Читать книгу Морозных степей дочь - - Страница 3

Поздняя осень: полузимник месяц

Северо-Восточный край

Звали ее Лишка. Ежели ее так нарекли родители, то, наверное, потому, что желали ей всего и с излишком. А коли брат, то, пожалуй, потому, что в родном своем доме она оказалась попросту лишней. И последнее было куда как более вероятно, ибо крестьянские дети редко получали настоящее имя раньше своей четвертой зимы, а к ее четырем годам родителей уже не стало.

После обеда Лишка бродила по мрачному, догола вытоптанному деревенскому двору – бездельничала. Да и что тут, в Бересте, делать? Высоченный, зубастый тын со всех четырех сторон. Это такая стена из частокола. Нет, обычно дел тут полно, но сегодня, слава Маре, неделя6. Как и в деревне, в последний день седмицы тут никто не работает: лесоповал, будь он неладен, закрыт, а внутри поместья даже сторожа́ не смеют докучать распоряжениями. Это так наместник повелел: в неделю ни к каким работам каторжников не привлекать, давать волю на отдых. «Хороший он, – подумалось ей, – справедливый. – Чего ж он в этакой глухомани с нами, окаянцами, чахнет?»

Она вынула из кармана свежий комочек мул-травы – кусочек счастья в этом угрюмом поместье – и хотела уж закинуть под язык, но позади кто-то свистнул. Лиша неохотно обернулась. «Ах, да», – с тоской вспомнила она. Неделя была примечательна еще и тем, что где-то раз в луну именно в этот день привозили новеньких обитателей Бересты. Алёшка-Дятел, Штырь, верзила Драный и, конечно, Нос – четыре молодца поджидали посреди двора, на почтительном расстоянии от приветственной избы.

Судья, он же упомянутый наместник, его слуги и сторожа́, они-то все живут в стольном доме, самом большом, двухэтажном. Но лиходеев рассуживают в небольшой лачуге: вход в нее прямо с причала, а выход уже в арестантский двор. Заходишь вольным человеком, выходишь порубником.

А свистнул Лишке сударь по прозвищу Нос – просто так, от веселого настроения. Что ж, ему можно. Лиша коротко кивнула в ответ, собрав руки на животе. Если б так посмел сделать кто из чесноков, то она бы отвернулась, да еще б губу на сторону скривила. А Нос ее давно, как тут говорят, застолбил. Оно так, в общем-то, было не принято, ибо женского полу в порубе7 мало, но Нос – новой породы, сам под себя порядки устанавливает.

Не успела она это обдумать, как заметила, что четверо уже окружили вышедшего из приветственной избы, только что рассуженного заморыша. Ох, сейчас они его для острастки прижмут, растолкуют что почём и укажут место, пополнив ряды сговорчивых чесноков, за счет работы которых милы́е и живут тут в раздолье. Видали уж картинку! И хотела отвернуться, но неволей задержала взгляд: в окружении четверых стоял вовсе не заморыш, который несколько седмиц скитался по лесам, прежде чем его загнали-таки дружинники, а рослый, плечистый сударь. Даже за позорно остриженной головой и арестантским рубищем угадывалось в его облике что-то сильное, пока еще не надломленное.

***

– Смотрю, первый раз зашел, – с ухмылочкой выговорил один тщедушного сложения. – Что, голубь, память хорошая?

– Не жалуюсь, – сухо ответил Рэй.

– Тогда напрягай уши, – сказал тот и принялся объяснять, как устроено сие поместье.

В сущности, сводилось всё к тому, что Береста – это община. Прямо как деревенская, но еще теснее. Рядо́вые общинники зовутся «чесноки», сиречь честные каторжники, они же кандальники. Хотя собственно кандалов тут давно никто не носит; слово осталось с былых времен, когда вокруг поместья не было шестиаршинного бревенчатого тына, а в лесах почти не водились чудовища. Чесноки – это те, кто по-честному отрабатывает свою долю, по-честному же получает от общины.

– А есть, понимаешь, гузаки, – сказал тощак, с ненавистью захватив пятерней воздух перед лицом Рэя и сдавив. Тощак хоть и рисовался да размахивал руками, а ясно было, что среди обступивших он вовсе не главный.

Гузаками, продолжал он, становятся те, кто не соблюдает правила или как-то по-особенному провинится перед общиной. Правил оказалось немного: не стучать сторожам на чесноков, не присваивать чужого, не копить гаман8, не устраивать бардаки и с выкладкой участвовать в общих работах. Однако первым условием удержания масти было вспомогание. «Отдавать четвертину», по словам арестанта, изо рта которого веяло луком, – неотъемлемый мазан честного каторжника.

– Сбором четвертин, стало быть, именно вы занимаетесь? – уточнил Рэй, глядя не на болтуна, а на другого – крепыша с непропорционально длинным носом, торчащим над толстыми усами и упитанной бородой.

– Да ты, галка, не галди, – добродушно улыбнувшись, сказал длинноносый. А вот и главарь, понял Рэй.

Он подплыл, точно утка по воде, и очень мягко опустил руку ему на плечо. Пришлось, однако, поднапрячься, чтобы под ее весом не согнуться.

– Мы ж тут тесно живем. Меня звать Нос. Это Алешка-Дятел, – представил болтуна, – а это Драный, – со значением указал на хмурого, патлатого здоровяка с огромными кулачищами.

«Чудище», – подумал Рэй, глядя на саженные плечи и пустые глаза, утопающие в тени надбровных дуг. Довершал образ кривой шрам: верхняя губа несколько лет назад была едва не оторвана.

– Этот Алешка у меня божедур еще тот, намаялся я ним, веришь? А Драный так вовсе говорить не умеет, только зубы выбивать годится, – весело молвил носатый, но затем резко отбросил благосклонный тон, мол, поиграли в дурачка, хватит. Поднятой кверху ладонью он указал на приземистые дома: – Ты идешь на двор! Ступив на двор, ты становишься общинником. Жизнь тут тяжелая, жиру нет, а сторожа́ любой косяк распределяют на всех. Один ёж тухлянку затешит, а огребает весь честной люд. Микитишь, голубь, куда я веду? Мы с мужиками по зову сердца помогаем в неблагодарном деле, которое ты обозвал сбором, только за ради того, чтобы всем всего хватало! Так что, ёшка? Будешь подпевать или по говну мотать? – закончил он емко, предоставив Рэю два нехитрых варианта предстоящей жизни.

– Я понял, – ответил прибывший. – Четвертина звучит честно.

– А то ж! Быстро слобастил, голубь, – похвалил Нос и обратился к Драному: – Гляди, я ж издали сказал, что этот свой чесалка. Глаз-то у меня орлиный!

Алешка-Дятел жеманно подхватил:

– Ха, ты, Нос, вообще зверь дикой. Глаз у тебя орлиный, нос крысиный, а уд лошадиный, ха-ха.

Нос и двое других загоготали над шуткой. Драный, видимо, не улыбался никогда.

– Ладно, Дран, не кручинься. Успеешь кулаки размять, – приободрил Нос. – Сказали, сегодня привоз большой. Вон и следующий вышел, гляди! Вот он портач, зуб даю.

– Ну побазланим, – прохрипел Драный и двинулся вперед.

Приметив новую жертву, авторитеты потеряли интерес к сговорчивому новичку. Уходя, длинноносый встретился взглядом с неряшливого вида девчонкой, которая зачем-то всё терлась неподалеку, и сделал жест, займись, мол, новичком.

Та с неохотой вынула руки из просторных рукавов тулупа, сплюнула что-то под ноги. Короткая мальчишеская стрижка, что, видимо, норма для заключенных женского пола, одежда как и у мужчин – серо-коричневое сукно, все предметы ей велики.

– Мягко стелет, жестко спать, а? – бросила она.

Девушка встряхнула сухие, светло-русые волосы, наполненные опилками, и взыскательно оглядела новичка с ног до головы ясными глазами. Были они не голубые и не серые, а в самом деле бесцветные, чистые, как ручеек.

– Я о том, что зря ты согласился, – шмыгнула она, глядя вслед авторитетам, которые уже взяли в хоровод другого новичка.

– А можно было отказаться?

– А то б! Эти уважаемые господа ничего б тебе не сделали.

– Прямо-таки?

– Таки прямо! Днем же нельзя бардачить.

– А ночью?

– А ночью, в бараке, ты бы огреб. Не от них, конечно, а от ихних шнырей, – ухмыльнулась она.

– Ясно. Побои это замечательно, уже испытал. Еще что присоветуешь?

– О, шутник, – хмыкнула девушка. – Редкость. Да я к тому, чтоб ты сильно не удивлялся, когда придет время участия в поруке.

