Читать книгу Перекати-поле - - Страница 2

1942 год.

Березовая роща, легкий ветерок шелестел листвой. Дробь дятла разносилась по округе, куковала кукушка. По узенькой тропке шел человек. Он шел медленно, опираясь на самодельный костыль. От боли и усталости он, время от времени, приваливался к березовому стволу, чтобы отдохнуть. По запыленному лицу катились скупые мужские слезы. Он тихонько бормотал себе под нос: «Еще немножко… Вот закончится роща, а там мосток через малую речушку… А там дом…»

Тишина. Он не мог поверить, что нет взрывов, криков, лязга орудий и страшных, мерзких рож немцев. Страх, поселившийся в душе, с гулким стуком сердца все это время жил в нем. Дойти до дома, уткнуться в гриву Белявки. Она поймет, милая, поймет, выслушает и пожалеет. Дойти, главное дойти и вот мосток. Он оперся о хлипкие перила. Вода в речушке была прозрачна, как слеза: камешки на дне, резвится головастик. Еще немного огородом. На грядках что-то зеленело, казалось, что родимую сторону не затронула война – пели петухи, брехали собаки. С громких скрипом журавля из колодца кто-то тяну воду. И вот стоит старый абрикос еще с зеленцой, а когда поспеет – слаще меда. Мать налущит кураги, высушит косточки, зимой так упоительно стучать молотком и выталкивать сладкую сердцевину камушка.

Он доковылял до низкой скамьи у ствола абрикоса, закрыл глаза, и тихонько засвистел. Сейчас с фырканьем из сарая ему ответит Белявка. Было тихо. Он снова засвистел. Белявка молчала. Он открыл глаза и увидел перед собой в короткой белой рубашонке, облепившей худющее тельце, девку с тоненькими ручками-веточками, с ножками, вьющимися короткими волосами. Девка стояла, чуть приоткрыв рот, из которого виднелись мелкие острые зубы как у щучки. Сунь палец и откусит. На треугольном личике светились огромные черные глаза. Взглянув в них, он как в полынью ухнул. Девка развернулась и пошла во двор, крича:

– Тетушка!

Появилась мать, вытирая руки о цветастый фартук. Подлетела, упала на колени, приговаривая:

– Васенька, сынок родимый.

Девка стояла у штакетника.

Он гладил мать по голове и говорил:

– Ладно, хватит… Живой, живой… Покалеченный малость, но ничего.

Он не стал говорить, что услышал в госпитале свой приговор «не жилец». Бочину разорвало, и сколько ее ни штопали, толку не было, и над ним смилостивились – отпустили домой умирать.

Он мотнул головой в сторону девки:

– Это кто?

– Жиличка. Как город бомбить стали, они все побежали по деревням, городские, а эта хворая, тиф подхватила где-то. Наши никто не захотел заразную брать, а я взяла. Они мне целую горсть побрякушек золотых насыпали. Корова сдохла, жрать нечего было зимой, так я на перстенек в соседней деревне две козы выменяла. А эта живучая оказалась, выкарабкалась. Говорит: «Мыться мылом хочу», а где я его возьму, так она: «Я сама сделаю, достань то-то», и мне кусок дала. Представляешь Васенька – мыло сама делает, а цацки еще остались, так что деньги есть.

– Белявка на выгуле? – спросил Вася.

– Белявку забрали в шахту, кобыла хилая, сдохла.

– Белявка сдохла? – прошипел Вася. – Мать ты же обещала сберечь ее!

– Васенька, тут бы самому сберечься, не говоря о какой-то кобыле.

– Ты же обещала!

– Васенька, ну пришли и забрали. Что я могла? Кормить не чем.

Василий взялся за голову.

– Ты обещала и Белявку сберечь, и что меня Бог сбережет. Сберег меня Бог? – кричал Вася. – Подыхать домой пришел, слышишь, подыхать. А там на войне, где твой Бог?

– Ты что мелешь, окаянный?

– Да ты знаешь, как там? Месиво кровавое, жуть. Куда смотрит твой Бог?

Он рванул, как мог в избу, сорвал со стены иконы. Мать бежала следом и кричала:

– Ты что делаешь? Опомнись! Побойся Бога!

– Бога? Я никого не боюсь, ни черта, ни бога. Нет твоего Бога.

Когда от икон полетели щепки, мать заорала:

– Что ты делаешь, ирод! Ты же всю жизнь себе перековеркаешь, всю жизнь будешь перекати-поле.

