Читать книгу Кант - - Страница 5

Как и многие другие студенты в стране, где мало что способствовало учености, Кант нашел наиболее очевидный выход – взять репетиторство в обеспеченной семье. Его первая должность была в семье пастора Андерша из реформатской церкви в Юдшене. Деревня Юдшен находится примерно в шестидесяти милях к востоку от Кенигсберга, недалеко от города Гумбиннен. Здесь, по одним сведениям, он пробыл три года. Здесь, по воображению французского биографа, он иногда замещал кафедру отсутствующего священника. Но о том, как и чему он учил, кто были его ученики и как ему нравились его обязанности, мы ничего не знаем, и фантазия вольна восполнить детали материалами, почерпнутыми из обычной истории жизни частного репетитора. Сам Кант, рассказывая об этих годах, заявлял, что вряд ли можно найти репетитора с лучшей теорией и худшей практикой, чем он сам Его вторая репетиторская деятельность проходила в поместье Аренсдорф, резиденции оруженосца этого места, некоего фон Гильсена. Аренсдорф находится в нескольких милях к западу от города Морунген (родины Гердера), в холмистой и усеянной озерами местности к югу от Эльбинга.

Об этой связи с семьей Хийльсен, которая, как говорят, длилась полтора года, нам также известно очень мало. Один из учеников Хийльсенов впоследствии жил у Канта*, когда тот достиг совершеннолетия и поступил в колледж; и, возможно, небезынтересно будет добавить, что Хийльсены были одними из первых прусских землевладельцев, заслуживших похвалу освобождением своих крестьян. В-третьих, говорят, что Кант был воспитателем в семье графа Кейзерлинга в Раутенбурге, поместье близ Тильзита. Но это утверждение нельзя принимать буквально. У графа Кейзерлинга не было детей, и кажется вероятным, что учениками Канта были два сына второй жены графа, Графин фон Трухзесс Вальдбург, от ее первого мужа. Именно родственникам этой дамы первоначально принадлежали имения Раутенбурга, и у них они были куплены ее первым мужем, который умер в 1761 году. Если Кант и был в 1752 году воспитателем ее двух сыновей, то, должно быть, в то время, когда она еще была женой графа Иоганна Гебхарда. Эта дама, впоследствии Графин фон Кейзерлинг, когда ее второй муж после 1772 года ушел с дипломатической службы в Польше, поселилась вместе с ним в Кенигс-берге. Ее дом, роскошно и эстетично обставленный, стал курортом лучшего общества города, который посещали не только богатые и знатные, но и интеллектуальная аристократия провинции – такие люди, как Кант, Гиппель, Гаманн. Граф умер в 1787 году, а его жена последовала за ним в могилу четыре года спустя. Оба они обладали выдающимися талантами и культурой. Графин, в частности, сочетала тонкий социальный такт, умевший уважать достоинства и интеллект, со значительным вкусом и мастерством как в искусстве, так и в литературе. Но как бы ни относиться к этим годам деревенской жизни и работы, о которых Кант в зрелом возрасте вспоминал как о приятном воспоминании, достаточным доказательством того, что он не пренебрегал своими занятиями, служат его опубликованные работы? Его первая книга, хотя на титульном листе стоит 1746 год, вышла в 1749 году. Расходы на печать взял на себя в основном его дядя Рихтер. В этих «Мыслях об истинной оценке живых сил» рассматривался вопрос механической теории, волновавший Лейбница и последователей Декарта, – вопрос о законе или формуле движения Две короткие статьи по вопросам космической спекуляции появились в кенигсбергском периодическом издании в 1754 году. Но его первое важное сочинение – «Общая естественная история и теория небес» – было напечатано в 1755 году. Оно содержало наводящую на размышления гипотезу о происхождении и устройстве Вселенной и указывало на новое решение проблем естественной теологии. Но ее ждала несчастливая судьба. Фридрих Великий, которому она была посвящена, так и не увидел ее. Издатель, через которого она должна была выйти, потерпел неудачу, и экземпляры книги так и не попали на Лейпцигскую ярмарку. Напечатанная, она вряд ли была в подлинном смысле слова издана.

