Читать книгу Сломанный капкан - - Страница 7

Ну наконец-то он свалил. Артём собрал рукой занавеску на входе в дом и захлопнул дверь, а потом сбросил сумку и стал закрываться на замок. В спину ему упёрлась взглядом бабушка. Она сидела тут, на веранде, и смотрела телевизор, а на плите у неё уже что-то выкипало.

– Куревом откуда несёт, а? – Бабушка принюхалась и с упрёком уставилась на него.

Его и самого выворачивало от запаха сигарет, но заставить Лёху не курить хотя бы при нём было нереально.

– Да этот, баб, – отмахнулся он, заходя в ванную. – Я ж не дурак. У тебя плита.

Намыливая руки у раковины, Артём уставился в зеркало – видок, конечно, потрёпанный. Когда он вышел из ванной, бабушка уже ставила на стол тарелку. В этот раз были макароны с тефтелями – сейчас самое то.

– Ну что? – Бабушка налила в кружку компот.

– Поставили, – довольно ответил Артём и подвинул кружку к себе.

– И много тебе ещё?

– Два, и тогда к сессии допустят.

Ему всегда было приятно возвращаться домой – и расслабляться. Не держать удар, а просто быть. Отдыхать, копить энергию и решимость, чтобы потом в новый день с новыми силами бросаться в жизнь.

– Я в логово твоё зашла сегодня. – Бабушка упёрла руки в боки.

Сложный у неё всё-таки был характер – иногда приходилось осаживать, если чересчур лезла в его дела. Хотя ладно уж, характер – это у них было семейное.

Артём с ухмылкой посмотрел на бабушку, и она продолжила:

– Ну сделай уборку уже, в конце концов. Самому приятно разве?

– Да, да, во всём права, – ответил он, чуть не давясь едой. Даже эти претензии не мешали её любить.

Доедал он молча – и бабушка тоже молчала, просто сидя на стуле напротив и глядя на то, как он ест. Интересно, вот что у неё было в голове в эти моменты? Выглядело так, будто он, садясь за стол после трудного дня и поедая то, что она приготовила, становился в её жизни сам по себе важнее, чем что угодно ещё. Настолько, что она на какое-то время забывала даже про телевизор с его сериалами.

Только когда Артём стал мыть тарелку, бабушка бросила:

– Сегодня помяни так.

И эти слова по нему ударили. Прошло уже девять лет с маминой смерти, и сегодня он уже не раз думал об этом. Но мысль о том, что это всё-таки не враньё, каждый раз гремела как гром среди ясного неба и заставляла его не верить. Но верить было надо – как иначе тогда жить в этой реальности.

– А двенадцатого тогда съездим, – добавила бабушка. – И посидим как следует. На Красну горку-то.

Боль осела где-то пониже горла. Боль, и теперь ничего больше. А бабушка казалась спокойной, как будто всё так и надо было. Надела очки, села в кресло напротив телика и взяла вязание. Вот это уже было на весь вечер, и Артём с болью остались вдвоём.

***

Голоса из телевизора притихли, и старческий запах тоже угас. Спорить сложно – убраться надо. Но сейчас было совсем не до того. Завтра.

Артём взял с полки розовый фотоальбом с глупыми блестящими сердечками и открыл его. С первой же фотографии на него смотрела она – совсем молодая. С ним на руках. Дурацкий свитер, какие давно уже не носят, рыжевато-русые волосы, чуть вздёрнутые брови. Она смотрела и даже предположить не могла, что оставалось восемь лет до того, как Нагины все втроём – бабушка, мама и он сам – узнают то, что узнали. И девять лет до того, как…

Она умерла, когда ему было десять. Забрала с собой все ответы на вопросы, которые он мог бы ей задать, но так и не успел. Теперь ему оставался только её точный, по-настоящему нагинский взгляд. Почти так же на него смотрит бабушка – и так смотрит на мир он сам.

Никакие гены отца в нём этого не перебили. А ведь отец и в буквальном смысле бил её своими руками, швырял ей в лицо слова о том, что Артём этот непонятно чьё отродье.

Он мог бы пойти за ним, по его пути, и её возненавидеть. «Карьеристка нашлась, – говорил отец, морщась. – Ходит она там, хвостом крутит». Говорил, а потом кричал, а потом бил её. А когда она начинала собирать вещи, снова говорил, только уже в другом тоне и другими словами. И она, хлопая мокрыми ресницами, раскладывала вещи из сумок по местам. А он кричал ещё и ещё…

Сил не хватило ненавидеть его за этот крик – только презирать. И когда пришло время, Артём снова стал Нагиным на бумаге, хотя на деле был им всегда. Когда-нибудь, можно надеяться, такой взгляд, как у него, бабушки и мамы, будет у кого-нибудь ещё – и он сам устроит его или её жизнь по-другому. Там, где можно будет выбирать, он сделает то, что нужно. А пока он не выбирал – ни альбома с глупыми блёстками, ни того, что мама умрёт от рака, ни такого отца.

