Читать книгу Революция абсурда - - Страница 2

– Странно, что ты просишь оставить его в живых, я и сам хотел.

– Незачем уничтожать такое на редкость работоспособное отребье.

***

Проснулся я после энцефалоимпульсного наркоза: с нейрочипом не проблема отключить болевые зоны. Не все возможности чипа были открыты мне. Для форсированного обмена нейрочипа с нейронами мозга моя нервная труха вызовет эпилептический припадок – это верещание слабости, самозащита трухи, чтоб её не заменяли на нечто производительное – на биоинспирированную нервную ткань из мицелия и кремниевого нанополимера. К тому же необходимо, чтоб область неорочипачипа была окружена полимерными коллагеновыми каналами для постоянной нейронной регенерации на смену выжженным нейронам от перегрузки. Я хорошо знаком с дисциплиной «Биоинспирация и нейротканевая инженерия в развитии ИИ», чтоб отважиться на такой «апгрейд» и лишиться гражданства из-за необоснованного использования элементов ИИ – дурацкий закон о защите интеллекта, но он не защищает киборгов. Соображаю, как мне добраться незамеченным в Чертаново, чтоб раскидать пятки в своей конуре. Я убеждён, что меня в «Киберсонике» проверили вдоль и поперёк на жучки: отщепенцы могли стырить слепок моего QR, и, попадись мне навстречу прилежный патрульный, мой QR засветится в навигационной системе слежения, тогда вероятность накрыть меня на пороге квартиры и сделать постоянной дойной коровой повышается в разы. Главное, сесть на экспресс, а дальше закоулками допрыгать до хаты…

Дыхание моё перехватывает – Пронин сдержал обещание: мой QR чист, прилетела компенсация за суррогат, а на животе красовались толстенные шрамы, заращенные лазерной склейкой, можно функционировать в практически нормальном режиме. Под рукой, которую я не сразу осознал, лежал листок с пятнадцатью печатями о пресловутом нападении с жирной подписью заключения, что данные с наружной камеры «Киберсоник» не являются монтажом, где якобы мне распотешили брюхо, изъяли селезёнку и бросили подыхать.

Я ожидал чего-то большего после пробуждения, перезагрузки или же отката в счастливое неведенье…. Кстати, экспресс недалеко. Я сполз со стола, и встретился с божиим одуванчиком в рабочих пятнах крови на хирургическом халате, человеком с холодной душей и выверенными движениями. Мы напряглись, потому что оба чувствовали: происходит нечто неправильное. Он совершенно не гордился своей работой – в мимике я это уловил, хоть и его лицо было скрыто медицинской маской. Он специально её не снимал, через секунд пять я понял, почему:

– Вали отсюда нахер! – огулял он.

– А! Проснулся! – влетел Пронин. Мы на всякий случай всё остальное проверили: сердце, почки. Приходи ещё! Знай, ты теперь почётный донор, на твой QR завязана постоянная скидка в пятнадцать процентов в любой кибертеке страны в благодарность за спасение имиджевого директора нашей компании…

Одуванчик замер и смотрел на меня, как на последнюю мразь. Я бы ни за что не встретился с этим человеком вновь. Недолго Пронин любовался моей прострацией:

– Мой пасынок – имиджевый директор «Киберсоника», ясно?! Сестрёнка тебя, наверное, совсем потеряла, но за отстёгнутые деньжата, простит.

Я покинул «Киберсоник» в спешке, точно я был преступником, злодеем: я не выпрашивал своей пожертвованной селезёнкой пожизненную скидку, я чувствовал себя недостойным даже манной каши. Послеоперационная слабость? Приятно на это валить. Через триста метров меня встречает патрульный с ищейкиной улыбкой, рядом служебная овчарка, в руках у него пластиковый пакет с нечто органическим… предположительно, из урны в двух шагах. Селезёнка в пакете! Я планомерно приближаюсь – наши взгляды врезаются: чесалось бежать что есть мочи. Мой живот прижимается плотнее к позвоночнику, я прохожу мимо, застёгнутый на все пуговицы, в натянутой кепке по самые брови с опознавательной эмблемой городской службы доставки. Я сел в экспресс. Всё произошло, но внутри сидит страх. Что мы имеем на текущий момент? – синхронное колыхание стерильных подмышек в экспрессе, массовое поражение сознаний новой общественной нормой – соблюдать нейтральный аромат в местах массовых скоплений. Не это ли повальное подчинение так меня пугает? Люди тысячи лет потели и не печалились. За новые совершенствования наших тел мы идём горой, но на самом деле спускались к пониманию, что исходное человечество – это тупиковый вид; если бы эволюция не оступилась, обезьяна никогда не заговорила бы.

