Читать книгу Белокурая гейша - - Страница 7

Я крепко зажмурилась. Марико. Она последовала за мной в потаенный уголок сада, где росли карликовые сосны и были расставлены каменные светильники с трепещущими огоньками. Мы приходили сюда, когда хотели забыть о своих жизненных невзгодах. Я всегда считала это место волшебным дворцовым садом, затерянным в зачарованном спокойствии длинных теней, лежащих за высокими стенами.

Сегодня сад не смог спрятать мой секрет.

Марико видела, как я заигрывала с Хисой.

И что именно он со мной делал. Что бы случилось, если бы моя подруга не появилась? Отбросила бы я свои страхи, точно зернышки риса, и позволила бы ему заняться со мной любовью? Верно, я фантазировала о том, как буду лежать с ним обнаженная на снегу и тело мое будет изгибаться в его руках, а ноги широко раскинутся, готовые принять его. В своих мечтах я с силой вжималась спиной в снег, в то время как Хиса толчками двигался внутри меня, демонстрируя свою страсть и удовлетворяя мой мистический голод, который до сих пор не находил насыщения.

Нет тебе оправдания, наверняка скажет Марико, а потом напомнит о том, что я нарушила еще одно правило. Хотя я умоляла Хису прекратить шарить руками в запретных местах моего тела, в глазах подруги я была подобна степенному карпу, играющему с крючком, на который его хотят поймать, – и крючком этим был пенис юноши-рикши.

Что еще она могла подумать?

Руки мои метнулись к грудям, прикрывая их, и я могла лишь молиться, чтобы Марико забыла о том, как тесно сплелись в объятиях наши с Хисой тела, как моя лунная пещера истекала любовным соком, кипя от желания, ведь в таком случае она сразу догадалась бы, что я потеряла контроль над собой.

Не так ли?

Я поспешно отпрянула от юноши. Слишком поспешно. Крепкий белый шелковый шнур, опоясывающий мою талию, развязался, так как Хиса потянул его на себя, и упал на землю. Я не предприняла попытки поднять его. Вместо этого я гордо вздернула подбородок, намереваясь не дать Марико понять, как сильно потрясло меня ее вмешательство. Мне следует извиниться перед ней, так как это общепринятый способ улаживания ситуаций после совершения ошибки, но мне было любопытно узнать, зачем она вообще последовала за мной.

– Полагаю, окасан послала тебя шпионить за мной.

Марико посмотрела на меня и покачала головой. Я часто заморгала, будто тысячи светлячков одновременно направили мне в глаза свет своих фонариков. Взгляд подруги был критичен.

– Сегодня удача благоволит тебе, Кэтлин-сан.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Окасан ничего не известно о твоем опоздании. Она занята тем, что развлекает важного клиента.

– Вот как? И кто же это может быть?

– Мне неизвестно его имя, но слышала, он личный слуга наследного принца, – ответила девушка, сверкая глазами. – А еще он красив как бог.

– Так вот почему на веранде никого нет, – сказала я и ненадолго замолчала, обдумывая ситуацию. – Так кого же окасан выбрала, чтобы развлечь этого мужчину и его пенис?

Хиса засмеялся, продолжая водить рукой вверх и вниз по своему члену. Марико потупилась, раздосадованная моей смелостью. Этот юноша всего лишь слуга, недвусмысленно читалось в каждом ее движении. Хиса намек понял. Видя, что здесь ему больше не рады, он поклонился, игриво направил на нас свое мужское достоинство, будто показывая, от чего именно мы отказываемся, и исчез, как все слуги, когда в них не нуждаются.

Марико не была намерена оставлять без внимания мой вопиющий поступок.

– Как ты могла позволить Хисе-дон касаться тебя, точно проститутки из Шимабары? – бранила она меня, подталкивая к черному входу в чайный дом.

– Мне его прикосновения показались очень приятными, – возразила я и добавила: – А ему понравилось играть с моей драгоценной щелочкой. – Это была неправда. Юноша не дотрагивался до нее, но я устала подавлять свои чувства и желания.

