Читать книгу Профессия: разгадывать криминальные тайны - - Страница 3

Заканчивался май 1986 года.

Пришедший год назад на пост генерального секретаря ЦК КПСС Михаил Горбачёв успел обаять страну умением говорить без бумажки, к чему приучили народ его дряхлые предшественники Брежнев, Андропов и Черненко. В стране полным ходом шла горбачёвская антиалкогольная кампания. А совсем недавно с подачи генсека началась новая кампания – по усилению борьбы с нетрудовыми доходами, которая на местах понималась как искоренение репетиторов, торговцев цветами, шофёров, подвозивших пассажиров.

1

Следователь прокуратуры Веденеевского района Алексей Горовой, услышав из станционных репродукторов объявление о прибытии на первый путь скорого поезда «Москва-Владивосток», неспешно перекинул через руку лёгкий плащ, подхватил с привокзальной скамейки дорожную сумку и по высокой лестнице, ступеней в тридцать, начал подниматься на перрон.

Приказом прокурора области он был откомандирован в город Арсентьевск, где в силу форс-мажорных обстоятельств местная прокуратура временно осталась без следственных работников. Один из следователей во время отпуска схоронил отца, после чего был госпитализирован с болезнью сердца и не смог в положенное время выйти на службу. Второй, совсем ещё молодой, также оказался в лечебном учреждении – у него истекло время отсрочки от призыва в армию, но при прохождении призывной медицинской комиссии обнаружилась некая болезнь почек, которую перед призывом требовалось подлечить. Срок командирования не был определён облпрокуратурой, но Горовому и без того было понятно – назад поедет лишь тогда, когда хотя бы один из коллег выйдет на работу.

Совесть у Горового присутствовала, и он испытывал крайнюю неловкость по поводу того, что оставляет прокурора одного.

Когда при расставании Алексей заговорил об этом, Курзенков остановил его.

– Делай свою работу и старайся не думать на этот счёт. Я попробую управиться здесь собственными силами. Ты всё время твердишь о стремлении стать высококвалифицированным следователем, вот и пользуйся возможностью набраться опыта в расследовании других категорий дел, отличных от наших. Всё же Арсентьевск – это крупный промышленный город, с изрядным населением, оперативная обстановка там иная, – заметил Роман Александрович. – Был бы ты семейным, тебя б, конечно, областная прокуратура поменьше дёргала.

И Алексей был благодарен ему за понимание.

По поводу командирования он не роптал, приказ есть приказ. К тому же, для него не было принципиальной разницы, где работать, важно, что работа в другом месте не будет пресной. В кои веки разгадывание чужих тайн было скучным занятием! Бытовые неудобства не смущали, притерпелся – он был холост, проживал в архиве районной прокуратуры. Ему, как пришедшему в Веденеевский район в порядке перевода, обязаны были по закону предоставить жильё в первоочередном порядке, и у исполкома районного совета народных депутатов такая возможность, в виде однокомнатной благоустроенной квартиры, имелась. Однако на положительное решение квартирного вопроса наложил табу первый секретарь райкома партии Кушнир Фёдор Матвеевич – его не устраивала трудноуправляемость районного прокурора, и в неменьшей степени – его беспартийного следователя, которого сложно было поставить в стойло организационно-партийными методами, а посредством непредоставления квартиры, казалось, можно заставить не лезть в дела членов бюро райкома КПСС и прочих «неприкасаемых».

Над перроном разнёсся протяжный гудок тепловоза. Пассажирский состав вздрогнул, лязгнул вагонными сцепками и неспешно тронулся, набирая ход. За окном поплыли знакомые привокзальные строения. Поприветствовав попутчиков, Алексей опустил сумку в рундук, пристроил плащ на вешалку и ловко запрыгнул на верхнюю полку – туда, где располагалось его место согласно купленной плацкарте. Откинувшись на спину, развернул перед собой газету «Правда» за девятое апреля 1986 года и углубился в чтение статьи под заголовком «Речь товарища Горбачёва М. С. на встрече с трудящимися города Тольятти», занимавшей три первые полосы газеты.

Заглянуть в газету Горового побудил разговор с давним знакомцем Головановым Олегом, собратом по «alma mater». «Лекарь» – так знакомые за глаза звали Голованова за его привычку «лечить» окружающих своими нравоучениями, за безапелляционность головановских суждений, изрекаемых с таким апломбом, как если бы они являли собой истину в последней инстанции. Горовой на «закидонах» Олега не зацикливался, с удовольствием общался с ним, видя в Голованове, в первую очередь, интересную, нестандартно мыслящую личность. «Лекарь» обладал прекрасной памятью, у него хорошо работало содержимое черепной коробки, не случайно он в своё время получал повышенную студенческую стипендию под названием «ленинская» – рядовой посредственности её никогда бы не заслужить. Профессура к нему благоволила. Никто не удивился, когда Голованов после получения диплома остался при университете и занялся преподаванием, решив посвятить себя науке.

Во многом они были разными. Габаритный, модный, самоуверенный, нахрапистый и шумный брюнет Голованов и поджарый, скромный в одеждах, немного застенчивый, с шевелюрой цвета пшеничного колоса Горовой. Кое в чём схожесть присутствовала – оба они были крепки духом, не имели привычки включать заднюю скорость, оставались упёртыми и непреклонными там, где дело касалось внутренних убеждений. В свободное время предавались одним и тем же увлечениям, не раз соверничали друг с другом на бильярдном сукне, за шахматной доской, в карточном преферансе.

Неделю назад они случайно встретились на центральном проспекте Емельяново, куда веденеевский следователь приехал по служебным делам.

– Как успехи на фронте борьбы с нетрудовыми доходами? – с усмешкой поинтересовался Голованов, когда они присели на скамейку в сквере. – Знакомые говорят, от неё не столько пользы, сколько мороки с отчётностью…

– Да я как-то мало касаюсь этих вопросов. У меня всё больше преступления против личности – убийства, изнасилования. Тебе ли не знать об этом?

– Так ведь ваша же контора взяла на себя роль главного реализатора этой горбачёвской затеи!

– Тебя чем-то раздражают новые инициативы нашего генсека? С чего вдруг такой скепсис?

– Справедливо замечено, проницательный ты наш! Видишь ли, я с каждым днём всё больше и больше убеждаюсь в том, что у нас в стране к власти пришёл очередной сказочник! Новоявленный Шарль Перро! Мало их у нас было?!.. Тот же незабвенный Никита Хрущёв, по чьим уверениям мы сейчас должны бы жить при коммунизме, где все блага распределяются по принципу: «от каждого – по способностям, каждому – по потребностям»…

– Обоснуй свои претензии, а то я что-то не пойму, куда ты клонишь. Лично мне наш лидер представляется вполне здравомыслящим человеком.

– А ты не читал текст выступления Горбачёва перед рабочими Волжского автомобильного завода в городе Тольятти? Оно в «Правде» публиковалось.

– Статью в газете «Правда» я видел. Но в текст горбачёвской речи особо не вникал, лишь просмотрел его по диагонали. Меня там мало что заинтересовало. Обратил внимание на слова генсека о необходимости «перестройки в мышлении и психологии, в стиле и методах работы…».

– А я всё внимательно прочёл. Больше всего меня поразил брошенный Горбачёвым перед автозаводцами клич стать лидерами мирового автопрома. Нет, не так – он призвал работников ВАЗа стать законодателями мировой автомобильной моды. Понимаешь? Нет? Я автомобильной темой давно интересуюсь и знаю, как далеко от нашего советского автомобилестроения оторвалось зарубежное… Реалист, прагматик, наконец, ответственный человек, таких вещей людям никогда не скажет – мы же самостоятельно не способны произвести даже что-то подобное итальянскому «фиату». А уж он, как показывает жизнь, далеко не шедевр…

– Не-е-е, тут даже я – человек, давно отбросивший мечты о собственном автомобиле и не следящий за новостями мирового и нашего автопрома, могу с тобой согласиться – насчёт законодателя автомобильной моды наш Михаил Сергеевич явно загнул. Достаточно вспомнить дверцы наших легковушек, закрывающиеся с маха, как на тракторе, – невесело констатировал Алексей. – И всё же, не слишком ли рано ты произвёл Горбачёва в прожектёры? Хотя прожектёрство, на мой взгляд, в умеренных дозах безвредно… А может Горбачёв знает о каком-то нашем ресурсе, о котором мы с тобой не осведомлены, не догадываемся? – предположил он.

– Он говорил про наши резервы: про использование прогрессивных технологий, про то, что мы воспитаны на традициях воплощать в реальную жизнь самые фантастические проекты. Когда я это слышу, то вспоминаю анекдотичное выражение: мы уже научились делать сказки былью, но пока только самые страшные сказки… – усмехнулся Голованов.

В последующие дни Горовому не достало времени на прочтение газеты, хотя Алексей и отыскал её в архиве районной прокуратуры по возвращении из командировки в Емельяново.

И вот теперь в вагоне поезда он отыскал в тексте статьи фрагмент, на котором «Лекарь» акцентировал своё внимание:

«…ВАЗ даёт замечательные автомобили, широко известные у нас и в ряде других стран. Но сегодня этого мало. Ваши автомобили уступают лучшим зарубежным аналогам. К тому же, создавая новые модели машин, надо больше видеть перспективу. Каждый раз, когда завод представляет очередную модель, мы слышим: новый автомобиль будет на уровне лучших мировых образцов. Ну а я хочу вам задать такой вопрос: почему ВАЗ довольствуется тем, что новые машины будут лишь на уровне мировых образцов? Почему вы не поставите перед собой задачи помасштабнее – быть своего рода законодателем автомобильной моды в мире? Это такому квалифицированному коллективу по плечу.

Причины многих негативных тенденций в нашем машиностроении, других отраслях связаны с ориентацией не на создание принципиально новой, лучшей в мире техники, а часто на мелкое совершенствование уже освоенных машин. Надо отказаться от философии подражания. Не годится во всём идти по чужим следам, проторёнными дорогами. Воспитывались мы на иных традициях и должны открывать новые перспективные направления в развитии техники…»

«Не такой уж и фантазёр наш „ставрополец“, каким его видит Голованов. Обсуждать с людьми проблемы машиностроения надо? Надо! Ну а кому, как не ВАЗу, самому мощному и самому продвинутому в стране автопроизводителю, ставить амбициозные, прорывные задачи?» – подумал Горовой, откладывая газету в сторону.

Прокурор города Арсентьевска Угрюмов лично озаботился бытовыми условиями прикомандированного следователя и договорился с руководством вагоноремонтного завода о предоставлении Горовому номера в их ведомственной гостинице.

– Гостиница небольшая, без излишеств, но всё необходимое в номерах имеется, – объяснил он Горовому. – Самое главное – от места работы близко, всего несколько минут ходьбы. Я сам в ней прожил несколько месяцев – с момента назначения на должность и до получения квартиры.

– Спасибо за заботу, – поблагодарил следователь. – В чём будут заключаться мои задачи? – решил он сразу же определиться.

– Узнаю следственную хватку. Брать быка за рога без всяких политесов – это по-нашему. Сам из следователей, – улыбнулся прокурор. – Мои ребята расследовали двенадцать уголовных дел, три из них по моему указанию принял к производству мой заместитель. Меня более других беспокоят четыре дела, по которым близятся к истечению процессуальные сроки. Если бы вы смогли закончить их с крепкими доказательствами – а они все имеют судебную перспективу – да без превышения установленных сроков следствия и сроков содержания под стражей обвиняемых, я был бы вам очень признателен. Все вновь возбуждаемые дела тоже за вами – без этого не обойтись, выполняйте по ним неотложные следственные действия, а дальше – видно будет. На криминальные трупы и заявленные изнасилования в течение рабочего дня выезжаете вы, в ночное время – мои помощники и заместитель.

– Если вы не возражаете, я бы взялся за все девять дел – чего мне ещё делать в вашем городе, я же работать приехал.

– Мне совестно грузить вас по самую макушку, там есть сложные, в плане доказывания, преступления. Давайте поступим так: вы изучите дела и попозже сообщите мне своё окончательное решение. Идёт?

– Идёт.

– Любовь Анатольевна, – обратился прокурор к заведующей канцелярией, которую вызвал по внутренней связи. – Проводите нашего гостя в кабинет Ивлева – Алексей Петрович временно будет работать там, прошу оказывать ему всяческое содействие.

Следователь плотно засел за изучение материалов доставшихся ему уголовных дел. К концу следующего дня Горовой составил собственное мнение по всем девяти уголовным делам, набросал по ним рабочие планы, законтачил с уголовным розыском и взялся тащить дела к финишу, то есть добывать недостающие доказательства. Скучать не приходилось.

Коллектив городской прокуратуры оказался очень дружным, отнесся к командированному следователю с теплотой. Коллеги охотно помогали дельными советами, с сибирским радушием угощали домашними соленьями и выпечкой, стараясь хоть в малости облегчить приезжему быт.

2

Горовой перелистывал страницы картонной папки, на которой аккуратным почерком было выведено: «Уголовное дело №11492 по факту убийства гр-на А. В. Самойлова. Начато 26 февраля 1986 года». Скрупулёзно вникал в содержание следственных, на языке криминалистов – процессуальных, документов. Фрагменты некоторых из них перечитывал заново.

По всем встречающимся неясностям, о возникающих собственных соображениях и вопросах Алексей Петрович, следуя укоренившейся профессиональной привычке, делал короткие пометки в рабочем блокноте. Без этого было нельзя – у емельяновских криминалистов, а может быть и не только у них, существовало неписаное правило, продиктованное практикой: «Информацию, значимую лично для тебя, можешь держать в голове, а сведения, важные для дела, запиши на бумагу».

Из материалов дела, изученных Горовым, следовало вот что.

…Морозным февральским утром шестидесятитрёхлетний Яков Кениг, проживающий в частном секторе на юго-западной окраине Арсентьевска, именуемой местными жителями «Бугульмой», вышел на крыльцо и увидел у своего забора незнакомый зеленый «Москвич». Пройдя за калитку, он с изумлением обнаружил вблизи от автомашины окровавленный труп молодого мужчины, слегка припорошенный свежевыпавшим снегом. Заметил, что около «Москвича» лежит несколько окровавленных поленьев, явно взятых из его дровяной поленницы, аккуратно сложенной вдоль внешней стороны невысокого забора. Перепуганный Яков сломя голову бросился в дом, начал набирать номер телефона милиции.

Прибывшая следственно-оперативная группа во главе со следователем прокуратуры Ивлевым стала выполнять на месте происшествия привычную работу. Протокол осмотра места происшествия сухо зафиксировал детали: «… труп лежит на снегу лицом вниз, головой вплотную к поленнице дров, расположенной по краю подворья семьи Кениг. Верхняя половина туловища трупа обнажена, брюки приспущены, обнажая верхнюю часть ягодиц. На краю проезжей части улицы, на расстоянии трех метров от трупа, лежат коричневый пиджак и мужская сорочка с оторванными манжетами. Одна из оторванных манжет также лежит на снегу, другая располагается на запястье правой руки трупа. На левой ноге находится кожаный ботинок черного цвета, второй ботинок отсутствует. В области живота обнаружены множественные ранки диаметром до трех миллиметров со смерзшейся кровью. На трупе, под ним, на поленьях, на снегу вокруг трупа имеются красно-бурые пятна, похожие на кровь. В полутора метрах от трупа находится автомобиль марки „Москвич-2140“, застрявший в снегу на обочине дороги».

Еще до окончания осмотра, собравшиеся у дома Кенига зеваки опознали в пострадавшем Самойлова Алексея, проживавшего с семьей в этом же районе Арсентьевска, но на некотором отдалении. О случившемся сообщили родственникам Самойлова.

