Читать книгу Все мои ничтожные печали - - Страница 7

Сейчас утро, и у меня жуткое похмелье. Под глазами – лиловые мешки и потеки размазанной черной туши, на губах – тонкая корочка красного вина. Руки трясутся. Я пью кофе, взятый навынос в ближайшем «Тиме Хортонсе». Двойной эспрессо двойной крепости. Мама в круизе. Ник с головой погрузился в расчеты по ленточным червям. Я принесла Эльфи все, что она просила: темный шоколад, сэндвич с яичным салатом, чистые трусы и щипчики для ногтей. Когда я пришла, Эльфи спала. Я знала, что она жива, потому что очки лежали у нее на груди и покачивались вверх-вниз, как севший на мель спасательный шлюп. Я пристроила рядом с ее головой фиолетовую подушку с серебряными стрекозами, села на оранжевый пластиковый стул у окна и стала ждать, когда она проснется. Окно выходило на стоянку, где стоял старенький мамин «шевроле». Я нажала на зеленую кнопку на дистанционном стартере. Мне хотелось проверить, хватит ли мощности, чтобы оживить двигатель на таком расстоянии. Ничего не произошло, огоньки не зажглись.

Я проверила телефон. Два сообщения от Дэна. Первое – перечень всех моих недостатков в качестве матери и жены. Во втором он извинялся за первое. Неумеренное потребление алкоголя, грусть, импульсивность, непростительное поведение – таковы были его оправдания. Скрепы раздора. Я все понимаю. Иногда его электронные письма настолько сухи и формальны, что кажется, будто их сочиняла коллегия адвокатов, иногда его письма кажутся продолжением наших с ним разговоров на протяжении долгих лет совместной жизни. Задушевный треп ни о чем, словно наш бракоразводный процесс – это просто игра. Все упреки и извинения, попытки понять и нападки… Я сама тоже не без греха. Дэн не хотел, чтобы я уходила. Я не хочу, чтобы ушла Эльфи. У каждого из нас непременно есть кто-то, кого нам не хочется отпускать. Когда Ричард Бах написал: «Если любишь кого-то, отпусти его», он обращался явно не к человеческим существам.

Я пошла в ванную, которую Эльфи делила с соседкой по палате, когда соседка была на месте (Мелани уехала на побывку домой), и осмотрелась в поисках признаков тяги к саморазрушению. Ничего не нашла. Хорошо. Даже крышечка на тюбике с зубной пастой была аккуратно закрыта. Человек, не желающий жить, вряд ли стал бы следить, закрыл ли он тюбик с пастой, да? Я стерла с губ засохшие следы вина и почистила зубы пальцем. Попыталась смыть пятна размазанной туши, но сделала только хуже.

Я кое-как уняла дрожь в руках, причесалась пятерней и мысленно помолилась Богу, в которого верила только наполовину. Почему нам всегда говорят, что Бог ответит на наши молитвы, если мы в Него верим? Почему обязательно надо верить? Почему Он не сделает первый шаг? Я молилась о мудрости. Ниспошли мне мудрости, Боже, так я к Нему обращалась. Не «дай», а именно «ниспошли». Так молился наш папа. Не требовал милостей, а смиренно просил. Интересно, унаследовал ли папа землю? Потому что, согласно Священному Писанию, он сейчас должен быть чуть ли не главным начальником над земными делами.

Эльфи открыла глаза и улыбнулась усталой улыбкой человека, который смирился с тем, что ему каждый раз предстоит просыпаться все в том же мире, полном разочарований. Я прямо слышала, как она думает: Что за новый круг ада? Это наша любимая цитата из Дороти Паркер, она всегда нас смешит. Но не сегодня. На самом деле, она нас рассмешила всего один раз. Когда мы услышали ее впервые.