Я всё ещё жадно дышал: нашлись сочувствующие и придавили плотнее к окну. Детальное знакомство с патрульным могло закончиться принудительным выпарыванием из меня всех незаконных кибернетических «штук» и вряд ли ради меня использовали лазерную склейку, максимум полосная операция со скобами, пущенными по третьему кругу.

Я прижимаюсь с головой к бронированному холодному стеклу. «Чувствуешь эту грань?» Сегодняшнее происшествие с внедрённым синтезированным селезёночным суррогатом приручает меня к мысли, что грани давно нет. Половина подростков – ходячие экспонаты киберимплантов, а старшее поколение – сплошь киборги. Такая ситуация страшна, особенно для людей без клинических проблем. Из-за нейрочипа каждый из нас является гибридной интеллектуальный системой, сочетающей естественный интеллект и ИИ, с каждым днём человеческое размывается. Не зря же принят закон об ограничении кибернизации. По сути все киборги являются вариацией ИИ и лишены гражданских прав, как машины, которые в любой момент можно уничтожить при потери контроля. У нас нет контроля, кроме как фантазии, что мы можем всё контролировать. Единственное, что смогли – это занести себя в Красную книгу как вымирающий вид: наши подмышки давно вымерли.

«Искусственные разговорные существа», «Искусственные сексуальные существа»: с 2000-х по 2060-е часто придумывали подобные ИИ, имитирующие. Никто не мог предположить, что эти невинные ИИ обретут угрожающую мощь с претензиями на самодостаточность. Эта неисследованная мощь подогревает наши амбиции. Мы мечемся, но не движемся вперёд. Пока никто официально не признал ИИ разумом. Что ж… я признаю. Меня тянет завершить переход в полного киборга, и не своим умом я этого хочу.

Последним рывком в качестве подпрограммы нейрочипов стали нейросети из OLAP-персептронов, которые в полном объёме задействуются только у киборгов. Эти сети накапливают информацию о владельце, предпочтения, привычки, обучаются с высокой точностью, а после забирают с мозга 85% нагрузки, после чего с объекта снимается статус человека. У людей нейрочип работает на базовых 15% процентах и лишь иногда при 80%. Мозг киборгов руководит рефлексами, используется как буфер, а решения полностью принимает ИИ. Перебалансировка нейрочипа на меньшую нагрузку невозможна: не удивительно, ведь это повторяет основной закон эволюции: высшее при благоприятных факторах никогда не стремится к низшему.

Жаль, мы не понимаем, как было бы хорошо, если бы наши мозги были самодостаточны, но мы слишком заняты самоуничтожением.

Вот и мой выход – Чертаново.

***

– Даша, я вернулся.

Я вынужден делить жилые метры с сестрой Дашей. Четвёртый год мы вошкаемся в наследии родительских кирпичей, на двенадцати квадратах общежития выживаем как можем, чтобы разъехаться. Казалось, я сцепился с сестрой пожизненно, как только согласился на такое тесное сосуществование. С тех пор крики не шелохнутся на моих губах, а склоки существуют как узаконенное явление. Я утыкаюсь в спину сестре своим житьём на раскладушке и оттаптываю торчащими ногами её ширму, которая залегла между нами, как пожирающая недосказанность. Даша отвоевала своё право устраивать за ширмой Армагедон. Я не противился. Даша вебкам-модель. Она хранит в стоптанном ботинке банковские карточки, которые пополнялись донатами, чтоб однажды оплатить нашу радостную разлуку. Дашин гардероб разложен по мусорным пакетам, как распиленные надежды. Каждый день «последний рывок» Даши сводился к торговле телом за донаты. Она копила на замену стандартного нейрочипа на новый с расширенной калибровкой под нервную систему. В моей голове нейрочип той же убогой модели, поэтому я, как жаждущий и не брезгующий, бросаю все силы на заработки и не рассматриваю прегрешения Даши, как нечто непристойное. Я научился дремать под бучу за ширмами, моё негодование овито леностью и, похоже, атрофировалось. Было бы куда беспокойней, если бы Даша прекратила свои изыскания: в тихие минуты в ней оживает личность, которую я когда-то знал – это больнее, чем бороться с нашими судьбами.