– Хочешь сказать, уважаемые господа отнимают больше заявленной четвертины?

– Их зовут милы́е. А эта порука у них хитрая. Никто не забирает четверть ежедневной плошки крупы на воде или кислой капусты, – пожала она плечами и фальцетом принялась перечислять: – зато новые рубахи, мясо на праздник, простыни, обутки, прочий слам уходит, только ручкой вслед маши! Знаешь, как считать четверть от нового зимнего тулупа? Эт вспомогатели тебя враз научат, четверть это и будет тулупчик целиком в обмен на дырявый, со скомканной набивкой.

Рэй вздохнул, но уже не расстраивался.

– Не думал, что увижу тут женщин, – только сейчас сообразил он.

– Говорят, есть порубы только для мужиков, – безразлично пожала она плечами. – А здесь нет. Община ж. Как в хозяйстве без баб?

– И правда. Извини.

– Ха, за что извинить-то?

– С мужчинами, наверное, не очень удобно.

Она неловко отвела взгляд, потерла нос картофелину. С виду Рэй дал ей чуть более двадцати пяти, но создавалось впечатление, что выглядит она старше, чем на самом деле.

– Тебя-то, красивый, за что закрыли? – сменила она тему. – Что-то не похож ты на разбойника.

– Мало разбойничал, наверное, – ответил Рэй.

Он хотел было излить негодования, рассказать, как глупо и несправедливо всё обернулось, что в первую очередь, он вообще не должен был оказаться в этом нелепом мире, а уж как герой, да с великой, хоть и весьма туманной миссией, не в чести и не в праве находиться на самых его задворках! Однако в последний момент взял себя в руки, ведь кому есть до этого дело.

Рэй с вызовом посмотрел в ее необычные, почти прозрачные глаза:

– Напал на человека. С оружием. Хотел зарезать, да к гусю подмога подоспела, вот и не рассчитал силы.

Слово «гусь» Рэй использовал по наитию, но девчонке понравилось – хихикнула.

– Хой, дикий! С виду-то не скажешь, – она прищурилась и сказала мягко: – Зарезать он хотел, как же. Поди, за кого-то другого каторгу взял? Ла-адно, можешь не говорить. Всем подряд хоть про разбой не полоскай. Засмеют.

– Что, не веришь? – попытался устрашить Рэй.

Та глянула даже с жалостью:

– Глаза у тебя не такие. Драного видел? Там такое в глазах. Ему ведь что щей поесть, что человека поленом насмерть заколотить – даже в лице не переменится. Его и сам Нос побаивается. А у тебя в глазах…

Она склонила голову, задумалась. И Рэй так и не узнал, что у него.

– Короче, меня Лиша зовут!

Рэй тоже представился и поинтересовался причиной ее заключения. Та отмахнулась:

– Тать. На четыре зимы зашла, но две уже прошли!

– Четыре зимы. Многовато за… – не закончил предложение Рэй, поскольку не понял, что за преступление такое – тать.

Лиша беззаботно покачивалась на носках:

– Наверное. А, может, и нет. Я ж купеческий дом обнесла! Княжих писем-то не знаю и Разбойный приказ не читала… да я и читать не умею. Судья сказал четыре, стало быть, четыре. А ты, говоришь, шесть? Тож не худо!

– Мне, похоже, по статусу добавили, – досадливо признался Рэй, да тут же прикусил язык: «Ох, дурак!»

– Статусу? – шепнула она.

Рэй отмахнулся, дескать, не бери в голову, но Лишка, вмиг учуяв секрет, прильнула, точно юркая муха, ухватила его за щеки и принялась тянуть! Он попятился, да девка оказалась проворнее и уже через секунду умудрилась притянуть к себе и скользнуть обоими указательными пальцами ему в рот, раскрыв челюсти!

Кое-как он вырвался, толкнув ее в грудь.

– Вот это да! – искренне удивилась девушка, игнорируя всё его возмущение. Она опять подалась ближе – теперь осторожно, и совсем шепотком: – Сколько лет живу, ни разу этаких зубов не видала! Белая кость, честное слово. Покажи еще, а?

Рэй предупредительно отступил, пытаясь разобрать, что на уме у белоглазой чудачки.

– Пс-с, слушай, – огляделась она и повторила восторженно: – Слушай, ты же из сословных? Да не купчина, нет! Боярский? Во рту-то жемчуга один к одному! В бедняцкой братии таких к твоему году не сыщется. А чего тогда тут оказался? Ах, нешто опальный?! – чуть не визжала она от восторга.

Рэй поднял руку, прося успокоиться и сбавить тон.

– А ты ко всем в рот лезешь? Похоже, тебя тут не зря закрыли.

– Да не бойся! – хрюкнув, усмехнулась Лиша. – Я-т тебя не выдам. Другом мне будешь! Боярских друзей ни в жизь не бывало. На вот, – она украдкой вынула из-за пояса бурый шарик и с подчеркнутой важностью вложила ему в ладонь. – Жвачка мула. Свеженькая, только утром намяла. Угощаю!

Рэй принял мягкий комочек, принюхался к восковому запаху. Лиша, заметив брезгливое выражение лица, пояснила, что это высушенная и протертая вперемешку с воском трава.

– Не видал раньше? Мы ее на работе жуем, а кто и после работы. От нее силы приходят и на душе легче становится, а еще, – добавила она, отталкивая верхнюю губу большим пальцем, – от нее зубы малька желтеют. Тебе не помешает, чтоб не отсвечивать.

Рэй оценил нездоровую улыбку. Лишка повлекла за собой к баракам.

Посредине двора, перед вытоптанной площадью, стоял ухоженный дом с высокой двускатной крышей. Возле непримечательного крыльца, привалившись, дежурил охранник в толстом мешковатом ватнике.

– Сюда пока не суйся, – сказала Лиша, пряча ладони в рукава арестантской фуфайки, – и никогда не суйся. Там живут хозяева: судья, сторожа́, лекарь и иже с ними.

Чуть поодаль от главного здания располагался крытый склад без окон и еще пара хозяйственных построек.

– Там мастерские.

По другую сторону, куда направлялся герой, еще три сруба.

– В первом, что покрепче, живут милы́е. Эт вспомогатели, с которыми ты толки водил. К ним тоже не вздумай лезть, чем меньше они тебя видят, тем лучше.

Еще два сруба: низкие, вытянутые, как бараки.

– Это бараки, – без хитростей объяснила она. – Чесноки живут.

За домами виднелись хлев с загоном и пара низких курятников с треугольными крышами.

– На мясо не рассчитывай, оно для сторожей и милых. Рыбеха в реке водится, – рассказывала Лиша на ходу, однако внимание Рэя привлек не скот, а уходящий в высоту бревенчатый частокол, что ломаной линией тянулся по всему периметру поместья, скрывая хорошую часть неба. Заостренные колья – цельные стволы деревьев – торчали из земли на четыре человеческих роста, и перелезть такой без снаряжения не представлялось возможным. – …Ну и уху варят, оно всё лучше голой крупы, – всё щебетала Лиша.

Двое вошли в дальний барак, который был заполнен койко-местами в обе стороны.

– В первом бараке только мужики живут, считается, что там жить лучше, а этот – смешанный. Там женская половина, не ходи, коль не хочешь там и остаться. Баб немного, так, для хозяйства, – с неясным значением сказала она и указала налево: – Тебе сюда.

Рэй вошел, собрав на себе оценивающие взгляды каторжников.

Тяжелый воздух внутри подвигался сквозняком, залетавшим сквозь узкие окна без рам. Стекло в этом мире если и было, то явно не в такой бедняцкой обстановке. Окна в теплое время года представляли собой сквозные отверстия в стене, а на холода, когда тепло становилось важнее света, рамы, проложенные шерстью, просто запирались глухими ставнями. Вдоль стен по каждую сторону тянулись двухэтажные дощатые нары, разделенные перегородками кустарного мастерства.

– Вот сносное место, – указала она на пустующие нижние нары в середине комнаты под окном. – Отсюда только что человек уплыл на свободу. Друг, – прибавила она, опустив взгляд, но тут же шмыгнула задорно: – Хех, правда, без корабля!

– Сбежал? – удивился Рэй.

– Дурак? Помер он той ночью, – похмурилась она и уточнила: – от кашля.

– От кашля не умирают.

– А этот, балда такой, умер! Короче, сядь и не вставай, пока не вернусь.

Рэй смиренно расположился на колючих досках, в тайне надеясь не подхватить местный «кашель». Другим арестантам пока не было дела до прибывшего. Кто-то негромко разговаривал в маленьких группках, кто-то лежал на своем месте, отвернувшись ото всех, компания в углу металась в кости – молча и без капли азарта. Худосочный старикан короткого роста, с помощью пышного соргового веника, подметал серые половицы. В горле першило от пыли.