Пришедшая на место происшествия супруга убитого поведала, что восемь лет прожила с Самойловым Алексеем в зарегистрированном браке, от совместной жизни имеют шестилетнего сына. Муж работал экспедитором на картонно-рубероидном заводе, умел ладить с людьми, явных врагов и недоброжелателей не имел, и причин опасаться за его жизнь никогда не возникало. В субботу, после полудня, они с супругом приехали на своем «Москвиче» в гости к её родственникам Лазаревым, где помылись в бане, поужинали. За ужином распили бутылку водки. Муж крепко попарился, от выпитого его разморило, и он прилег на диван, где вскоре уснул. Проспав два-три часа, муж около двадцати одного часа поднялся с дивана и вышел из дома. Спустя некоторое время она в поисках супруга также вышла во двор, но его там не оказалось, отсутствовала и их машина. Решив, что муж уехал домой, она в двадцать втором часу пошла к себе домой. Однако дома мужа не оказалось. Утром к ней пришла сестра и сообщила, что Алексей обнаружен мертвым на улице Щорса, у дома Якова Кенига. Бросив свои дела, она сразу же отправилась на место происшествия. Увидела полураздетое тело мужа, лежавшее на снегу, рядом находился их «Москвич». Когда она прошедшим вечером, возвращаясь от Лазаревых, проходила по освещенной улице Щорса мимо дома Кенигов, то не видела там своего «Москвича».

Проведенная судебно-мединская экспертиза показала, что смерть Самойлова Алексея Владимировича, тридцати двух лет, наступила от огнестрельного дробового ранения живота, приведшего к обильной кровопотере. Ранение причинено выстрелом из огнестрельного орудия, патрон которого имел множественный свинецсодержащий снаряд – дробь. Выстрел произведен с дистанции полного формирования дробовой осыпи, что может соответствовать дистанции выстрела от 15 до 25 метров.

Кроме огнестрельного ранения обнаружены множественные ссадины: в лобной области – три, на левом плече – две, на правом плече – одиннадцать, на правом предплечье – двадцать две, на шее – одна, на левом предплечье – две, на грудной клетке – двадцать одна, на животе – одна, в поясничной области – одна, на левой ягодице – одна, на правой ягодице – две.

Ввиду сильного трупного окоченения точное время наступления смерти Самойлова судебные медики определить не смогли. В крови пострадавшего эксперты обнаружили этиловый спирт в количестве, которое у живых лиц соответствует легкой степени алкогольного опьянения.

Чтобы понять механизм причинения повреждений на теле убитого, следователь Ивлев расспросил на этот счет эксперта городского отделения судебно-медицинской экспертизы Пятакова, исследовавшего труп. Тот пояснил под протокол, что, судя по форме и множественности ссадин в поясничной области, на правом плече и предплечье, они, наиболее вероятно, возникли в результате волочения тела пострадавшего, ещё живого, и ударов указанными областями тела о твердые тупые предметы, каковыми могли быть дорожное покрытие либо смерзшийся грунт. Возникновение остальных ссадин характерно для ударов кулаками и ногами, в местах тела, где имелись рассечения кожи, велика вероятность нанесения ударов поленом.

Следствие сосредоточило свое внимание на поисках очевидцев преступления. И это было вполне логичным: приезд автомобиля, звук выстрела и шум драки, которыми сопровождалось убийство, обязательно должен был слышать и наблюдать кто-то из местных жителей. В результате предпринятого сотрудниками милиции подворного обхода района «Бугульма» были исписаны горы бумаг, однако сведений, полезных для раскрытия преступления, было добыто ничтожно мало.

Но кое-что в осадок выпало…

Молодая женщина Людмила Куликова, проживающая на улице Щорса неподалеку от места происшествия, рассказала, что утром в день обнаружения тела убитого Самойлова, она проходила по переулку за домом Кенига, ведущему через пустырь на соседнюю улицу Тургенева. Обратила внимание на длинный след волочения шириной около шестидесяти сантиметров, ведший от пустыря к месту обнаружения трупа. След проходил по краю дороги, иногда – по обочине дороги. Перед началом спуска на пустырь, который располагался в низине, на этом следе было обширное пятно крови.

За пустырем, на улице Тургенева, проживала семья Лазаревых, у которых в субботу гостили Самойловы. Поэтому вполне закономерной стала версия о причастности этой семьи к убийству. В доме Лазаревых мог возникнуть конфликт, дошедший до крайности – применения ружья, после чего убийцы волоком перетащили тело потерпевшего Самойлова на улицу Щорса. Поскольку Самойлов продолжал подавать признаки жизни, то добили его поленьями. Туда же перегнали автомобиль – подальше от дома Лазаревых. Вписывается такой расклад в картину объективных данных?.. Вполне.

Судя по бумагам, отрабатывали Лазарева Николая, главу семьи, на причастность к убийству основательно. «Кололи» на официальных допросах – зацепок ноль, осматривали дом и двор Лазаревых – улик ноль, проверяли «по низам», оперативными методами с использованием агентурных возможностей – результат тот же, нулевой.

Следователь Ивлев и оперативники арсентьевского угрозыска работали и по другим версиям. Проверяли Якова Кенига, обнаружившего труп. «Прошерстили» местных владельцев охотничьих ружей, особенно тех из них, кто был склонен к пьянству, хулиганским выходкам. Ничего полезного для раскрытия убийства эта работа не дала. Первые значимые сведения, те, что приоткрывали завесу тайны над гибелью Самойлова Алексея, появились в деле лишь в конце апреля – через два месяца после убийства. Это были показания девятнадцатилетней студентки лесотехнического техникума Ирины Ивашковой, жительницы города Мариинска Кемеровской области.

Допрос проходил в Мариинске.

– Двадцать пятого февраля вся наша семья – родители и мы с младшим братом, находилась в гостях у родственников в городе Арсентьевске Емельяновской области, – показала девушка. – Дядя Андрей Кыров, брат моей матери, выдавал замуж старшую дочь своей нерегистрированной жены Громоздиной. Празднование свадьбы проходило в огромном доме родителей жениха, живущих в частном секторе на окраине города – в том же районе находился дом Кырова с Громоздиной. Свадьба продолжалась допоздна, на ней присутствовало много молодёжи, было весело. Брату Сергею сидеть за столом быстро наскучило, и он ещё засветло отправился домой к дяде, где мы остановились и где находились все наши вещи. А я оставалась на свадьбе до самого её окончания… В первом часу ночи гости со стороны невесты, я в том числе, отправились на ночлег в дом Кырова и Громоздиной. По дороге одного из родственников зацепила проезжавшая мимо легковая машина, пьяные мужчины затеяли драку с водителем. Смотреть на это было неприятно, и я ушла вперёд. Через какое-то время меня догнали остальные… Укладываясь спать, слышала как два моих дядьки, хозяин дома и его брат Анатолий, они были сильно обозлены, порывались пойти на улицу и «грохнуть» водителя. Женщины их отговаривали, не отпускали… Проснувшись утром, увидела, что родители спешно собираются в обратную дорогу. Родственник хозяйки дома Громоздиной, которого ночью сбила автомашина, был мне незнаком, он всё утро громко стонал и матерился, женщины говорили, что у него, скорее всего, сломаны рёбра и что необходимо везти его в больницу… Идя на автовокзал, мы увидели на месте ночной драки всё тот же автомобиль и неподвижно лежавшее рядом с ним тело полураздетого мужчины. Мать сказала, что это вчерашний водитель, что его убили её братья, Андрей и Анатолий Кыровы, просила не распространяться об этом среди знакомых.

Горовой не нашёл в уголовном деле данных о том, как следователь Ивлев вышел на Ивашкову. Но прокурор Угрюмов был в курсе событий, и просветил его по этому вопросу. По словам Угрюмова, Ирина Ивашкова не умела хранить секреты и поделилась ими со своими друзьями, от которых информацию утекла к сыскарям мариинского уголовного розыска, а те в свою очередь оперативно вышли на связь с Арсентьевским ГОВД..

Когда следователь Ивлев встретился с родителями Ирины, те стали всё отрицать: «Никаких драк в Арсентьевске не видели и не участвовали в них. Что касается дочкиных показаний, то это фантазии юной девицы с неокрепшей психикой, которой после выпитого на свадьбе вина приснился дурной сон».

Вернувшись из Кузбасса, Ивлев допросил родственников Кырова и Громоздиной, присутствовавших на свадьбе – некоторые из них подтвердили рассказ мариинской студентки Ивашковой. Эти люди пояснили: мужчиной, которого сбила машина Самойлова, был Александр Вайсунс, – муж младшей сестры Ольги Громоздиной, проживающий с семьёй в Новосибирске.

Допрошенный Вайсунс отрицал своё участие в каком-либо дорожно-транспортном происшествии, но судебно-мединская экспертиза обнаружила у него костную мозоль (след сросшегося перелома) девятого ребра справа.

Всё это послужило основанием для ареста братьев Кыровых, для предъявления им обвинения: Андрею – в убийстве Алексея Самойлова, Анатолию – в пособничестве убийству. Однако, они вину не признавали. Обыск в доме Кырова Андрея ничего не дал, ружьё обнаружено не было.

Через несколько дней в областную прокуратуру поступили жалобы двух свидетелей, утверждавших, что они оговорили братьев Кыровых под нажимом сотрудников уголовного розыска и следователя прокуратуры Ивлева. Туда же поступила жалоба Александра Вайсунса, сообщавшего об отсутствии у него на девятом ребре справа, равно как и на других ребрах правой половины тела, следов перелома. В подтверждение своих слов Вайсунс прилагал к жалобе соответствующую справку одной из новосибирских поликлиник.

…И вот теперь Горовому предстояло всю эту муть профильтровать и превратить если не в кристально чистую водицу, то, в крайнем случае,.. в меру прозрачную.

«Плюс – это то, что мы уже знаем: кто, как и по каким мотивам убил Самойлова, – размышлял он. – Минус в том, что все действующие лица кровавой драмы состоят в родстве между собой, а поэтому будут всеми силами выгораживать братьев Кыровых. Показаниям Ивашковой Ирины нужно искать вещественные подтверждения, они не люди, не скажут в суде „Я беру свои слова обратно!“, а покажут что-то одно – да или нет. Но, где их сейчас найти, эти вещественные доказательства, когда прошло столько времени?».

Горовой разумел, что более других об обстоятельствах убийства осведомлена Громоздина Ольга, сожительница Кырова Андрея. Но она не захотела откровенничать на допросе у Ивлева, отрицала даже очевидные факты. Явившись по вызову, смуглолицая, начавшая слегка расплываться сорокалетняя женщина вновь сидит перед столом следователя, теперь уже напротив Горового. Всеми силами старается вести себя независимо, даже попросила у следователя сигарету, заметив на его столе раскрытую пачку «Стюардессы». Но надо было быть совсем незрячим, чтобы не заметить в глубине её глаз – страх и тревогу, плохо запрятанные.

Громоздина долго отвечала на задаваемые вопросы откровенным враньём, отчаянно запиралась. Чтобы уличить её во лжи, Алексею пришлось огласить показания Фоминой Анны, сестры Громоздиной.

– Много ли надо, чтобы запугать сельскую учительницу? Ваш следователь Ивлев угрожал ей пистолетом, мне об этом достоверно известно после откровенного разговора с сестрой. Постыдились бы! – перешла на встречные обвинения Громоздина – она явно была готова к такой постановке вопроса.

– Вы лжёте! – коротко бросил Горовой. Объяснять, почему он так решил, не стал. Не рассказывать же ей про то, что несколько лет назад всем следователям прокуратуры было предложено сдать оружие, это были, в основном, советские пистолеты системы Токарева и трофейные немецкие «Вальтеры» да «Парабеллумы», под предлогом замены на новое, единого образца. Замена оружия затянулась, и пока оно осталось лишь у тех редких единиц, кто решил не сдавать его, а ещё – у фронтовиков, имеющих наградные пистолеты.

Следователь зачитал Громоздиной фрагменты показаний Ивашковой Ирины.

– Я не хочу слушать вздор и нелепые фантазии этой девчонки, – поджав губы, заявила допрашиваемая.

Но Горовой не был лыком шит и прекрасно знал: у неё, как у всякой женщины, имелась «ахиллесова пята» – благополучие детей. Следователю сейчас было не до реверансов – убийство человека это не кража цыплят. Не осталось у него других вариантов, как поддавливать на эту женскую слабину, обрисовывая в мрачных тонах жизненные трудности подрастающего Серёжки и четырнадцатилетней Алёнки, с её проблемами переходного возраста, в случае, если их мать «сядет» за сокрытие тяжкого преступления. …Громоздина всплакнула, попричитала: «Кыров меня прибьёт!», а потом заговорила… и не просто заговорила, а рассказала всё. Тянуть из неё слова не пришлось, они полились непринуждённо и легко. Было понятно – женщина устала носить в себе тягостное бремя.

– Я была счастлива, живя за первым мужем. Родила ему двух дочек, Светлану и Алёнку. Мы вместе прожили восемь лет, – поведала Громоздина. – Однажды во время отпуска Женя, так звали мужа, поехал к сестре – у неё собиралась их многочисленная родня, чтобы помочь в строительстве дома. Но в пути ему не повезло – автобус столкнулся с панелевозом, гружённым бетонными плитами. Через два года после смерти мужа встретила Андрея Кырова, он мне показался интересным мужчиной: бывший военный, самостоятельный и хозяйственный человек. Андрей жил под Омском, к нам в Арсентьевск приехал навестить своего младшего брата Анатолия. Вскоре после знакомства Кыров предложил жить вместе, и я согласилась – в одиночку, без мужской опоры, поднимать детей не просто. Мы сошлись. Я от него родила сына Мишатку, которому сейчас четыре года. Андрей по характеру очень вспыльчив, но его нервные вспышки быстро проходят, он добр по отношению ко мне и детям, и мы уживались. У меня в трудовой книжке всего одна запись – инспектор Госстраха. Кыров трудился на разных предприятиях – у нас в городе трудно найти хорошую вакантную должность. Последние два года он работал механиком драги в Турочакской старательской артели, базирующейся в Горном Алтае. Работа вахтовая: две недели работаешь, потом две недели отдыхаешь. В конце прошлого года моя старшая дочь Светлана и её жених Чичеров Сергей подали заявление в ЗАГС, торжественная регистрация брака была назначена на двадцать пятое февраля. У Чичеровых, родителей жениха, живущих, как и мы, на «Бугульме», только на другом её краю, большой и просторный дом. Сваты предложили отгулять свадьбу у них, мы с Кыровым согласились. В день свадьбы к нам съехалось много родственников – из Новосибирска, с Алтая и Кузбасса, многие из них остановились в нашем доме. Двадцать пятого февраля после ЗАГСа молодожёны и все приглашённые отправились в дом Чичеровых. Отпраздновали торжественное событие честь по чести: дочка с мужем, сваты и гости были довольны. У нас с хозяйкой дома день свадьбы прошёл в непрерывных хлопотах – хотелось, чтобы гости чувствовали себя комфортно, и на столах было чего выпить и чем закусить. Приехавшие сёстры активно помогали мне. Застолье продолжалось до полуночи. В первом часу ночи мы с Андреем и часть гостей отправились к нам домой на ночлег, – по просьбе Горового Громоздина перечислила всех поимённо.

Давно пришло время обеда, но Горовой не прерывал допрос – ещё собьёшь женщину с настроя на откровенный разговор, а она только-только начала говорить о самом важном. Как потом вернуть ей этот настрой?