***

Через час за ширмой установилась скука, плаксивая скорбь забивала мои уши. Тикающее сердце запустило обратный отсчёт. Сестра шебаршилась за ширмой рывками, как крольчиха в сене: силуэт мало напоминал человеческий. Я отдался раскладушке и практически ушёл в сон. Стоны сестры повергли меня в ужас. Едва ощущая свои нервы, я скатился, подполз и припал к прорези ширмы, чтоб узреть экстатическое неистовство сестры: бёдра её самопроизвольно сокращались, груди болтались и требовали ласки, лицо расправилось и содрогнулось в немом блаженстве. Она замерла, заезженная сладострастием. Вся кровь моя спустилась в одну вену. Чего скрывать – я вожделел свою сестру, моя похоть выросла как двойник без морали от сильнейшего изнурения двенадцатью квадратами, она хоть и сестра, но в первую очередь женщина: наши интимные подробности от такой тесноты всегда на виду поднимают нечто запретное. Я мутировал психически, а она сошла с ума. Очень тихо… я волновался, не скончалась ли она, и коротко заглянул за ширму: она ждала указаний от клиента с ником «Мамкин_Внук»:

– Приласкай своего дружка.

Я бы хотел быть на месте этого упыря. Неужели это единственный способ познать её? Зачем ревную к ноутбуку? «Мамкин_Внук» видел, как я подглядываю, и хотел разнообразия. Сестра захлопнула ноутбук: в меня летели её пятки, кулаки, я терпел это избиение богиней, впитывал её силу – это закрепляло во мне нечто запретное, мутировавшее. Она дышала сквозь зубы, выдувая в пробоину ширмы горячий воздух, как из Сахары, била ладонями в пол, локти её мерцали, как угрожающее остриё.

«Совсем сбрендила…». – Я вскарабкался на раскладушку. Голова сестры выглянула на мгновенье: дымчатые заболачивались слезами, я непоколебим. Она привлекательна, когда спит, упёршись нижней челюстью в коленки, и забавна, когда поёт за ширмой. В обоих случаях её лицо покрыто ужимками, а смех вычищает слизняков, завораживает. Я не понимаю, что на неё находит. После приступа она вздымается из-за ширмы, движения обескровленные и жеманные, ручки не уймутся: видимо, представляют, как перетирают глотку жадным клиентам после дешёвых услаждений на камеру. Губы её искусаны вместо помады, в ней давно поселилось пренебрежение всем и грациозность бегемота, наряду с парадоксальной стройностью. Ей нужно было родиться статуей, но она ползает, как мумия, размахивая чулочными бинтами.

– Нейрочипы снова подорожали! Мамкин Внук, жадный извращуга, в бан! Ты чего приполз? Забыл, как титька выглядит? – сестра мерцала от негодования.

– Ты даже меня пугаешь, Даша! Нужно располагать людей, чтоб тебе платили!

– Мне платят! Побольше твоего! И даже мысли мои воруют!

– Только не начинай.

– Я записываю! – Даша трясла чулки. Я не понимал, как эти пустые удавы берегут память Даши.

– Всё там! В тетради! – она целилась скрученными чулками в ширму.

– … Надеюсь, я не увижу тебя с гусиным пером над берестой. Даша, нейроинтерфейс тебе на что? Представила – мысль сгрузилась в нейрочип, затем в мозг, тебе ли объяснять механизм конвертации?

– Это старьё, – Даша постукала по голове, – барахлит! Память стирается, Антон! Я бы никогда… Я даже не помню…

– Не помнишь или ничего не было? Не старайся, дружок. – Мне надоели её бредни.

Сестра талдычила полгода, что через нейрочипы непостижимым образом избирательно утекает память и приходится прибегать к позорным рукописным пережиткам. После на неё обрушилась вебкамовская напасть (Не в этом ли причина трудоголизма сестры, чтоб заглушить своё безумие?)