В равной степени на тему, взятую из физической науки, он написал диссертацию «De igne», которая привела его к получению степени доктора философии (англ. Master of Arts) 12 июня 1755 года. В том же году в Михайлов день он «хабилитировал» или квалифицировал себя как приват-доцента своим «Новым изложением первых принципов метафизического знания» («Principiorum primorum cognitionis metaphysicae nova dilucidatio»). И с зимней сессии (семестра) 1755 года он начал свою карьеру лицензированного, но не получающего жалованья лектора в Кенигсберге, карьеру, в которой ему пришлось задержаться на пятнадцать лет. К этому привели неизбежные обстоятельства, а не желание оставить Канта на холоде. В 1756 году он подал заявление на экстраординарную кафедру философии, которая оставалась вакантной после смерти его учителя Кнутцена: но, к сожалению, берлинское правительство, предчувствуя объединенное австро-русско-польское нападение, решило экономить, сократив бюджет на образование до самых низких пределов. Два года спустя, в 1758 году, когда освободилось место ординарного профессора логики и метафизики, Кант стал кандидатом на эту должность. Русский губернатор (это было во время русской оккупации) назначил на эту должность кандидата от факультета, другого приват-доцента) по фамилии Бак, старшего по положению перед Кантом. В 1764 году, после восстановления мира, правительственный совет в Кенигсберге получил депешу из министерства Фредерика, в которой спрашивалось, будет ли некий магистр Кант, уже известный своими учеными трудами в мире литературы, в отношении его знакомства с немецкой и латинской поэзией подходящим лицом для занятия профессорской кафедры поэзии, которая оставалась незаполненной с 1762 года. Кант, которому, вероятно, не нужно было напоминать о горацианской максиме «видеть то, что плечи отказываются нести», не стал выдвигать свою кандидатуру на этот пост; и первым результатом милостивого отношения к нему правительства стало его назначение в феврале 1766 года на должность подбиблиотекаря в библиотеке Шлосса с ежегодным жалованием в шестьдесят два талера (около 10 фунтов стерлингов). Таким образом, в возрасте сорока двух лет он получил свою первую официальную должность, да еще и с таким доходом. Почти в тот же день он взял на себя руководство частной коллекцией естественной истории и этнографии одного богатого купца, но вскоре оставил эту должность, так как вскоре после этого отказался от библиотечного дела, сочтя обязанности шоумена и цицерона не более чем неблагодарной тратой времени. Эти годы, которые он провел в качестве приват-доцента с 1755 по 1770 год, должны были стать для Канта нелегкой работой. Не имея личных средств, на которые можно было бы опереться, он был вынужден смотреть фортуне в лицо и надеяться только на себя. С самого начала жизни он взял за правило ничем не быть обязанным никому; чтобы, как он говорил, никогда не вздрагивать при стуке в дверь, не боясь, что это зов дуньи. Его одинокое пальто стало настолько изношенным, что некоторые богатые друзья сочли необходимым предложить ему в сдержанной манере деньги на покупку новой одежды Кант, в своем глубоком чувстве независимости, отказался от этого подарка. Он отложил резервную сумму в двадцать фридрихов, чтобы использовать ее только в случае болезни. В этот период и даже позже он жил в разных квартирах, вынужденный, как и другие ученые души, покидать кварталы, где невыносимые шумы действовали ему на нервы. Один из его биографов упоминает пять домов в качестве его сменяющих друг друга, прежде чем он, наконец, в 1783 году поселился в доме на Принцессин-штрассе, который он занимал до самой смерти. Один из них находился на Магистер-гассе, недалеко от реки, и из него его выгнали шумные лодочники. Несколько лет после 1766 года он жил у книготорговца Кантора, который сильно страдал от кричащего петуха. В справочнике Кенигсберга за 1770 год сообщается, что magister legens и subbibliofhecarius герр Иммануил Кант жил вместе с бухфюрером Й. Кантером в Lbbenicht dhnweit der krummen Grube.