В барак вошел молодой, голубоглазый паренек в порванной рубахе – его Рэй видел на верхней палубе корабля во время высадки. Бегающими, похоже, близорукими глазами он обрыскал помещение, по ошибке сунулся в женское крыло, откуда его сразу погнали, и вошел в левое. Тут, опасливо избегая встречи с суровыми лицами арестантов, прошел меж нарами и занял аккуратно застеленную койку. Присел, потер колени, осмотрелся.

Пыль висела туманом, что тлел в чахлых осенних лучах. Ею же пах воздух, перемешиваясь с нотками пота. «Ну и гадюшник», – выдохнул Рэй, заметив крысу в дальнем углу комнаты, и опустил лицо на руки.

Процесс перемещения в иной мир был украшен такой красотой: Башня, плавающая в астральном измерении, говорящий кот, подлинное волшебство! Бездумно подписывая геройский контракт, он полагал, что окажется в дивном мире, так же полном приключений, путешествий и захватывающих дух событий…

– А ну-ть! – проскрипел мужичок с веником, и герой послушно поднял ноги с пола. Коротыш орудовал веником, старательно сметая комок песка из дальнего края избы к выходу.

Рэй поставил ноги на пол, когда в комнате раздался сочный треск! Близорукий паренек каким-то образом оказался посредине комнаты. Он ошеломленно моргал, собирая ладонями россыпь свежей крови. Громила, что отвесил удар, педантично отряхнул спальное место, после чего подошел к мальцу и, схватив его под воротник и за ногу, швырнул в открытое окно, словно нашкодившего щенка!

Рэй наблюдал раскрыв глаза, однако остальных сцена совершенно не удивила, кто-то лишь посмеялся себе под нос, а мужичок с веником не обернулся вовсе.

Тут возле героя возникла другая фигура: высоченный детина с ушами торчком и пустыми глазами взирал сверху вниз. Рэй был уверен, что тоже занял чужое место и в порыве малодушия уж посчитал, что Лишка, предательница, нарочно усадила его сюда! Перед лицом поднялась мозолистая ладонь. Но Рэй, вскорости поняв значение жеста, пожал руку в ответ, поднявшись с кровати. Здоровяк держал его руку в теплой, сухой ладони несколько секунд, а после молча взобрался на верхнюю нару.

Рэй выдохнул. Собрался присесть обратно, но на его досках, вместе с мешком барахла, уже расселся тощий парень с лицом морщинистым, точно туго отжатая простыня. Рэй попытался указать, что уважаемый случайно занял чужое место. Парень в ответ сощурил поросячьи зенки, обведенные глубокими гусиными лапками, выставил маленькую, костлявую дулю и велел проваливать.

Лиша как раз вернулась с огромным тюком сена на руках, безвозвратно уничтожая труды короткого мужичка с веником.

– А ну свалил!

– Че ты?! Вон, мое место заняли прибытки, и че? – взволнованно закудахтал морщинистый. – Тута свободно, никого здесь, уехал хозяин, теперь я тут, усекла, маруха?!

– Тебе, Мелочь, жить надоело? Знаешь, что он, – Лишка мотнула головой на Рэя, – едва четырех человек насмерть не зарезал? Апосля как вот также манерно попросил вручить ему добро.

– Он-то? – хихикнул Мелочь. – Чеши больше. Рохля рисованный, видно же! Гузаком назавтра станет.

Рэй чувствовал себя по-идиотски, глядя как двое обсуждают его качества, однако никак не мог решиться с правильным поведением: ощетиниться и схватить нахала за грудки, надеясь, что тот не станет драться всерьез, или продолжать стоически и злобно глядеть, делая вид, что сударь Мелочь неразумно испытывает терпение.

– Короче! – Лишка опустила копну сена на угол кровати, завалив некоторые вещи морщинистого. Она уперла руки в бока и приглушила голос: – Ты че непонятный такой? Нос лично просил за ним присмотреть. Сечешь, какая буза? Или мне до милой избы сходить?

– Ой, да сразу за милых-то! – стариковским голосом запричитал парень, откапывая свои вещи из-под сена. – Так и понял, что он пятигуз. Ха-ха, вместе что ль морковь натирать пойдете? Давайте-давайте, за весь честной барак!

Рэй проводил подхихикивающего захватчика взглядом, давясь своей беспомощностью, но всё же выдыхая с облегчением. Очевидно, что морщинистый Мелочь и близко не стоял к верхушке местной иерархии, но даже такого герою не удалось бы одолеть в одиночку.

– Что такое пятигуз?

– Да забудь. Мелочь то еще трепло.

– Что такое маруха?

– Не твое дело.

– Что Мелочь имел в виду под «натирать морковь»?

– Ничего.

– Слушай, а это правда?

– Да что? – одернулась Лишка раздраженно. – Про Носа? А он, поди, и твое дурацкое имя не запомнил, дался ты ему.

– Соврала? А если Мелочь узнает? – обеспокоенно спросил Рэй.

– Слушай, я поняла, что ты кутенок, но это уже совсем. Думаешь, его с большого уважения Мелочью прозвали? У него ведь ни рода, ни имени нет. Ты ж его на голову выше, да и жилы вроде есть, гляди плечи какие! Плюнул и растер.

– И что, мне тут с каждым за койку драться?

Лиша выдохнула:

– Ну ты из очень высокой знати, коль так рассуждаешь. Но уясни, здесь тебе такой мазан боком выйдет. Со своим благородством останешься ночевать на улице. Думаешь, сторожам будет дело?

Рэй скривился, покачав головой. Лиша принялась растолковывать недалекому:

– Видел, как тот пацан из окна выпорхнул, да еще разукрашенный? Кстати! Я, признаться, испугалась, что это Мельник тебя вышвырнул, ха! – хрюкнула девушка, стукнув Рэя по плечу. – Вот, урок ему и всем остальным. А коль у тебя в первый же день нары заберут, да еще такой недомерок, как Мелочь, тебя вовсе в женское крыло переселят.

– Спасибо, – поднял голову Рэй, но Лишка отмахнулась.

– Стелись. Я вон там живу, – ответила она, указав на противоположную сторону, где располагалось место, укрытое мешковиновой простыней, словно занавеской.

– Ты в мужской половине?

– Так я мужик! – объявила она, уперев руки в бедра.

Рэй, как дурак, окинул взглядом нехрупкую, но безусловно женскую фигуру. Они еще несколько секунд смотрели друг на друга, пока Лишка не рассмеялась:

– Да пошутила я, господи! У тя щас лицо треснет, – махнула рукой. – Ох же кутенок. В общем, меня сюда милые поселили, а я шибко и не возражала. С мужиками оно как-то даже проще, чем с бабами. Мне думается.

Рэй изобразил улыбку, после чего еще раз поблагодарил за помощь и принялся обустраиваться. Распределил ароматную солому, сформировав бугорок у изголовья, и укрыл грубым, коричневым одеялом, скупо наполненном комками шерсти. Ложиться предписывалось на голую солому: простыни – роскошь, на них спят только милые.

– Коль и раздобыл простынку, чесноку такая устроенность будет не в масть, – объяснила Лиша.

В неделю, единственный выходной, кандальники занимались бытом: стирали одежду, хлопали постельное, меняли солому на спальных досках, кто-то прибирался в общих помещениях. Кормили на площади перед главным зданием, в котором жили сторожа и княжеский наместник – судья и управитель каторги в одном лице. Тут же обитал лекарь, ходить к которому боялись даже милые, поскольку тот был известен то ли крайней неискушенностью лечебных в делах, то ли сознательным желанием травить пациентов.

– Та душа не жива, что по лекарям пошла, – компетентно присказала Лиша.

На обед Рэй не попал, так как его суд завершился уже после. Вечером повар с помощником вынесли на площадь ужин – очень странный. Несколько серых мешков и два огромных чугуна. Каторжане стали подтягиваться к раздаче со своими плошками. Подали даже и не описать, что за бурду. В глиняную миску положили горсть крупных черных сухарей, сверху две ложки зеленой кашицы, а следующий, якобы повар, просто залил эту дрянь ковшом кипятка. Кандальники с аппетитом размешивали жижу, толкли в ней мокнущие сухари. Кашица оказалась смесью из протертых лука, чеснока и еще какой-то травы. На вкус оказалось пресно и гадко. Лиша поспешила успокоить, сказав, что обычно тюрю делают не на воде, а на бульоне из костей – так оно гораздо вкуснее! Рэй не поверил.