***

Наша жизнь не всегда была такой. В 2105 году я учился в Бауманке по специальности инженер метаматериалов и наносимбиотики. Сестра училась немного ранее. Нагрузка росла как мусорные баки, но этот хлам очень дорого стоил, добывался через кредиты, притом порог усвояемости достаточно узок, человеческая память – то ещё решето, а касательно анализатора многие приходят к неверным выводам: мы расстаёмся, сходимся, просим прощения – всё это рефлексии неспособности чётко выстроить цепочку, взвесить каждый фактор, непостижимая близорукость мышления. Я продолжал учиться и сомневался, что доберусь до диплома, сошёл в безумство витаминов и выиграл процента три запоминаемости при затраченных миллионах нервных клеток. Я стал чуть меньше забывать и чуть качественней сходить с ума. Всем учащимся на втором курсе внедряли студенческий нейрочип со слабыми характеристиками, стало чуточку легче учиться. Тогда я поверил в свою крутость и немного пошаманил Open Source нейроинтерфейс, после чего курсовые со сложными расчётами вымещались за час. Я выбрался из отстающих и продолжал адаптировать свой нейрочип, пока действовала студенческая лицензия. Сейчас я понимаю, что максимум, что из меня выросло бы – это эникейщик, если бы я работал только на хорошие оценки. Я шёл за тенденциями и прокачался в написании прошивок для чипов, добавил алгоритм стохастического поиска, поскольку студенческие чипы не вывозили нагрузку. Оставалось либо менять нейрочип на продвинутый, либо менять алгоритмы, я исключил языковые пакеты и распознавание графики, я не давал никаких гарантий, но никто и за деньги не обещал сделать нечто приличное. Лабораторная работа со среднесложными расчётами ваялась за минут пятнадцать – все радовались и шли радостно бухать. Только я не расслаблялся, поскольку папаня приносил неутешительные новости о каком-то беспрофильном обучение, о новой задаче образования – не обучить, а научить работать с данными. Бредили поиском изящных решений, пропагандировалась мысль, что выброшенные знания порождают непроявленных гениев. Знания должны приобрести формы, отличные от помойки: все эти коллекции формул, текстов, статистики, заметок можно псевдонаучно систематизировать с помощью нейроинтерфейса ассоциативными рядами. Тогда научные помойки имели бы смысл, потому что их в любой момент можно воззвать, как собственную руку.

Несколько компаний схватились дорабатывать Нейрочип. В «Заслоне», имея существенные наработки по микроэлектронике и данные по нейросенсорной дрессировке гамбийских крыс, не видели ничего заоблачного поставленной задаче: крысы выучились общаться между собой придуманным языком через постукивания хвостами при помощи рефлексивного набора инструкций. Все думали, что всё останется на уровне игрищ с крысиными хвостами, но Правительство одобрило развитие эксперимента для военных и узконаучных нужд. Через три месяца «Заслон» представил нейрочип на базе гибридного органического микропроцессора с фотонными транзисторами. Люди заменили крыс, а хвосты – набором формул и теорем. Образование стало бесплатным, но нейрочипы обходятся в разы дороже, чем традиционные учебные богаделенки с профессорами и доцентами.

Мой отец умер через два для после увольнения. Я не поддался завышенным ожиданиям, что новые чипы раздадут бесплатно, и копил деньги.

Теперь интеллектуальный потенциал и социальное положение оценивали синтетическими вычислениями, измеряющими скорость обмена данными между нейрочипом и мозгом.

***

Синтетические вычисления не являлись нечто новым: идея вычислять «нечто» по алгоритму была заимствована у майнеров, только вычислялась не криптовалюта, а целые судьбы.

Эйнштейнов больше не стало, а вот отщепенцев развелось предостаточно. Проваленные синтетические тесты срывали с социальной лестницы не хуже алкоголизма, игромании, наступает резкий стук, быстрый тактом, воспроизводятся некие «вычисления» непреклонным, умным нейрочипом. Всего три вычислительных такта и решают судьбу. Мир погружён в движение абсурда – в официанты при загубленных тестах не подашься, а всё потому, что каждый человек в любой момент должен был готов покинуть удобное стойло и моментально перепрофилироваться в физика или биолога. По ассоциативным связям в своей голове можно быстро отрыть любую информацию, но эти синтетические тесты расслоили общество на «сливки», «середнячков» и «отщепенцев»; «киборги» стояли отдельной кастой, существовали на всех уровнях, причём киборгов большинство.

Морщится день, заступает сон – ненавистное состояние для меня. Во сне воспроизводятся грозные пики – отставание на три десятые процента, вычислительные такты закрываются синяками печатей, удостоверяющих мою интеллектуальную негодностью к высшим вычислениям – это щелчки могилы под ласканье слёз валерьянкой. Из-за вычислительного абсурда мы с сестрой вылетели из Бауманки. Это было до странности приятное событие: мы много чего нахватались в маргинальной среде, связанного с факторной памятью ИИ, и после достойных вознаграждений осознали свою «продвинутость» и писали небольшие патчи для киборгов, чтоб переводить неиспользуемое питание на более прожорливые импланты и проч. Мы стали своими в этой среде, но остались неполноценными особями: провал в синтетических тестах записывались в медицинскую карту, как неизлечимая болезнь, и привязывался к индивидуальному QR. Нередко наблюдался необъяснимый феномен, когда нейрочипы одних и тех же моделей в разных головах давали большое расхождения в синтетических тестах.