Эльфи снова закрыла глаза, и я сказала: Нет! Нет, нет, нет. Пожалуйста, не засыпай. Я спросила, помнит ли она Стокгольм. Прием в посольстве, Эльфи. Ты помнишь? Когда я была беременна Уиллом, я приехала к Эльфи в Швецию и получила изрядный трагикомический опыт в посольстве Канады, куда она была приглашена на обед в день ее первого выступления в Стокгольмском концертном зале. Я пошла вместе с ней, нарядившись в бесформенное и блестящее «вечернее» платье для беременных – купленное, кажется, в «Кей-марте», – и честно пыталась не опозорить семью фон Ризенов. Мы сидели за длинным белым столом в белом зале в компании посла и других важных персон (тоже белых) с именами типа Дальберг, Юлленборг и Лагерквист. Эльфи была просто великолепна в своем простом черном платье и держалась так непринужденно, будто подобные мероприятия были ей не в новинку. Она буквально блистала, слепила глаза. Рядом с ней я была словно гигантский кальмар, неуклюже колышущийся в замедленной съемке и роняющий еду себе на живот. Эльфи увлеченно беседовала на немецком с невероятно красивой, элегантно одетой супружеской парой. Возможно, они говорили о музыке, я не знаю. Работник посольства, сидевший рядом со мной, поинтересовался, чем я занимаюсь в Канаде. Я ответила, что пишу детские книжки о школе родео и (я указала на свой живот) жду ребенка. Я тогда пребывала в полном эмоциональном раздрае, меня тошнило селедкой на чистеньких улицах Стокгольма, я жутко потела в своем полиэстеровом платье, нервничала и совершала одну промашку за другой: опрокинула винный бокал кого-то из гостей, когда задела его животом, потянувшись за хлебом, и уронила флагшток, когда завернулась во флаг Манитобы, чтобы Эльфи меня сфотографировала на память. Я не знала, как отвечать на вопросы, которые мне задавали: У вас тоже есть способности к музыке? Каково быть сестрой одаренного музыканта?

Я спросила: Эльфи, ты помнишь яйца? Она по-прежнему не открывала глаза. Нам подали какие-то странные яйца. Не куриные, а другие. Мелкие белые склизкие шарики наподобие слепых глазных яблок, эмбрионы в зеленом рассоле. Как только я их увидела, мне пришлось срочно бежать в туалет. Когда я вернулась за стол, Эльфи сразу же поняла, что я плакала, и принялась поднимать мне настроение, как она делала с самого детства, с тех пор как начала грузить меня цитатами из своих мнимых любовников-поэтов. Словно это была ее главная профессия. Она превратила меня в настоящую героиню. Она вспоминала истории из моего детства: какой я была храброй, совершенно бесстрашной (Вы бы видели ее верхом! Как она скачет на лошади вокруг бочек! Здесь кто-нибудь знает, что такое родео?) и самой крутой девчонкой во всем городке. И никто не смешит ее лучше, чем я, и все ее выступления на концертах вдохновлены моей жизнью с ее диким, свободным ритмом, моей тонкой чувствительностью, моим духом противоречия (то есть категорической неспособностью признавать собственные ошибки), и она старается играть так, как я живу свою жизнь: свободно, радостно, честно (то есть как восторженный недоумок при полном отсутствии социальных умений). Она объявила всем этим людям, что ребенок, которого я ношу, станет самым счастливым на свете, потому что я буду его мамой, и что я пишу совершенно прекрасные книги о школе родео, и что я – ее лучшая подруга. Все неправда, кроме, может быть, самой последней части.

Эльфрида! Ты помнишь тот день? Она все же открыла глаза и кивнула. Я сказала, что она всегда меня оберегала в таких ситуациях. Она улыбнулась, по-настоящему улыбнулась. Я ткнула пальцем в подушку с вышитыми стрекозами и сказала, что принесла ей подарок. Она сильно обрадовалась, даже как-то слегка чересчур. Мне подарок? Спасибо! Какая прелесть! Она прижала подушку к груди и поблагодарила меня еще раз, явно больше, чем следовало. Это просто подушка, сказала я. Она спросила, что у меня в пакете. В обычном пластиковом пакете из супермаркета, который я всюду таскаю с собой. Я сказала, что это мой новый роман, стопка скрепленных резинкой листов с распечатанным текстом и правкой.

Новая книга о школе родео?

