Читать книгу Жара. Сборник рассказов - - Страница 3

Пепельницу Андрею Петровичу сувениром привезла из Италии дочь, наведавшая подругу, тоскующую с итальянским мужем в деревушке под Миланом, и редко посещающую Москву с поглупевшими, слезливо постаревшими родителями. Андрей Петрович не курил, и причина выбора дочерью сувенира была, вероятно, распродажа и китчевая оригинальность изделия, навозный жук из металла под бронзу с откидывающейся спинкой, открывавшей пустую внутренность жука для пепла и окурков. Через год сувенирного стояния на подоконнике, бронзоватость исчезла, жук потемнел и передаривать, как планировал Андрей Петрович, стало неприлично.

– У тебя курить можно? – спросил Сергей Иванович старинный приятель Андрея Петровича, навестивший друга едва ли не впервые за последние пять лет, притом, что дачи их были в не более полукилометра друг от друга и жили они на своих дачных «сотках» почти безвылазно с апреля по ноябрь.

– На веранде кури, – ответил Андрей Петрович. Он пошел в сторону двери на веранду и не оборачиваясь проговорил, – и захвати это бронзовое изделие.

– Липкое оно какое то, – брезгливо взял сувенир Сергей Иванович.

Андрей Петрович, открывая дверь на веранду, сказал:

– Это нормально.

На веранде сели за стол в дачные плетенные кресла.

– Чаю будешь? – спросил Андрей Петрович любознательного друга, изучающего жука.

Сергей Иванович не ответил. Андрей Петрович подсказал:

– Открой спинку.

– Понятно. – Сергей Иванович откинул спинку и аккуратно поставил жука с откинутой спинкой на стол.

– Пепельница. «Теперь кури», – сказал Андрей Петрович.

– Водки нет?

– Есть. Только, извини, я водой чокнусь.

– Что так?

Диабет нашли, опять же недостаточность сердечная, все к одному. Андрей Петрович ушел в дом, вернулся с бутылкой водки и стаканами, Он увидал, что Сергей Иванович стряхивает пепел в чрево жука.

– Ну вот и нашли применение. – сказал Андрей Петрович.

Он поставил бутылку водки и стаканы на стол.

– Холодная? – спросил Сергей Иванович, прикасаясь к бутылке с водкой.

– Из холодильника, но не из морозилки. Закусывать чем будешь?

– Что принесешь, тем и буду.

Пока хлопотал Андрей Петрович, Сергей Иванович выкурил сигарету, вложив окурок в чрево жука.

– Чего только не придумают китайцы, – сказал Сергей Иванович, вернувшемуся на веранду Андрею Петровичу.

– В Италии вещь куплена.

– Китайская.

Андрей Петрович не стал спорить, налил Сергею Ивановичу четверть стакана водки, себе полстакана воды. Чокнулись. Выпили. У кормушки на сосне дрались птицы.

– Сам не мог сделать? – Сергей Иванович кивнул в сторону кормушки.

– Ты знаешь, Сережа, не тянет, да я никогда и не столярничал, – ответил Андрей Петрович, – По грибы…, вот это люблю. Опята попробуй, прошлогодние, но…

– В этом году рано опятам, – ответил Сергей Иванович.

Андрей Петрович согласительно кивнул. Оба напряженно искали тему для разговора.

– Катерину давно видел? – спросил Сергей Иванович.

– Нет, недавно. На пенсии она, внук родился, – ответил Андрей Петрович.

– Знаю, скоро уж год внуку будет. Сергей Иванович отвлекся на птиц у кормушки, сказал вопросительно, – Что птицы не поделили?

Не ожидая ответа, увел взгляд от кормушки на стол, взял бутылку, проговорил, «греется, падла», налил водку в свой стакан и сделал попытку налить в стакан друга. Андрей Петрович отстранил его руку и в свой стакан долил воды.

– За что пить будем? – спросил Сергей Иванович.

– За встречу, за завод, за нас… – ответил Андрей Петрович.

