Читать книгу Любовь и смерть в Италии эпохи Возрождения - - Страница 13

Я впервые посетил Кретоне весной 1999 года. Я оказался неподалеку, чтобы обследовать другую деревню, о которой шла речь в моей книге, где я и дощелкал свою последнюю пленку. Дело было после обеда, священное время сиесты. Я тщетно рыскал по окрестностям Паломбары в поисках новой пленки для фотоаппарата и потом спустился к Кретоне, где мне хотелось взглянуть на замок, место гибели Виттории и Трояно. Я знал, что замок еще стоит, поскольку один ученый приятель сказал мне, будто он принадлежит кузену его подруги детства, который вроде как реставрирует его. Так все и было. Мы с женой увидели там рабочих. Я спросил их, показывая на наполовину выступающую башню, сохранилась ли в ней лестница, и объяснил, почему мне это интересно. Они направили меня к архитектору, руководившему реконструкцией. Его позабавила кровавая история из прошлых времен – «Ох уж эти стародавние господа!» – и он предложил провести нас по замку. Сквозь тучи пыли от штукатурки и щебня мы обошли башню, проклиная отсутствие пленки и в меру сил пытаясь разобраться, где же была роковая комната. Но тщетно.

Год спустя мы вернулись в Рим. На этот раз мы связались с подругой моего приятеля, доктором Фьорой Беллини, хранительницей в замке Святого Ангела и специалистом по искусству барокко. Она очень помогла нам, раскопала кое-какие чертежи начала XX века, использовавшиеся при недавней реставрации, договорилась с тем кузеном и разыскала главного архитектора, Джорджо Тарквини, руководившего реставрацией. Через несколько дней синьор Тарквини, согласно нашей договоренности, приехал из Браччано, чтобы встретиться с нами в замке, где, как мы впоследствии узнали, у него была маленькая квартирка. Он с сочувствием отнесся к нашим разысканиям и провел нас по зданию, указывая множество примет того, как оно менялось со временем. Мы побывали почти всюду, начиная со сводчатых погребов нижнего яруса и заканчивая западной террасой наверху, где когда-то лазил по удобной крыше Трояно. Но, как мы поняли позже, по иронии судьбы лишь наша взрослая дочь случайно попала в потерянную комнату, где погибли влюбленные, ныне экстравагантную ванную-туалет, совмещенную со спальней. Там, в замке, мы вчетвером придумали с полдюжины разных решений загадки, но каждая из них разбилась о несокрушимые рифы архитектуры здания.

Лишь позже меня осенило. Как Архимед в ванне, я думал совсем о другом. Это был наш последний день в Риме. Я разложил чертежи на столе на террасе наших апартаментов, чтобы сфотографировать их, прежде чем вернуть Фьоре Беллини в ее музее-замке. Уже собираясь заканчивать, я вдруг заметил в окошке видоискателя, что потерянное окно в башне (оно было слишком смещено на юго-запад, чтобы его можно было увидеть на северном фасаде здания, но при этом не слишком высоко над исчезнувшей крышей пристройки) еще присутствовало на чертежах замка до перестройки 1900 года, но потом исчезло. Вот когда впору кричать: «Эврика!» Как только я идентифицировал окно, все стало кристально ясно.

Два года назад мои студенты-первокурсники получили на руки полное досье: судебный процесс, нотариальные акты, генеалогии, чертежи и слайды. Но не разгадку. Их заданием было найти трупы. Цель же преподавателя состояла в том, чтобы показать, как именно работают историки и в особенности как часто (повторяя мысль античного скульптора Праксителя и его поклонников) Бог таится в деталях.

***

Дабы приносить пользу нашей профессии, опусы, которые мы, историки, пишем, должны содержать более или менее значимые смыслы. Но в этой истории нет ни единой весомой составляющей. Она рассказывает кое-что о степени близости господ и зависимых от них людей и о тонких нюансах церемониальных речей и жестов в вопросах, где затронута честь. Она также приоткрывает крохотное окошко, не больше, чем тайный лаз Трояно, в мир деревенской морали. Наконец, я рассказал ее, потому что эта история сама просится на бумагу. Она так трагична и в то же время так необъяснимо мила.