– Мы дошли до улицы Щорса, на которой живём. Было безлюдно, машин не было, поэтому мы шли по проезжей части улицы. До дома было уже недалеко, когда впереди показался легковой автомобиль, двигавшийся нам навстречу. Освобождая машине путь, все сошли с дороги на обочину. Замешкался лишь новосибирский гость – Александр Вайсунс, муж моей сестры Валентины, который был пьянее других, его при ходьбе «штормило». Водитель автомобиля, чтобы избежать столкновения, резко свернул вправо, но всё равно краем машины зацепил и опрокинул на снег Вайсунса. Автомобиль проехал немного по обочине и остановился. Упавший Вайсунс начал стонать, громко ругаться. Мой Кыров подбежал к машине, распахнул дверцу и вцепился в водителя, вытащил его из-за руля и тут же ударил кулаком в лицо. Незнакомец, высокий мужчина средних лет, в ответ ударил по лицу Андрея. Началась драка, к которой подключились Кыров Анатолий и их зять Ивашков. Водитель вначале бойко отбивался, но силы были неравные, и позднее он лишь закрывал руками голову от ударов. Братья Кыровы сбили его с ног, стали пинать ногами, а потом ещё и бить по голове поленьями, что были сложены у ограды дома, находившегося поблизости. Я бросилась разнимать мужчин, но Андрей рыкнул на меня. Я заметила, что у него разбит нос, что сам он находится во взбешённом состоянии – его в такие минуты лучше не трогать, и перестала вмешиваться. Конфликт продолжался ещё несколько минут, потом мы все ушли домой, а избитый водитель остался лежать на снегу. Всю дорогу Кыров, взвинченный и не отошедший от драки, грозился взять дома двустволку, вернуться и пристрелить незнакомца. Придя домой, Андрей, не раздеваясь, прошёл на кухню, побыл там немного, после чего пошёл на веранду. Я последовала за ним, так как знала, что в кладовой (вход в неё с веранды) у него хранится двуствольное ружьё. Не смотря на мои уговоры отказаться от своего намерения, Кыров вынес из кладовой ружьё и горсть патронов, зарядил оба ствола и вышел на улицу. За ним молча проследовал младший брат Анатолий. Меня не оставляла надежда отговорить Андрея от душегубства. Я позвала сестру Валентину, мы оделись и поспешили к месту драки. Пришли. Автомобиль стоял на прежнем месте, но рядом никого не было: ни водителя, ни Кыровых. В это время со стороны пустыря, расположенного поблизости, раздался голос Кырова Андрея – он громко матерился. Затем раздался грохот выстрела. Через несколько минут Кыровы волоком притащили к машине тело водителя – хотели запутать следы. Тот ещё был жив и негромко стонал. После этого мы вернулись домой. Дети спали. Мужчины стали пить на кухне самогон, принесённый со свадьбы. Женщины находились рядом. Договорились никому не рассказывать о происшедшем… Наутро Андрей разобрал ружьё и сжёг его деревянные части в печи, металлические части унёс к речной протоке и утопил в проруби. Гости стали собираться домой, идти к сватам, куда все были приглашены на празднование второго дня свадьбы, никто не хотел – причина нежелания была ясна без всяких слов.

Лишь моя сестра Валентина Вайсунс и её муж задержались у нас ещё на два дня – у Александра сильно болел бок, ушибленный автомобилем, но за медпомощью он не обращался, чтобы не привлекать внимание. Позднее, уже из Новосибирска, сестра по телефону сообщила, что врачи обнаружили у мужа перелом ребра, из-за чего он не полетел в Уренгой, где работал вахтовым методом на буровой.

– С какой целью Кыровы сняли с тела потерпевшего Самойлова одежду?

– Перед тем как уйти домой Кыров Андрей сорвал с мужчины пиджак с рубашкой и бросил рядом. Сделал он это, чтобы Самойлов окончательно замёрз,.. ведь он ещё был жив…

– Двадцать шестого февраля после обнаружения трупа работники милиции проводили на улице Щорса подворный обход. К вам приходили? Что вы им говорили?

– Приходили, в одиннадцатом часу. У нас к этому времени почти все гости отправились домой, остались лишь моя сестра Валентина Вайсунс и её муж. Я уже знала от соседей, что обнаружен труп неизвестного мужчина, что понаехало много милиции – одни работают возле тела, а другие ходят по домам. Спешно отправила Кырова и сестру к сватам – надо же было на второй день свадьбы кому-то с нашей стороны бросить молодожёнам денег «на сор». Как потом объяснишь отсутствие гостей со стороны молодой жены? К тому же опасалась, что сотрудники милиции, увидев распухший нос Кырова, сразу же заподозрят его в участии в драке и убийстве. Валентина с Андреем ушли к Чичеровым другой улицей, чтобы не проходить мимо того места, где лежал убитый, и не мозолить глаза милиции. Дома остались я, дети и Вайсунс Александр, который, изрядно похмелившись утром, спал на диване. Я с дрожью в коленках ждала прихода милиции, была готова к аресту – наша улица хорошо освещается ночью, и нас могли увидеть и узнать люди, живущие рядом с местом драки… К нам пришёл участковый и ещё один мужчина, одетый по «гражданке». Они уже знали о свадьбе дочери. Сообщили мне о найденном трупе Самойлова и спросили, не проходил ли кто из нас ночью мимо дома Якова Кенига, не видел ли чего. Я соврала и сказала, что мы с родственниками рано вернулись со свадьбы и тут же легли спать. Мне задали вопрос, что это за пятно крови на снегу рядом с дорожкой, ведущей к вашему дому. Я обомлела – кровяной след оставил разбитый нос Андрея. Пришлось опять соврать и сказать, что у одного из родственников перед отъездом поднялось давление и пошла носом кровь, и это могла быть его кровь. Добавила также, мол, мне некогда с ними беседовать – спешу уйти к сватам. Милиционеры развернулись и ушли.

– Вам известны ориентиры места, где Кыров утопил ствол и другие металлические части ружья?

– Нет, не известны.

– Куда вы уносите золу из печи?

– Ссыпаем в кучу за баней.

– По милицейским учётам ваш сожитель не числится среди владельцев охотничьих ружей. Откуда у Кырова ружьё?

– Ружьё появилось в нашем доме года три назад. Андрею его уступил за две бутылки водки товарищ, Коля Сысоев – они вместе работали в транспортном цехе картонно-рубероидного завода. Двустволка всегда стояла в углу кладовой, я её особо не рассматривала, но видела, что она далеко не новая. Сысоеву двустволка досталась после смерти отца, а у Коли своих ружей – два или даже больше,.. так говорил Кыров.

Пока Громоздина читала протокол допроса, а он был не маленьким, Алексей по телефону вызвал из ГОВД эксперта-криминалиста и оперативника угрозыска. Вместе с ними Горовой поехал домой к Громоздиной и провёл осмотр приусадебного участка. За баней находилась куча шлака, куда ссыпалась печная зола. Перелопатив эту кучу, они, к большому своему удовлетворению, нашли то, что искали… мелкие металлические детали сожжённых деревянных частей ружья: ложевую антабку, ввинчиваемую в приклад стальную округлую скобку для крепления ремня, и слегка покорёженную от воздействия высокой температуры защёлку цевья (защёлку ствольной накладки).

На очных ставках с Громоздиной родственники стали подтверждать её показания. Упорствовали лишь братья Кыровы и Александр Вайсунс.

Подвижки в расследовании радовали Горового. Не давала покоя одна неувязка. Свидетели чётко и ясно говорили – у Вайсунса после столкновения с автомобилем был ушиблен левый бок. Тогда почему эксперт указывал на перелом ребра на правом боку?

Не один день Алексей бился над этим противоречием, от дум «извилины заплелись в косички», а логичного объяснения этой нестыковке не находилось. Судебные медики – первые помощники в работе следователя, и Горовой привык доверять им, как самому себе. Не было в его практике случая, чтобы эксперты подвели.

Через две недели комиссия экспертов выдала заключение, подтверждающее правоту новосибирского хирурга: у Вайсунса отсутствуют следы переломов рёбер на правой половине тела, в то же время у него имеется след сросшегося перелома девятого ребра слева. Кляня арсентьевского судебно-медицинского эксперта Пятакова за отнятое время и потраченные нервы, Горовой отправился в городской морг.

– Что скажете, уважаемый? – следователь протянул Пятакову заключение повторной экспертизы и начал заполнять бланк протокола допроса.

Прочтя документ, судмедэксперт непонимающе взглянул на Алексея, потом поднялся и вышел из кабинета. Через несколько минут он вернулся, неся в руках материалы по экспертизе Александра Вайсунса.

– Что тут скажешь, мои коллеги из областного бюро правы – у этого человека, действительно, был перелом ребра слева, а не справа, как я указал. Это моя ошибка. Видимо, когда я надиктовывал машинистке текст заключения, то повернул к себе рентгеновский снимок не той стороной. Это же было двадцать седьмого февраля… в понедельник, – заглянув в календарь, сказал он. – А по понедельникам у нас запарка, не тебе рассказывать – за выходные дни накапливается большое количество неисследованных трупов…

Пятаков был значительно старше Горового по возрасту. Будь эксперт помоложе, Алексей высказал бы ему простыми и понятными русскими словами всё, что о нём в этот момент думает. По сумрачному взгляду, брошенному следователем, Пятаков понял настрой Горового, начал извиняться:

– Прости, Алексей Петрович, за допущенную оплошность! Все мы не без греха!.. Кстати, я родом из Веденеево, оттуда, где ты постоянно работаешь. Часто бываю на родине, у меня там мать живёт… От «здравия желаю» и других земляков часто слышу добрые отзывы о тебе…

В тот же день в прокуратуру по повестке явился водитель картонно-рубероидного завода Сысоев, которому следователем было предложено рассказать, при каких обстоятельствах у Кырова Андрея оказалось охотничье ружьё его умершего отца.

– Пусть Андрей не сочиняет! Не было у отца никакого ружья! – начал открещиваться Сысоев, решивший, что информация утекла от его приятеля Кырова.

А следователю было нечем прижать его и уличить.

Записав показания, Горовой отпустил Сысоева.

Конечно, можно было поручить угрозыску выяснить круг общения сысоевского родителя и установить факт владения им незарегистрированной в милиции двустволкой, чтобы потом прижать наследника умершего этими данными. Однако, история ружья не относилась к ключевым обстоятельствам дела об убийстве Самойлова и временем на её выяснение Горовой не располагал – процессуальные сроки неумолимо утекали.

Кыров Андрей показал себя во всей красе в изоляторе временного содержания, куда по запросу следователя был доставлен из СИЗО для предъявления окончательного обвинения.

Бывший прапорщик был невысок ростом – значительно ниже своей сожительницы, шириной плеч тоже не отличался. А вот гнили, дерьма и необузданной злобы в нём оказалось столько, что хватило бы и на десятерых.

Ознакомившись с текстом постановления, в конце которого обвиняемому надлежало поставить подпись в подтверждение его прочтения, Кыров упёрся в следователя оловянным взглядом и, брызжа слюной, зашёлся в отборной матерщине, поминая бога, душу, мать… Его, оказывается, бесили не только нюансы предъявленного обвинения,.. но даже чёрный цвет галстука на шее следователя.

Пальцы следователя нервно забарабанили по кромке стола. Самолюбие закипало и сверлило мозг вопросами: «И долго ты будешь слушать оскорбления? Не пора ли рявкнуть и осадить этого урода? А может лучше, двинуть между глаз разок, другой – так-то оно было бы вернее!»

«Спокойствие, только спокойствие!» – уговаривал себя Горовой. Вмиг вспомнился патрон – веденеевский прокурор Курзенков Роман Александрович с его удивительной способностью никогда не терять самообладание, даже в самой накалённой обстановке. Он бы никогда не позволил ситуации выйти из-под контроля. Усилием воли Горовой поборол эмоции, взял себя в руки.

– Не желаете подписываться за прочтение документа? Что ж, это ваше право, – глядя в глаза Кырова, следователь протянул руку за постановлением.

Как бы не так – криво ухмыляясь, Кыров скомкал листы постановления и принялся запихивать их в рот.

Не говоря ни слова, Горовой нажал на тревожную кнопку. Вбежавший в следственную комнату конвой в лице двух плотных мужчин средних лет вник в ситуацию мгновенно. Один из конвоиров с силой сжал пальцами щёки Кырова, вынуждая того разжать зубы, другой извлёк изо рта скомканные и частично изжёванные листы постановления о привлечении в качестве обвиняемого. Кыров не сопротивлялся, лишь самодовольно щерился…

– Пару недель карцера ты себе обеспечил! Стопудово! – жёстко обрисовал Кырову его ближайшие перспективы конвоир, специалист по разжиманию челюстей. – Быстро встал! Руки за спину и на выход!

– Минуточку! – остановил его следователь. – Я не разрешал уводить его! – и, обращаясь к обвиняемому, спросил. – Кыров, вам предъявлено обвинение в умышленном убийстве гражданина Самойлова! Признаёте ли вы себя виновным?

Подследственный удивленно взглянул на него, словно только сейчас увидел.

– Да чихал я на твоё обвинение с высокой колокольни! – Кыров сглотнул слюну и слегка приоткрыл рот, намереваясь что-то ещё сказать. Но в последний момент передумал, молча отвёл взгляд к окну, за спину следователя.

– Вам предлагается дать показания по существу предъявленного обвинения, – объявил ему следователь.

Кыров продолжал молчаливо смотреть в окно, будто и не к нему вовсе был обращён вопрос.

– Спасибо, ребята! Можете уводить следственно-арестованного, – сказал Горовой, делая пометки в протоколе.

Позднее, уже в прокуратуре, Горовой аккуратно разгладил поврежденный текст постановления горячим утюгом через влажную тонкую тряпицу. В трёх местах склеил надорванные листы. Он не переживал – в надзорном производстве, формируемом прокуратурой по каждому уголовному делу для надзорных целей, имелись копии всех основных постановлений по делу, в том числе и этого – повреждённого. Что взять с психопата,.. кроме анализов? Эксперты-психиатры, указывая в своём заключении о вменяемости Кырова Андрея, одновременно отмечали наличие у него психопатии – отклонения в деятельности нервной системы, проявляющегося в повышенной агрессивности, вспыльчивости, бессердечии и завышенном уровне притязаний.

…Через неделю Горовой объявил Кыровым о завершении следствия.

3

Дело Германенко Владимира Стефановича, пятидесятитрёхлетнего директора Арсентьевского силикатного завода, пришло в прокуратуру из городского суда. На судебном процессе по делу Германенко несколько свидетелей поменяли свои показания в его пользу, возникли также некоторые другие формальные нестыковки в доказательствах – в этой связи служители Фемиды возвратили уголовное дело прокурору города для организации дополнительного расследования. В определении суда указывалось: «устранить возникшие в ходе судебного следствия противоречия не представляется возможным в рамках судебного заседания». По областным меркам Германенко был важной фигурой – он руководил одним из градообразующих предприятий Арсентьевска, на протяжении ряда лет бессменно состоял членом Емельяновского областного комитета КПСС. Директор силикатного завода обвинялся в должностных злоупотреблениях, в хищениях денежных средств и заводского имущества по нескольким эпизодам, в каждом отдельном случае, и в общей своей совокупности хищения эти не тянули на особо крупный размер. Говоря простым языком, Германенко обвинялся в крохоборстве.

Вторым фигурантом по делу была Полховцева, главный бухгалтер силикатного завода. Однако у Полховцевой имелись несовершеннолетние дети, и уголовное преследование в отношении неё было прекращено следователем на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР об объявлении амнистии по случаю сорокалетней годовщины победы в Великой Отечественной войне. Из материалов уголовного дела, которые внимательно перелистал Горовой, было видно: суд перестраховывался – доказательства вины Германенко были достаточно крепкими. И, не будь этот жулик отягощён директорской должностью и членством в обкоме КПСС, то уже катил бы в арестантском вагоне с обвинительным приговором на руках в направлении Сыктывкара, Перми или Воркуты, чтобы с пилой либо кайлом в руках осваивать необъятные просторы Союза, доказывая своё исправление.

Изучая пухлое двухтомное дело, Горовой уяснил, что основной продукцией завода являлись силикатный кирпич и известь, не основной – красный кирпич, щебень, песок. Продукция поставлялась, как правило, предприятиям Емельяновской области. Известь, к удивлению следователя, оказалась весьма востребованной продукцией – она использовалась в строительстве, металлургии, химической промышленности, сельском хозяйстве, а также в производстве силикатного кирпича и в кожевенном деле – и поставлялась во многие регионы союза, где отсутствовали залежи известняка.