– Развалили завод, – сказал Сергей Иванович, – тебя на 150 лет приглашали?

– Нет.

– Ну, давай, за завод не чокаясь, – Сергей Иванович залпом выпил и прожевывая опенок, сказал:

– И меня нет. А книга у тебя есть?

– Нет.

– А я у Степановича выпросил. Ни о тебе, ни обо мне ни слова в книге. Не было нас.

– Что писать о секретарях парткома, – Андрей Петрович вздохнул. – Не было парткома, не было руководящей роли партии, и партии не было, ничего не было.

– Я начальником цеха до секретаря был. Сборочного цеха, – Сергей Иванович подчеркнул слово «сборочного».

– Нехорошо, что о тебе ни слова. Со мной понятно, я по партийной линии, с секретаря парткома в райком, а ты начальником цеха был.

– И какого! – Сергей Иванович горделиво вскинул голову, – А ты знаешь, кто был редактором-составителем книги?

– Кто?

– Серый Миша, отчества не помню, – ответил Сергей Иванович.

– А я помню, Яковлевич. Я ему выговор по партийной линии вкачал за баб. Передрались за него три бабы, партком жалобами завалили, я позже еще и в райкоме разбирал его дела, – сказал Андрей Петрович.

К веранде без опаски подошла соседская кошка, долго и внимательно смотрела на людей на веранде, дождалась, брошенного в открытое окно веранды кусочка колбасы, понюхала, фыркнула, не тронув, по мнению Сергея Ивановича, лакомство, и медленно пошла прочь от веранды к сосне.

– Вот такую гадость едим, что кошки не едят, – сказал Андрей Петрович.

Кошка поцарапала кору ствола сосны, потерлась о кору, и друзья не заметили, как пропала. Чокнулись молча, выпили, Сергей Иванович закусил опятами, Андрей Петрович колбасой, сказал:

– Вполне на вкус хорошая и почему кошка отказалась есть?

Сергей Иванович тоскливо задумался. Молчали.

– Хорошие опята, – прервал молчание Сергей Иванович, – где собирал?

Андрей Иванович задержался с ответом, Сергей Иванович, не дожидаясь ответа, спросил:

– Катерина как?

– Слава Богу. Семьдесят лет. Муж болеет.

– Работает?

– Нет. У Володьки инсульт. Из дома не выходит, вообще не ходит, лежит. Катя за ним ходит, сам он себя не обслужит.

– Да, а гулена был, – вздохнул Сергей Иванович.

– За линией электропередач, в сторону железной дороги, – ответил на вопрос Андрей Петрович.

– Мы там тоже собираем, – ответил Сергей Иванович.

Он нацепил на вилку кружок колбасы, пожевал, сказал:

– Нормальная колбаса, закормили кошек вискасами, ничего жрать не хотят.

– Андрей Петрович зацепил кусочек колбасы, сказал прожевывая, – Да какой он гулена? Пьяница был.

Сергей Иванович закурил, загрустил увлажненными глазами:

– Забрал ты Катю к себе в райком.

Андрей Петрович не ответил.

– Забрал у меня, – повторил Сергей Иванович.

– Почему у тебя? – возмутился Андрей Петрович, – она со мной в парткоме работала.

– А потом то у меня. Когда я на твое место пришел.

– У меня. У тебя…, – ответил Андрей Петрович, – какое это сейчас имеет значение.

– Э, нет, – сказал Сергей Иванович с накипающей пьяной злостью, – ты скажи, когда ушел в райком, а Катерина у меня была, встречался с ней?

Андрей Петрович не ответил, спросил:

– Твоя Тамара как поживает?

– С внуками. Младший хулиган. «Дед, а ты засранец». Это деду то, а они улыбаются. А твои как?

– Никак. Ольга одна живет, детей нет. Ночует у нас часто, и Надежда сама по себе, на дачу почти не приезжает. Один.

– Надежда у тебя сложная женщина, – сказал Сергей Иванович.

– Ничего сложного. Сорок пять лет прожить с нелюбимым человеком.