Лекции Канта поначалу касались математики и физики – тем, которыми, очевидно, в основном занимался он сам. Первые десять лет он читал одновременно курсы по логике и другим разделам философии. Но примерно с 1765 года он начал отказываться от математики и ограничиваться сугубо философскими отраслями знания. В некоторые из предыдущих лет вместе с программой своих лекций он публиковал небольшое эссе по какому-нибудь физическому вопросу. Объявление о его курсах на 1765—66 год охватывает логику, метафизику, этику и физическую географию. Лекции по физической географии, которые он начал читать около 1757 года, всегда оставались одним из самых популярных курсов, которые посещали многие посторонние люди, особенно военные, принадлежавшие к русскому гарнизону. Другим не менее популярным курсом была антропология – своего рода сплетни и элементарная психология. Оба эти курса были опубликованы: «Физическая география» д-ра Ринка по рукописи Канта в 1802 году, а «Антропология» самого Канта – в 1798 году. Это была последняя работа, которую он подготовил к печати; спрос на нее был настолько велик, что первое издание в две тысячи экземпляров разошлось менее чем за два года, и в 1800 году было выпущено второе издание в таком же количестве. Военная пиротехника и искусство фортификации также были предметами, по которым он проводил занятия с армейскими людьми. Один из его биографов рассказал нам о том. Появление Канта на его первой лекции в 1755 году. Она была прочитана в комнате на первом этаже в доме старого профессора Кипке, у которого Кант тогда жил. Когда пробил час, толпа студентов заняла вестибюль и ступеньки, а также заполнила комнату; Кант, выбитый из колеи видом своей аудитории, казалось, потерял голову и произнес несколько почти неслышных замечаний, снова и снова поправляя себя. На следующем часе лекции он показал себя более непринужденно. Но с его тонкой душевной организацией его всегда было легко потревожить на лекции Каждый, вероятно, слышал о его привычке зацикливаться на определенном ученике как на идеальном объекте для своих замечаний, и даже на определенной пуговице на пальто этого ученика; и об ужасном крахе, который произошел однажды утром на лекции, когда вместо пуговицы пальто представило только рудименты его крепления Он также возражал против студентов, которые записывали его высказывания дословно, предпочитая видеть внимательное лицо, пытающееся уловить лекцию на месте

Его метод в этих курсах лекций заключался в использовании учебника в качестве основы для собственных замечаний. Так, в логике и метафизике он сначала следовал «Руководствам» Баумейстера; в более поздние годы он использовал «Логику» Майера и «Метафизику» Баумгартена. «Логика Вольфа, – говорил он, – лучшее, что у нас есть». Баумгартен достойно сконцентрировал Вольфа, а Майер еще раз прокомментировал Баумгартена». Этот метод распространялся и на лекции по математике и физике. Кант всегда воздерживался от преподавания своей собственной системы как таковой и настаивал на различии между своими обязанностями учителя молодежи и другими обязанностями автора и мыслителя, пишущего для ученого мира. На своих лекциях он помогал своей памяти маргинальными заметками, часто наклеенными на его собственный экземпляр учебника, и свободными листами бумаги, на которых были записаны главы его изложения.

Его ученики в те годы часто с энтузиазмом подражали своему учителю. Гердер, философ-поэт и философ-теолог, посещал лекции Канта в 1762—1764 годах и однажды был настолько восхищен, что изложил идеи, высказанные на лекции, в стихах и однажды утром передал поэму Канту, который прочитал ее вслух классу. Примерно тридцать лет спустя, когда юношеский энтузиазм сменился холодностью и антагонизмом, Гердер написал светлый отзыв о своем старом учителе. «Его открытое, задумчивое чело было местом неизменного веселья и радости; с его губ слетали самые глубокие выражения; шутки, остроумие, юмор были в его власти, а его поучительные речи были похожи на самую занимательную беседу. С той же оригинальностью, с какой он проверял Лейбница, Вольфа, Баумгартена, Крузиуса, Юма, прослеживал естественные законы Ньютона, Кеплера и физиков, он ссылался на появившиеся тогда книги «Эмиль» и «Гелуза», а также на все новые открытия в физике, о которых ему стало известно, оценивал их ценность и всегда возвращался к бескорыстному изучению природы и нравственного достоинства человека. История человека, народов, природы, физическая наука, математика и опыт были источниками, которые давали жизнь и интерес его лекциям и беседам. Ни одно знание не было для него безразличным; ни кабала, ни секта, ни выгода, ни амбиции не имели для него ни малейшей привлекательности в сравнении с расширением и разъяснением истины. Поощряя и понуждая своих слушателей, он учил их думать.