Вёл дело следователь Первухин, тот, что сейчас готовился к призыву на армейскую службу. Горового немало подивило его непозволительно трепетное отношение к обвиняемому. Первухин не усмотрел оснований для применения к Германенко меры пресечения, хотя бы в виде традиционного отобрания подписки о невыезде. Но нет – следователь Первухин получил от него лишь письменное обязательство являться по вызовам и сообщать о перемене места жительства. Не слабо! Горовой по всем своим делам, где жуликоватый чиновник обвинялся по нескольким эпизодам хищений и не признавал вины, избирал в качестве меры пресечения арест – чтобы тот не мог помешать следствию или, говоря языком уголовно-процессуального кодекса, не мог «воспрепятствовать установлению истины по делу». Веденеевский прокурор Курзенков, как правило, разделял такую позицию и санкционировал заключение под стражу. Арест на имущество Германенко, а он нужен был для обеспечения взыскания ущерба и возможной конфискации имущества, Первухиным тоже не налагался, хотя причиненный заводу ущерб не был возмещён. В ходе следствия обвиняемый даже не отстранялся от должности. Стоило ли удивляться тому, что некоторые свидетели в суде поменяли показания, данные на предварительном следствии, коль они продолжали оставаться в подчинении Германенко?

Те, кто думает, что надзирающие за следствием прокуроры своим правом давать согласие (санкцию) на выполнение особо значимых следственных действий (арест, обыск, выемка почтово-телеграфной корреспонденции) разбрасывались направо и налево, глубоко заблуждаются. От следователя требовалось предъявить капитальные доводы, аргументированные документально… не голыми рассуждениями. И это разумно, потому что глупо, к примеру, отдавать такой серьёзный вопрос как заключение под стражу, то есть вопрос содержания человека в неволе, на откуп одному, пусть даже честнейшему и умнейшему, следователю – «тараканы» и пристрастность могут завестись в любой голове.

Так было и в день, когда Горовой пришёл к прокурору города с постановлением об отстранении Германенко от должности.

Прокурор был казённо сух и… неискренен.

– Я не соглашусь с вами, Алексей Петрович, – сказал Угрюмов. – Посудите сами, по окончании следствия мы обязаны отменить эту меру пресечения – так требует закон. От месячного срока на проведение дополнительного расследования у вас осталось всего три недели. Пока наше постановление дойдёт до управления промышленности строительных материалов облисполкома, пока там примут решение о назначении исполняющего обязанности директора завода, согласуют своё решение с министерством – пройдёт немало времени. В остатке мы получим лишь несколько дней, в течение которых Германенко будет без директорских полномочий. Весь смысл отстранения от должности будет потерян, а наши с вами усилия уйдут в песок.

– Но ведь вы можете продлить срок следствия ещё на месяц…

– Ваши соображения – как свести к минимуму влияние Германенко на свидетелей – мне очень даже понятны. Но давайте не будем забывать, что мы с вами блюстители закона, а вот именно законных оснований для продления срока следствия я пока не вижу. Да и вообще, рано пока говорить о каком-то продлении. Работайте, Алексей Петрович, с той диспозицией сил, которую имеете…

– Прошу проставить на постановление вашу отказную резолюцию – в уголовном деле должна быть полная картина моих телодвижений.

– Хорошо, – недобро взглянул на следователя Угрюмов, склоняясь над бумагой. Ему явно не была чужда старая заповедь криминального мира, гласящая «не пиши – когда можешь обойтись словами, не говори – когда можно просто кивнуть, не кивай – когда в этом нет необходимости».

– Если свидетели, поменявшие в суде свои прежние показания, скажут мне, что Германенко грозил им увольнением или чем-то подобным, приду к вам с постановлением на его арест, – продолжал гнуть свою линию Горовой.

– У вас есть такое право…

Идя к прокурору, Горовой намеревался также расспросить его о некоторых нюансах уголовного дела, но желание осуществить это намерение как-то быстро испарилось, и следователь вернулся на рабочее место.

На следующий день, а это была среда, Горовой попытался разыскать следователя Первухина в надежде получить от него разъяснения по всем неясностям. Однако никто из прокурорских работников не знал, в какой из больниц Арсентьевска, а может быть даже областного центра, тот поправляет здоровье – Первухин давно не выходил на связь с коллегами. Скорее всего, о местонахождении своего следователя был осведомлён прокурор Угрюмов, но он отсутствовал – уехал на весь день в облпрокуратуру сдавать полугодовой отчёт (та ещё канитель).

Горовой обратился к уголовному делу – его интересовали данные о том, кто из сотрудников ГОВД обеспечивал оперативное сопровождение процесса расследования. Таковым оказался старший инспектор ОБХСС Гульчак. К нему и отправился Горовой.

– Несуразности по делу, о которых вы говорите, мне давно видны! – желчно произнёс капитан Гульчак. – Я не в курсе всех нюансов, но одно мне ясно: Первухина осаживал прокурор, а на того основательно жал горком партии. Вы же знаете, как там умеют: подставляться не станут – открыто не потребуют прекращения дела, а будут своими иезуитскими методами капать на мозги и внушать: вы вредите работе предприятия союзного значения, от ваших действий лихорадит трудовой коллектив, вам надо поскорее заканчивать расследование, когда оно только-только началось…

– Всё это так.

– Полагаю, в вашем районе также действует неписаное правило: коммунист не должен представать перед судом по уголовному обвинению? Вот и у нас, когда следствие было завершено, прокуратура направила в горком соответствующее письмо, извещая о направлении дела Германенко в суд. Дескать, решайте вопрос о его членстве в КПСС. И там решили этот вопрос, но по-своему… На собрание заводской первичной организации, где рассматривалось персональное дело Германенко, были направлены третий секретарь и инструктор горкома партии. Они сагитировали народ не исключать жулика из рядов КПСС. На что рассчитывали наши партийные чиновники, мне неведомо. Может, им воровство Германенко видится мелкой шалостью. А может, надеются на свои рычаги воздействия на суд, невидимые нам..

– М-да…

– Что планируете предпринимать?

– У меня сейчас главная задача – вывести свидетелей-заводчан из прямой зависимости от Германенко. Вчера я обращался к Угрюмову с постановлением об отстранении обвиняемого от должности, прокурор отказал в санкции…

– А я о чём говорю? Похоже, он обещал «первому» оставить Германенко на свободе и при должности и теперь связан этим обязательством.

– Может быть! А мне что остаётся делать? Буду встречаться со свидетелями. Если они покажут, что поменяли показания под влиянием угроз или уговоров со стороны Германенко, то у меня появятся реальные шансы добиться его ареста. Хотя я очень сомневаюсь, что кто-то с охотой начнёт откровенничать со мной до той поры, пока город не поймёт: чудес на свете не бывает, и флагманы с прогнившим нутром тоже идут ко дну, как все прочие корабли… может, чуть дольше пускают пузыри на поверхность…

– Прокурор вряд ли пойдёт вам навстречу.

– Буду настаивать, а там – будь что будет. Угрюмову тоже нет никакого резона получать дело на дополнительное расследование во второй раз – это отрицательный показатель прокуроской работы, за него по головке не погладят в облпрокуратуре. В крайнем случае, обращусь за поддержкой в следственное управление…

– Вам-то, командированному, какой смысл напрягаться, идти против ветра? – хитровато прищурился оперативник.

– Ну, во-первых, люди, давшие показания против Германенко, поверили в то, что его можно призвать к ответу. Проще говоря – поверили в нас с вами. И пусть не я начинал с ними работать, поднять руки кверху и отдать этих свидетелей на съедение жулику я не могу – это было бы подло. А во-вторых, я не приучен ложиться в дрейф и плыть по течению. Мне привычнее – ломиться против ветра, лезть в бутылочное горлышко и на давление извне – отвечать не меньшим. Наверное, это отцовские гены – он, говорят, при жизни был отчаянным и неуступчивым человеком. Друзья меня предостерегают: мол, с таким норовом быстро шею себе свернёшь. Да только против собственного естества не пойдёшь. И пока что Фортуна мне чаще улыбается, чем хмурится. Судьба тоже в целом благосклонна, хотя я её не перестаю периодически дёргать за усы и другие, более нежные, места…

– В таком случае вас должны заинтересовать материалы по трём новым фактам хищений, где тот же фигурант – Германенко. Пока уголовное дело находилось в суде, мне из оперативных источников поступила дополнительная информация, я её проверил – подтверждается.

– А подробнее?

– Один из специалистов цеха обжига силикатного завода, Олег Решетилов, уже много лет увлекается фотоделом. Администрация завода к его услугам прибегает достаточно часто – Олег делает классные фотоснимки, на уровне профессионала – и при оформлении разных заводских стендов ему просто цены нет. В течение двух прошедших лет в летнее время Решетилов по распоряжению директора завода выезжал в командировку на месяц-полтора в город Владивосток – заниматься вопросами сбыта заводской продукции. Но документы о командировке были ширмой, на самом деле Решетилов в столице Приморского края «делал деньги» для Германенко, фотографируя за плату отдыхающих граждан на городских пляжах и других местах отдыха. За одну поездку «навар» составлял несколько тысяч рублей. Основную часть заработанных фотографом денег директор клал в свой карман, некоторую часть возвращал Решетилову в качестве вознаграждения за хорошую работу, хотя за ним ещё и зарплата сохранялась.

– В чём выразилось «хитительство»?

– В том, что для достижения «шкурных» целей Германенко использовал государственные средства, которые были выплачены Решетилову в качестве компенсации расходов за проезд в оба конца, проживание в гостинице, суточные – и так дважды.

– Понятно.

– А ещё Германенко похитил с новой заводской «Волги» двигатель, который сейчас лежит в его личном гараже. Кроме того, по директорской указке завгар с водителями сняли с заводского «УАЗа» добротный тент, который установили на личный автомобиль Германенко. После того, как двигатель и тент были отвезены домой к Германенко, на заводе были составлены липовые акты на их списание.

– Не позволите взглянуть на ваши материалы?

– Я там ещё кое-что планировал подработать, – ответил Гульчак, вынимая из сейфа стопку бумаг.

Горовой занялся изучением документов.

– Попрошу оперативно подготовить к своим материалам препроводительное письмо на моё имя, я намерен приобщить их к уголовному делу, – сказал Горовой, ознакомившись с документами. – Подъезжайте к четырём часам в прокуратуру – я на это время вызвал Германенко. Хотел познакомиться с ним и потолковать по вопросу возмещения ущерба, а теперь решил подкорректировать свой план – мы отправимся делать у него обыск. Попрошу захватить с собой двух понятых и заводского завгара – надо будет передать ему на ответственное хранение двигатель и тент, если они ещё у Германенко и никуда не испарились…

– Экий вы – быстрый!

– Да у меня времени на долгие раздумья нет! Сроки тают!

На часах ещё не было четырёх, когда в кабинет следователя без стука вошёл рослый немолодой мужчина. Своей комплекцией и чертами внешности он напоминал киноактёра Бориса Андреева, снявшегося вместе с Марком Бернесом в фильме «Два бойца», – с той лишь разницей, что привычного андреевского простодушия во взгляде вошедшего не наблюдалось.

– Я – Германенко. Приглашали?

– А я – следователь Горовой, веду ваше дело, возвратившееся из суда на дополнительное расследование. Присаживайтесь, Владимир Стефанович.

– Мне привычнее, когда меня называют Владимиром Степановичем.

– Не вопрос, – согласился Горовой.

– Я вас слушаю, – сказал Германенко, опускаясь на стул.

– Нет, это я вас слушаю! Объясните, по какой причине вы уклоняетесь от возмещения материального ущерба.

– С какой стати я должен лишать себя честно заработанных средств, если я не совершал хищений? Никакого вреда для государства от моих действий нет, одна польза!

– Вам поставлено в вину семь эпизодов хищений государственного имущества – это не баран чихнул! Имеются серьёзные доказательства. А вы мне твердите о своей невиновности.

– Всё ваше дело – фикция, инициированная недостойными людьми. Теми, кто был уволен с завода – за пьянство, за прогул, за недостачу по подотчёту, и теперь горит желанием отомстить мне. Слова этих людей недорого стоят.

– Я читал об этих ваших доводах в протоколе судебного заседания и вот что вам скажу. Не важно – кто инициировал расследование, важно – были ли хищения. Два тома собранных документов говорят против вас. К тому же, среди свидетелей мало тех, кто был уволен с завода, основная их масса – работники известкового завода и люди, мало знакомые с вами.

Горовой вынул из картонной папки лист с машинописным текстом, положил его на край стола.

– Я намерен провести в вашем доме обыск, – объявил он. – Прошу ознакомиться с постановлением.

– А где у вас прокурорский ордер? – прочтя текст, недовольно вскинул голову Германенко.

– Да вы отстали от жизни, ордера сейчас требуются только при заселении жилого помещения…

– Вы не умничайте! – мгновенно завёлся Германенко. – Вот здесь должна быть подпись и печать прокурора! – ткнув пальцем в постановление, попёр он бульдозером на следователя. – Вы за кого меня принимаете?

Он был прав – текст постановления о производстве обыска был отпечатан на стандартном бланке, в правом верхнем углу которого имелось специальное место для прокурорской подписи и гербовой печати, с соответствующими пояснениями, выполненными мелкими буковками, где должна проставляться подпись, а где – печать. Но прав лишь отчасти…

– Возьмите на полтона ниже, здесь вам не силикатный завод! В неотложных случаях следователь имеет право проводить обыск и без прокурорской санкции, что и имеет место быть – прокурор Угрюмов с утра в отъезде.

– Да я знаю, интересовался у секретаря.

– Имейте в виду, не захотите присутствовать при обыске лично – проведу его в присутствии вашей супруги. Не захочет присутствовать она – приглашу представителя горсисполкома. Вот вам две книги: уголовно-процессуальный кодекс и постатейный комментарий к нему, почитайте статью сто шестьдесят восьмую кодекса и все разъяснения по поводу проведения обыска, а я пока проверю, прибыл ли мой помощник.

К удивлению Горового директор завода также быстро, как взъярился, утих и зашелестел страницами юридической литературы. Выглянув в коридор, следователь увидел Гульчака в окружении группы мужчин, они оживлённо разговаривали.

– Мы готовы! – сообщил оперативник. – Заведующая канцелярией предупредила, что у вас Германенко, поэтому я решил не мешать вам и подождать здесь.

К месту проведения обыска добирались не менее получаса – кирпичный одноэтажный особняк Германенко находился в старой части города, вдалеке от многоэтажек. Двустворчатые кованые ворота впечатляли своей красотой и солидностью. За ними просматривался обширный двор, усеянный цветочными клумбами.

У самой калитки следователь остановил Германенко:

– Из постановления вы знаете, что меня интересуют «волговский» двигатель и «уазовский» тент. Предлагаю выдать их добровольно. Тогда б я не стал обследовать всю вашу усадьбу и дом.

– Что так, Алексей Петрович? В доме могут находиться предметы, запрещённые к обороту, – подал голос капитан Гульчак. Настоящий опер – он и в Африке опером останется: «пошмонать» большой и богатый дом ему завсегда интересно, с профессиональной, конечно же, точки зрения.

– Не будем на мелочи тратить своё время, – возразил Горовой.

– Я согласен, – негромко сказал хозяин. – Идёмте к моему гаражу, я всё покажу сам.

На крыльцо вышла высокая статная женщина лет пятидесяти, завязывая на ходу поясок яркого шёлкового халата. Властный взгляд, брошенный женщиной на непрошенных гостей, выдавал в ней хозяйку дома.

– Что происходит, Володя? – спросила она. – Я смотрю в окно: какие-то машины, какие-то люди…

– Это обыск, Зина! Иди в дом, – поморщился Германенко. Голос его при этом слегка дрогнул – видно, следственная процедура и присутствие супруги напрягли его.

