Читать книгу Однокоренные люди. Лирика - - Страница 4

Они не умерли. Они вонзились в космос.

Из шахты номер пять и вместе с ней.

Я, как живым, пишу им: степь, свет, россыпь,

им, ставшим взрослыми, вдруг прямо из детей,

перемахнувшим отрочество, юность,

перемахнувшим старость,

прямо в мудрость

и в мужество!

Я сплю или проснулась?

И – по тропе за ними сквозь колючесть

цепляющихся веером ветвей.

Измучанные… битые… в кровище…

Идут, держась да спотыкаясь. Больно!

А лопухи под ноги корневища

им подложили. Вот и шахты штольня.

Едва рассвет. Точнее полрассвета.

Едва лишь солнце. Но оно в два света.

Оно в два космоса. Оно в два лета.

И две зимы. Как луч на парте школьной!

Их не сломать. Их не убить. Попробуй.

Трава целительно им кланяется в ноги.

Она целует им следы и обувь,

она растёт в канавах у дороги

Лопух, да мать-и- мачеха, да мята.

Притихли. Замерли. Ничто не колыхнётся…

Они давали, комсомольцы, клятву,

они кричали клятву – краснодонцы!

Что русский до победы! Не сдаётся!

Что русский юнармеец партизанит.

…Читаю список словно не глазами,

читаю список небом, мамой, солнцем.

Я каждый день пишу им письма, письма,

я каждый день пишу им смс-ки.

Авось, услышат. Ибо это близко.

Авось увидят ангельские фрески.

И нимб. И руки Боговы над ними.

Я помню их – живыми!

***

В чернозёмной столице да как не увязнуть?

В её жирной земле, в её гумусе, брюхе?

Вот Воронеж мне каркает! Вот клюёт мясо,

не из плоти его достаёт, а из духа.

Вот прорвёшься сквозь первый ты слой лестниц, в манну

уводящих, считай время, сразу нет года!

Где гора под источником Свят-Митрофана,

одноглавые Храмы вдоль спуска, вдоль схода.

Во второй слой: губернская архитектура

вперемежку со сталинской, значит, нетленна!

А Воронеж сильнее! Воронья натура

мне любимей, когда час – военный.

Мне не надо ни чая, ни булок, ни кофе!

Ибо мы мимо парков идём, мимо кладбищ,

здесь бесплатнее сыра, пожалуй, Голгофа,

ибо памятники тем, народ свой познавший:

Александру Кольцову, а ниже к оврагу

Иван Саввич Никитин в цветах бересклета,

выше памятник Бунину вместе с собакой,

а вот Белому Биму хозяина нету.

Третий слой он банален, как Мыза на склоне

в нашем городе Нижнем, сочащимся алым!

Так запляшет вдруг сердце в груди – «проворонишь!» —

что слетает ворона с ольхи у вокзала.

***

Беременная внуками моими,

огрузлая средь солнечного дня,

сноха ли, Магдалина ли, Мария

святая, грешная, но всё равно моя!

Идёшь, плывёшь ли бережно, покато,

в тебе, во чреве, в розовом нутре

они – живые! – им бы лишь созреть,

они любимые, мои внучата!

Беременность не красит никого:

лицо в пигментных пятнах, лоб отёчен,

от варикоза съехавший чулок,

но ты прекрасна! Ангельские очи!

Все Богородицы вокруг и вкруг тебя:

Владимирская руки распростёрла:

– Тебе не больно, милая, не больно?

А Тихвинская шепчет хлебосольно:

– Ступай по тропке, ветки, где хрустят!

Я слышу этот хруст. И гвалт. И гром.

Как тощей ты рукой вцепилась в руку…

Мой внук – солдат! Он должен быть рождён,

чтоб родину сберечь сквозь злую вьюгу.

Вот эту хлипкую, родную нашу топь,

вот эти клюквой полные болота.

Мы все рожали, раздиралась плоть!

Мы сами вышли из кровящей плоти!

Орало горло:

– Женщина, ещё! Вдох-выдох, вдох,

рыдай, кричи, рожая!

Рожала мама. Бабка – четырёх,

прабабушка шестнадцать – молодая.

В безудержность да в крик, да в забытьё

рожай и ты! О, деточка, родная,

дитя своё! Не слушай вороньё,

зегзиц и Ярославн, Купавн. Снедает

нас всех усталость. Немощность. Всё-всё…

Как мне найти тебя такую, где ты, где ты?

Кормящая, рожающая? Сон

ты мой всевечный, отводящий беды?

Внук не рождён, но я его люблю,

и внучка нерождённая любима!

…Идёт, идёт беременная мимо

ужели не внучатами моими?

Хочу такую же!

Сноху мою!

Вот синенькая жилка бьётся на шее,

вот крест православный, простой медный крест…

Не жалко вам Пушкина? Но пожалели

хотя бы себя!

Поглядите окрест:

на ваших костях, на крови вашей скопом,

солёных слезах, что сквозь время текут,

на ваших сынах, что убиты! Европа

танцует, гуляет и есть свой фаст-фуд!

Не жалко вам памятник Пушкину? Бойтесь

хотя бы камней, что разбиты в куски.

Сто тысяч поэтов,

сто тысяч геройских

груд, масс, глыб, железа взрастут вопреки!

Я видела: мне сквозь пространство гляделось,

как синенькая жилка билась на шее,

живая, живая! И в этом бесценность,

и в этом всевечность, несмертность и дерзость,

и чем больше бьют, тем поэт наш живее!

Чем больше его убивают – жив больше!

А вы всё хотите к британцам да шведам,

сортиры мыть где-нибудь пошлые в Польше,

тарелки лизать после пышных обедов!

И, как бы не пыжились, вы – второсортны

для них!

Вас Мазепы зовут на работы!

Но больше гнетёт меня словно в цейтноте: