Читать книгу Современная медицина в автопортретах. Том 4. С предисловием проф. д-р Л. Р. Гроте - - Страница 7
АДОЛЬФ ГОТТШТЕЙН
Юность и школьные годы
ОглавлениеЯ родился в Бреслау 2 ноября 1857 года как старший ребенок моих родителей, когда отцу было 32 года, а матери 19 лет, оба здоровые, трудолюбивые, неприхотливые и всегда любящие люди. За девять лет у меня появилось семь братьев и сестер, две сестры и пять братьев, двое из которых умерли в последние несколько лет, а шестеро из нас, оставшихся в живых, продолжают работать. Моему отцу пришлось бросить школу в возрасте 15 лет, чтобы присоединиться к недавно основанному отцом коммерческому бизнесу, который начинался с малого, но процветает и сегодня, уже в четвертом поколении. Он восполнял пробелы, тщательно изучая историю и экономику, и, например, французским языком владел лучше, чем его дети, получившие образование в средней школе. Он был неприхотлив сам по себе, но очень аккуратен в одежде и поведении, не любил внешность, но настаивал на здоровом образе жизни и выделял достаточно средств на образовательные цели; при этом он гордился тем, что мой первый микроскоп был куплен на школьную премию. Благодаря его растущему благосостоянию и простому образу жизни мы до конца его жизни не знали экономических забот, а после его смерти у нас появились средства для организации собственного бизнеса. Он воспитывал нас больше своим примером, чем словами, но он внушил нам, и мы действовали соответственно, что любое преимущество, не основанное на труде и не приносящее выгоды получателю выполненной работы, достойно порицания. Он внезапно умер в возрасте 57 лет от апоплексического удара без предупреждения, когда я уже был младшим врачом. Моя мама, от которой я унаследовал небольшой рост, но при этом твердость и стойкость, была жизнерадостной, энергичной и образованной. За 10 лет она родила восемь крепких детей, воспитывала их, следила за порядком и руководила их образованием. Овдовев в 45 лет, она стала другом для своих детей и многочисленных внуков. До 80 лет она оставалась в расцвете душевных сил, внимательно следила за повседневными событиями и хорошей литературой, и только после 82 лет начала медленно слабеть физически. Она умерла в 1923 году в возрасте 85 лет, а мне выпала редкая удача быть в самых близких отношениях с матерью до 66 лет. Я регулярно и легко учился в гуманистической гимназии и сдал выпускные экзамены, когда мне еще не было 18 лет. Как правило, я был лучшим в старых языках, посредственным в истории, то есть в запоминании имен и цифр, а в последние годы по математике выходил далеко за рамки школьных требований; естественные науки и химия не преследовались, уроки физики были жалкими. Я тоже один из многих, кто на протяжении десятилетий сохраняет праведную ненависть к последним годам обучения в гимназии. Конечно, у меня были причины восхищаться некоторыми учителями, и я узнал о школе много хорошего. Но есть множество примеров негодования против самого учебного заведения. Куссмауль в своей приветливой манере говорит, что выпускные экзамены стали часом его спасения из ненавистного лягушачьего пруда, но Эмиль Фишер и Вильгельм Оствальд, например, высказываются гораздо резче. Причиной тому было психическое давление, заставлявшее нас в период зарождающегося самостоятельного развития думать и работать по узкоспециальным правилам, предписанным устаревшей программой и столь же узкоспециально выполняемым однобокими представителями этой программы. «Но когда правило, наконец, жестко и неподвижно сидело у меня в ухе, они говорили, что я уже созрел, и открывали ворота». Это явление затрагивает очень больную точку в немецком народном образовании; из своей работы врачом я знаю, что и сегодня, несмотря на множество прекрасных теорий, ситуация не сильно улучшилась. Моя склонность к математике проявилась в средней школе. В начальной школе я занимался аналитической геометрией, которую не преподавали в гимназии, и начатками дифференциального исчисления, а также обращался к физическим задачам.
Средняя школа стала поворотным пунктом и в других отношениях. Во время каникул, наполненных бреславским духом красоты, я отправлялся к дедушке на Балтийское море, он заставлял меня пользоваться рулеткой и компасами, совмещал тригонометрические задачи с практическими вопросами и держал меня в строгой умственной дисциплине. Это было лишь внешнее подчеркивание трансформации, которая происходила сама собой, но момент оценки числа и меры остался со мной навсегда. В «Приме» я продолжал экспериментировать в соответствии с химической школой Штекхардта; к сожалению, я дошел только до сероводорода, потому что это нападение на моих сожителей было слишком даже для моего отца. В «Приме» я прочитал также сочинения Гельмгольца, Тин-даля, речь дю Буа-Реймона о пределах познания природы, основные работы Дарвина, «Историю английской цивилизации» Бакла и, хотя я никогда не был склонен к философии, «Историю материализма» Ланге. Кроме этого, до самой старости я читал много книг, просто для развлечения, а не из литературных побуждений, и часто даже хорошие книги.