– Да, как вы смеете?.. По какому праву?.. Мы – заслуженные люди! – безошибочно угадав в Горовом старшего, попёрла на него женщина, как прут на привокзальный буфет граждане с «горящими колосниками» в надежде разжиться живительной влагой. – Я буду жаловаться в обком…

Понятые, смущённые истеричными выкриками, соляными столбами застыли у калитки, того и гляди уйдут – они люди не подневольные, зачем им эти страсти. Вступать в препирательства с женой Германенко Горовому не хотелось – спорить с распалившейся женщиной бессмысленно, как стричь поросёнка: визгу – много, шерсти – мало. Но и окоротить её следовало немедленно – не даст спокойно выполнять работу.

– Угомоните супругу, Владимир Степанович. Мы не на базаре, – раздражённо сказал следователь.

Германенко держал себя в руках. Лишь по игравшим на скулах желвакам да презрительно-высокомерным хмурым взглядам, которые время от времени он бросал на следователя с оперативником, словно на серых мышей, можно было догадаться о том, что творится в его душе, и как нелегко его властной натуре сохранять выдержку и гордое достоинство.

Германенко молча поднялся на крыльцо, взял жену за плечо и увёл в дом.

Гараж был огромным, на два бокса. В одном боксе стояла сверкающая белизной «Волга» модели ГАЗ-24. Рядом с ней, на бетонном полу под металлической полкой, лежал автомобильный двигатель, накрытый чёрной клеенчатой тканью. В другом боксе стоял тёмно-зелёный «УАЗ», искомый брезентовый тент находился на нём.

– Не так давно мы с сыном решили во время моего отпуска съездить на томские озёра – там рыбалка знатная. А у меня до этого момента на «УАЗе» тент прохудился. Вот и пришлось взять на время заводской, – сказал Германенко. – В ближайшие дни планировал вернуть его на завод…

– Оставьте, Владимир Степанович. У нас ещё будет время детально поговорить об этих вещах. Ваше «временно» что-то больно долго затянулось, второй год идёт. К тому же, при временном заимствовании акт на списание не составляется.

Германенко молчал, крыть аргументы следователя ему было нечем.

Пока Горовой составлял протокол обыска, с силикатного завода прибыл ЗИЛ-130, в который мужчины, поднапрягшись, по наклонным доскам загрузили двигатель, а потом и тент, снятый с внедорожника.

В тот же вечер Горовой подготовил для прокурора информацию о проведённом обыске, как того требовал УПК. Указал имевшиеся основания для его проведения, результаты.

Начальник транспортного цеха Субботин был не молод, на висках и кончиках усов серебрилась седина. Его серые глаза тревожно смотрели на следователя, крупные узловатые пальцы беспокойно ёрзали на коленях. Капитан Гульчак характеризовал Субботина самым наилучшим образом, называл правдолюбом, прямым и однозначным, как ружейный выстрел, человеком, по этой причине Горовой вызвал его одним из первых.

– Вот вы подробно рассказали следователю Первухину, как по приказу Германенко ваши самосвалы вывезли с завода партию неучтённого силикатного кирпича начальнику ОРСа отделения железной дороги, строившему новый дом. Значит, вам, как всякому нормальному человеку, претит воровство и само это жуликоватое племя, – сказал Горовой. – А вот вашего поведения в суде я понять не могу. Чем вас купил Германенко?

– Продажным я никогда не был. Всё было вовсе не так, как вы думаете, – с обидой произнёс Субботин после некоторого раздумья. Было заметно, что слова следователя зацепили его. Так на том и строился расчет Горового. – Следователь Петрухин и сотрудник ОБХСС так уверенно говорили, что Германенко будет снят с должности директора завода, а он, как видите, директорствует до сих пор. Как-то, после очередной планерки, Германенко попросил меня задержаться в его кабинете. Я, сказал он, когда все ушли, почитал уголовное дело – оказывается, ты меня под монастырь подвести хочешь, а я всегда по-доброму к тебе относился, дочку твою на работу в плановый отдел принял. Не хорошо, не по-мужски, говорит, поступаешь ты, Николай Иванович. На том наш разговор и закончился, он мне ничего не обещал, не грозил. Я перед ним не оправдывался, это пусть он оправдывается перед вами и перед судом – за нахапанное. Работал я как все, никаких поблажек от Германенко не получал: за хорошие показатели – премировался, за промахи, свои и подчиненных, – наказывался, на должность начальника цеха меня назначал не он. За своё будущее я тогда не переживал и сейчас не беспокоюсь – в молодые годы в Новокузнецке по «горячей сетке» изрядный стаж наработал. Переживал за дочку, которая могла потерять работу – Германенко же на это мне прозрачно намекнул. Он и делать сам ничего не будет, просто скажет своим заместителям «Фас!» – их повадки я хорошо знаю…

– Читаю ваши показания по протоколу судебного заседания: «… про неучтённый кирпич мне ничего не известно… в прокуратуре подписал те показания, которые были нужны следователю с оперативником ОБХСС… дал показания под их нажимом… мне грозили тюрьмой». Здорово у вас получается клепать на Гульчака, а он, не далее как вчера, говорил мне, что вы правильный человек…

– Вам со стороны легко судить. Хотел бы я посмотреть, как поступили бы вы сами, окажись на моём месте?

– А давайте мы этот вопрос позже обсудим, когда я со своими вопросами закончу – всё же я здесь следователь, а не вы. Одно могу прямо сейчас с полной определённостью сказать: никто и никогда не дождётся, чтобы я уподобился простипоме – в один день сказал о чём-то, а спустя время отказался от своих слов.

– Молоды вы, вот и рассуждаете по-максималистски: окружающий мир видите лишь в чёрных да белых красках, а полутонов, не говоря уже о других оттенках, не замечаете. Послушать бы вас, когда приблизитесь годами к шестидесяти…

Раздался негромкий стук в дверь.

В кабинет вошла озабоченная Любовь Анатольевна, заведующая канцелярией,.. с объёмной матерчатой сумкой в руках.

– Извините, Алексей Петрович. Не ваш ли посетитель оставил сумку на скамье в коридоре? – спросила она. – К нам люди разные приходят, могут и умыкнуть. Моя дверь всегда открыта, но у меня не десять глаз и за всеми я не в состоянии уследить.

– Мои вещи, – приподнялся со стула Субботин.

Приняв от женщины сумку, он пристроил её у своих ног.

– Мы с женой плохо спали после вашего звонка с требованием явиться в прокуратуру. Супруга приготовила мне сменное белье, шматок сала, насушила сухарей, – признался Субботин, когда Любовь Анатольевна удалилась в канцелярию. – Не малые дети, понимаем, что вы подготовили для меня тюремные нары. Как же: два раза, у следователя и в суде, давал подписку говорить правду, а говорил всё время по-разному, значит, в одном случае солгал. Как говорится, суду всё ясно – ребёнок ваш. Да только я вас не боюсь и за спокойствие своей дочери могу перенести не только арест… В юридической консультации мне объяснили, что больше двух лет тюрьмы мне не дадут…

– Эко вы себя накрутили! – грустно покачал головой следователь. – По лжесвидетельствам решения обычно принимаются после того, как суд ставит окончательную точку в основном деле. А ещё, говоря откровенно, при вашем незапятнанном прошлом и при том раскладе событий, о котором вы только что мне поведали, никому из судей в голову не придёт наказывать вас жёстко…

– Тогда зачем вы меня вызвали?

– Чтобы разобраться в причинах того, почему вы лжесвидетельствовали в суде, и вернуть вас к правдивым показаниям. Только сразу хочу предупредить: мне этого мало, хочу, чтобы вы на очной ставке с Германенко всё сказанное мне подтвердили. Или завибрируете?

– Я подумаю,.. сейчас к этому не готов.

– Вольному воля! К тому же, я не планировал проводить очную ставку с Германенко именно сейчас…

– Да я уже рассказывал о своих поездках во Владивосток капитану Гульчаку, во всех подробностях! – заявил Горовому Олег Решетилов, тридцатипятилетний мужчина чудаковатого вида, с бесцветными глазами, полускрытыми дымчатыми стеклами очков, сутулой спиной и торчащими вверх непослушными рыжими волосами.

– Придётся повторить свой рассказ. То были письменные объяснения, а сейчас – свидетельские показания под протокол, с официальной записью о том, что вы предупреждены об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний.

– У нас на заводе многие работники знают о моём увлечении фотоделом. Знал об этом и наш директор. В июне 1983 года, два года назад, он вызвал меня и стал сетовать на то, что на завод для переговоров и налаживания деловых контактов периодически приезжают представители других предприятий, из области и из-за её пределов, а принять их, организовать приличный отдых, с культурной программой, не на что – министерство в финансовом плане не предусматривает расходов на эти цели. Он сокрушался, что предприятие теряет лицо, потому что обходиться без хорошего приёма представителей – не современно. Германенко сказал, что он нашёл выход и предложил мне отправиться в месячную командировку во Владивосток, где в частном порядке поработать фотографом в местах летнего отдыха населения. Мне были обещаны сохранение заработной платы, выплата суточных и компенсация всех прочих командировочных расходов. Я согласился. Документально мои поездки оформлялись как командировки на Владивостокский кожевенный завод, куда мы периодически поставляли известь. На кожевенном заводе мне делали отметки в командировочном удостоверении, проставляя дату прибытия и открытую дату убытия. Приезжая во «Владик», я делал снимки отдыхающих на городских пляжах, у санаториев «Океанский», «Амурский залив», «Золотой берег», у музея Тихоокеанского флота. В центре города работал редко – там хватало местных фотографов. В первую поездку заработал две тысячи четыреста рублей, из которых четвертую часть директор мне вернул как премию. Во вторую поездку, она была подольше – три тысячи двести рублей, в качестве премии получил восемьсот рублей.

– И что, вас ни разу не тормознула милиция? Патрульно-постовая служба не высказывала претензий по поводу извлечения нетрудовых доходов?

– Было дело. Но я показал командировочное удостоверение, сказал, что фотоснимки делаю параллельно основному производственному заданию, они требуются предприятию для оформления стендов. Больше вопросов не было, меня оставили в покое. На случай непредвиденных инцидентов с милицией Владимир Степанович дал мне домашний телефон своего родственника, работающего в краевом УВД. Но мне не пришлось воспользоваться этим телефоном – не было необходимости.

– Подождите немного – я запишу то, что вы рассказали.

– Я одного не пойму, из-за чего весь этот сыр-бор? Пусть не были соблюдены бухгалтерские формальности, но действовал директор, и я вместе с ним, во благо предприятия…

– Это вы так считаете. Но только в тот день, когда вы передавали директору деньги, заработанные фотоделом во Владивостоке, они оказывались на сберкнижках Германенко – у меня имеются выписки из его лицевых счетов. Правда, денежные суммы чуть меньше тех, которые вы называете.

– Всё верно. Владимир Степанович помимо премии оплатил мне расходы на приобретение цветной фотоплёнки и химреактивов, их было потрачено немало…

Пятница была днём очных ставок.

Планируя проведение нескольких очных ставок в один день, Алексей хотел массированным наступлением на позиции обвиняемого поколебать его психологическую устойчивость и настроенность отрицать всё и вся. Кроме того, следователь считал: перед хладнокровным и наглым Германенко свидетели будут чувствовать себя гораздо увереннее, если увидят, что они не одиноки.

А свидетели не горели желанием участвовать в очных ставках. Человек так устроен: пока жареный петух в темечко не клюнет, пока лично у него не возникнет проблем – сознательности минимум. Логика рассуждений при этом проста: ты – следователь, ты и воюй с расхитителями госсобственности, доказывай их вину, но при этом не мешай мне своими докуками мерно плыть по течению жизни.

Горовому пришлось предварительно с каждым из свидетелей поговорить, объяснить необходимость и важность этого следственного действия, настроить психологически.

Время потратил не зря – очные ставки прошли предсказуемо.

Когда рабочий день закончился, неимоверно уставший Горовой отправился на железнодорожный вокзал, где сел в проходящий поезд и уехал в Веденеево, по которому изрядно соскучился. К тому же, рассчитывал получить в районной прокуратуре свою заработную плату и пополнить иссякшие финансовые запасы – скромных денег, выдаваемых на командировочные расходы, не хватало, а бухгалтерия областной прокуратуры, забыв об имевшейся договоренности, перечислила зарплату не по месту его пребывания, а в Веденеево.

Утро в понедельник выдалось тихим и солнечным, день обещал быть жарким.

Горовой, вернувшись из Веденеево в Арсентьевск, с небольшой сумкой в руке шёл с вокзала в прокуратуру.

– Алексей Петрович, с приездом! – окликнула его Любовь Анатольевна, заведующая канцелярией прокуратуры – она так же, как и Горовой, спешила на работу. – Вы ж ничего не знаете! Германенко Владимир Степанович застрелился… сегодня его похороны – по городскому радио объявили…

– Как это, застрелился?

– В пятницу, едва вы ушли на поезд, в приёмную прокуратуры влетел молодой мужчина. Повышенным тоном интересуется: «Где ваш следователь?». Рабочий день закончился, и я собиралась домой – была уже одета и складывала корреспонденцию для отправки, чтобы по пути занести её в почтовое отделение. Отвечаю ему, что вы поехали домой и сейчас, вероятно, садитесь в поезд. «Это что же получается? Довёл моего отца до самоубийства и сбежал?» – взревел мужчина. Я не могу ничего понять… В приёмную вышел Угрюмов – он всё слышал, так как я, уходя, всегда открываю нараспашку дверь в его кабинет. «Кто вы такой? Почему шумите?» – спрашивает прокурор. Незнакомец, которого спокойствие Угрюмова, похоже, ещё больше распалило, отвечает: «Я – сын Германенко Владимира Степановича. Он застрелился…». Угрюмов помолчал, потом говорит: «Сейчас я вызову оперативную группу, и мы проедем вместе с вами на место происшествия. Я видел сегодня вашего отца, он приходил к следователю на очные ставки… Соболезную вам, но советую не разбрасываться словами – Алексей Петрович Горовой свою работу знает и выполняет её как положено. И ещё: он по характеру – кремень,.. такие не побегут…».

– Так и сказал? Мне представлялось, Угрюмов другого обо мне мнения.

– Да, так и сказал: «скорее вы побежите от Горового, чем он от вас».

– Слаб оказался Владимир Степанович! Не в своих амбициозных предков пошёл…

– Как это?

– Германенко в разговоре обмолвился, что у его отца были польские корни…

Почистив запылившуюся в долгой дороге одежду, сполоснув под краном лицо, Горовой отправился к прокурору – тот находился на рабочем месте.

– У Германенко на чердаке бани хранилась незарегистрированная малокалиберная винтовка. Придя от вас в расстроенных чувствах, как рассказала его супруга, Владимир Степанович тайком достал винтовку и там же, в предбаннике, выстрелил себе в подбородок. – сообщил Угрюмов следователю. – Чем вы его так проняли?

– Мне же надо было проверить свидетелей на вертлявость, а самого Германенко – на прочность, вот я и запланировал на пятницу семь очных ставок. Один свидетель не явился – находился в отъезде, но и шестерых хватило на то, чтобы к концу очных ставок Германенко – он продолжал всё огульно отрицать – утратил свою былую самоуверенность и слегка сник. Оно и понятно – когда люди, среди которых есть и твои подчинённые, в глаза говорят что ты вор, жизненный тонус не повышается. Кроме того, с учётом новых эпизодов размер похищенного приблизился к десяти тысячам рублей. Специалисты ещё не определили окончательный размер похищенного в стоимостном выражении, но впереди реально замаячило обвинение в хищении в особо крупных размерах, со всеми вытекающими последствиями – с более жёсткой санкцией статьи уголовного кодекса и коллегией по уголовным делам областного суда. Германенко ситуацию понимал, так как в пятницу я ему популярно разъяснил складывающиеся перспективы. Чувствовалось, что Германенко не растерял до конца свою совесть и может вскоре заговорить правдиво – не случайно я на вторую половину сегодняшнего дня запланировал ещё несколько очных ставок, рассчитывал дожать его. А он решил всё по-своему – видно привык, чтобы последнее слово оставалось за ним. Жаль человека…

– Как же вы проводили у Германенко обыск, если не смогли обнаружить такой крупный предмет, как его винтовка?