Стоило солнцу потеряться в густых елях, обступающих поместье, как темнота окрепла, укрыв собой всё вокруг. «Поместье», конечно, было громким словом для этого лагеря. Окна в бараке заперли на ночь и душно протопили печь. Рэй лежал, закинув руки за голову и изучая черный потолок, укрепленный балкой во всю длину. Он вслепую перекатывал в руках мягкий шарик мул-травы, который так и побрезговал пробовать на вкус.

Рэй исчислил в уме жуткое четырехзначное число – количество дней, оставшихся до истечения срока заключения. Он на силу заставил себя поверить, что пока еще не всё потеряно. Возможно, у него даже появился друг.

***

Утренняя суета барака, слышимая сквозь сон, не разбудила новичка. Зато разбудил толчок.

– Проспишь завтрак – пойдешь работать голодом, – проговорила Лиша на ухо и для убедительности своих слов тюкнула деревянной плошкой по лбу.

Рэй, продирая глаза и собирая мысли в шальной, невыспавшейся голове, толкнул оконную створку. Морозный воздух тут же обдал лицо, принявшись озорно носиться по душному бараку. Снаружи, из-под гущи еловых ветвей только-только выкарабкивалось недозрелое, бледно-оранжевое светило.

– Имей в виду, – с напускной суровостью сказала Лиша, – сегодня первый и последний раз, когда я тебя будила. Здесь с этим строго. Проспал утром – весь день огребаешь. А коль увидят, что я с тобой ношусь, оба схлопочем.

Вдвоем они сидели на ступеньках своего барака, Лиша – спокойно, Рэй – подрагивая от холода, даже закутавшись в фуфайку. Подмороженная земля хрустнула под носком разношенных войлочных туфель. На завтрак подали водянистую, несоленую кашу, которую герой влил в себя через силу.

– Да не морщись так, повара ж обидятся, – подначивала Лиша, глядя на мину подопечного. – Слу-ушай, – обратилась она, облизнув ложку. – А расскажи, что у бояр на завтрак.

Рэй нахмурился, вспоминая хрустящие тосты со сливочным маслом, овсянку с фруктами, яичницу. Он отложил миску и прижал ледяные пальцы к глазам, которые щипало от недосыпа.

– А куры здесь несут яйца?

– Несут, куда им деваться. Но нам они тоже не достаются. При желании можно сговориться с кем-нибудь из милых на обмен, но не советую. Обмен с милыми это крайняк, выгодных уговоров с этими вспомогателями не дождешься.

Наступал первый рабочий день, и осенняя погода не обещала его облегчить. Подруга вернулась с инструментом: двуручной пилой, стогом веревок и двумя долгорукими топорами. Она тут же сорвала с головы Рэя неряшливо смотанный платок, встряхнула и обмотала заново на крестьянский манер, что сделало его похожим на старушку. Однако так шея и уши были закрыты от зябкого утреннего воздуха.

– А у тебя щеки румяные, – улыбнулась Лиша.

Рэй безразлично пожал плечами.

– Это хорошо, – с важностью отметила она. – Если щеки румяные, значит не хвораешь и сегодня на работе не умрешь.

– Вот это предсказание. А тебя почему не румяные?

– Нет?! – всерьез испугалась Лиша, вскинула ладони к щекам и принялась растирать, и терла красные щеки до тех пор, пока не заметила ухмылку на уголках губ подопечного. Собиралась отругать его за насмешки над старшими, но сторож объявил приказ!

Каторжников выстроили на дворе шеренгой. Рэй изумился, когда понял, что происходит. Бревенчатые ворота поместья стояли отворенными настежь! За ними виднелся кусочек тёмно-рыжего неба – совершенно свободного.

– И что, нас прямо в лес выпустят?

– Да ты не думай даже! – осадила шепотом Лиша.

– О чём?!

– Да вижу, как у тебя зенки бегают. Только и думаешь, чтоб удрать!

– Будто бы ты об этом не думаешь.

Заключенные колонной по двое-трое покорно зашагали наружу. Стоило им пересечь линию ворот, как из строя, запнувшись, вылетел голубоглазый парень, которого вчера швырнули в окно. Под всеобщее гоготание он рухнул в жухлую, укрытую свежим снегом траву, громыхнув грудой инструмента, которым его навьючили.

Напористым шагом к нему пробился один из сторожей, тут же отвесив удар деревянной палкой.

– В строй! Живо! – скомандовал он и для скорейшего исполнения команды еще раз треснул палкой по спине.

На низкой дозорной вышке еще два сторожа с интересом наблюдали за знакомой, но никогда не надоедающей сценой. Парень беспомощно закрывался от побоев, неспособный исполнить приказ, и это влекло за собой следующий звонкий удар.

Кто-то схватил Рэя за предплечье. Он обернулся, столкнувшись с гневными глазами подруги.

– Куда собрался?! – процедила она напряженными губами.

Рэй воинственно глядел, как стражник поколачивает новичка на потеху остальным.

– Он же бьет его ни за что!.. – Рэй не договорил, так как Лишка вдруг больно ущипнула за руку.

– Парень всё едино в гузаки пойдет, это уже всем понятно. Отвернись, – приказала она, встав по направлению строя, – коль не хочешь следом.

– Да как ты мо… – и опять щипок оборвал слова.

***

Крупнозубая пила вгрызалась в толстый, будто резиновый лиственничный ствол, выбрасывая вихрь опилок влево и вправо. Рэй тянул пилу на себя, Лиша обратно; женщины тут работали наравне с мужчинами. Рубили не всё подряд, в основном лиственницу и белую ель – породы, древесина которых отличалась высокой ценой, оправдывающей транспортировку из этой глуши.

Удивительно, но заключенные почти свободно разбрелись по лесоповалу, сами выбирая где работать. Рэй и Лиша трудились чуть поодаль от небольшой группы других кандальников, всё под не очень-то внимательным присмотром сторожей, что расположились на жухлом лугу. Один стрелял из лука по соломенным мишеням, наглядно демонстрируя, что будет с тем, кто посмеет отойти дальше условного периметра, другой – валял на плоском, деревянном блюде желтые шарики мул-травы для заключенных.

Стук топоров разносился по просеке и бежал в бесконечную даль готовящегося к зимнему сну леса, разукрашенного строчками снега, и в этой дали так и мелькала призрачная свобода.

– Да ты уже утомил! Тяни, говорю, ровно. Всё сбежать хочешь?

– Ты посмотри на этих сторожей. Курам на смех. Нас, можно сказать, не охраняют.

– Сторожей ты напрасно за дураков держишь. Тот белобрысый при желании со ста шагов продырявит. Да и бегунов, как ты, они сразу примечают. А вообще, давай, сбеги. Куда подашься?

– Да хоть-куда, всё лучше, чем тут.

– Пустая голова! Здесь нас кормят и защищают.

– Видел я «защиту» сегодня утром.

– Ты откуда свалился? – нахмурилась Лишка, разгибая натруженную спину. – Думаешь, стены вокруг поместья, это чтобы нас держать? Не слыхал, что в лесу обитает? Там нынче такую чертовщину сыскать можно! От кабана ладно, на дереве спрячешься, да они и не больно-то до людей охочи. А если плетня встретишь? Или хима? А от шишкуна далеко ли убежишь? До ближайшей деревни больше ста верст9 по тайге. Сто раз тебя сожрут, пока дойдешь. А в лесу ты хоть немного ориентируешься, боярский отпрыск?

– Можно просто спускаться против реки, по которой нас привозят, – возразил Рэй, пропустив замечания на счет плетней и шишкунов, кто бы это ни были.

– Да вдоль реки шастают судейские егеря. Эти по́следы тебя за версты учуют, нагонят да вернут в Бересту с простреленными ногами.

– Тогда в обход, – не унимался Рэй. – Пусть будет дольше, но если добраться до какой-нибудь деревни…

– Только тебя там и ждут! Человеку в арестантской одежде воды-то никто не подаст. Да беглого каторжника любой дурак узнает, кому надо укрывать преступника? Не говоря, что за поимку беглеца можно получить купило соразмерно его наказанию. Покажись-ка на людях – в тот же день окажешься в ладье прямиком до Бересты да на удвоенный срок.

Сторож окликнул двоих, приказав убрать губы в карман и вернуться к работе. Рэй, наклоняясь к рукояти пилы, с завистью смерил даль леса, отказываясь смириться с невозможностью побега.

Нездоровое желтое солнце карабкалось выше, однако ко второй половине дня затерялось в дымных облаках осени. На обед была странная, бурая каша, которая на холоде она не имела ни вкуса, ни запаха. Лиша сказала, что березовая. Рэй сначала не поверил. Но по бумажному вкусу, пожалуй, что и да – березовая.

В перерыв Лишка подтачивала зубья пилы. Она попыталась пальцем выпрямить погнувшийся зуб, но только оцарапала подушечку – ох, как сочно выбранилась, закусив палец! Рэй улыбнулся столь богатому лексикону.

