который интерпретирован как физическое взаимодействие воздуха и земли применительно к небесному телу[216], или сказание о схождении Юпитера во главе богов к Океану, интерпретируемое как физический процесс питания Солнца испарениями от воды[217]. Примером третьего рода доказательств является толкование змеиного плаща Минервы (Sat. I, 17, 70) и крылатых сандалий Меркурия (Sat. I, 19, 7–9[218]).

В указанных отрывках толкования Минервы-Солнца, Диониса- Солнца, Меркурия-Солнца основаны на метафизических функциях божеств, поскольку при этом подчеркивается роль Солнца как источника благоразумия (prudentia) (Sat. I, 17, 70), ума (νοῦς) и языка (sermo) (Sat. I, 19, 7–9). Однако объяснения Аполлона-Солнца, Пана-Солнца и Юпитера-Солнца основаны на физических функциях этих божеств, ибо говорится о природе Солнца, затемненной воздухом, правителем всей материальной субстанции (Sat. I, 22, 2–6)[219], восполняемой испарениями от воды. Таким образом, доказательство того, что все божества, чтимые в различных религиях, могут быть поняты как аспекты одного бога, проводится на двух уровнях: метафизическом и физическом. И, хотя ранее стоики сводили всех богов к одной материальной субстанции, неоплатоническое переосмысление их подхода позволило проделать то же самое как в области умопостигаемого, так и чувственного[220]. Обсуждавшиеся выше солярные интерпретации божеств могут быть показаны на схеме (Илл. 3).

Илл. 3. Солярные интерпретации божеств в Сатурналиях Макробия

Солнце как проводник от высшей и низшей Души

Речь Претекстата в Сатурналиях предоставляет свидетельство нового этапа позднеантичной мысли, дополняя Макробиево «учение» о Мировой душе[221], изложенное им в Комментарии.

Мировая душа (или третье начало в иерархии мира[222]) в своих высших проявлениях[223] подобна Уму (второму началу), она получает от него разум. Благодаря своей природе, Мировая душа имеет свойства, которые соответствуют бренному во вселенной и требуют развития (это чувственное восприятие и рост). Вверх от Души простирается природа, непричастная телам (т. е. Ум), а вниз – телесная природа (Сотт. I, 14, 5–7). Макробий предполагает у Мировой души наличие высшей (умной) части и частей низших: рассудочной (иногда относимой им к высшей Душе[224]), чувственной и растительной. Высшая душа передает способность ума небесным телам, а те, в свою очередь, передают способность ума людям. Указанная передача осуществляется через посредство Солнца. Низшая душа отвечает за передачу не относящихся к уму свойств небесным телам, а от них они передаются человеку[225]. Этот вид передачи осуществляется через семь планетных тел (к числу последних относится и Солнце, которое передает как относящиеся, так и не относящиеся к уму свойства). В целом же высшая и низшая части Мировой души связаны через посредство Солнца.

* * *

В итоге можно говорить о трех элементах, присущих Макробиевому рассуждению (прямо и опосредованно восходящему к текстам Плотина, Халдейских оракулов, Порфирия и Юлиана) о роли и функциях Солнца. Первый – это тот, что все боги являются проявлением одного бога Гелиоса. Второй – тот, что само Солнце обладает и чувственной природой, и природой умопостигаемой. Третий – состоит в том, что процессы физические и метафизические в рассуждениях неоплатоников о Солнце уподобляются, так что доказательства проводятся и в метафизическом, и в физическом планах.

О влиянии Cатурналий на средневековых авторов

Кассиодор Сенатор и Исидор Севильский

Если Кассиодор Сенатор (ок. 487 – ок. 578) в своих Комментариях на Псалмы[226] лишь упоминает имя Макробия[227] (подразумевая его Сатурналии), то у Исидора Севильского (ок. 560–636) имеются лексические и тематические совпадения с Макробиевым текстом. Они встречаются в V книге его Этимологий, где речь идет о делении дня в Риме (I, 3), o magnus annus (I, 14), о Календах, Ноннах и других днях римского календаря (I, 15–16); в XI книге при описании способов ношения кольца на безымянном пальце (digitus medicinalis) и перечне производных от слова «pollex», сравнимом с тем, о котором говорил Макробий (VII, 13, 7; VII, 14); в XIII книге (XIII, 16, 4) при обсуждении свойств воды Черного моря, что также восходит к изложению Макробия (VII, 12, 34). Есть параллели и в XIX (1–2), и в XX (5) книгах Этимологий, восходящих к Сатурналиям (V, 21), где говорится о различных чашах для питья вина[228]. Однако не исключено, что эти соответствия являются свидетельством отражения Исидором общепринятых представлений его эпохи, восходящих к греческой традиции. Возможно также наличие у обоих авторов общих источников, например, при описании чаш для вина – Пира мудрецов Афинея.