– Я вам докладывал, Германенко сам выдал автомобильный двигатель и тент, которые мне требовалось найти и изъять. После добровольной выдачи необходимость перепахивать весь дом и надворные постройки отпала.

– Все материалы, собранные мной в ваше отсутствие, включая объяснения членов семьи покойного и его предсмертную записку, я намерен передать моему заместителю для возбуждения уголовного дела по факту смерти Германенко.

– Разрешите взглянуть на записку?

– Конечно.

Записка, выполненная карандашом на листе ученической тетради в клетку, состояла всего из одного предложения: «Николай Матвеевич, Александр Васильевич, я на вас рассчитывал».

– О ком речь? – полюбопытствовал следователь.

– Германенко обращается ко второму секретарю горкома партии и начальнику ГОВД… они втроём дружили семьями.

– На что, хотелось бы знать, он надеялся? На то, что эти люди лягут вместо него на тюремные нары?

– Не скажите…

В тот же день Горовой прекратил дело в отношении Германенко, в постановлении указывалось: «в связи со смертью обвиняемого».

Алексей воспринял смерть Германенко болезненно. Внутренний цензор начал донимать его всякого рода вопросами. Только работа, которой по-прежнему было невпроворот, не дала самокопанию превратиться в самоедство.

В конце недели в прокуратуру поступило заключение судебно-медицинского эксперта Пятакова по результатам исследования трупа Германенко. Оно подтверждало самоубийство, и заместитель прокурора города прекратил уголовное дело по данному факту.

Встретившийся в один из дней капитан Гульчак сыпнул Горовому соли на раны:

– А я бы, Алексей Петрович, не преминул заглянуть на чердачок бани, если бы мы взялись проводить полноценный обыск, – неугомонный опер намекал на хранившуюся в чердачном помещении винтовку. – Глядишь, Германенко остался жив…

– Да я уже размышлял над этим обстоятельством. Всё могло быть,.. но я больше склонен считать – малокалиберка была лишь мелкой частностью. Если человек решил свести счёты с жизнью, то он найдёт и другие средства для достижения своей цели.

4

Алексей не спешил – до начала рабочего дня оставалась четверть часа. А всё равно по металлическим ступеням высокого крыльца городской прокуратуры, занимавшей в девятиэтажном жилом доме половину площадей первого этажа, привычно взбежал.

Не было в нём склонности к размеренным и степенным движениям – темперамент был не тот. Мужчины средних лет, имевшие привычку ходить и шевелить верхними конечностями с медлительной важностью царственных особ, – а такие среди его знакомцев имелись, – вызывали у Алексея ироничную улыбку. Сам он привык ходить быстро: по лестнице обычно поднимался вприпрыжку, а если шагом, – то шагал через две ступени. Когда на это обращали внимание окружающие, он отшучивался, ссылаясь на то, что черепашьи скорости надоедят в старости, когда одолеют сердечная недостаточность и нестабильное кровяное давление.

Ускоренный ритм Алексей предпочитал не только в ходьбе: по его разумению, удел следователя сродни судьбе велосипедиста – тот рухнет, когда перестанет поддерживать необходимую скорость вращения педалей, а следователь, не сумевший или не пожелавший поддержать высокий темп работы – потонет в кипах бумаг и ворохах каждодневных забот. У его кабинета сидели две опрятно одетые женщины. Следователь скользнул по ним цепким взглядом: одна – немолодая, уставшая, но с некоторым вызовом во взгляде, другая – совсем юная, с воспаленными глазами, вероятно от пролитых слез или от бессонной ночи, а может от того и от другого вместе.

«К бабке ходить не надо – пришли с заявлением об изнасиловании!» – догадался он.

– Давно вас ожидают, Алексей Петрович, – подала голос техничка Татьяна Ивановна, мывшая пол в коридоре.

Повозившись с замысловатым двойным замком, к которому никак не мог привыкнуть, Горовой распахнул дверь в кабинет.

– Проходите! – предложил он посетительницам.

– Мы приехали из Емельяново. Меня зовут Мигулина Лидия Викторовна, а это – моя дочь Ольга, – заговорила старшая из женщин. – Вчера неизвестный негодяй хитростью заманил мою дочь в глухое место, где избил её и изнасиловал. Потом этот человек, как ни в чем не бывало, вышел на автотрассу, остановил такси и уехал. Я требую, чтобы вы нашли насильника – он должен ответить по всей строгости закона за насилие и надругательство над моей дочкой. Живём мы в Железнодорожном районе областного центра, вначале пошли в наш районный отдел милиции. Однако дежурный объяснил, что нам следует ехать в Арсентьевск, так как всё случилось в его пригородной зоне, и обращаться непосредственно в прокуратуру, потому что именно ваше ведомство ведёт такие дела. Дежурный офицер милиции, спасибо ему, доброму человеку, рассказал, как дочке написать заявление, помог с транспортом, на котором мы и приехали сюда. А здесь уже ваша техничка показала свою грамотность и подсказала, что не обязательно ждать прокурора – он с утра может быть в горкоме партии или исполкоме на каком-нибудь заседании – можно прямо к следователю, то есть к вам, идти.

– Советчики вам правильные попались, вы всё сделали абсолютно верно и обратились точно по адресу. Каков возраст вашей дочери?

– Месяц назад ей исполнилось семнадцать лет.

– Должен с самого начала предупредить вас, уважаемые дамы, что по ходу следственной и судебной процедур от Ольги потребуется присутствие духа: придется проходить обследование у судебно-медицинского эксперта, рассказывать о происшедшем незнакомым людям – следователю и судьям, делать это придется не один раз, причем рассказывать не намеками, а предметно, в деталях. Конечно же, судебное заседание будет закрытым, но и при всём при этом, количество его участников будет приличным…

– Мы предполагали это, и Оля обещала быть мужественной, – Мигулина внимательно посмотрела на дочь. – Нельзя же, чтобы этот мерзавец остался безнаказанным, чтобы ему всё сошло с рук.

– А теперь, Лидия Викторовна, вы нас оставите – я намерен побеседовать с вашей дочерью тет-а-тет. Лично мне вы не помешаете, но ваше присутствие будет смущать и сковывать дочь, а для меня любая мелочь в её рассказе может оказаться важной и полезной в последующих поисках насильника.

Мигулина Ольга поведала следователю о своей беде.

Четвертого августа, в два часа, в Емельяново нещадно припекало солнце, и Ольга в ожидании автобуса спряталась от его палящих лучей в тени навеса на остановке городского транспорта «Кинотеатр «Сибирь». Она только что отстояла длинную очередь в кассу кинотеатра в надежде купить билеты, для себя и подруги Галки, на вечерний сеанс. Одноклассники с восторгом отзывались о шедшей здесь французской кинокартине под названием «Авантюристы», главную роль в которой играл неподражаемый Жан Поль Бельмондо. Билетов Ольге не досталось, но это не испортило её настроения – она купила билеты на следующий вечер.

Весна и половина лета прошли в напряженной подготовке к выпускным школьным экзаменам, а потом – к вступительным экзаменам в политехнический институт. Теперь все волнения позади, буквально несколько дней назад она узнала о зачислении в институт. До начала занятий оставался целый месяц, а это – масса свободного времени, что несказанно радовало Ольгу.

– Милая девушка! – послышалось за её спиной. – Не смогли бы вы уделить мне несколько минут вашего драгоценного времени? – перед ней подобострастно расшаркивался моложавый мужчина – на голове легкая белоснежная кепка, на плече полуспортивная аэрофлотовская сумочка, глаза скрывают модные зеркальные солнцезащитные очки.

– Слушаю вас! – улыбнулась ему Мигулина.

– Я – сотрудник киностудии «Мосфильм», помощник режиссера Павла Евгеньевича Чухрая. В окрестностях города Арсентьевска, отсюда минут пятнадцать-двадцать езды на электричке, мы снимаем лирический фильм. По заданию шефа я направлен сюда, в областной центр, чтобы подыскать подходящую кандидатуру на женскую роль – требуется привлекательная девушка вашего возраста и комплекции.

Ольга с сумасшедшим интересом внимала речам работника высокой культуры.

– Как только я вас увидел, то сразу понял: вот то самое сочетание линий тела, одухотворенной красоты и высокого интеллекта во взгляде, о которых говорил режиссер, ставя мне эту сложную задачу.

– У меня вполне обычная внешность, – закокетничала Ольга, хорошо знавшая о своей привлекательности и привыкшая к знакам внимания и заинтересованным взглядам представителей сильного пола.

– Прошу вас, не возражайте, мне со стороны виднее! Не смогли бы вы проехать к месту расположения съемочной группы и встретиться с Чухраем, он все объяснит. Если Павел Евгеньевич одобрит мой выбор, вы поучаствуете в пробах на роль – это не займет много времени. В случае успеха, а я уверен, что все так и будет, вы смогли бы заработать неплохие деньги. Прошу извинить, что сразу не представился! Меня зовут Кирилл.

– А меня – Оля! И я, пожалуй, соглашусь с вашим предложением!

– Тогда не будем мешкать и отправимся на ближайшую электричку.

Путь до посадочной платформы предстоял недолгий – всего две троллейбусные остановки, поэтому по обоюдному согласию решили проделать его пешим ходом. Проходя мимо гастронома «Юбилейный», Кирилл попросил сделать небольшую остановку и подождать его.

– У вас здесь продают замечательное и полезное, с медицинской точки зрения, вино под названием «Алтын Кёль», по слухам – его делают из плодов облепихи. Павел Евгеньевич о нём крайне лестно отзывается, он попросил произвести для него закуп двух бутылочек. Попрошу самую малость подождать, – озабоченно развел руками помощник режиссера.

К удивлению Ольги москвич не стал входить в магазин, а зашел к нему с тыльной стороны, где пошептался с одним из работавших у заднего крыльца грузчиков, дал ему денег. Вскоре тот вынес газетный сверток с желанными алкогольными напитками.

Кирилл повеселел и всю оставшуюся часть пути увлеченно занимал девушку рассказами о разных пикантных историях из жизни киноартистов.

До места, а это был остановочный пункт «Шатрово», доехали быстро. На посадочной платформе и вокруг неё было безлюдно. Москвич уверенно зашагал по накатанной грунтовой дороге, Ольга не отставала от него. Вскоре свернули в сторону камышовых зарослей, которые пересекала плотно вытоптанная тропинка. Шагали по тропинке ещё около четверти часа.

– Вы не сбились с пути? Тут такая глушь, – забеспокоилась девушка.

– Наша команда расположилась на берегу речного залива, как требуется по киносценарию. Я повел вас короткой дорогой, чтобы не испытывать долго вашего терпения – места не располагают, знаете ли, к прогулкам на ваших каблучках. А сейчас мы почти у цели, идти осталось всего – ничего! – заверил Кирилл. Его деловой, уверенный тон подействовал на юную студентку ободряюще.

Но вот, впереди заблестела вода. Тропинка вывела к небольшой протоке, метров в сорок шириной, перед ней пятачок песка, за спиной и по бокам – заросли камыша выше человеческого роста, перемежаемые редкими кустами, на противоположном берегу – густые заросли ивняка. И вокруг ни души!

– Зачем вы сюда заманили меня? – произнесла Ольга, ошарашенная открытием того, что её обманули.

– Ты уже большая девочка, должна сообразить – мужчине захотелось скрасить свое одиночество и провести время в обществе привлекательной девушки.

– Я хочу домой…

– Будешь послушной девочкой, и у тебя не будет никаких проблем, – ухмыльнулся лже-москвич. – Домой поедем тогда, когда я приму такое решение, а сейчас мы с тобой будем загорать, пить вино – в общем, будем расслабляться…

Кирил снял сорочку-поло, обнажив мускулистый торс, присел на песок и раскрыл свою сумку. На песке он хозяйственно расстелил газету, на которую выложил бутылки вина «Алтын Кёль». Рядом с вином на импровизированную скатерть легли складной стаканчик, два яблока, плитка шоколада, выкидной нож – извлечённые из сумки предусмотрительным хозяином.

– Сударыня, отведайте божественного напитка! – вручил он Ольге наполненный вином стаканчик и дольку яблока. – А я уж, по-плебейски, хлебну из горлышка…

– Мне не хочется, я всего один раз пробовала вино, но мне не понравилось – у меня от вина мысли расконцентрируются, неприятное ощущение…

– Его для того и пьют, чтобы расслабиться или, как ты говоришь, расконцентрироваться. Пей, не выпендривайся!

Видя, что девушка поднесла вино ко рту, Кирилл тоже несколько раз приложился к горлышку бутылки, опустошив ее наполовину.

Сняв брюки, он скомандовал:

– Сбрасывай свою одежду и располагайся рядом. Да положи сумочку, никто ее у тебя не отнимет.

– У меня нет при себе купальника. Я лучше пойду домой, – жалобно пролепетала продолжавшая стоять девушка.

Кирилл резко вскочил на ноги, хлёстким ударом ладони по девичьей щеке опрокинул Ольгу на песок.

– Я сказал – раздевайся! Не зли меня! – процедил мужчина сквозь зубы. – Ты рискуешь остаться здесь навсегда, я могу тебе это устроить.

Его учтивость испарилась как утренний туман, теперь над упавшей и истерично рыдавшей Ольгой возвышалось разъярённое животное. Из упавшего стаканчика на песок пролилось вино, которое девушка лишь пригубила. Ольга начала расстегивать блузку. Юбка упала на песок вслед за блузкой.

Мужчина отхлебнул вина и при виде открывшегося молодого девичьего тела отбросил последние церемонии – опрокинул девушку на песок, рванул резинку трикотажных трусиков…

…После захода солнца стали сгущаться сумерки.

Кирилл неторопливо оделся, сложил в сумку вещи и, не обращая никакого внимания на сидевшую у воды Ольгу, словно её здесь и не было, зашагал прочь.

Наскоро одевшись, девушка поспешила вслед. Изрядно поколесив по камышовым зарослям, не упуская насильника из виду, но и не приближаясь к нему, Ольга, наконец, выбралась на открытую местность, откуда можно было видеть далёкие городские огни. Перейдя железнодорожные пути, вышла к шоссе, соединяющему областной центр с Арсентьевском. Дождавшись, когда маячивший впереди Кирилл уехал на остановившемся по его сигналу такси, Ольга вышла на край дороги и отчаянно замахала руками, прося водителей, нечасто проезжавших мимо автомашин, остановиться и увезти ее в Емельяново. Наконец притормозил старенький «Москвич», в котором ехала немолодая супружеская пара.

– Дочка, не стоит в столь позднее время гулять вдали от освещенных мест, на пьяную шпану можно нарваться, – участливо проговорил водитель, открывая заднюю дверцу и впуская девушку в салон «Москвича». – У нас у самих две дочки, они выросли и разъехались, теперь одна – в Чите, другая – во Владивостоке. На неделе ждем старшую дочку с внуками, обещала приехать в гости.

От участия незнакомого человека Ольга едва не расплакалась.

Через двадцать минут водитель притормозил у ее подъезда.

Небольшая сумма денег у Ольги имелась, но водитель брать плату за проезд наотрез отказался:

– Нет-нет, может чья-то добрая душа и наших дочек выручит в неурочный час. Вижу ведь, что у тебя какие-то проблемы.

Дверь Ольге открыли встревоженные родители.

Горовой внимательно выслушал потерпевшую.

– Ну как же легко вам, молодым девчонкам, макароны по ушам развесить! – с горечью произнёс он. – Неужели трудно было сообразить, что этот, так называемый помощник кинорежиссёра, вас за нос водит? Это же элементарно! Кирилл называл своего руководителя Чухраем Павлом Евгеньевичем – это вы запомнили. А что, сложно было вспомнить, что у кинорежиссёра Павла Чухрая отец – Чухрай Григорий? Тот, что снял кинокартину «Баллада о солдате»! Значит и отчество у Павла – не Евгеньевич, а Григорьевич…

– Я как-то даже не подумала. А вы откуда это знаете?