– Жизнь? Какая у меня жизнь? Нет у меня никакой жизни, калекой жить или от пуль подохнуть.

Открылась рана и Василий рухнул в беспамятство. В горячке он прометался неделю. Мать ухаживала, прикладывала травяные примочки, отпаивала отварами. Открыв глаза, Василий увидел неподалеку сидела девка, читала книгу. Первая мысль в голове: ученая, буквы знает.

Девка подняла голову, увидела, что он смотрит на нее, выглянула из дверей и крикнула:

– Тетушка!

В комнату зашла мать, приложила ладонь ко лбу:

– Отпустила лихоманка. Тетка Марья сказала, что если через семь дней не очухается, тогда все.

Еще через неделю Василий вышел на лавочку к абрикосу. Жиличка вышла с заднего двора, мимо сараев скрылась из вида. Вася все это время провожал ее взглядом. Мать окликнула его:

– Ты чего там узрел? Че ты на нее все пялишься? Ни кожи, ни рожи… Взяться не за что!

– Просто любопытство съело, – ответил Вася. – Кто такая, где жила, с кем от бомбежки бежала? Да и вообще, сколько лет девке? На тело глянешь – ну дите дитем – лет 15, а в глазищах вся жизнь.

Мать хлопнула его тряпкой:

– Жизнь в глазах… Она жизни не знает, и горести жизни не знает! Мне цацок насыпали, а у нее знаешь сколько? Узел целый! Она в следующий раз уйдет, а я возьму чуть-чуть.

Василий вскочил, забыв про боль в боку:

– Ты чего сбрендила, старая?

– Я не старая, я еще молодая, – вытерла фартуком выступившие слезы мать. – Ты посчитай, сколько мне лет, в моем возрасте еще детей водят.

– Дитя можешь привести, а чужое не тронь, – ответил Вася.

Опираясь на костыль, Вася медленно шел по своей широкой длинной улице. Через дом на деревьях висели черные ленты, оповещая, что в доме траур. Дойдя до двора, где жил друг Мишка, поколебавшись, вошел в калитку. Мария, жена его, поженились перед самой войной, в корыте мыла малыша. Обернувшись, увидела Васю:

– Живой, а от моего ни весточки.

Завела в избу, поставила картошку, отрезала маленький ломтик хлеба:

– Чем богаты, зима лютая была. Денег не видим, пай урезали, все на войну идет. А ты не видел моего, может где встречались?

Вася ответил:

– Нет, не видел, да и сам думал, что в сырую землю уйду. А здесь что, немцы не квартировали в поселке?

– Квартировали, всю живность, у кого какая была, пожрали. А у матери квартировал кто-нибудь? – Мария закрыла рот ладонью.

– Ясно, да я не спрашивал у нее были здесь немцы или нет, я по хате понял. Ты меня картошкой угощаешь, а она меня мясом с банки кормила, да в болезни не понял откуда.

Мария тронула его за рукав:

– Вася, ты не сердись на нее. Это война, выживал каждый как мог. Анфиса – баба видная, да еще молодая, вдовой рано осталась

Василий хмурился:

– Так вышла б замуж, я что против? Зачем же к себе немчуру приглашать?

– А никто не приглашал, они сами выбирали хату какую хотели. Ничего, Вася, выкарабкаемся, были б живы.

Он устал, бок еще сильно болел, силы возвращались медленно. Сел на поваленное бревно около бабки Фроси. Небо голубело, листва шелестела. Сухонькая, в беленьком платочке, она грелась на солнышке. В траве копошились куры с цыплятами. Вася спросил про жизнь, про здоровье, рассказал о себе и тут жиличка Розка прошла мимо с тремя ребятишками, в руках лоскутное одеяло.

– У цаца какая, гордая, нелюдимая, – фыркнула бабка Фрося. – Ни с кем не здоровается, но добрая – пошла детишек буквицам учить, а они ее Розой Леонидовной называют. Сама пигалица, а поглянь цену себе какую имеет. Пришла тут ко мне на днях и говорит, мол, Ефросинья Матвеевна, не дадите вы мне меду и свежих яиц?. Я – Ефросинья, да еще и по отчеству, да меня в жизни никто так не называл! А я ей, дескать, что, яишенки захотелось да чайку с медом? А она говорит, нет, яйца в волосы втираю, чтобы после болезни росли, а мед на лицо, чтобы кожа не сохла.

Бабка Фрося захихикала.