– Это ты брось, с не любимым. С нелюбимыми долго не живут. А ты?

– Любил, не любил, прожито.

Андрей Петрович махнул словам рукой, поднялся с кресла и ушел в дом. Сергей Иванович курил, оглядывал двор перед верандой, докурил, вложил окурок внутрь жука, сказал, вернувшемуся с рюмкой Андрею Петровичу:

– Вот и нашлось применение изделию.

– Плесни грамм двадцать, – Андрей Петрович поставил на стол рюмку.

– Наконец то. А то, думаю, совсем Андрюша в святые записался.

– Немного. Болею.

Сергей Иванович налил рюмку и в свой стакан до четверти, сказал:

– В нашем возрасте немного водки даже полезно.

Он поднял стакан приготавливаясь к тосту, продолжил:

– А как пивали то, помнишь, семинары, партактивы, демонстрации… И что народу не жилось. Давай, за Советский Союз, не чокаясь.

Выпили за Советский Союз не чокаясь.

– Меньше бы пили, страну сохранили, – проговорил Андрей Петрович, закусывая глоток водки соленным опенком и кусочком бородинского хлеба.

– Хорошо пошла, – проводил водку в желудок Сергей Иванович.

Воробьи обнаружили кусок колбасы, не съеденный кошкой, весело отбирали друг у друга, отрывая от бетонной дорожки и подбрасывая.

– Начальник сборочного цеха 12 лет, 5 лет секретарь парткома, на заводе 45 лет, салажонком пришел после окончания ПТУ, комсомольцем был не последним, орденом Знак почета…, – Сергей Иванович махнул рукой, подавив наворачивающие слезы, – выпьем еще, Андрюша.

– Зачастил Сережа.

– В кои веки увиделись.

– Кто тебе мешает зайти?

– Не додавил я Серого, – Сергей Иванович поднял стакан. – За то, чтобы всегда, все доводить до конца.

Чокнулись, Сергей Иванович залпом выпил содержимое стакана, отщипнул кусочек хлеба, занюхал, Андрей Петрович пригубил.

– Так нельзя, – сказал Сергей Иванович, – до дна.

– Не будем, Сереж, мне действительно нельзя.

Андрей Петрович посмотрел на сиротливые три кусочка колбасы и надломанный ломтик хлеба на тарелках, пошел в дом и вернулся с двумя тарелками с ломтиками нарезанной колбасы и бородинского хлеба. Остатки добавил на полные тарелки, а пустые тарелки унес и вернулся с другой тарелкой с ломтиками сыра. Сергей Иванович наполнил свой стакан до половины.

– Ты закусывай, – сказал Андрей Петрович.

Сергей Иванович взял ломтик сыра.

– Что обидно, – сказал он, пережевывая, – почти пятьдесят лет заводу отдал.

– Не расстраивайся, – ответил Андрей Петрович, – люди помнят.

– Катя к тебе не приезжает? – спросил Сергей Иванович.

– Окстись. От больного мужа, от внука? Перезваниваемся и то ладно. Виделись недавно, мельком, на улице.

Андрей Петрович будто споткнулся, перехватив собачьи тоскливый взгляд Сергея Ивановича, сказал:

– Ты закусывай, закусывай.

Сергей Иванович задумался.

– Ты сейчас работаешь, или отдыхаешь? – спросил Андрей Петрович.

– Работал у Товстоногова, помнишь такого, арендовал он на заводе участок, новые хозяева выгнали его с завода, развалилась у него фирма. А ты?

– И я не работаю.

– А с Катериной то как?

«Зацепила Катерина», – подумал Андрей Петрович, – а всего то два года оставалась с Сергеем без меня».

Телефонный звонок дочери прервал раздумья Андрея Петровича.

– Маме плохо, – сообщила дочь.

– Я приеду?

– Не надо, скорая забрала.

– Что с ней?

– Аритмия. Пока в реанимации.

– У Надежды опять приступ, «мерцалочка», – пояснил Андрей Петрович разговор с дочерью. – Завтра поеду в Москву.

– Я пойду?