– Давай помогу.

Он перехватил повязку, которую та неловко пыталась намотать одной рукой, расправил и наложил аккуратно. Лишка цыкнула:

– Может, подуешь еще на ранку? Привязывай плотно! Еще целый день работать.

Рэй обернулся на группу гогочущих вдали каторжан: короткий дедок, активно жестикулируя, рассказывал какую-то уморительную историю, от каждого предложения которой каторжане чуть не покатывались со смеху. Лишка глядела на них отстраненно. Рэй задал неловкий вопрос:

– Ты сегодня работаешь со мной в паре и поэтому ни с кем не разговариваешь? Или так всегда?

Она пожала она плечами:

– Я не самый славный житель мужского крыла, подишто заметил? Из бабьего крыла у меня подруг нет, а большинство мужиков сочли оскорблением, что меня поселили рядом. Я живу, надеясь лишь на то, что мой срок истечет раньше, чем маза милой избы.

– Лиш, а ты зачем мне помогаешь? – спросил он, работая над повязкой. – Даже если считаешь меня кем-то из благородных, здесь от этого никакой пользы.

– Так выйдем – ты мне поможешь, – бесшабашно улыбнулась она, тепло глянув на Рэя своими белыми глазами. – А ну как устроишь в какой приличный дом кухаркой или постирухой, а то и с малышней возиться. Я ж так-то баба работящая! Давно решила, что больше не буду заниматься воровством, не вышло из меня лиходейки.

– Выйдем, ага. Мне тут еще шесть лет горбатиться.

– Да ты не хандри, соколий. Сожалеть – пустое, – философски заметила она, потрепав героя по обритой голове.

– Не понимаю, как ты тут справляешься.

– Живу пока живется. И ты приживешься. Авось, мне здесь-то даже и лучше. Жду, когда мой срок истечет, а возвращаться всё едино некуда. Семьи у меня нет, дома тоже. Разве только в дикий Северный край податься. Мать у меня северянка, – сказала Лиша, показав пальцем на свои белые глаза, – видимо, узнаваемую черту северного народа. – Вслед за отцом она приехала в Воложбу, где я и родилась. Но они оба умерли от болезни, а сводный брат выгнал из избы еще девчонкой.

Рэй выдохнул:

– Вот и дался я тебе? О себе бы подумала.

– Ай, ну не перетягивай так сильно! – стукнула она по руке, но затем с удивлением отметила, что повязка на палец наложена просто идеально. – Утомил ты. Понравился может? – бросила она, и поднялась. – Пошли работать!

***

Каторжане трудились, пока темнота вновь не опустилась на окрестности. После дня на лесоповале Рэй не чувствовал рук.

– Уже содрал мозоли? – Лиша протянула напарнику пучок засушенных листьев. – Прожуй, а потом приложи к ссадинам – быстро заживет.

Рэй с тоской поглядел на травы в руке, а следом на окружение. На деле барак оказался вовсе не таким грязным, как привиделось вчера. Бедным до страха – да, но не грязным. Все койко-места были заправлены стираным бельем, лишних вещей по углам не валялось, сами арестанты были на удивление чистоплотны. Кроме гузаков, конечно, которым разрешалось мыться только обмылкой – остывшей водой, использованной другими заключенными. Виднелась ежовая рукавица арестантского режима, которая не допускала беспорядка. Вот только…

– Оп, пасюк! Пасюк бежит! – закричал один из зэков, предупреждая об опасности голубоглазого паренька, которому уже досталось за сегодня.

По полу и правда мелькнула быстрая, серая тень, что вмиг оказалась у того под ногами; новичок ахнул, испуганно заскочил на нары. Мужики рассмеялись. По полу пробежал вовсе не лесной монстр, пасюками тут звали крыс. Грызун мелькнул под нарами парня и скрылся в стене. Пасюков не то чтобы любили, но и не обижали, ведь барак был домом и кандальнику, и грызуну.

Тут в мужское крыло вошел пышногрудый мужик с толстыми усами, из которых торчал шпилем нос. Милой по кличке Нос, один из тех, что приобщил Рэя к поруке. Он по-хозяйски обвел взглядом притихших заключенных, деловито прошагал по комнате до спального места Лиши, взял ее под запястье и повел за собой. Та что-то ответила, подавшись назад, однако длинноносый свел брови и, сыграв мышцами, только сильнее дернул за руку.

Рэй поднялся и окликнул бородача, лишь запоздавши соотнеся свой статус со статусом сударя Носа. А как было смолчать?

И Нос остановился. Кажется, миг даже подивился этакой дурости кандальника. Они встретились глазами, и, ох, лучше бы Рэй молчал. Столь тяжелым, колючим был взгляд этого человека. Нос не просто смотрел, он испытывал на прочность саму душу. Хотелось просить прощения, бежать. Не просто так Нос входил верхнюю касту. Он медленно надвигался, видимо, прикидывая, в каком порядке будет ломать кости зарвавшемуся новичку. Рэй вызывающе смотрел в ответ, понимая, что еще секунда, миг и сама его душа надломится в этом молчаливом противостоянии. Не чувствуя ног, он всё же набрался смелости указать, что сударыня вовсе не хочет идти с сударем Носом!

Но сударыня в защите не нуждалась. Лиша вырвалась из хватки и изо всех сил толкнула в грудь. Да только вовсе не Носа, а Рэя.

– Сказала тебе, отвали! Пёс! – рявкнула она, после чего положила руку на грудь носатого и произнесла ласково: – Слабый он на голову, ты не сердись. Сам же просил его устроить, я с ним возилась, он и навоображал.

– Ох, сердобольная ты моя! – ухмыльнулся Нос, да и увел ставшую сговорчивой Лишку за собой, более не взглянув на пса.

Герой опешил от столь неожиданной реакции подруги, растерянно проводив пару. Бестолково присел на место, поймав презрительные взгляды других заключенных и даже не сознавая, как ему только что повезло.

Масть в Бересте была фундаментальным свойством личности. Она определяла, где кандальник спит, какую еду получает, какие вещи может иметь в распоряжении, а главное, как должен общаться с другими кандальниками. Скачок, то есть поступок не по масти, что минуту назад сотворил Рэй, мог подсолить жизнь на годы вперед.

Вернулась Лиша перед отбоем. Глаза ее сосредоточенно следовали по половицам, избегая встречи с кем-либо. Стоило Рэю подойти, как девушка молча закрыла занавеской свое место. Казалось бы, всё закончилось, но даже в темноте барака Рэй прочел ее взгляд. Так открылась цена, которую Лиша платила за покровительство.

***

Первые закаты и рассветы сменились неделями, и скоро каждый день стал в точности похож на предыдущий. Чесноки валили хвойник – то была основная и самая изнурительная работа. Граница действующего лесоповала плавала в трех-пяти верстах от лагеря, в зависимости от направления. Очищенные от ветвей стволы сортировали: смолистая лиственница шла на строительство домов для зажиточных крестьян и купцов; белая ель, носившая свое имя за молочный цвет древесины, отличалась высокой плотностью и использовалась для изготовления мебели, посуды, поделок и некоторых инструментов. Многое делали прямо в поместье, в мастерских. Такой творческой работой всё больше занимались милые да под настроение, но, при таланте и договоренности со сторожами, к работам пускали и чеснока.

Скоро устоялся снежный покров. В Бересте, за исключением мелочей, не происходило ничего. Дни поздней осени падали всё короче и холоднее, пока русло реки не сузилось под белым покрывалом, оставив серую змейку посредине.

***

Зима: студень, трескун, лютень месяцы

Холода крепчали, а снега́ в лесу грудились.

Пришел студень – первый зимний месяц, а за ним беспощадный на морозы трескун. Тогда Рэй узнал, что такое настоящий голод. Пустая каша и хлебная тюря изо дня в день и близко не давали питательных веществ, которые требуются, чтобы работать в морозы на лесоповале. Заключенным выдали теплую одежду: толстые фуфайки и неудобное тряпье, которым следовало заматывать ноги и голову.

В единичные ясные дни тусклое зимнее солнце, которое тут именовали Хорсом, с трудом взбиралось до трети высоты небосвода, рыскало над еловыми пиками пару часов и снова, влекомое неодолимой силой, проваливалось за горизонт в тёмно-желтом зареве.

Река давно закрылась, и заключенные ходили по ней на другую сторону, где валили тот же лес, только чуть ближе к поместью. Работы никто и не думал отменять из-за холодов и закрытия навигации. Новых заключенных приводили дважды, пешком, прямо через леса. Обморожения среди каторжников стали постоянством, а затем обыденностью.