– Своей дикой выходкой ты позоришь всех нас, Кэт лин-сан.

– Не ты ли постоянно твердила мне, что гейши для того и предназначены, чтобы развлекать мужчин?

Марико не удостоила мои слова ответом.

– В то время как другие майко учатся правильно кланяться и составлять цветочные композиции, ты проводишь время за приготовлением агарового желе и размазыванием его у себя между ног.

Я игриво стрельнула глазами в ее сторону.

– Говорят, что это желе обладает профилактическими свойствами и увеличивает размер мужского достоинства – а также помогает ему дольше оставаться твердым.

Марико снова не обратила внимания на мою реплику.

– А еще у тебя вошло в привычку ходить текучей походкой куртизанки, разворачивая тело в сторону и ставя ноги так, будто хочешь поднять пыль с земли кончиками пальцев. – Она ненадолго замолчала, переводя дыхание, затем тихим голосом, показывающим, как сильно она огорчена, продолжила: – Мне очень прискорбно говорить эти слова, Кэтлин-сан, но ты до сих пор так и не усвоила, что значит быть гейшей. Своими поступками ты нарушаешь гармонию, что очень огорчает окасан.

Я понимала, что она имеет в виду. Гармония простиралась далеко за рамки дружбы и означала понимание моего места в доме гейш и принятие его, что мне сделать было довольно сложно. Симойё слишком пристально следила за мной и никогда не позволяла прислуживать на банкетах, разливать сакэ гостям, как делали другие майко, или посещать соседние чайные дома. Почему? Я много раз спрашивала ее об этом, но ответа так и не добилась.

– Я пыталась поступать так, как ты, Марико-сан, – произнесла я, даже не стараясь скрыть своего нынешнего состояния, – но я не могу запрятать свои эмоции настолько глубоко, чтобы вообще ничего не чувствовать.

Подруга не удостоила мои слова ответом. Вместо этого она сказала:

– Когда-то я верила, что ты станешь моей сестрой-гейшей, Кэтлин-сан, и что мы вместе пройдем обряд заворачивания воротников, но я ошибалась.

Я отвела взгляд, подвергая сомнению истинность ее слов. Она говорила о церемонии, во время которой майко приобретает статус полноправной гейши, меняя красную шейную повязку на белый воротник, после чего отворачивает воротник, чтобы обнажить крошечный треугольничек нижней сорочки. Я с нетерпением ожидала, когда и мы с Марико испытаем это на себе.

– Слова твои для меня подобны удару ножом в сердце, Марико-сан, – произнесла я, мечтая о том дне, когда смогу назвать ее своей старшей сестрой, как всегда делала про себя. – Ты поступаешь несправедливо, осуждая меня.

– Это ты ведешь себя несправедливо, Кэтлин-сан, отвергая все, чему учила тебя окасан. И все это ты бросаешь под ноги дешевым развлечениям с мальчишкой-рикшей. Ты ведешь себя как куртизанка, в неограниченных количествах поглощающая соленых моллюсков и пьющая сакэ, завлекающая клиентов из своей бамбуковой клетки. Ты растрачиваешь свою жизнь, точно рассеиваешь лепестки вишни по ветру, которым не суждено увять на ветке. Ты не думаешь и не беспокоишься ни о ком, кроме себя самой.

– Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? – огрызнулась я, повышая голос. Слова Марико глубоко задели меня.

Девушка ответила:

– Я говорю с тобой так потому, что я… я…

Она низко склонила голову, и голос ее стал слышен не более чем покачивание ветвей ивы на ветру. Я ничего не сказала, лишь в смятении мотнула головой, понимая, что она ни за что не выскажет вслух то, о чем думает. Вместо этого Марико улыбнулась мне. С этим я поспорить не могла. С помощью улыбки японцы выражали целую гамму чувств: замешательство, сожаление, волнение и даже гнев.

Я развернулась и зашагала прочь, созерцая горы на противоположном берегу реки, четко вырисовывающиеся на фоне неба, купающегося в лучах летнего солнца. До моего слуха доносился плеск волн, разбивающихся о берег, полноводных после периода дождей. Моя маленькая подруга так и осталась стоять в одиночестве под покатой крышей.