Артём стал переворачивать страницы альбома. Чем дальше, тем больше было того, что помнил он сам. В один момент, после поездки в Анапу, всё обрывалось, и дальше шли белые листы. Год её угасания и фото с похорон сохранила у себя только бабушка, а он не мог это держать у себя.

Вернувшись к первой фотографии, Артём погладил пальцами страницу, тихо закрыл альбом и поставил его обратно на полку.

«Спи спокойно, мам».

Ему тоже оставалось лишь заснуть. Только он проснётся завтра и станет делать свои дела, поедет в универ, будет сидеть над лабами, есть в столовке и мотаться по корпусам.

А она больше не проснётся. Она не знает, что с ним происходило последние девять лет, и никогда не узнает. Вот бы сегодня – хотя бы только сегодня – она посидела с ним за ужином, и он рассказал бы ей о том, как прошёл день. Но она не может этого сделать, а он – это исправить. Никогда не мог.

Время выбросило его туда, где она была такой, какой застыла в его памяти, – и он застыл вместе с ней. Вытерпеть это было невозможно, но без этого не получалось.

***

Как-то одна из ночей с пятницы на субботу выдернула его из сна, а потом тут же накрыла чёрным мешком – маленький ты, рано ещё не спать, жди до утра. Из зала доносилось сопение бабушки – и часы не молчали: тик, тик, тик. Вот-вот он не выдержит, вернётся, утонет во сне…

– Ха-хах, – донеслось из приоткрытого окна. – Да тише ты, дурак!

Это мама! Её голос и её немножко взвизгивающий смех. Артём до боли распахнул глаза, вскочил с кровати и на ощупь подошёл к окну. Ничего не видно было, только мама как бы захлёбывалась, и тараторила что-то, и снова смеялась, отвечая тому, кто перебивал её басом. Никогда он не видел и не слышал её такой. Никогда она не была такой с ним.

Дома она всё молчала. Просто ли сидела у телевизора или зажигала сигарету – лицо у неё было такое, как если бы то, что она делает, было последним. Молчала всё и бабушка – говорила разве только, что говорить с мамой нет смысла. Бабушка знала, как надо жить, а мама…

Точно ли она этого не знала – или просто скрывала, что знает?

«Ночь, пожалуйста, сними свой мешок – я ничего не вижу. Я хочу видеть маму. С кем она?»

Ответили ему только холодное стекло, темнота и тишина.

А бабушка и наутро ничего не ответила. Только поставила перед ним тазик оладий и маленькое блюдце мёда, когда он нехотя сел за стол, и сказала:

– Чтоб три штуки.

И ушла во двор по своим делам.

Того, кто ночью говорил басом, уже не было, а мама спала. Она всегда возвращалась с работы поздно, особенно в пятницу. В субботу отсыпалась подольше, чуть отдыхала дома и к вечеру бежала на подработку. Артём просил взять его с собой туда, на склад, а она в ответ только улыбалась и трепала его по голове.

Уроки он делал ещё с вечера – так заставляла его бабушка, – и следом его ждали два дня попыток найти себе занятие. Можно было распотрошить бабушкин книжный шкаф и не найти там ничего интересного, одни романы в мягких обложках и рецепты. Выйти со двора и залезть в рощу напротив, чтобы набрать себе каких-нибудь палок или найти хороший куст под шалаш. А можно было посмотреть втихушку, чем заняты соседи.

По выходным улица Дальняя просыпалась небыстро. Раньше всех вставали Кузьмины – они жили по соседству справа. Тётя Валя стучала кастрюлями на кухне или копалась на участке за хлипким заборчиком. Дядя Серёжа открывал двери гаража и, разбросав инструменты, стоял над открытым капотом «Оки». Временами только крякал от бессилия.

Чинить ему приходилось одной рукой – другой рукав старой рубашки был завязан. Артём не знал, как спросить у него, почему так случилось, а бабушка и тут долго не хотела отвечать. Пока однажды не сказала, что спрашивать у дяди Серёжи об этом неприлично и он пришёл так с войны. Это было, когда мама ещё только закончила школу.

Артём тихо подходил сзади и наблюдал за тем, как сосед копается в машине. Любопытно было посмотреть, что же там такого. Наконец дядя Серёжа оборачивался и чуть пугался, заметив Артёма, а потом вновь задумывался.

– Да вроде нигде ничего не прогорело, видишь… – говорил он лающим голосом. – Да прокладка лопнула. Вот и вся проблема, цуцик.

Потом выходила со двора тётя Валя и спрашивала:

– Баб Оля дома?

Артём кивал, и они вместе шли к ним домой.

– Ваш опять там помогает, – улыбалась тётя Валя, на минутку разуваясь у входа. – Ольга, ты мне вот что скажи, у тебя крахмал есть? Некогда уж до магазина…

Артём же сразу забывал и о Кузьминых, и о бабушке, ведь к тому времени уже просыпалась мама. Хоть на пару часов можно было к ней прилипнуть. И пусть она в основном молчала – с ней рядом хорошо было просто застыть.