– Невидаль какая – мед на морду класть, а взамен, – бабка Фрося повела плечами, – шальку придарила.

Василий попрощался, встал и пошел по дороге, куда удалилась жиличка. На полянке под деревьями на расстеленном одеяле сидели дети, а девушки с ними не было.

– А где ваша училка? – спросил Вася, подойдя.

Он увидел, что дети рисуют мелком на дощечках. Самый меньший указал в сторону:

– Травки собирает.

Вдалеке, даже не разглядеть, виднелся силуэт.

– Ну и как, строгая училка? – спросил Вася.

– Да, – хором ответили дети.

– И чему она вас учит?

– Буквам, цифрам, где какие звери живут и сказала, что найдет какой-то глобас и покажет место, где люди живут цветом, как ночь.

Вася пошел домой. Мать готовила в летнике обед. Стояла открытая банка с мясом. Вася сказал:

– Я есть не буду.

– Чего так?

– Сказал не буду и все.

– А… донесли добрые люди, – прищурилась она. – Ну жил со мной, и что дальше?

– С тобой, не у тебя?

– Ты там воевал – плохо тебе, а я здесь шиковала, да горя не знала – ты так думаешь? Если бы не Фридрих, с голоду и холоду подохла. Все колхозу, все на войну, а Фридрих тушенку оставил, сгущенку, дров, перину принес.

Вася махнул рукой, клокотало все внутри. Он спустился к речушке, оперся о перила и смотрел на воду:

– Эх, еще не дойти туда, где можно поплавать, понырять. Была бы Белявка – сел и она б довезла. Мы бы с ней поплавали.

Так мечталось дойти, уткнутся в гриву и поплакать, рассказать свой страх, свою ненависть выплеснуть. Василий окинул взглядом бережки. Невдалеке росла ива, у которой стояла Розка и резала ветки. Он поднапрягшись, крикнул:

– Розка!

Она обернулась и увидела Васю.

– Кого стегать собралась? – спросил он.

С пучком она быстро добралась до мостка.

– Прокипячу, волосы полоскать буду.

– А что яиц мало?

Со времени первой встречи Васе показалось, волосы стали длиннее и кудрявее.

– Мало.

– А зачем ты детишек учишь? Они еще маленькие.

– Если в голове есть мозг, учеба ни в каком возрасте в тягость не будет. Вот у этих троих ребят есть способности к учебе.

– А как же мозг разглядеть, если он скрыт от людского глаза?

Роза посмотрела на него:

– Сколько будет 2+2?

– Четыре, – неуверенно ответил Вася.

– А в какой стороне восток?

– Где солнце встает. А ну цыц мне! – спохватился парень. – Засыпала вопросами! Сама небось еще школу не окончила.

– Это меня болезнь так иссушила и война карьеру поломала.

– Карьеру. Карьеристка, а что ж ты выздоровела, а к своим не идешь? Наверно, похоронили тебя и забыли.

Четыре глаза метнули молнии:

– Мне сказали, если я выздоровею, оставаться здесь, за мной придут.

– Отец придет?

– Брат.

И она пошагала прочь. Он стоял и размышлял: «Митяю 4 года, сидит, под деревом мелком рисует, а я в 4 года без штанов со свистулькой бегал».

Он вновь посмотрел в воду. У них на селе таких баб сроду не было. Корову подоить, сена накосить, огород вскопать, а чтобы с книжками, да медом морду мазать – он такого не знал.

Как только полегчало, Вася первым делом пошел на реку. По утру, по прохладе, роса на траве щекотала пятки. Раздевшись, он бултыхнулся с разгона в воду. Сделав пару заплывов, собрался вылезти, но увидел, что невдалеке в воду входит Розка. Не делая брызг, она легла на воду и, рассекая, поплыла. Василий подплыл незаметно под водой и потянул ее за ногу под воду. Она забарахталась. Они вынырнули вместе, он держал ее за талию. Черные глаза были еще больше от испуга.

– Что, напугалась?

Немного придя в себя, она размахнулась и влепила ему пощечину.

– Убери от меня руки!

– Ой, было б на что класть.

– Еще раз дотронешься…

– И что?

– Узнаешь потом, – бросила она и поплыла к берегу.

Он вылез из воды, насвистывая, в хорошем настроении шел и думал: «Что я такого сделал? Может, правда мозга не хватает, и я чего-то не понимаю?»

Розка развешивала мокрые вещи.

– Розка, ну чего ты обиделась, я ничего дурного не хотел.