Секрет привлекательности Канта как лектора, очевидно, заключался в реальности его знаний – в том, как при всей их обширности они были сконцентрированы и объединены. Он был широким, если не очень глубоким читателем в области литературы, и особенно в конкретных науках – тех, что изучают человеческую жизнь во всех ее фазах и явления физического мира. Ему были знакомы продукты всех частей земли, нравы и обычаи далеких и варварских племен, все очертания наиболее примечательных построек человека. Английский незнакомец, услышавший от него описание Вестминстерского моста, едва ли мог поверить, что говорящий не был на этом месте. Он вживался в то, что читал, пока это не становилось частью его собственного опыта. Когда в конце 1755 года произошло великое землетрясение в Лиссабоне, Кант был готов и желал просветить жителей своего города относительно условий, известных или предполагаемых, явления, которое вызвало такой сильный интерес во всей стране. Когда в 1762 году появился «Эмиль» Руссо, Кант был так увлечен чтением этой работы, что в тот день он один из тысяч человек отменил свою обычную послеобеденную прогулку, чтобы дочитать ее до конца. Еще одним доказательством его широкого интереса ко всему человеческому и божественному было то внимание, которое он уделял изучению мистицизма Сведенборга. Но лучшим из всех свидетельств его широких человеческих симпатий, глубокого понимания в сочетании с изяществом и тактом стали его «Замечания о чувстве прекрасного и возвышенного», опубликованные в Кенигсберге в 1764 году.

Кант был не просто метафизиком, не просто человеком науки: он был и тем, и другим, но и многим другим. В период, о котором мы сейчас говорим, он не только читал много лекций до и после полудня, но и занимался присмотром за молодыми людьми, отданными ему на попечение в его пансионе. Во время каникул он видел несколько иное общество. Иногда он проводил несколько недель в Капустигалле, резиденции Кейзерлингов, расположенной в десяти милях к юго-западу от Кенигсберга, где давал уроки младшим членам семьи Графина. С ними чередовались и другие визиты на каникулах. Одним из них был гостеприимный особняк барона фон Шроттера в Вонсдорфе (между Алленбургом и Фридландом); до конца жизни Кант сохранил очаровательное воспоминание о летнем утре, которое он провел с трубкой и чашкой кофе, беседуя со своим хозяином, генералом фон Лоссовым, в беседке на высоком берегу реки Алле. Загородный дом фон Лоссова под Ин-стербургом был еще одним и самым отдаленным пунктом, куда его заносило во время отпуска. В Пиллау с его песчаными полями, приятно раскинувшимися между Гаффом и Балтикой, он тоже иногда ездил. Но любимым местом отдыха Канта в те годы средней жизни был Модиттен, примерно в восьми милях к западу от Кенигсберга. В доме главного егеря (обер-егеря) Вобсера и его жены Кант, как и другие кенигсбержцы, иногда проводил приятную неделю в лесных окрестностях. Там он написал свои «Замечания о чувстве прекрасного и возвышенного», причем сам хозяин, как утверждают, представлял собой типичного немца, описанного в главе о характерах национальностей.

Кант уже познакомился с несколькими видными жителями города. Одним из них был английский купец Грин, обосновавшийся в Кенигсберге. В одном анекдоте рассказывается, как однажды в сквере Кант горячо отстаивал права американских колонистов против попыток британского правительства обложить их налогами, и как Грин, тогда еще незнакомый Канту, в негодовании вскочил и потребовал удовлетворения от злопыхателя своей нации. Кант, добавляет история, в ответ лишь спокойно объяснил причины своей позиции и в конце концов так сумел убедить Грина, что тот пожал ему руку, и после этого они остались самыми близкими друзьями. Если этот инцидент не относится, как принято считать, к американской войне, то начало дружбы Канта и Грина приходится на 1765 год – дату принятия Гербового закона и оппозиции против него, поднятой в Виргинии. Таким образом, мы очищаем эту историю от всяких мифических наветов – ведь Кант, как мы знаем от Гаманна, был частым гостем Грина в 1768 году. Каждый субботний вечер он проводил в доме Грина до самой его смерти, а после этого больше не посещал вечерние приемы. У Грина он вложил свои деньги, получив шесть процентов вначале, а затем пять, когда инвестиция была изменена. Матерби, партнер Грина, был еще одним близким другом, с которым он регулярно обедал каждое воскресенье (но это, конечно, относится к более позднему периоду); к числу этих коммерческих связей можно добавить Хэя, шотландского торговца.