– Читаю книги, прессу, телевизор смотрю – короче, определённый кругозор имею… Где сейчас одежда, в которую вы были одеты вчера? На ней могли остаться его следы биологического происхождения.

– Блузка с юбкой – дома, в корзине с грязным бельем, но на них не должно быть никаких следов, Кирилл к ним практически не прикасался. Нижнее белье осталось на берегу, он же его порвал.

– Как жаль, что вы приняли ванну…

– Так ведь я и там, на протоке, несколько раз заходила в воду и смывала с себя следы… его выделений.

Следователь сделал паузу, подбирая нужные слова.

– Совершал ли он с вами половые акты в извращённой, противоестественной форме?

Девушка опустила глаза, по щекам потекли слёзы.

– Не плачьте. Мы его найдём, и ему воздастся, – плеснув из графина воды в стакан, следователь протянул его Мигулиной.

– Было два раза, – не поднимая глаз, со всхлипом произнесла Ольга. – Он схватил меня за волосы и сказал: «Теперь будешь ласкать меня ртом». Я стала вырываться. Тогда он другой рукой взял меня за горло и с такой силой сдавил его, что я стала задыхаться и едва не потеряла сознание. Мне ничего не оставалось… Позднее, я от всего происходящего ужаса впала в какую-то прострацию, мне стало все безразлично, словно это происходило не со мной, мужчина делал со мной что хотел, я уже не сопротивлялась…

– Я вижу у вас припухлость левой щеки, кровоизлияние в склеру левого глаза, кровоподтеки на шее. Это его работа?

– Да.

– Когда мы закончим допрос, вам придётся сходить к эксперту – он осмотрит вас и засвидетельствует побои. Это необходимо.

– Хорошо.

– И ещё, нам потребуется составить фоторобот насильника, чтобы легче было его искать. Вы смогли бы описать его внешность, черты лица нашему эксперту-криминалисту? Там ничего сложного нет: эксперт станет показывать отдельные фрагменты лица, а вы будете говорить, какой из них наиболее похож.

– Я смогу, он у меня до сих пор перед глазами стоит… со своей мерзкой ухмылочкой, – прошептала девушка.

– Теперь посидите в коридоре, мне нужно побеседовать с вашей мамой, – закончив оформление протокола, сказал следователь.

Расспросив Мигулину-старшую, Алексей Петрович убедился, что Ольга рассказывала матери о происшедших событиях то же, что и ему. Это обстоятельство повышало доверие следователя к словам потерпевшей – особы, которые из чувства мести, обиды или из меркантильных соображений передёргивали и искажали важные для следствия факты, не были большой редкостью.

– Техничка сказала, что по стечению обстоятельств оба следователя городской прокуратуры одновременно оказались на больничной койке, а вы здесь временно…

– Да, это так. Я работаю следователем прокуратуры Веденеевского района, прокуратура области на неопределенное время командировала меня сюда, – сказал Горовой.

– Можно ли рассчитывать на то, что вы найдёте насильника?

– Мы с оперативными работниками милиции постараемся это сделать. Я, конечно, не кудесник, но до сих пор мне удавалось справляться со своей работой.

– Короче говоря, безнадёга, – тоскливо произнесла Сигулина. – Как вы, следователь из сельской глубинки, найдёте его в таком большом городе, как наше Емельяново?

«Что за день такой сегодня? Одни суслики распускают язык, другие – строят из себя знатоков сыска…» – начал злиться Горовой.

– Безнадёжно – это когда на крышку гроба падают комья земли, все остальное можно поправить, – хмуро взглянул Алексей на Сигулину – никому не понравится, когда дилетанты начинают строить из себя умников и лезть в его работу. – Я еще не начал поиски, а вы уже предрекаете мне фиаско. Смею вас уверить – методы раскрытия преступлений в селе точно такие, как и в городе. Кстати, у меня уже имеются некоторые соображения относительно того, как искать насильника, но обсуждать эти соображения я буду не с вами, а с уголовным розыском.

– Мы можем ехать домой?

– Нет. Сейчас я составлю постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы, и вы с этим постановлением пойдете к судебному медику, он осмотрит вашу дочь, даст своё заключение по телесным повреждениям – экспертное отделение недалеко отсюда, адрес я вам сейчас напишу. Я же в это время порешаю необходимые вопросы с оперативными работниками угрозыска.

– Разрешите нам после экспертизы поехать домой. Мы очень устали…

– Я вам сочувствую, но после прохождения экспертизы вы должны вернуться сюда. Мне необходимо выехать в район железнодорожной платформы «Шатрово» и провести осмотр места происшествия. Без участия вашей дочери мне не обойтись, потому что никто кроме нее дорогу к месту событий показать мне не сможет. Откладывать проведение этого следственного действия на потом – чревато, дождь и ветер могут вмиг уничтожить следы, и без того прошло изрядно времени. Я понятно объяснил?

– Да-да, мы потерпим.

Как ни убеждал Горовой начальника отдела уголовного розыска Руденского выделить для работы по свежим следам двух оперов, тот был непреклонен:

– Да ты пойми, Петрович: я бы и сам с интересом поработал по этому артисту, но нет у меня такой возможности. Не беспокойся, Кокин справится, он парень ушлый. Двух сотрудников я никак выделить не могу, оперативная обстановка не та – лето на дворе… Я и Кокина снимаю с работы по серьезному происшествию, связанному с грабежом, – недовольно ворчал Руденский. – Оперативную машину со связью я ему выделяю, если дойдет дело до задержания насильника, то милиционер-водитель Демченко поможет, он не первый день замужем – опыт за плечами немалый. Я в свое время с ним в разных переделках побывал…

Работник розыска Павел Кокин был молод, плечист, на лице цвела жизнерадостная располагающая улыбка. Он внимательно слушал Горового, пересказывающего невеселую историю Мигулиной Ольги, делал записи в рабочем блокноте, изредка задавал уточняющие вопросы.

– Я, по первым прикидкам, вижу две ниточки, потянув за которые, можем выйти на насильника, – излагал свой рабочий план Горовой. – От железнодорожной платформы «Шатрово» лже-киношник уехал в Емельяново на такси. Если плотно поработать в таксопарках областного центра – судя по телефонному справочнику их всего два – сможем выйти на водителя, совершавшего перед полуночью поездку из Емельяново в Арсентьевск и назад. У таксистов память цепкая – можем установить место, где сошёл насильник, а значит, будем знать район его обитания. Если подфартит, узнаем про дом, в котором, он живёт…

– Через таксопарки путь долгий, но перспективный… Что скажете насчёт второй ниточки?

– Вчера «киношник» в Емельяновском гастрономе «Юбилейный», что на площади Революции, с легкостью, через служебный выход, приобрел вино с замысловатым, нерусским названием. Помог ему в этом один из грузчиков магазина. Объяснять не надо, при тотальном дефиците алкоголя быстро приобрести вино в городе сложно. Сдается мне, что насильник знаком с кем-то из бригады грузчиков, работавших вчера в гастрономе. Стоит потолковать с грузчиками – можем выяснить, на какой почве замешано это знакомство: родственник, живёт по соседству или выгодный клиент, который часто обращается и хорошо платит за услугу. В любом случае мы можем поиметь от грузчиков полезную информацию о персоне разыскиваемого.

– Можете уточнить время, когда насильник сел в такси?

– Что-то около полуночи, более точно сказать не могу.

– С недавних пор весь транспорт, въезжающий в Емельяново в ночное время, то есть после двадцати четырёх часов и до шести часов утра, обязан проходить регистрацию на КП ГАИ.

– Я этого даже не знал…

– Велика вероятность того, что водитель таксомотора проходил регистрацию на въезде в областной центр. Надо ехать к гаишникам, они могут упростить наши задачи. Вы едете со мной?

– У меня впереди осмотр места происшествия с участием потерпевшей, не могу его отложить.

– Мне б еще описание этого киношника, и я готов скомандовать: «По коням!».

– По словам девушки, он чуть ниже меня, следовательно, его рост около ста семидесяти пяти сантиметров, блондин, сероглазый, средней комплекции, про черты лица ничего определенного сказать не могу – составлением фоторобота ещё не занимались.

Сделав необходимые записи в рабочем блокноте, оперативник Кокин поднял голову:

– Расходимся?

– На посту ГАИ надо посмотреть сведения о водителе «Москвича», который проследовал в Емельяново через десять-пятнадцать минут вслед за разыскиваемой нами таксомоторной «Волгой». Водитель «Москвича» посадил потерпевшую на шоссе, неподалеку от остановочного пункта «Шатрово», и довез до дома, и мне его нужно допросить – в основу обвинения лягут показания Мигулиной Ольги, значит, её рассказ должен по максимуму подкрепляться другими данными.

– Сделаю, – пообещал оперативник.

– Прошу извинить меня за борзость, но с момента нашего знакомства меня подмывает задать один вопрос – не называли ли вас друзья детства «Кокой»? У меня в детстве был приятель Колька Кокин, так мы дразнили его «Кока в кубе» – по имени, отчеству и фамилии.

– Нет, не называли, – рассмеялся опер. – Конечно, в детстве мы всяко дразнили друг друга, но надолго ничего этого ко мне не прилипало, я был драчливым.

– Мой приятель «Кока» тоже был ещё тот задира и драчун. Где он теперь?

Расследовать половые преступления, как правило, крайне сложно. Они трудно доказуемы, поскольку в большинстве своём совершаются в уединенной обстановке, вдали от посторонних глаз – как говорят криминалисты, в условиях неочевидности. По делам этой категории трудно сохранять беспристрастность. Тут не поможет и выработанный с годами «профессиональный иммунитет» на негатив. Ты же не робот, ты – человек, и не сможешь избавиться от мыслей о том, что потерпевшая, нередко малолетняя девочка – этот человек с исковерканной насильником психикой, а иногда и всей судьбой – могла быть твоей дочерью или сестрой…

Не приходится удивляться, почему насильники так презираемы в исправительных учреждениях.

Следователи не любят дела этой категории. Не любил и Горовой. Но это работа, и она не спрашивает о твоих предпочтениях.

– Товарищ следователь, вы как-то странно проводите осмотр, – сказал один из мужчин-понятых, напоминавший великолепием своих пышных усов легендарного командира Первой Конной армии, – вероятно надоело пребывать в роли статиста и безмолвно наблюдать за непонятными ему перемещениями Горового. – Кружите, как ястреб над птицефабрикой…

– Всё идёт по плану, – успокоил его следователь. – Методик проведения осмотра места происшествия много. На открытой местности я обычно использую метод «концентрических кругов». Если бросить в воду камень, то от места его падения начнут расходиться круги – вот и я действую по тому же принципу. Это в любом случае лучше, чем хаотично тыкаться то в одно место, то в другое. У системных действий меньшая вероятность упустить какую-нибудь мелочь, которая потом может оказаться важной…

– Понятно.

– А вам что, доводилось раньше участвовать в осмотрах места происшествия? Погоны носили?

– Носил, но не милицейские, я – отставной подполковник артиллерии. Уже находясь в отставке, несколько лет участвовал в работе городского суда в качестве народного заседателя, не один протокол осмотра места происшествия прочитал. Начальник городского угрозыска Руденский – мой давний знакомый, знает, что я лёгок на подъём, вот и уговорил поехать с вами понятым. Извините, что отвлекаю вас от работы своими вопросами, просто заскучал немного…

Самому Горовому скучать не приходилось…

На песке, в месте, где преступник организовал импровизированный пикник, он обнаружил и упаковал в специальный пакет поврежденное дамское белье, как минимум, на нем могут обнаружиться пото-жировые следы неизвестного.

Чуть в стороне лежала скомканная газета. Следователь расправил её на песке, тыльной стороной ладони разгладил страницы – «Комсомольская правда» трехдневной давности. По верхнему краю первой страницы отчетливо читался фрагмент рукописной карандашной надписи «Угольн 21—19», какие делают почтальоны. Безусловно, упоминалась улица Угольная. Имелась такая маленькая улочка в областном центре Емельяново, в районе автовокзала, знакомая Горовому еще со студенческих лет.

У самой кромки камыша были обнаружены две порожние винные бутылки, видимо, отброшенные преступником за ненадобностью. Еще вчера, согласно рассказу Мигулиной Ольги, в них плескалось вино «Алтын Кёль», чему подтверждением были сохранившиеся на бутылках этикетки. Аккуратно взяв кончиками пальцев одну из бутылок за верх горлышка и дно, Горовой неторопливо повернул стеклянный сосуд по оси, сначала в одну сторону, потом в другую… Рассмотрев в косо падающих солнечных лучах пальцевые отпечатки на стеклянной поверхности бутылки, он удовлетворенно хмыкнул.

– Что вы, Алексей Петрович, всё сам и сам! – с укоризной произнёс эксперт-криминалист, молодой веснушчатый лейтенант. – Обычно работу с папиллярными узорами выполняю я. У вас еще протокол не дописан…

– Привычка, знаете ли… В нашем Веденеевском РОВД штатным расписанием не предусмотрена должность эксперта-криминалиста, поэтому фиксацию следов и прочую криминалистическую работу я привык выполнять самостоятельно, как, впрочем, и наши следователи МВД… Несите ваш криминалистический портфель, доставайте свои приспособы для упаковки вещдоков и пакуйте стеклотару…

– Упаковать – не проблема. А почему бы нам прямо здесь не обработать следы чёрным порошком и не перенести их с бутылок на дактилоскопические плёнки? Зачем откладывать на потом то, что можно выполнить сейчас? Дорога под названием «потом» ведёт в страну «никуда» – любил повторять преподаватель криминалистики у нас, в Хабаровской высшей школе милиции…

– Я с ним полностью согласен. Но в нашем случае мне требуется верняк – несколько хорошо читаемых «пальчиков», пригодных для идентификации, поэтому фиксацию следов лучше выполнить не в полевых условиях, а в стационарных, по возвращении в ГОВД.

– Не сомневайтесь, всё будет сделано в лучшем виде.

Осмотр заканчивался…

– Уважаемые понятые, прошу внимания! Я закончил осмотр, прошу прочесть протокол и подписать его, у вас это не вызовет затруднений – у меня разборчивый почерк. Особое внимание прошу обратить на заключительную часть протокола, где я указываю, какие именно из обнаруженных предметов, я изымаю с места происшествия, на их упаковке вы обязаны поставить свою подпись.

На обратном пути Горовой пребывал в прекрасном расположении духа. Пусть в законе и декларируется, что никакие доказательства не имеют заранее установленной силы, но он-то знал цену добротным объективным, добытым при понятых, доказательствам. Верилось, что по имеющемуся адресу, при наличии фоторобота и примет удастся найти на улице Угольной место проживания преступника, а по отпечаткам пальцев полностью идентифицировать его. «Пальчики» – это лом, против которого сложно найти защиту.

Несколько крупных капель дождя ударили в ветровое стекло, когда они уже были на полпути к Арсентьевску. Послышались глухие раскаты грома.

– Мы вовремя управились, теперь нам дождь не страшен, – улыбнулся пышноусый отставной артиллерист.

По дороге в ГОВД заехали на железнодорожный вокзал, Мигулины сошли – потерпевшая и её мать спешили за билетами в кассу, чтобы ближайшей электричкой вернуться домой в Емельяново.

Эксперт-криминалист обещал к утру подготовить фототаблицы к протоколу осмотра, завершить фиксацию и дактилоскопическое исследование наблюдаемых на винной таре отпечатков папиллярных узоров пальцев рук.

Розыскник Кокин прибыл на контрольный пункт ГАИ, расположенный на въезде в областной центр со стороны Арсентьевска, в начале третьего.