– Сиди, я только завтра поеду. По маленькой? За здоровье. – Андрей Петрович поднял рюмку, чокнулся со стаканом Сергея Ивановича, пригубил половину рюмки.

Сергей Иванович выпил водку залпом и не закусывая, пьяно загрустил, склонив голову к столу. «Как до дома дойдет?» – подумал Андрей Петрович.

Сергей Иванович посмотрел в глаза Андрею Петровичу, в зрачках Сергея Ивановича играли змеиные искорки пьяной ненависти.

– Вот, ты мне скажи, – Сергей Иванович выговаривал каждое слово, будто собирал конструктор, – ты встречался с Катериной, когда она у меня работала, а ты в райкоме?

«Зацепила Катерина», – подумал Андрей Петрович, и не отводя взгляд, в глаза Сергею Ивановичу сказал:

– Нет, – поднялся со стула, – Извини, на минуточку, приспичило.

Андрей Петрович не зашел в дом, остался стоять невидимым для Сергея Ивановича в проеме открытой на веранду двери дома.

Не смог сразу забрать Катерину в райком, не кружка, человек, место найти надо, но конечно, встречались они раз в неделю, обычно, по пятницам. «Неужели…?» – подумал Андрей Петрович, впервые засомневавшийся в верности ему Катерины. Рабочий коллектив как прайд с доминантным самцом начальником и подчиненная женщина инстинктивно желает понравиться, угодить начальнику. И что вообразил себе Сергей Иванович, что придумал он в склеротических мечтах о своих отношениях с Катериной. Где выдумки, где правда.

Правда в том, что Катерина женщина, которая любила доброго, безалаберного мужа, необразованного слесаря, постоянно лишаемого премий за появление на работе пьяным и материально не рассчитывала на мужа, а содержала сама семью. Вести канцелярскую работу в парткоме Катерину пригласил прежний до Андрея Петровича секретарь парткома, добрейший человек, фронтовик, веривший в коммунистическую идею, и пытавшийся поделиться верой с людьми. Катерина вела делопроизводство и молчала, при ней можно было говорить о чем угодно, протоколы заседаний, решения, отчеты, переписка были идеально оформлены, разложены по папкам и находилось при необходимости Катериной мгновенно. Хозяйкой, обустраивающей и содержащей дом в угоду хозяину обаяла Катерина Андрея Петровича, угождала его желаниям не прислугой, но матерью, любящей женой, другом, которому можно выговориться, не опасаясь, что выплеснутое из души станет кому-нибудь известно, она входила в его душу, не выворачивая ее, входила медленно, осторожно, с опаской сделать больно, не любопытствуя, касаясь только того больного, что показывал Андрей Петрович и не замечая того, что видела, но чего не хотел показать Андрей Петрович. С Катериной Андрей Петрович почувствовал желание ратника вернуться с поля битвы к своей женщине, в свой дом, обустроенный этой женщиной для него, каждое место, каждую вещь примеряла под него, под любимого, который усталый войдет в дом, сядет, а она сядет напротив и скрестит на коленях руки и под ее взглядом, помогающим забыть о пережитом, из него начнет вытекать грязь и жестокость битвы, она будет смотреть и смотреть на него, сбирая в себя им пережитое, которое он хотел бы забыть, и он заснет на ее груди как грудничок, насосавшийся молока.

А разве не так, она обустраивала рабочий быт его предшественника и его преемника. Но физическая близость у нее была только с ним, он был в этом уверен, он любил ее.

Надежда после работы встречала Андрея Петровича словами: «У тебя опять неприятности на работе? Ты бы свои проблемы домой не тащил». Андрей Петрович уходил в комнату дочери, в которой ему выделили стол, потому что вторая комната была их с женой спальня, и жена запрещала сидеть в спальне под зеленой лампой до полуночи, конспектируя работы Ленина, он ей мешал, хотя и не понимал, чем. В комнате дочери он садился на диван, на котором дочь ночью спала, она пристраивалась рядом, и захлебывающиеся рассказы дочери о школьных проблемах вымывали из Андрея Петровича дневные, становившиеся мелкими его проблемы, Надежда, приготовив ужин, звала их с дочерью на кухню, они ужинали, Андрей Петрович выбирал, что из заводских сплетен без ущерба своей репутации можно рассказать, потому что рассказанное делалось достоянием подруг жены, а вскоре всего завода, а молчать за ужином, напроситься на упрек, что он выше простой бывшей мойщицы, с которой секретарю парткома не о чем говорить.