Вскоре заболела Лиша.

Вдобавок к отвратительному питанию, внутри барака стоял нестерпимый холод. Только места поблизости от печи обогревались сносно. Заключенные грудились на полу, оставляя нары, удаленные от тепла, однако согретого пространства недоставало.

Рэй выхаживал Лишу, используя знания своего мира. Первым делом он отогнал от нее знахаря, который велел пить маковый настой, чтобы снять кашель. Оказалось, что местные имеют совершенно дикое восприятие болезней: те считались живыми существами, что селятся в людях, вызывая недуги, а главными принципами лечения оставались терпение и противодействие. Карантин был неведом, а потому больные и здоровые заключенные не разделялись. Болезни, будучи живыми, конечно, нападали на человека, когда тот не мог их заметить, и легче всего это было сделать ночью. По этой причине сон, особенно долгий, тоже считался первоисточником болезни, тогда как работа, напротив, закаляла организм, давая силы одолеть вселившееся в душу лихо.

Не одна Лиша, но и другие заключенные страдали от плохого питания, которое становилось причиной развития цинги. Милые, что питались куда лучше, не испытывали таких симптомов и тем, не стеснялись демонстрировать свое превосходство. В бараках дела с болезнями обстояли нехорошо, каждый третий имел ссадины на деснах, нездоровый цвет кожи и непреодолимую слабость – типичные симптомы авитаминоза, лечение которой тяжелым трудом иной раз изводило больных за пару дней. Рыба в ответвлении Медвежьих притоков, на котором стояла Береста, водилась мелкая и костлявая – в основном пескари и шипастые окуни. Говорили, что в соседних, более глубоких притоках водится щука, но к ним заключенных почти не отпускали.

Самочувствие подруги не улучшалось, однако Рэй истово бился за ее жизнь. Куриный бульон, компот из мороженой смородины, настой укропа – лучшее, что смог сотворить он в этом безнадежном месте. Эти продукты отличались высоким содержанием аскорбиновой кислоты, которая была жизненно необходима для предотвращения цинги. То и другое требовалось Лише, чтобы справиться с пневмонией, которая развивалась в ходе болезни. Всё пришлось выменивать у милых по грабительскому курсу.

Болезнь напарницы оказалась непомерно тяжела и для Рэя. О геройстве уже и мыслей не было. Сознание залепляли одинаковые, ненастные дни: подъем затемно, сборы, работа, которая каждым днем подтачивает здоровье, возвращение в лагерь затемно. Ночь руки гудели от бесконечных ударов по мерзлым стволам. Наутро, проглатывая ненавистную кашу, он раздумывал, что может предпринять, но ни одной светлой мысли не приходило.

«Если она умрет, я…» – опять думал он холодным, тёмным утром, голыми ладонями удерживая плошку каши, и опять побоялся закончить это предложение словом, что так и просилось на язык – сдамся. Першение в горле и противный сухой кашель не обошли стороной и его. Побег через снежные леса был немыслим.

Последним из бегунов был Яшка – паренек, который даже на порубных харчах не утратил сложения атлета. Яшка отбывал за убийство: ночью залез в дом к дочке сельского ростовщика, а когда был застукан за делом, с дуру схватился за кочергу и зашиб младшего брата возлюбленной. Родом из крестьянской, но состоятельной семьи, он так и не примирился с неволей, отчего, видимо, подвинулся рассудком.

– Меня там ждут, – несколько дней к ряду твердил он, вглядываясь в вечереющий лесной стан и царапая до крови левый локоть. – Она хочет, чтобы я пришел.

Рэй уже оставил надежду узнать кто такая «она». Пытался вразумить Яшку, убедить, что в глуши никого быть не может! Что через сугробы, которые утягивают по пояс, он и нескольких верст не пройдет. Яшка еще сильнее вдавливал красные ногти в локоть, напряженно глядя в сторону леса.

В один день, перед тем как пройти лагерные ворота по завершении трудового времени, он остановился, пропуская вперед себя других каторжан, выждал секунду и ломанулся обратно к лесоповалу! Стрелок на сторожевой вышке поднял лук, натянул тетиву, но в наступающей ночи так и не поймал прицел. Погоню сторожа не организовали.

Яшку нашли следующим же утром, да не в лесу, куда он стремился, а на лысой просеке лесоповала, где обтесывали стволы, – даже версты не пробежал. Кровь так глубоко пропитала снег, что бурое озеро оставалось на виду еще несколько дней. Кто-то говорил, что Яшку задрал шишкун, кто-то грешил на обычных волков, что подвывали ночами недалеко от поместья, а кто-то, не слишком, впрочем, настаивая, полагал, что побрала беднягу сама Яга, мол, именно она его и зазывала ночами.

Жизнь тянулась медленно и тоскливо. Сторожа принижали чесноков, поддерживая в угоду мило́й избе нечеловеческие порядки. Милые измывались над несколькими гузаками, чья жизнь и вовсе была не жизнью. Вечно побитые и грязные – в баню их не пускали – лишенные всякого достоинства, они слонялись по лагерю словно тени и лишь вздрагивали, если кто-то из высоких мастей окликал.

Однако в таком отчаянии, как и обещал Светл-О-Бай, проглядывалась надежда. Чесноки, в основном, держались вместе: много раз с Рэем, который не сделал никаких запасов с осени, делились заначками еды, теплой одеждой, учили удить рыбу, шить одежду, делать подобие зубной пасты из лиственничной смолы и угля. Примелькавшись среди сторожей, он упросил одного особо падкого на лесть северянина, поучить его стрельбе из лука. Рэй восхищался поразительными навыками беловолосого сторожа, впрочем, делал это совершено искренне. Тот, в порыве снисхождения, научил натягивать тетиву на лук, брать прицел и мастерить стрелы.

В один из дней к Рэю, что сидел на наре, трясясь от холода, подошел сосед со стоящими торчком ушами. Семь лет назад он задушил знатного купца. На допросе говорить отказался, так что даже и неизвестно за что купчина расстался с жизнью, но было ясно, что убийца о своем поступке не сожалеет. Как всегда молчаливый, он поглядел на Рэя пустыми глазами и вдруг вынул из-за пазухи сверток мороженой облепихи. Указал на Лишку, а следом на другого заключенного со схожими симптомами. Пораженный таким даром, Рэй принялся за дело: облепиховый морс был, пожалуй, лучшим, что можно было изготовить тут для больных.

Лихорадка напарницы не спадала еще целую неделю. И всё же в одно из морозных, пасмурных утр она потянулась, выбравшись из-под трех одеял, которые Рэй добыл неизвестно каким путем, и даже притянула усталую улыбку. Самый счастливый день в его жизни.

***

Луна за луной, минули пять месяцев: осенний полузимник, зимние: студень, трескун, снежень, а потом и зимобор – первый весенний.

Успехи в лечении подруги и других узников не остались без внимания. Местные знали точно, какие симптомы несовместимы с жизнью, и в том, что Лишка преставится в ближайший день, не сомневался никто. На том Рэй и подцепил шутливое прозвище Коновал10, до некоторой степени подменив местного знахаря. И пусть герою не всегда удавалось достичь результата, его лечение, в отличие от знахарского, не сводило в могилу раньше времени и зачастую хотя бы облегчало течение болезней.

Так, к весне, после исцеления гнойной раны милого по кличке Штырь, Рэй получил собственную мазу со стороны милой избы: Нос великодушно предложил завести собственную маруху из бабьего крыла, а его верный приятель Штырь так был рад здоровой ноге, что зазвал Рэя раз в неделю столоваться в милой избе!

Соблазн был огромный. Последнее, кроме того, что было возможностью поесть человеческой еды, еще и считалось страх как почетно. А там, проявишь себя дельным человеком, так, чем черт не шутит, сам угодишь в милые! Рэй, однако, унял секундный порыв и рассудил иначе. Милые, как он заметил, народ переменчивый и даже дерганый, для них потеря авторитета равна смерти, ведь в бараках с пониженным милым в первую же ночь такое сотворят! В общем, не загадаешь, как долго продлится их фартовое покровительство. Сторожа и чесноки из бараков, как друзья, пожалуй, понадежнее будут, да и, по-честному сказать, сближаться с отъявленными бандитами, а именно из таких состояла милая каста, не больно-то хотелось. Потому прошение героя было с одной стороны скромнее, а с другой – содержало многократно больший потенциал: допустить к работе в мастерских.

***

Глубокая весна: уже снегогон месяц

За зимобором пришел снегогон – второй месяц весны. Смертельная хватка морозов отпустила Бересту. Прошла Масленица: целую неделю кандальники отдыхали от лесоповала и ложками ели сладкий кисель. Дни потянулись длиннее, солнце стало легче и выше, а лес наполнялся звонким пением пернатых. В конце месяца небо то и дело рассекали красивые клинья – это возвращались из теплых краев гуси и журавли. В воздухе пахло свежестью и жизнью!