Позднее я осознала, что обронила сверток с куклой-кокеши, но не стала возвращаться, чтобы поднять его.

Послеобеденное солнце щекотало лужи своими магическими лучами, заставляя их искриться, точно жидкое серебро. Находясь на веранде, я также купалась в солнечном свете, раскачиваясь и извиваясь под резкие, но мелодичные напевы арфы и мощные звенящие звуки лютни. На сегодняшнем занятии танцами я хотела показать себя во всей красе, чтобы доказать Марико, настолько серьезно я отношусь к делу.

Какое-то движение привлекло мое внимание. Я была уверена, что Хиса прячется за большой золоченой ширмой, установленной в дальнем конце веранды, и жаркое безжалостное солнце припекает его почти обнаженное тело. Очевидно, он отчаянно возжелал увидеть мой танец, раз решил ждать под его палящими, раскаляющими докрасна лучами. Возможность держаться в тени была для японцев важнее тепла или еды, но, как мне казалось, Хиса был выносливее любого древнего божества. Я уже видела его раньше подсматривающим через ширму и улыбающимся мне, и его обнаженная грудь блестела от пота. Я сделала ему знак рукой, призывая уйти, но он предпочел проигнорировать его.

Я молила богиню Бентен, покровительницу музыки и танцев, направлять мои движения и ниспослать мне грациозность и мужество леди Джиоюши. Я скользила по татами на согнутых ногах, и ступни мои в белых носочках напоминали лапы котенка. Руки мои двигались мягко и гибко, выражая эмоции старинной японской любовной песни о замке, луне и двоих возлюбленных, украдкой проводящих время вместе.

– Любовь моя сокрыта в моем сердце, точно белый журавль в хлопьях снегопада, – пела Марико, аккомпанируя мне на лютне, а Юки – на арфе.

Обмахиваясь веером, я избегала смотреть на подругу, в то время как сама она не сводила с меня взгляда. Пристального взгляда. Я пыталась сконцентрироваться на танце, но злость на Марико мешала мне это сделать. К моему неудовольствию, когда мы остались наедине в своей комнате, она продолжала выговаривать мне, спорить, произнося слова шипящим раздраженным голосом. Я настаивала на том, что не вижу ничего плохого в том, чтобы желать мужчину, уверяла, что не сделала ничего дурного.

Марико меня не слушала. Она бросилась на меня, схватила за воротник и сбила с ног. Лицо мое покрылось капельками пота. Груди наши вздымались и опускались, а мы бросали друг в друга золотыми и голубыми шелковыми подушками, опрокинув жаровню и засыпав золой чистые татами.

Обвинения подруги больно меня ранили. Она настаивала, что я опозорила нас своим смелым поведением, сначала заговорив с Хисой, а затем позволив ему касаться своих грудей. Окасан накажет тебя, кричала Марико, заставив спать в одной из пожарных корзин, которые мы держим в чайном доме на всякий случай. Корзины эти имели продолговатую форму и были сделаны из бамбука. По размеру они напоминали небольшой сундук, так что спать в них было крайне неудобно. При мысли о подобном наказании я вся сжалась.

Я же назвала Марико служанкой по договору – это низший ранг подмастерья, – предупредив ее, что, надеясь однажды стать гейшей, она лишь обманывает себя. Могла ли я остановиться? Нет, я продолжала сыпать словами, точно перепархивающая с цветка на цветок колибри, говоря подруге, что она обречена оставаться сидящей и никогда не станет танцовщицей, потому что для этого она не вышла ростом и будет непропорционально смотреться на сцене. Зачем я наговорила ей все это? Неужели обида моя оказалась важнее дружбы с Марико? Глупости. Ответ был мне отлично известен. Я злилась на саму себя за то, что до сих пор так и не стала гейшей.

Марико боролась со слезами столь же успешно, что и со словами, и я была даже рада, что она, следуя японской традиции, не демонстрирует свои чувства прилюдно. Я отвела душу, высказав ей все, что хотела, но от этого не стала чувствовать себя лучше. Дух мой был сломлен, жизнь лишилась ярких красок. Гейши славятся тем, что дарят гостям свое очарование, я же потеряла его.