После ужина он возвращался в комнату дочери, проверял уроки, садился за свой стол, включал, настольную лампу, чтобы верхний свет не мешал дочери спать и работал до полуночи.

Сергей Иванович не стал дожидаться Андрея Петровича, наполнил стакан и рюмку, а возвратившегося к столу Андрея Петровича упрекнул:

– Что так долго? Водка стынет.

– Приспичило.

Андрей Петрович смотрел на соперника, попытавшегося разрушить веру в их с Катериной любовь, не верил и пытался оправдать опытную много пережившую на момент их встречи женщину, женщину до кончиков пальцев, которая в семье против всего своего женского вынуждена была быть мужиком, тащившим семью одна, без помощи мужа и родителей. Она боялась потерять хорошо оплачиваемое престижное место, старалась качественно выполнять работу, по хорошему угождать начальству, и когда Андрею Петровичу вынесли строгий выговор, и он не домой пошел, а вернулся в свой кабинет секретаря парткома, попросив и ее не уходить, вечером по окончанию рабочего дня утешила, искренне жалея, отдалась, как и должны отдаваться любящие женщины, не знающие слова секс, но понимающие слово жалость. Порыв Катерины, пожалеть его, угодить, порыв в чем-то естественный для русской женщины, он принял за любовь «вечную», единственную любовь женщины к мужчине, и убедил себя ее в ее любви к себе. Но забыл, да и вовсе не думал о ее любви к семье, к мужу, как скрепу семьи, и никакой другой мужчина не мог заменить ей непутевого Володю. Нельзя любить любовницу, как жену, на женщине, которую, ты считаешь, что любишь, надо жениться. Природа тянет женщину к сильному, победителю, и она выбирая мужа, преувеличивает выисканные в нем крупицы достоинств, пока не появится победитель, за которым, не всегда осознано, чаще силами обстоятельств, совместной работой, она идет и инстинктом прикрывает спину мужчины, укутывает его заботой, потому что она женщина, и диффузия взаимного доверия превращает их в один рабочий организм и со временем случается близость физическая, не всегда, но часто, и возникает любовь, и они, не всегда разрушают свои семьи, но любят друг друга и своих мужей любят и жен тоже любят. Приручил Андрей Петрович Катерину, и угождала она не только свежезаваренным чаем, или мгновенным поиском отчета или справки, но и, она его тоже приручила, молчаливым сочувствием, теплом своего тела, а он оставил ее на два года Сергею Ивановичу. И что ей были еженедельные встречи с Андреем Петровичем со стиснутыми стонами, в гостиницах на час…

– Выпьем, – Сергей Иванович прервал раздумья Андрея Петровича, и, не дожидаясь движения рюмки Андрея Петровича навстречу своему стакану, залпом выпил.

– Огурчиков нет? – спросил, закусывая опятами.

– Нет, – ответил Андрей Петрович, рассматривая соперника: «и что она в нем нашла?», – не выращиваем.

Он пригубил четверть рюмки, заел опенком, продолжил:

– Петрушку, хочешь сорву? Говорят, для поддержания мужской силы помогает.

– Не надо, тебе нужнее, – ответил Сергей Иванович.

Андрей Петрович смотрел на запьяневшего Сергея Ивановича, словно на впервые увиденного бывшего мужа бывшей жены и думал, что не хочется его провожать, и общаться не хочется, и друзьями они не были, а соперниками, любившими одну женщину, которая, считал Андрей Петрович двадцать лет любила только Андрея Петровича. Не верилось и не мог верить Андрей Петрович в обратное.