Нет, книжная книга. Настоящая книга.

Ты наконец-то ее написала? Ура! Она попросила меня прочитать ей отрывок, и я ответила: Нет. Ну, хотя бы один абзац? Нет. Одно предложение? Нет. Полпредложения! Одно слово? Нет. Одну букву? Я сказала: Ну ладно, уговорила. Я прочту первую букву романа. Она улыбнулась, закрыла глаза и откинулась на подушку, словно в предвкушении дивного угощения. Я спросила, готова ли она слушать. Эльфи кивнула, не открывая глаз. По-прежнему улыбаясь. Я встала, откашлялась, выдержала паузу и прочла:

Л.

Эльфи вздохнула, запрокинула голову к потолку и открыла глаза. Она сказала, что это прекрасно, ПРЕКРАСНО и очень правдиво. Это лучшее из того, что я написала. Я поблагодарила ее и убрала страницу обратно в пакет.

Она спросила, могу ли я хоть в двух словах рассказать, о чем книга. Я сказала: Могу. Это книга о сестрах. Я посмотрела на Эльфи и внезапно расплакалась, горько и безутешно. Я рыдала, наверное, добрых двадцать минут, сгорбившись на оранжевом стуле у окна. Эльфи протянула руку, прикоснулась к моей ноге – докуда могла дотянуться с кровати – и попросила прощения. Я спросила: За что? Но она промолчала. Я снова спросила, за что она просит прощения. Мой хриплый голос звучал раздраженно. Я ударила ладонью по укрепленному небьющемуся стеклу – в отделении все стекла небьющиеся, чтобы никто из пациентов не вздумал выброситься в окно, – и сердито уставилась на сестру. Но она снова ответила мне молчанием и затравленным взглядом своих огромных зеленых глаз в обрамлении невероятно густых длинных ресниц. Ее зрачки были как корабли, затонувшие в этой бездонной зелени.

Я не доставила ей удовольствия услышать, как я говорю, что все понимаю, что все хорошо, что я прощаю ее, что она не нуждается в прощении, что я всегда буду ее любить и сохраню ее сердце в пенале. Я отвернулась и уткнулась в свой телефон – вдруг там есть более важные сообщения. Уилл написал: У Норы совсем нет мозгов. Когда ты вернешься? Как Эльфи? Ты не знаешь, где игла для насоса? Хочу подкачать баскетбольный мяч. Я написала в ответ: Да. Не знаю. Жива. Посмотри в ящике, где всякий хлам. Люблю тебя. Я хотела загуглить «суицидальный ген», но в последний момент отменила поиск. Я не хотела ничего знать. К тому же я и так уже знала.

Люди спрашивают: почему так происходит? При всех мерах, которые мы принимаем, чтобы обезопасить себя от посторонних вторжений: заборы, датчики движения, видеокамеры, солнцезащитные кремы, комплексы витаминов, цепи, засовы, велосипедные шлемы, занятия спортом, охранники и ворота с тройными замками, – тайный убийца скрывается прямо у нас внутри. И может проявиться в любую минуту, так же внезапно, как опухоль поражает здоровые органы, как «нормальные» мамы сбрасывают с балкона своих младенцев… нет, даже думать об этом не хочется.

Когда родилась моя сестра, отец посадил во дворе лох узколистный. Когда родилась я, он посадил рябину. Когда мы были детьми, Эльфи мне объяснила, что лох узколистный еще называют русской оливой. Это крепкое, стойкое дерево с шипами в четыре дюйма запросто выживает в таких местах, где другие растения гибнут. Еще она мне сказала, что в старину рябиной отпугивали ведьм. Так что вот, заявила она. Мы защищены от всего. Я возразила, что не от всего, а от ведьм. Мы защищены только от ведьм.