***

В древнегреческой трагедии героические персонажи устремляются к погибели по прихоти богов и нерушимых моральных норм. А наши Савелли? Над ними не было богов-олимпийцев, однако моральные нормы опутывали их со всех сторон. Из них самым суровым был мужской кодекс чести, карательная этическая система, которая провозглашала право и обязанность мужа-рогоносца отомстить за оскорбление своего мужского достоинства. Другие поведенческие кодексы также предопределяли поведение действующих лиц: кодекс любви и ее проявлений; кодекс верной службы, связывающий служанок с госпожой, а слуг-мужчин с хозяином; кодекс семейной солидарности, принудивший Лудовико пойти на мировую; крестьянский кодекс подобострастного почтения к своему феодальному сеньору. Ни один из них не был христианским; в этой истории почти нет христианских добродетелей, за исключением разве что сострадания деревенских женщин, глубокого, но, как и остальные эмоции, скованного традиционными нормами. Однако, в отличие от греческой трагедии, в реальной жизни эти поведенческие кодексы часто снисходительны. Значит, Джованни-Баттиста был обречен убить жену и брата-бастарда? Так, да не так. И вместе с тем, существовавшие общественные нормы, как часто бывает, сыграли ему на руку; задним числом они дали его спонтанным действиям обоснование и наименование и наложили на них печать справедливости и законности. Почему же тогда судья посчитал иначе? Точно неизвестно. Папа мог бы закрыть глаза на месть обманутого супруга, как это порой случалось и ранее. Возможно, за судебными решениями стоял Паллантьери, губернатор, подписавший следственное распоряжение, наш «злой гений» из четвертой главы. Как мы увидим, тремя годами раньше, в качестве главного прокурора, он сослужил службу тогдашнему папе, Пию IV. Тогда на шитом белыми нитками процессе он послал на смерть братьев Карафа, племянников папы Павла IV. Обвинение вращалось вокруг убийства благородным мужем жены, подозреваемой в измене. Стремление как папы, так и прокурора к моральной и правовой последовательности, быть может, и породило следствие по делу Савелли.

Кодексы поведения по природе своей редко четко соответствуют реальности, так, чтобы в каждой ситуации приходилось следовать лишь одному из них. То есть чаще всего приходится руководствоваться сразу несколькими кодексами, установки которых идут полностью вразрез друг с другом. Кому горничная должна хранить верность – госпоже или господину? Следует ли брату убитой отомстить за кровь сестры или заключить в братские объятия своего сородича, ее убийцу? Если продолжать этот ряд, должен ли влюбленный предать своего брата, господина и покровителя, законного супруга той дамы, за которой, согласно переменчивому любовному кодексу, он ухаживает, в итоге завоевывая ее сердце? Моральные дилеммы сообщают сюжетным линиям персонажей внутренний конфликт и несколько оживляют самих героев.

Во второй главе сюжет не так туго закручен, как в истории убийств в семье Савелли. На этот раз я не буду сковывать повествование узкими пространственными рамками, но ослаблю поводья и позволю истории свободно разрастаться и произвольно виться. Если здесь можно говорить о какой-то форме повествования, то это будет монолог, в который вплетается еще один монолог, поскольку у моего героя, судебного посыльного Алессио, случались дни долгих речей при даче показаний в суде. Антиискусство и снижение напряжения. Это небрежное повествование, в котором постепенно раскрывается история ухаживания. И здесь меня привлек не напряженный конфликт, но причуды Алессио. Редко доводится увидеть подобное поклонение девице, дающееся столь дорогой ценой, причем в уже столь зрелом мужчине, да еще и знающем ее лишь по рукоделию. Поэтому Алессио – это тайна, завернутая в носовой платок, как и девица в монашеском одеянии, которая не говорит ни да ни нет, принимает постриг и при этом продолжает хихикать у монастырского окна, хотя и удалилась от мира. Эта история показательна для социальных историков. Она рассказывает историю ухаживания и восприятия брака и религии среди трудящихся городских слоев. Она также отражает механизм работы «conservatorio», дома, где в заточении жили девушки-послушницы, одной из многих тоталитарных институций, повсеместно распространившихся в Европе раннего Нового времени. Как и в случае семьи Савелли, само здание принадлежит к числу главных героев повествования. Его структура, как и расположение помещений в замке Савелли, помогает выстроить повествование. Глава 2, как и глава 1, в теории и на практике исповедует пространственную историю.