Сергей Иванович закурил, сказал:

– Молодец, не куришь. И не пьешь, – помолчал, продолжил, – и здоровеньким помрешь. А я вот…, – задумался пьяно навернувшейся слезой. – Нет, значит, нет.

– Пепельницу тебе подарить?

– Я в блюдце пепел стряхиваю.

– А будешь в жука. Круто, как нынче говорят молодые.

– Молодые…, они борзые. Товстоногова растоптали и перешагнули. Сорок лет отдал заводу, фирма, кому мешала, работали в его фирме пенсионеры заводские, копейки зарабатывали, что ж вы молодые у стариков последнее отбираете… Ничего не просили, станки простаивали, а мы загрузили…

– Ничего, Сережа, мы хорошую жизнь прожили. Бессмысленную, правда.

Андрей Петрович разлил водку, – На посошок, – он поднял рюмку, – не дотащу я тебя пьяного.

– Я сам дойду.

– Дойдем, – Андрей Петрович своей рюмкой коснулся стакана Сергея Ивановича, – дойдем. Он залпом допил водку из рюмки. Сергей Иванович хлебнул и поперхнулся.

– Видишь, не идет. Пошли. И жука забирай, дарю тебе. «Может курить бросишь», – сказал Андрей Петрович.

Сергей Иванович взял жука, поискал глазами, где высыпать окурки.

– По дороге высыплешь. Пошли.

Сергей Иванович с трудом привстал с кресла и покачнулся.

– Я жену позову. «Она за мной придет», – сказал, опираясь на стул Сергей Иванович, не решаясь сделать шаг. – Ты не ходи.

Андрей Петрович промолчал, приобнял Сергея Ивановича, помог спуститься с крыльца, усадил пьяно засыпающего друга-соперника на скамью под сосной, сказал оправдываясь:

– Закуску уберу, окно открыто, птицы растащат, кошки придут, убирать за ними…

Убирая закуску в холодильник, услыхал, как Сергей Иванович просил по телефону Тамару забрать его, и с надеждой, так не хотелось Андрею Петровичу идти провожать, спросил по завершению телефонного разговора:

– Придет?

– Куда она денется.

– Пойдем, участок тебе покажу.

– Нет, давай Катьке позвоним.

– Далась тебе Катька, бабка она старая, не помнит ничего. С кем жила, когда жила… Сам-то с одной только Катькой… – ожидая услыхать: «да не было у меня с ней ничего», а услышал:

– Нет, конечно, и другие были.

– Проехали, – ответил Андрей Петрович, – готовься, Тамара придет, по ушам тебе даст, и мне за то, что тебя напоил. Жука не забудь. Подарок мой.

– Не забуду, – с пьяной агрессий ответил Сергей Иванович.

Тамару привез на автомобиле сын соседа по даче.

– Нажрался, – ступив на участок, обратилась Тамара к сиротливо сжавшемуся на скамейке, покаянному мужу, – и что у тебя за дрянь в руках.

– Пепельница, – ответил Андрей Петрович, – сувенир из Италии, дочь привезла. Подарок.

Тамара не ответила, хозяйственно вышагивая по бетонной дорожке к веранде дома. Она обернулась в сторону водителя:

– Паша, подождешь? Участок посмотрю, – удержала мужа в попытке приподняться: – Да сиди уж, сами посмотрим с Андрюшей.

Обошли дом, у заросших сорняком грядок, остановились.

– Участок не плохой, а не следишь.

– А мне и не надо, сосны, березы, орешник у забора, птицы поют…

– А Надежда? перебила Тамар.

– Что Надежда? Болеет Надежда.

– Довел бабу своими похождениями.

– Да уж какие похождения сейчас.

– Сейчас может и нет, а прежде… Цветы… – наклонилась над цветком, пробивающимся через сорняки, – пересадил бы, жалко цветы. Выпрямилась с усилием, продолжила, – старая стала, спину не разогнуть, суставы опять же. А участок у тебя хороший, – по-хозяйски, оглядела участок. – Надежда не ездит?