Приход весны, однако, не улучшал ситуацию с питанием, поскольку прошлогодние запасы иссякали в ноль, а до нового урожая было еще далеко. Почти всех свиней съели зимой, а теперь кто-то повадился драть и без того малочисленных несушек. На фоне недостатка пищи милых это выводило из себя.

Три-четыре раза в седмицу находили груду окровавленных перьев. Милые были уверены, что кур режет кто-то из живущих в бараках. Несколько раз они устраивали обыск, но ни одного перышка не было найдено. Случайных заключенных это, однако, не спасало от демонстративных побоев.

Ситуация прояснилась, когда на одного из милых напало ночное лихо, которому и пришлись по вкусу местные несушки. Был это не то росомаха, не то здоровенный манул. Следующими жертвами стали ночные сторожа. Никто не был убит, но изодранные руки и ноги наглядно доказывали, что зверь вовсе не боится людей.

На прошлой неделе ночная тварь, разделавшись с последними курами и осознав безнаказанность, вовсе задрала молодую свинью, загрызла и обглодала до костей, да так, что подруги ее, содержащиеся в том же хлеву, и пискнуть не посмели.

***

Сегодня Рэй трудился над стиркой белья для стольного дома. Эта работа считалась непочетной, но на деле была в разы легче, чем лесоповал. С последнего они с Лишей окончательно свинтились благодаря покровительству милого дома уже как месяц, чему были несказанно рады. Лишка всё занималась делами на дворе, а Рэй трудился с мастерских: первые ложки и чашки его руки уже уплыли на рынок. Сказали, если от продажи поделок каторжанина поместью появляется регулярный доход, его, в какой-то малой порции, начнут зачитывать в уплату штрафа и сокращение срока, так что Рэй старался.

– Как д-думаешь, что произошло сегодня н-ночью? – поинтересовался Рэй у напарника. Заикания возникли пару месяцев назад по неведомой причине.

– Сто́рожа-то опять подрали? Да и поделом, равно дело выродок окаянный.

– Я о т-том, что это за зверь такой?

– Хрючево лесное, мало их там бродит? Вот поверьте, други, зверь людскую кровь раз попробует – уж не забудет, – авторитетно утверждал короткий мужичок по кличке Веник, сваливая гору коричневого белья в огромную лохань с водой. – Увидите, други, с нынешней ночи всякий раз будет драть того, кто в ночную остается, ага.

– Нашел кого слушать, Рэй, – вмешалась Лиша, высыпая еще копну тряпья поверх.

– А что з-засаду бы сторожам не организовать?

– У сторожей и оружия нет. Да и непростой то морок! Надо к бабке-шептухе идти, чтобы зверя отвести, то-то!

– Бабке? Это которая Яшку побрала? – усмехнулся Рэй. – Как т-только ее не зовут: Яга, Шептуха, Йогиня.

Лишка тут задорно напела:

– А на окраине села, Люська-ведьма жила,

Хочешь – верь, хочешь – нет, было ей сто двадцать лет.

Она хихикнула и сплюнула комок мул-травы в воду:

– Чушь! Ну, говорят, живет какая-то старуха в лесу, где-то даже неподалеку от нас, кто-то из судимых дескать видел. И якбы звери ее не берут, но что с того? Если и правда там кто живет, так просто сумасшедшая баба. Поди, из нашего же поруба бегунья. Инку Белобоку помните? Чем не ведьма? – опять хихикнула.

– Ведьма или нет, – продолжил Рэй, – меня б-больше интересует, что судья пообещал сократить срок заключения тому, кто убьет зверя. И вот что любопытно, срок будет сокращен тому, кто принесет зверев х-хвост. Это что за ребячество? Колдун он, что ли, судья наш, х-хвосты-то собирать? Чем не голова или уж т-туша целиком?

– Думаешь, что-то особенное в этом хвосте? Выходит, судья-то ведает, что к нам забрело?

– А то! – опять вклинился сосед. – Ведает, еще как! Да судья сам, что лешего, боится зверюгу! Кудлатый ведь по званию выбирать не станет? «Хрусть» судейской шейкой во сне и удерет с жирненькой добычей, хе-хе!

– Хм, вот это, кстати, возможно, – посерьезнев, закивала Лишка. – Не то, что оно судью загрызет, а что судья по правде его боится. Короче, мужики, тут вот какая буза. Подслушала я утром разговор сторожей, – шепотом начала она. – Сказали, что судья уж распорядился для решения проблемы, – она сделала интригующую паузу, – пригласить героев!

Рэя будто током пробрало на этом слове.

Впервые после суда кто-то в этом мире упомянул божественных посланников! Героев, которым ни много ни мало предписано спасти не то целый мир, не то лишь людской род – тут пока ясности не было, да и спасти от чего – тоже оставалось загадкой. Но героев!

«Господи, как же я забыл? – оторопело подумал он, и пред глазами скопом пустых страниц пролетели последние месяцы. – А я – тоже?..»

– Рэй, ковш подай, – кликнула Лиша.

В общей сложности уже более полугода он провел в заточении. Суровая осень, беспощадная зима, а теперь эта голодная весна. Тепло вернулось, но голод! Серый, животный голод, что диким волком скребся изнутри и бесновался только сильнее, когда Рэю удавалось наложить руки на лишнюю порцию постной каши или обглодать вываренный в супе хребет. Да еще зверюга, что подрала последнюю скотину. Черт, да он сам готов был сожрать живьем несчастных куриц, только бы наесться хоть один раз! Голод, холод, нищета и болезни заполонили сознание, заставили позабыть о предназначении.

– Рэй?

Голову обогревало весеннее солнце, однако сердце похолодело. Как давно он перестал думать о высшей миссии, как давно он перестал считать это место временным? Как давно смирился?

Из мутного, идущего рябью зеркала воды на него вдруг вылупилось чужое лицо: непривычно вытянутый, с резкими чертами, облик высохшего старика. Впалые щеки вырисовывались полукруглыми тенями, глаза – две черные впадины без искорки жизни, борода, которую тут не требовали брить, отросла бурым сорняком.

Узник смотрел на отражение, недоумевая: «Чего это он уставился?» Он провел рукой по отросшим волосам, и злой двойник по ту сторону почему-то сделал то же. Он положил ладони себе на лицо, однако в отражении на щеки легли костлявые пальцы с отросшими ногтями. Пустые впадины вместо глаз бессмысленно пялились… как вдруг отражение разбилось ударившим по воде ковшом!

– Кого узрел-то там, соколий?! – звонко хрюкнула Лишка, орудуя черпаком.

– А? Да так. Г-герои, говоришь? – переспросил Рэй как можно спокойнее. – А много их будет?

– Я почем знаю? – хмыкнула она, утапливая белье в ледяной воде. – Будь они неладны. Вряд ли они тут что-то поймают, только на награду судьеву позарились, небось целый мешок серебра посулили, вот и запрягли такую даль. Надеюсь, не заплатят им вперед, а то слиняют, даже не поглядим, как их сожрут.

– Сожрут? Г-героев-то? А ты не высокого о них м-мнения. Почему думаешь, что они не справятся?

– Куда там! Бездельники. Видала, их в Сяве раньше полно было. Кичливые такие, мол, снизошли до ваших бед, мужики раскошеливайтесь, бабы подол задирайте! А до дела доходит – друг друга готовы поубивать за место в кустах. А уж в ратном деле на героев стыдоба смотреть: не княжьи солдаты, а деревенские колдыри им по мусалам надают.

– П-подожди, – не верил ушам Рэй, – разве герои не обладают бо-жественными талантами? Они ведь должны быть, как же там, честны, д-достойны и преданы долгу?

Лишка не в первый раз глянула на напарника с подозрением, но в этот раз взгляд был короче, а подозрений в нём больше.

– Может, они чего и должны… пришельцы-спасители, как же! Девственность мою пусть спасут, ха! – опять хрюкнула. – Да они нам тут сто лет не всрались, герои-то. От чего спасать нас?

Разговор оставил сомнения. «Действительно, от чего же?» И всё-таки факт был налицо: герои существуют, а некоторые, похоже, занимаются тем, чем, по мнению Рэя, должны заниматься герои!

До конца рабочего дня он смятенно размышлял об услышанном. Нечто встряхнуло его, словно от долгого сна, заставив сердце биться. Вечером он упросил Лишку подстричь ему волосы, вопреки традициям подчистую сбрил непослушную бороду, затем подстриг ногти и подшил кое-где арестантскую одежду.

Герои, однако, не спешили явиться.