Неизвестный ирландский автор

Небольшой раздел Макробиевых Сатурналий (I, 12, 2–15, 13) был использован ирландским автором VII века в нескольких главах (28–31 и 39, 44, 49, 52, 56–58) компута, озаглавленного De ratione conputandi secundum solem et lunam[229]. Автор упоминает имя Макробия и точно цитирует его текст.

Беда Досточтимый

Вероятно, у Беды (673–735) был некий сокращенный вариант Макробиевых Сатурналий, представляющий собой беседу Гора и Претекстата (Disputatio Hori et Praetextati). Содержание этой беседы просматривается в сочинении Беды Об исчислении времен (De temporum ratione), когда речь идет о римском дне, месяце, Календах, Ноннах и Идах (см. Сатурналии I, 3 и I, 12–15). Однако вряд ли возможно доказать, что, рассуждая в том же сочинении о влиянии Луны (гл. 28), Беда следует именно Сатурналиям (VII, 16) Макробия, поскольку последний сам зависит от Плутарха[230].

Иоанн Скотт (Эриугена)

О знании Иоанном Скоттом (IX в.) Макробиевых Сатурналий свидетельствуют его библейские глоссы[231]. Кроме того, Сатурналии использованы Эриугеной при разъяснении тех мест из сочинения Марциана Капеллы (V в.) О свадьбе Филологии и Меркурия, в которых речь идет о свойствах и качествах единого бога-Солнца, а также о делении суток на временные интервалы[232].

Бирхтферт и Иоганн Новиомаг

Глоссы Бирхтферта из Рамси (Х в.), составленные к трактату Беды Об исчислении времен, большей частью восходят к Макробиеву Комментарию, хотя, когда речь идет о римских месяцах, прослеживается и знание Сатурналий[233]. Имеются и другие глоссы к упомянутому трактату Беды, в основном более поздние, составленные Иоганном Новиомагом[234], также восходящие к Сатурналиям.

Петр Абеляр и Иоанн Солсберийский

Пример знания текстов Макробия (в основном Комментария) в средневековой науке являет Петр Абеляр (1079–1142), назвавший Макробия самым почитаемым из всех философов[235] и величайшим толкователем Цицерона[236]. Абеляру были известны и Сатурналии, о чем свидетельствуют его ссылки и цитаты[237]. Однако, мера использования Абеляром Сатурналий невелика, поскольку для него Макробий был лишь одним из многих писателей, чьи тексты он знал, читал и использовал. Важно обратить внимание на тот факт, что Абеляр, ссылаясь на тексты Макробия и других авторов, часто приводит неверные ссылки. Возможно, это связано с тем, что Абеляр мог делать выписки из них заранее, или же он пользовался школьными компендиями, в которых имели место подобные неточности[238].

Иоанн Солсберийский (1125–1180), упомянув имя Макробия лишь дважды[239], довольно часто следует ему в Поликратике, дословно цитируя фразы из Сатурналий (и опуская при этом пассажи на греческом языке)[240]. Скорее всего, Иоанн Солсберийский использовал более полный текст Сатурналий, по сравнению с тем, который дошел до нашего времени[241], поскольку в восьмой книге (гл. 6–7 и 16) Поликратика есть ссылки на упоминания, сделанные Портунианом (Portunianus) (I, 2, 1–14), которые могли быть в утраченных ныне частях текста Макробия. То же можно сказать и о фразе (которая подана как цитата из Макробия), которая, видимо, была взята из окончания VII книги, ныне утраченного[242]. У Иоанна есть и сюжетное сходство с Макробием – при рассуждении о правителях, хотя Макробий не упоминается и прямых цитат из него нет, что, возможно, свидетельствует о существенной переработке его текста.

* * *

В целом можно заключить, что упоминания имени Макробия в Средние века редки, а цитаты из его Сатурналий приспосабливались к иным контекстам, что вызвано было, скорее, желанием авторов продемонстрировать свою эрудицию, чем их потребностью в тексте Макробия. Как бы то ни было, о Макробии и его Сатурналиях помнили, привлекая его текст к своему изложению, пусть и в незначительной степени.

M.С. Петрова