Я вышла в коридор, кивнула медсестрам на их посту. Я собиралась пойти в туалет, но забрела в бельевую кладовку, по рассеянности перепутав двери. Снова выбралась в коридор, по пути опрокинув какие-то швабры и прочие принадлежности для уборки. Бормоча извинения, я возвращаюсь в палату к Эльфи, слезы вытерты, под глазами размазана тушь, но на губах – свеженькая улыбка, и я пытаюсь утешить себя, как могу. Напеваю себе под нос «Грозовую дорогу» Брюса Спрингстина… В восьмидесятые эта песня, подобная гимну, воспламеняла наши простые девичьи сердца. Мы с Эльфи распевали ее перед зеркалом в «микрофоны» из щеток для волос – и на ветру в кузовах полутонных грузовиков, где громоздились тюки свежего сена, – и теперь я обращаюсь к ней снова. Пусть она даст мне надежду.

Я снова уселась на оранжевый стул у окна и попросила Эльфи: Расскажи мне что-нибудь. Она спросила, что именно мне рассказать, и я сказала: Да что угодно. Расскажи о своих тайных любовниках. Она возразила, что если любовники тайные, то о них никому не рассказывают, и я согласно кивнула. Все верно. Но все равно расскажи. Вот, например, про того твоего… как его звали? Хрю Хряк? Эльфи поморщилась и заявила, что Хью Крак никогда не был ее любовником, они просто дружили, и я сказала: Вот и расскажи, как вы просто дружили. Каким он был в постели? У нас не дошло до постели, сказала Эльфи. Я кивнула. Ну ладно. У каждого свои причуды. А где вы с ним развлекались? На полу? На пожарной лестнице? Она покачала головой. Ладно, а что тот, другой? Пенис Брысь? Эльфи все-таки улыбнулась. Дэннис Бросс, сказала она, был прекрасен, но это было давно и неправда. Теперь я замужняя женщина. Да ладно! – сказала я. Когда это ты вышла замуж? Ты понимаешь, о чем я, сказала Эльфи. Я ей разъяснила, что замужняя женщина – это я, хотя мужа у меня нет. А она – незамужняя женщина, хотя у нее и есть муж. Как скажешь, Йоли, вздохнула она и зевнула. Я рада, что ты вернулась. Но я все же должна извиниться. Я сказала, что она никому ничего не должна и что не надо пытаться перевести разговор. У тебя же наверняка было много мужчин, обходительных, с интересным акцентом и багажом энциклопедических знаний об истории европейской цивилизации. Ты что, издеваешься? – нахмурилась Эльфи.

Она спросила меня о моем нынешнем ухажере, красавчике-адвокате из Торонто.

Я лишь покачала головой.

Как его зовут? Я забыла.

Финбар.

Что? О Боже. Финбар! Мало того что ты спишь с адвокатом, так еще с адвокатом по имени Финбар!

А чем плохо спать с адвокатом?

Ничем не плохо, сказала она. По идее. Просто забавно, что с адвокатом спишь именно ты. Или спала? Ты еще с ним встречаешься? Я ответила, что не знаю, а потом неожиданно выложила всю правду о моей беспорядочной личной жизни. Финбар у меня не единственный. Эльфи воскликнула: Йоланди! Сколько же их у тебя? Я сказала, что только двое, но я так устала, мне так горько и стыдно, что я, честное слово, не помню, правда это или нет. К тому же один из них влюблен в тебя и спит со мной исключительно по заместительству. Она спросила, знает ли Финбар о моем другом любовнике и кстати, кто он такой? И я опять покачала головой. Нет. Наверное, нет. Кажется, я ему не говорила. Впрочем, ему наверняка все равно. Да, я понимаю, что тут нечем гордиться, это просто какая-то странная животная реакция на шестнадцать лет верной супружеской жизни с Дэном, так что да, я превратилась в дешевую двуличную шлюху, ну так и закидайте меня камнями или… не знаю… сожгите на костре, и Эльфи указала себе на грудь и раскрыла объятия, давая понять, что уж она-то меня никогда не осудит, моя чуткая, добрая, мудрая старшая сестра, я ее очень люблю, и мы посмеялись с ней вместе. Совсем чуть-чуть. Даже не посмеялись, а так… Эльфи выразила надежду, что я пользуюсь презервативами, и мне почему-то вдруг стало очень смешно. Услышать такое от Эльфи!