В регистрационном журнале, представленном инспектором дорожно-патрульной службы, он без особого труда отыскал ночные записи о том, что в ноль часов четырнадцать минут в Емельяново проследовала автомашина «ГАЗ-24», принадлежащая второму городскому таксомоторному парку. Управлял «Волгой» водитель Лепезин. Спустя двенадцать минут в том же направлении проследовала автомашина «Москвич-412», она принадлежала частнику по фамилии Хватиков, который и управлял транспортным средством. Дежурившие на посту сотрудники госавтоинспекции подсказали адрес таксопарка, интересовавшего уголовный розыск. Они не поленились связаться по телефону с областным управлением ГАИ и по регистрационному номеру «Москвича» оперативно установили место проживания Хватикова.

Старший механик таксопарка, к которому обратился Кокин, объяснил, что водитель Лепезин появится через час с небольшим – у него начинается очередная смена. Сыскарю пришлось подождать. Интерес представителя милиции к таксисту озадачил механика. Видя это, Кокин вынужден был успокоить его и объяснить, что у Арсентьевского уголовного розыска нет претензий к водителю таксомоторной конторы.

Водитель такси Лепезин, хоть и был человеком в возрасте, проблем с атеросклерозом и отсутствием памяти не имел, на вопросы сыскаря реагировал неспешно, но адекватно – без лишних слов он согласился показать дом, у которого высадил полуночного пассажира. Лепезин на такси впереди, Кокин с водителем Демченко на оперативной автомашине цивильной окраски – за ним, проследовали по городу в район автовокзала. На тихой, неширокой улице остановились у старого двухэтажного дома барачного типа, выстроенного из бруса, потемневшего от времени. Попрощавшись с Лепезиным, Кокин огляделся, прочел на углу дома адрес: «улица Угольная, 17». Во дворе дома было безлюдно, не у кого было навести справки. Опер дождался, когда в дверях одного из подъездов появилась пожилая женщина, и обратился к ней за помощью.

– Простите, пожалуйста. Не поможете ли вы мне отыскать одного парня, живущего в вашем доме? Он блондин, по возрасту – близко к тридцати годам, ростом чуть выше меня. Весь такой из себя модный, ходит в белой кепке и зеркальных очках, на плече носит синюю аэрофлотовскую сумку…

– Зачем он тебе? – лукаво прищурившись, спросила женщина.

– Поговорить с ним хотел. Он моей младшей сестре проходу не даёт… забодал нас своими телефонными звонками – трубку снимешь, а он молчит…

– Складно ты сочиняешь, голубь! Но меня, старую, тебе не провести! – рассмеялась пенсионерка. – Мог бы сразу сказать, что ты милиционер. Зрением меня бог не обидел, и я вижу, что у водителя, с которым ты приехал, милицейские погоны.

– С вашими аргументами не поспоришь, – развёл руками Кокин.

– Тебе нужен Борис Шкуркин, он живет в первом подъезде, квартира на втором этаже, номера квартиры я не помню, но их входная дверь вторая справа от лестницы, – охотно поделилась женщина. – Только сейчас ты его дома не застанешь, он на работе должен быть, а вот мать его, Светлана Ивановна, может быть дома, она в аэропорту медсестрой работает, где и дежурит по ночам, а днем она обычно дома.

– Спасибо, вы мне здорово помогли.

– А то! Только ты имей в виду, Борька на бандита или вора не тянет, неплохой парень – воспитанный, спокойный. Хотя, кто вас, нынешнюю молодежь, сейчас разберет?

Кокин неспешно поднялся на второй этаж, утопил кнопку дверного звонка.

– Кто там? – полюбопытствовал из-за двери женский голос.

– Светлана Ивановна, у меня к вам дело.

Защелкал на оборотах отпираемый замок.

– Мне бы вашего Бориса увидеть.

– Да вон он, спит до сих пор как убитый. А ты кто?

– Я из милиции, у меня несколько вопросов к вашему сыну. Он что у вас, нигде не работает?

– Борис, дубина стоеросовая, неделю назад уволился с завода Трансмаш, не устраивает его, видите ли, зарплата! А на новом месте, что он присмотрел, не пожелали его принимать – не ко двору пришёлся, вот теперь баклуши бьет. Младший сын, уходя в школу, сказал, что Борька допоздна где-то проблудил. Сама-то я в ночную смену работаю, в аэропорту, медицинской сестрой, парни мои самостоятельно хозяюют тут без меня… Случилось чего? Вы же по пустякам не приходите.

– Проводите меня к вашему сыну.

Шкуркина, а вслед за ней и Кокин, прошли в гостиную, где на тахте, разбросав телеса, выдавал носом посвисты спящий молодой мужчина.

– Борис, просыпайся, за тобой милиция пришла, – взволнованно проговорила мать, тряся его за руку. – Чего ты натворил?

Спавшего Шкуркина словно пружина подбросила. Несколько мгновений он тёр заспанные глаза, а затем удивленно таращил их на Кокина.

– Вы кто такой? – ошалело выдохнул он. Во взгляде читалось смятение и неподдельный испуг.

Тут и ежу стало бы понятно, что неизвестный насильник отыскался – возраст, рост, цвет волос Шкуркина совпадали с описанием разыскиваемого человека. Помимо того, Кокин обратил внимание на белую кепку, висевшую на вешалке в прихожей, и синюю аэрофлотовскую сумку, край которой выглядывал из-за дивана – похожие вещи, по словам следователя Горового, принадлежали насильнику.

– Ну и здоров же ты спать, Шкуркин. Одевайся, поедешь со мной, – жестко скомандовал оперативник. – Я – старший инспектор уголовного розыска Арсентьевского ГОВД Кокин. Попрошу обойтись без фокусов, у подъезда нас ждёт машина.

– Боря, в чем дело? – у матери задрожали губы, в глазах заблестели слёзы.

– Мам, я сам ничего не пойму… Всё образуется… – тихо проговорил Шкуркин, натягивая трясущимися руками футболку.

– Сынок, признавайся! Чего ты натворил?

– Всё образуется, мам…

– Что происходит? Кто мне это объяснит, в конце концов? И почему бы вам не задать свои вопросы прямо здесь? – начала наседать женщина на Кокина.

– Давайте-ка, прекратим препирательства. Мы проверяем одно заявление, есть вопросы к Шкуркину Борису и они ему будут заданы. Никто его в нашем горотделе не съест, людоеды у нас как-то не приживаются, – опер не стал посвящать женщину в истинные причины своего появления, чтобы не накалять обстановку и доставить Шкуркина в угрозыск без лишнего шума и пыли, то есть своими силами, без посторонней помощи.

– Оставили бы вы сына, – просила хозяйка, с мольбой в глазах глядя на сыскаря.

– Не просите, я на службе и себе не принадлежу, делаю что должно, – сурово произнес Кокин. – А ты, Борис, имей в виду: если и дальше будешь глазками в сторону окон стрелять, надену наручники. Вперед! На выход!

Горовой выходил из кабинета, намереваясь поужинать в ближайшем кафе – через час оно переходило на вечерний, увеселительный режим работы, ужин в это время обошёлся бы значительно дороже. Вдруг зазвонил телефон. Алексей захлопнул дверь и бросился к аппарату.

– У меня хорошие новости! – услышал он в трубке жизнерадостный голос Кокина. – Подходите.

Алексей, обрадованный обнадёживающим сообщением оперативника, позабыл про ужин и поспешил в угрозыск.

С лица Павла Кокина не сходила довольная улыбка, он начал деловито рассказывать об обстоятельствах поездки в Емельяново, сверяясь, время от времени, со своими записями в рабочем блокноте.

– Послушайте, какая смачная у него фамилия – Шкуркин…

– И где он сейчас? – нетерпеливо перебил оперативника Горовой.

– В соседнем кабинете.

– Не сбежит?

– Он под присмотром моего коллеги пишет объяснения, от Тельбуха ему не сбежать. В дороге я покрутил Шкуркина самую малость… в расчёте на то, что он не пришёл в себя от моего неожиданного визита. У него с первых минут нашего контакта и до приезда в Арсентьевск в глазах отчётливо читались растерянность и немой вопрос: «Как же вы так быстро меня нашли?» – мне представлялось, парень спекся. Да только он не даёт «погладиться»: твердит, что вечер провёл у дамы, назвать её отказывается.

– Павел Валерьевич, позволь, я попробую с одной попытки угадать место жительства Шкуркина. Это улица Угольная, дом двадцать один, квартира девятнадцать?

– Неверно, хотя и очень близко. Шкуркин живет на улице Угольной, в седьмой квартире дома семнадцать. Скучно мне с вами работать. Я надеялся удивить своим точным попаданием в цель, а вы и сами уже многое знаете. Откуда информация по улице Угольной?

– На месте происшествия обнаружил скомканную газету, на верхней кромке которой имеется запись с указанием адреса – такие пометки обычно делают почтальоны.

– Да с этим раскладом вы могли бы его по одним приметам без особого труда найти, стоило лишь выехать на Угольную и пообщаться с людьми. Дома там небольшие, жильцов немного, и они должны друг друга хорошо знать… Я, кстати, видел дома у Шкуркина белый кепон и спортивную сумку, о которых вы говорили…

– А чего же не изъял?

– Ну да, я – за составление протокола изъятия, а Борёк – в окно, и поминай как звали, – возразил оперативник. – Главное то, что я их видел, а изъять – дело несложное.

– Веди меня к Шкуркину, пора оформлять его задержание, а потом – официально объявлять об имеющихся у нас подозрениях и допрашивать.

Горовой и Кокин прошли в соседний кабинет. Сидевший за столом белокурый крепыш-опер ловко перевернул лежавший перед ним лист бумаги лицевой стороной вниз, как того требуют оперативные инструкции, и приподнялся, протягивая Горовому руку.

– Как дела? – после взаимного приветствия вежливо поинтересовался прокурорский.

– Как сказать? Так хочется… к кому-нибудь прижаться… поднести губы к уху… и прошептать:… «Одолжи денег до получки!».

– Безденежье – знакомое для меня состояние. – Расхохотался Горовой. – К сожалению, не могу выручить с деньгами.

– Да, это я так, пошутил…

– А это наш «стекольщик» Шкуркин, – хлопнул Кокин по плечу непримечательной особи мужского пола, морщившей лоб, склонясь с ручкой в руке над листами бумаги. Как видно, занятие по изложению мыслей на бумаге давалось этому человеку не легко, несмотря на хорошо подвешаный язык, способный запудрить мозги юной девице.

– Почему «стекольщик»? – вскинул на Кокина свои невыразительные глаза задержанный.

– Да потому, Борёк, что разбитому тобой стеклу уже никогда не вернуть свою прежнюю целостность – ты же изнасиловал невинную девушку. В прочем, чего это я перед тобой распинаюсь? Все подробности тебе популярно объяснят в зоне, когда «опустят» твой статус до положения «машки» – «стекольщики» там не в почёте…

– Я никого не насиловал.

– Поднимайтесь, Шкуркин, – скомандовал Горовой. – Пришла пора знакомить вас с прелестями изолятора временного содержания. Я намерен задержать вас по подозрению в изнасиловании несовершеннолетней Мигулиной.

– Так ведь я еще не выполнил задание Павла Валерьевича написать собственноручное объяснение о событиях вчерашнего вечера. Мне совсем немного осталось…

– Ничего страшного, письменная история ваших похождений от нас не уйдёт. Я думаю вы не сильно огорчитесь тому, что у этой истории будет м-а-л-е-н-ь-к-а-я особенность – писать её теперь станет следователь прокуратуры… в моём лице…

Шкуркин понуро поднялся из-за стола.

– Павел Валерьевич, проводи Шкуркина в ИВС, – попросил Горовой. – Я сейчас зайду на минуту в криминалистическую лабораторию, сообщу эксперту, что мы приготовили ему объект для дактилоскопических исследований, и тоже спущусь в изолятор…

Не успел Горовой записать в протокол необходимые анкетные данные подозреваемого, как в ИВС пришёл эксперт-криминалист. Следователю пришлось уступить ему Шкуркина – сам, только что, просил лейтенанта не затягивать с дактилоскопированием задержанного. Из массивного «дипломата» криминалист извлёк свои причиндалы. Аккуратно налил из стеклянного флакона в пластмассовую ванночку чёрную вязкую мастику. Окуная в ванночку специальный валик, он раскатывал мастику по кончику пальца Шкуркина, а затем плотно прижимал палец к таблице, отпечатанной на стандартном бланке – и так, с каждым пальцем, поочерёдно. Лейтенант работал ловко, профессионально, и много времени у Горового не отнял.

Пока эксперт работал, Горовой составил рукописное постановление о назначении криминалистической экспертизы. Потом начал внимательно разглядывать Шкуркина. В его обличье не было ничего примечательного, если не считать форму подбородка, скошенного назад, как у крысы. Что-то похожее Горовой видел недавно во французской киноленте…

На допросе Шкуркин не поднимал головы, непрестанно ползал глазками по кафельному полу. Если и поднимал на мгновение голову, то избегал смотреть в глаза следователю – уводил взгляд в сторону. Признавать себя в роли помощника кинорежиссёра он не спешил. На все вопросы отвечал односложно и категорично: «нет», «не было», «вы меня с кем-то путаете». Подобного рода заявления во всех мыслимых и немыслимых интерпретациях были Горовому хорошо знакомы.

Делать изобличительные ссылки на показания таксиста, на другие нюансы Горовой посчитал преждевременным – растрясать имеющийся задел в добытых доказательствах, как охапку сена, на отдельные мелкие травинки, не хотелось.

«Посмотрю, как тебе запоётся, когда я обрушу на твою голову ворох доказательств: предъявление на опознание потерпевшей и таксисту Лепезину, очные ставки, экспертизы, в том числе дактилоскопическую, если конечно всё срастётся по пальчикам на бутылках», – прикидывал следователь.

Подписав протокол, который пока ничего полезного для дела не давал, Горовой собрал бумаги и покинул изолятор временного содержания. Небо над городом начинало темнеть – приближались сумерки.

Хотелось есть. От выкуренных на голодный желудок сигарет горчило во рту, свербило в животе.

Купив в гастрономе пол-литровую стеклянную банку с невзрачной наклейкой «Цыплёнок в собственном соку», бутылку молока и батон хлеба, Алексей отправился в гостиницу.

– Стоять! Лицом к стене! – буднично, без агрессии в голосе, негромко скомандовал конвоир.

Шкуркин прижал лоб к прохладной бетонной стене, ожидая пока сопровождавший его сержант милиции отопрёт решётчатую коридорную дверь изолятора временного содержания. Тоскливо скосил глаза в сторону выхода, но и позади были всё те же глухие стены, без окон и солнечного света.

– В первый раз здесь? – видя, как задержанный озирается по сторонам и не решается шагнуть в проём решетчатой двери, полюбопытствовал конвойный. – Всё когда-то случается впервые… А от нищеты с тюрьмой зарекаться нельзя! Не маленький, должен знать эту правду жизни, – философски изрёк он, ведя беседу скорее с самим собой, нежели с заключенным. – Привыкай, по твоей сто семнадцатой статье следаки практически никого не оставляют на свободе. Оно может быть и к лучшему, родственники потерпевшей могут шею свернуть – во всяком случае, я так бы и поступил, случись что с моей сестрёнкой, – сержант-конвоир явно пренебрегал ведомственными инструкциями, запрещавшими вести с заключенными неслужебные разговоры.

– Вперёд! – сержант распахнул массивную дверь камеры. – Здесь теперь будет место твоего обитания. Постарайся меня без необходимости не беспокоить! Поесть тебе сегодня не удастся – слишком поздно ты к нам поступил, довольственная ведомость на сегодняшний день уже закрыта, и все, кому полагался ужин, получили его.

Шкуркин переступил порог камеры. За спиной глухо захлопнулась дверь, лязгнули запоры, через щели неплотно подогнанной дверной «кормушки» послышалось бряцанье связки ключей в руке удаляющегося сержанта.