Также я осознавала, что Юки, играющая на арфе, хранит непривычное молчание. Лишь застывшая на ее тонких губах едва заметная улыбка свидетельствовала о том, что она тайно радуется случившейся между мной и Марико размолвкой. Юки по-прежнему питала ко мне ненависть и частенько высокомерным тоном вещала в моем присутствии о том, каких знатных клиентов ей довелось развлекать с тех пор, как она стала гейшей. Аристократы были очень красивыми и все как один воспылали к ней большим чувством, говорила она, добавляя, что и они возбуждали ее, отчего по бедрам ее тек любовный сок. Юки хвасталась, как эти мужчины лизали внутренние стороны ее бедер, а потом их языки касались ее клитора, всю ночь доводя ее до мгновений наивысшего блаженства. Я очень ей завидовала, но скорее бы умерла, чем призналась в этом.

Мечтая о том дне, когда я сама стану гейшей и имя мое вместе с личным гербом будет оттиснуто на плоском круглом веере, я продолжала танцевать, экспрессивно вращая руками, постепенно опуская их вниз. Держа веер в кулаке, я тщательно следила за тем, чтобы большой палец мой был зажат внутрь. Только мужчины сжимали кулаки так, что их большой палец оказывался снаружи. Затем руки мои заскользили по телу вверх, медленно повторяя его чувственные изгибы, прежде чем изящным жестом прижать веер к сердцу, выражая скорбную печаль и душевное томление по находящемуся вдали возлюбленному.

Тут я услышала шарканье ног и тяжелое дыхание. Хиса. Я должна выбросить его из головы и не сметь представлять его обнимающим меня в разнообразных позициях, которые я видела в постельной книге. Я подбросила веер в воздух и снова поймала его, не сбившись с ритма. Я широко улыбнулась, демонстрируя свою радость, хотя окасан и не одобряла любое проявление эмоций во время тренировок. Я очень гордилась своим мастерством. Все майко стремились выступать на Камогава Одори, Весеннем фестивале танцев реки Камо. На протяжении двадцати последних лет гейши Понто-Чо каждый год представляли жителям Киото новую программу, отличающуюся глубоким ритмом и гармоничностью исполнения. Несколько раз спрашивала я у окасан позволения танцевать на этом празднестве, но она лишь улыбалась и ничего не отвечала.

Стремясь доказать, что достаточно искусна, чтобы принять участие в танцах, я вытащила свой золотистый веер, заткнутый за пояс, и медленным плавным движением подняла его за длинными рукавами своего кимоно на манер восходящей полной луны. Затем я продолжила с двумя цветными веерами – одним красным, а другим ярко-розовым, – превратив их в трепещущие крылья бабочек. Наконец я стала махать зелеными веерами, изображающими лес весной, и белыми, чтобы показать снежинки.

Я не сумела побороть искушение показать и кое-что еще.

Я подбросила желтый веер в воздух, чтобы он стал похож на птицу, а затем с легкостью поймала его, изображая, что птица села на покачивающуюся ветку. Я скрыла лицо за веером, а потом посмотрела поверх него, будто ожидала возлюбленного в тайной пещере, вход в которую порос папоротником и плющом, источающим такой же мускусный аромат, как и его тело. Я была рада столь чувственным ощущениям.

Чтобы поднять себе настроение, для урока танцев я облачилась в мягчайший шелковый халат, расписанный вручную розовыми весенними пионами, подчеркивающий изгибы моего тела и приглашающий мужские руки схватить меня, хотя ткань была такой тонкой, что порвалась бы от прикосновения возлюбленного. Остро осознавая свою наготу, прикрытую лишь тончайшим, как паутинка, халатом, я ощутила пронзительную по силе накала боль в низу живота. Я была настолько поглощена своим выступлением, что не заметила, как Юки вытянула вперед руку и схватила длинный подол моего халата, волочившийся у меня за спиной.