– Редко. Дочь звонила, по скорой опять забрали в реанимацию, аритмия, мерцательная.

– Довел, довел бабу, – оглядела Андрея Петровича. – Похудел. Давно тебя не видела, Андрюша, постарел, – задумалась, озирая участок, подошла к забору, обернулась, – новый поставил?

– Да уж четыре года.

– Мой чудной стал. Баб своих прежних вспоминает. Мне рассказывает.

Она склонилась над заросшей грядкой, обернулась в сторону Андрея Петровича:

– Чеснок?

– Не помню.

– Чудной. Чудной стал. Можно подумать, что мы не знали. Все мы знали. Что вспоминать? Да мне и рассказывать.

– Не молодеем, – ответил Андрей Петрович.

– Ты бы к нам зашел, Андрюша. Соседи почти.

– Зайду.

– Андрей не пишет? – спросила Тамара.

– С чего это он мне писать будет.

Тамара вскинула голову, долгим пристальным взглядом посмотрела на Андрея Петровича, сказала горестно:

– Дураки вы. Какие ж вы дураки, мужики.

Она помолчала, добавила:

– И трусы.

– В Таиланде они с Жанной. – ответил Андрей Петрович.

– Художники, мать их…, – выругалась Тамара, – сделали ребенка и на мать бросили.

Андрей Петрович сочувственно вздохнул.

– А ты – то, – махнула рукой в сторону Андрея Петровича, – все спрятаться норовишь, – повернулась к мужу, – собирайся, плейбой.

Сергей Иванович кулем повис на Тамаре. Она сделала попытку сбросить Сергея Ивановича с плеча, едва удержала падающего, попросила водителя:

– Паша, помоги его в машину загрузить.

Водитель затолкал Сергея Ивановича на заднее сидение машины. Андрей Петрович и Тамара наблюдали за действиями водителя, солидарно молчали. Тамара прервала молчание:

– Одна Катька. Спасибо Надежда иногда заглядывает, с малым посидит, Катька хоть малость передохнет.

Она взглянула на Андрея Петровича, сказала:

– Будто не знал.

Андрей Петрович не ответил, проводил Тамару до калитки, у калитки поцеловалась, Андрей Петрович заглянул в окно автомобиля. Сергей Иванович спал.

– Заходи, – сказала Тамара, усаживаясь на переднее сидение автомобиля. – Вместе заходите с Надеждой.

– Хорошо.

В открытое окно с переднего сидения автомобиля выглянула Тамара, – Эх, Андрюша…, не договорила, Андрей Петрович отвернулся, будто не слышал, машина отъехала. Он закрыл калитку, походил по опустелому дому, развеял одиночество работой: цветок из окружения сорняков на брошенной грядке пересадил к веранде в небольшой, единственно ухоженный на участке кусок земли, палисадник. Вернулся в дом, прилег, но спать рано, телевизор смотреть не хотелось, думалось, и он позвонил дочери:

– Как мама?

– Все еще в реанимации. Завтра, если все в порядке, переведут в общую.

– Приеду я. Завтра зайдем к маме.

– С чего такая забота? – ответила дочь.

– Я своим ключом дверь открою, на секретку не закрывай, – сказал отец.

– Приезжай. Я у себя ночую. Квартира свободна. Только учти, переведут ее из реанимации после обеда.

Андрей Петрович запер калитку и, не пройдя по дороге садового товарищества в направлении к остановке электропоездов железной дороги и пяти метров, увидал пепельницу перевернутого жука лапками вверх на обочине дороги, остановился, подумал, «права Тамара, во всем права», наклонился, поднял изделие, повертел в руках, упала спинка, из пепельницы выпал окурок, Андрей Петрович потряс пепельницу вытрясая пепел, закрыл крышку, огляделся, куда выбросить непринятый подарок, закинул спинку жука, вернулся к калитке, подсунул пепельницу в щель между забором на свой участок и торопливо, опаздывающим шагом потрусил к открытой площадке железной дороги, где делали остановку электрички.