В другой класс входит Джон Джордж Гаманн, который вернулся в родные места в 1759 году, на шесть лет моложе Канта. Очевидный контраст между этими двумя людьми был велик Гаманн, «северный маг», недовольный всеми абстрактными рассуждениями, тоскующий по какой-то вере и единству, которые он не мог найти.

Кант, терпеливый продолжатель дела рационального просвещения, апеллирующий только к пониманию и никогда не потакающий слепым обличениям, вытекающим из раздражительного самомнения. И все же между ними должны были существовать точки соприкосновения. Кажется, в 1759 году они даже вынашивали идею совместной работы – натурфилософии для детей (Kinder-physik). Отчасти благодаря поддержке Канта Гаманн получил должность в таможенном управлении Кенигсберга, которую он занимал до 1787 года, за год до своей смерти.

Достаточно сказать несколько слов о литературных трудах Канта в течение этих пятнадцати лет. За исключением отдельных эссе, сопровождавших публичные объявления о его лекциях, и статей в кенигсбергских газетах, время от времени публикуемых его другом Кантером, в течение большей части периода Семилетней войны его рукой не было написано ничего важного. С 1762 года начинается период более активной интеллектуальной деятельности, по крайней мере, в том, что касается внешних результатов. За «Ложной тонкостью четырех силлогистических фигур» в этом году следуют в 1763 году «Попытка ввести в философию понятие отрицательных количеств» и «Единственный возможный аргумент для доказательства существования Бога», а в 1764 году – «Наблюдения над ощущением прекрасного и возвышенного» и «Исследование доказательности (проницательности) принципов естественной теологии и морали». План лекций, который Кант опубликовал в 1765 году, показывает, что в этот период его ум переживал кризис. До сих пор он в целом был занят проблемами скорее научного, чем чисто философского характера, и смутно упирался в традиционную метафизику. Изучение ньютоновской физики и родственных тем постепенно поставило под сомнение эти предпосылки. В этот период (1760—65 гг.) он познакомился с моральной философией Шафтсбери, Хатчесона и Юма, чтобы хотя бы временно дискредитировать теории рационалистической школы. Премия Берлинской академии наук за лучшее сочинение по вопросу об основании нашей веры в первые принципы морали и теологии, предложенная в 1763 г., послужила ему поводом для формального изложения некоторых своих взглядов на контраст между методом математики и метафизики. Его сочинение не получило премии, которая была присуждена Моисею Мендельсону. Наконец, в 1766 году появляется его «Сны провидца, объясненные снами метафизика» – несколько нелицеприятный параллелизм между идеями Сведенборга и теориями лейбницевской метафизики. Эта работа, после «Наблюдений», является одной из самых хорошо написанных и самых блестящих среди его работ. Она знаменует собой крайнюю точку в его недовольстве существующими методами философии и является последней работой, адресованной широкой публике, которая выходила из-под его руки вплоть до появления «Критики чистого разума» в 1781 году, пятнадцать лет спустя. Данные на вопросы спиритизма, как он считал, нужно искать «в другом мире, чем тот, в котором лежат наши ощущения». Другими словами, научных данных там не было. Неразрешимые проблемы, порожденные концепцией нематериальных душ, находящихся в отношениях друг с другом и с материальными телами, указывали на необходимость метафизической системы, которая должна быть «наукой о границах человеческого разума». Кант в 1766 году в общих чертах предвосхитил результаты, которые он впоследствии, в «Критике чистого разума», должен был установить на их истинных предпосылках путем анализа условий познания.