– Я не кобыла племенная, чтобы меня Розкой звали. Мое имя Роза.

– Может тебя еще и по отчеству кликать? – усмехнулся Вася.

Розка фыркнула и умчалась во двор.

Вася брился, глядя в зеркало, которое оставил Фридрих. Оно было в форме тюльпана, высотою с полметра. На Васю из зеркала смотрел белобрысый, с голубыми глазами, квадратным подбородком, не мал, не высок, с широкими плечами парень. Вася мысленно разговаривал с собой: «Вроде бы ничего, не кривой, не рябой на рожу. Вот только бочина неудачно зажила. Дырка в боку с ошметками по краям. Жениться что-ли? А то помру, и потомства не оставлю. А на ком женится? Катька подросла, хорошая девка стала, Кирилловна вдовой осталась и ничего, что старше на 7 лет, зато грудастая».

Вытираясь полотенцем, он вышел во двор. Розка сидела и что-то писала на листе бумаги. Он хотел подойти, но его окликнула мать, чтобы натаскал воды и полил кабачки.

– Наверное стихи пишет, умная наша, – сказал он матери.

– Письма пишет каждую неделю, – ответила мать. – Почтальонку ждет, а ответа нет.

Он подошел к Розке:

– Кому ты письма пишешь? Может никого в живых нет, а ты все пишешь и пишешь.

Она подняла на него глаза:

– Не лезьте, куда вас не просят.

– Живешь в моей хате, имею право знать. Может ты шпионка какая.

Розка вскипела, разорвала листок на мелкие клочки:

– Если мешаю, меня в любом доме на постой примут.

Мать подскочила:

– Розонька, милая, да не слушай ты его.

Она затянула сына в дом:

– Ты что болтаешь? Что ты до нее цепляешься? Уйдет, другим платить будет. Благодаря ее цацкам и живем.

Вася взял ведра и пошел к колодцу. Душа немного оттаяла и хотелось порезвиться, но смеяться и веселиться было не с кем. В каждом доме были свое горе и печаль, одним словом – война. На рассвете Вася проснулся в уборную, выйдя на улицу в робких лучах солнца он увидел, как Розка закинула ногу себе на шею, выделывая что-то невероятное, потом встала на пальцы ног, и Васе показалось, что она полетела. Несколько таких кульбитов, и она скрылась за сараем. От увиденного Вася все, что нес в уборную, оставил в штанах. Весь день он крутился вокруг нее и хотел спросить, не акробатка ли Розка?

Улучив момент, подсел к ней под абрикосом, без обиняков спросил:

– Ты акробатка?

– Нет, я не состоявшаяся балерина, – с грустью ответила Роза.

– А почему не состоявшаяся?

Она провела ладонью по своей ноге.

– Перелом не дает танцевать. Закончила хореографический, набрала класс, а тут война.

– Сколько тебе лет?

– По Покрову 25 будет.

– О… Да ты на 2 года старше меня.

Вася плавал и гулял по полям и в роще. День шел за днем. Однажды осенним утром к ним пришел участковый. Рукав его рубашки был заправлен за пояс.

– Ну что, Василий, подлечился, окреп, отдохнул?

И протянул ему бумагу, на которой стоял адрес его полка, куда надо было прибыть.

Участковый кивнул на свой пустой рукав:

– Я бы с радостью пошел, но таких, как я, там не ждут.

Вася взглянул на число, когда надо быть на месте. Оставалось 2 дня. На следующий день на рассвете он вышел в путь, его провожала мать. Перейдя мосток, он решил напоследок посидеть у реки. В голову закрадывались мысли – не идти на эту проклятую войну, страх душил его. От легкого ветерка по воде шла рябь, вставало солнышко над рощей, и от этого благостного состояния не хотелось уходить. Он разделся и нырнул в леденящую воду. Вода была еще не зимней, но уже не летней. Он фыркал и рычал, как вдруг увидел, что недалеко плещется Розка, как в тот раз. Он поднырнул вниз и потянул ее за лодыжку, как тогда. Все это время руки помнили тонкую лодыжку, талию, под пальцами прощупывались позвонки. Розка отбивалась, а ему хотелось сжать ее до хруста. Гибкое тело выскользнуло из его рук. От барахтанья в воде он разгорячился, в несколько гребков догнал. Выволок на берег, рвал и метал мокрую одежду, как мечталось, мотал кудри на кулак.

Потом оделся и ушел, не оглядываясь, на войну.