***

Когда он проснулся уже по-настоящему, всё было почти так же. Летел тот же май, бабушка гремела тарелками с кухни, а из окна глядел тот же пустырь напротив. Одну только маму жизнь вырвала с мясом из его объятий – и теперь она никогда уже не постарела бы.

«Спи спокойно, мам, буду у тебя в воскресенье. Проживу только сначала эту неделю.

Сегодня вторник, и половина зачётов уже сдана, поэтому рано можно уже не вставать. С Лёхой только соберёмся над лабой посидеть. Последнее, что нужно сделать по учёбе перед майскими праздниками.

А первым делом, как и всегда, зарядка».

Зарядка выпадала из памяти сразу, как только заканчивалась, – настолько она стала привычной.

Потом – так уж и быть – шла уборка. Бабушка ведь от своего не отступит. Вещи, висевшие на компьютерном кресле, Артём сложил в неловкие стопки и загрузил на полки шкафа так, чтобы сверху всё выглядело ровно. Бумажки со стола сгрёб в кучу, чтобы потом рассмотреть, что нужно, а что уже нет. Конспекты поставил на полку рядом с тем самым альбомом – и тут дёрнулось что-то в груди. Успокоился, взял со стола две кружки из-под чая и отнёс их на кухню сполоснуть.

– Доброе, ба.

– Ну наконец-то! – Бабушка, дожаривая сырники, поставила чайник.

– Щас приду, – сказал Артём, уходя в ванную, чтобы намочить тряпку для пыли.

В комнате он прошёлся ей по столу и краям полок, и… решил, что этого хватит. Ну, можно и пропылесосить, но только потом.

А так – убрался? Убрался. Теперь можно было идти пить чай.

Часы с ажурной позолоченной стрелкой, висевшие на веранде, показывали одиннадцать. Между завтраком и сборами в универ ничего уместить уже не получилось бы, так что ел Артём спокойно. Бабушка снова сидела напротив, смотрела на него и слушала, как он рассказывает ей об учёбе. Ничего, правда, не понимала, но всё равно им гордилась.

Хотя сейчас было бы чем. Он выбрал факультет прикладной математики, потому что оттуда выпускали хороших программистов, которые, ясное дело, жили потом неплохо. Так говорили на дне открытых дверей – и даже успешных выпускников приглашали.

Но то, что слово «математика» поставили в название факультета не случайно, Артём понял лишь по ходу дела – и заскучал. Её было так много, а из языков на первом курсе им дали только Паскаль и Бейсик, то есть совсем мёртвые. Это было уж совсем никуда, так что приходилось самому как-то вертеться, и он выбрал язык Си как хорошую базу.

Но сегодня вместо того, чтобы лишних пару часов посидеть над Си, нужно было доделать лабу по матанализу, а для этого он хотел собраться с Лёхой – тот лучше понимал во всех этих абстракциях.

Загрузив в бабушку кучу непонятных слов, Артём поблагодарил её за завтрак, сполоснул посуду и на пару минут заскочил в ванную. Когда он вышел, минутная стрелка клонилась к шестёрке. Это значило, что пора идти: дорога с Дальней в центр занимала даже без пробок часа полтора, а они с Лёхой договорились встретиться перед четвёртой парой.

Дорога ничуть не изменилась за десять лет, какой уж тут асфальт. Соседи давно уже ушли на работу, а вот Кузьмин на месте, только уже не в «Оке», а так, непонятно чего.

– Доброе утро, Тёма. Баб Оля ещё не вышла?

– Здрасьте, – бросил Артём и постарался ускориться, чтобы не заводить беседу.

На остановке столпилась уже большая очередь на маршрутку. Та, пыхая газами, подъехала почти сразу после того, как он встал в хвост. Полтора часа тычков в бока, невыносимых запахов и поедания чужих волос – и мы в центре.

***

«Эта, как её там. Ну которая вчера, с Белкиной. Маша? Ира?..

Мира.

Как будто спросил кто-то: чего тебе надо – чисто для души? А её имя ответило. И добавило потом: это я тебе обещаю».

Но в тот день было не так. Она отошла чуть в сторону от фонтана и стояла, обхватив себя руками. Губы скривились, а взгляд пролетал куда-то сквозь тех, кто шёл в её сторону по дорожке из глубины сквера.

За её спиной взорвался смех, и Артём остановился. Это была Белкина с её свитой.

– Так вы ж вроде дружите?

Губы Миры скривились ещё сильнее, а ресницы захлопали. Внутри у Артёма больно шевельнулось что-то знакомое, и он как будто потрогал пальцами невидимое стекло между ней и собой.

– Сядь.

Она так и продолжала стоять, только слёзы уже лились из бледно-серых глаз.

– Сядь, я тебе говорю. – Он взял её за предплечье и подтащил к лавочке. – У тебя есть мои десять минут.