***

Поздняя весна: уже травник месяц.

Полный лунный цикл минул со дня, когда Рэй стал жить надеждой встретить соратников. Несчетное количество раз он представлял, какой будет встреча: узнают ли они собрата, смогут ли помочь в его положении. Станут ли? То ли одна эта идея, то ли приход весны, с которым оживала природа, но призванный более не позволял себе пасть духом, сердце билось сильно и ровно.

Изо дня в день он трудился пуще прежнего, стараясь и поддержать форму, и обретать навыки. Кроме чашек и стрел, уже умел вытачивать рукояти для инструмента, детали для мебели, которую потом собирали другие мастера. Он так никогда и не жевал вощеную мул-траву, а все порции выменивал на продукты. Кто-то в голове оживился и теперь назло волшебному коту, что, верно, уж и позабыл о нём, назло Амадею, герою, вероятно, идущему предрешенным на успех путем, непрестанно талдычил: «Этот лагерь – не конец моей истории». Да, он был здоров вопреки всем невзгодам, силен – на лесоповале других не остается, у него был друг и даже небольшой авторитет в лагере; со всем этим можно было работать. Впрочем, возникшие не пойми откуда заикания так и не удалось побороть.

Так глубоко задумался он, шагая через двор с охапкой дров на груди, что сам не заметил, как перед ним возникла стена. Он оступился, а через секунду оказался на земле, звонко усыпанный поленьями.

– И как это понимать? – уязвленно прозвучало над ним.

Рэй медленно возводил взгляд. Изящные кожаные сапоги с невысоким роговым каблуком: мягкая кожа, искусная выделка и, с ума сойти, металлические пряжки! Надо отметить, что любое изделие из металла в этом мире вообще обладало какой-то фантастической ценностью. Заправленная в штаны белоснежная рубаха со шнуровкой на груди, затянутая кожаным поясом, выгодно подчеркивала талию, крепкую грудную клетку и выдающиеся плечи. Черты лица симметричны и красивы, легкие растрепанные волосы цвета пшеницы не касались плеч, а отсутствие укладки придавало образу моложавую небрежность и лихость. Молодой мужчина имел облик эталонного героя былин!

– Дождусь я извинений? – обратился он.

Рэй, давясь заиканиями, вымолвил, что просит прощения, но, только собрался задать вопрос, как благородные, светло-голубые глаза утратили интерес к никчемному кандальнику. Герой былин цыкнул и зашагал прочь, не дожидаясь заикающегося визави. Следом трусил молодой паренек с большим рюкзаком кустарного пошива на плечах. Этот мельком одарил Рэя каким-то уж очень брезгливым взглядом.

«Неужто и правда герой? – запоздало взволновался герой-узник. – Так и подумаешь, толкнули его».

Сегодня на пристани позади частокола вновь высились перепончатые мачты речной шхуны. Присутствие корабля не было чем-то необычным, этот швартовался каждые две-три недели, подвозя продовольствие, новых заключенных, а также гостей – редких коробейников, знахарей, странствующих монахов, распространяющих непопулярное в этих землях учение о некоем пророке, убитом солдатами старого княжества сотни лет назад, но почему-то до сих пор почитаемом, а также княжеских скороходов, привозивших документы судье. Гости прибывали в лагерь на правах вольных посетителей, квартировали в стольном доме и уезжали той же, максимум следующей лодкой. Однако Рэй осознал, что сегодня-то в лагере уж очень шумно из-за количества прибывших.

Получив тычку от сторожа, он собрал рассыпанные по двору поленья, но другой надзиратель, забавно окая, окликнул:

– Гой, Коновал! Оставь покамест дрова, вон те ящики надобно сносить до стольного дому, в клад за кухней. Обожди, сыщу тебе подмогу.

– Всё н-нормально, Митяй! – не без труда поднимаясь из приседа с ящиком на груди, ответил Рэй. – Справлюсь!

Он прошел в стольное здание по знакомому пути: направо, мимо кухни и далее до упора. Вошел в просторную кладовую, а внутри, сначала лишь краем глаза, увидел ее. И уже от этой случайности стиснулось сердце.

Цве́та теплой платины волосы, собранные на затылке в хвост, были единственной деталью, не сокрытой плотным коричневым полусолнцем. Этим словом называли длинную накидку с капюшоном, которая защищала от непогоды. Рэй уж замечал, что подобное полусолнце, за простоту кройки и удобство, носят очень многие гости. Девушка, подогнув под себя ноги, деловито сидела на большом сундуке недалеко окна. На руках у нее пачка листов, рядом восковая дощечка для письма, в которой она оставляла заметки. Прическа, движения и взгляд неуловимо отличали ее от местных, выдавая что-то знакомое, даже родное.

И тут Рэй чертовски занервничал. Он так ждал встречи с героями, с людьми из родного мира, да только сердце так и заметалось в груди, а голова враз опустела от мыслей. Пожалуй, с тем высокомерным красавчиком было б даже проще поговорить.

Не в силах не отметить, сколь ухоженно выглядит девушка, Рэй понял, что его облик, несмотря на недавние старания, без тени сомнения выдает уголовника да невысокой масти. А когда она оторвалась от бумаг, подняв вопросительный взгляд густо-серых глаз, сердце и вовсе предало, рухнув в пятки.

Кандальник тут же отвернулся, проследовал до угла. С важным видом он поставил тяжелый ящик. Дважды проверил, успешно ли тот установлен на дощатом полу, а убедившись, что прямоугольный короб не планирует укатиться, решительно прошагал по половицам и остановился возле нее. Но тут опять столкнулся с выразительными, матово-серыми глазами, и заготовленная фраза, которая в голове звучала уверенно и непринужденно, вывалилсь нелепицей:

– П-п-ривет. Я, собственно… мы-можно кое… кое-что с-спросить?

Девушка настороженно опустила одну ногу на пол, отложила бумаги и уперла левую руку в бедро. Под накидкой-полусолнцем виднелась светлая туника, а на поясе, мать-честная, сверкнуло навершие настоящего меча! Одно это сообщало об ее исключительном положении в Бересте: оружия, не говоря, что боевого, тут не дозволялось даже сторожам. Дубовые дубинки не в счет. По лицу девушке было слегка за двадцать пять, но Рэй еще не мог этого воспринять.

– Извини, – незаинтересованно ответила она бархатистым контральто, – я жду друзей, – после чего демонстративно сосредоточила взгляд на бумагах, всем видом давая понять, что к общению не расположена.

– П-понял, н-нет проблем, – ответил Рэй и был таков.

Он вышел в коридор, прислонился к стене. «Пэ, пэ, пэ-ри-вет», – иронически изобразил он себя, врезав по лбу. Отлично поговорили.

***

Рабочий день тянулся до омерзения долго. «Герои!» – не давала покоя мысль. Здесь, в Бересте, возможно в последний раз на ближайшие годы! Но сторожа снова и снова выдавали глупые указания, уводившие с главной площади. Конечно, это было лучше, чем целый день провести за двором, на валке или распилке деревьев, однако встреча с товарищами не оставляла мыслей, а новые поручения лишали шансов еще раз встретить кого-нибудь из столь ожидаемых гостей.

В очередной раз за день Рэй вошел на кухню стольного здания, доставив поварам мешок костей для вечерней баланды, а украдкой всё поглядывал дальше по коридору на кладовую. Покинув кухню, он вернулся в прихожую залу. И вдруг в противоположном коридоре он снова увидел девушку с волосами цвета платины – та выходила со стороны судейского крыла.

Рэй твердо решил, что это оно. Вскинул руку, чтобы завязать разговор ее еще раз, но тут входная дверь распахнулась! В том и не было необходимости, ведь дверь и до того оставалась незапертой.

На пороге стоял воин с растрепанными, пшеничными волосами. Нарочито ударив тупым концом копья в пол, он сделал громкий шаг, привлекая внимание всех, кто находился в зале: Рэя, двух сторожей и пары служивых. Матовые чешуйки его брони тонко позвякивали на каждом шаге, копье было на треть выше его роста, а металлический наконечник противной стороны – подток – оставлял крошечные блестящие вмятины на деревянном полу. Рэй этого гостя опознал, именно в него он влетел сегодня утром. Теперь при параде.

– Настя! – копейщик поднес к виску два пальца и вальяжно отдал честь, приближаясь к девушке. – Как всегда, приятно тебя видеть.

Когда Рэй, припомнив о «друзьях», которых якобы ждала девушка, выдохнул: «Только не этот», та махнула рукой в ответ и скорыми шагами направилась к выходу из стольного дома. Воин же проводил интересным взглядом ее тонкую спину, потом прошел дальше по зале и, привалившись на копье, склонился над одним из служивых. Рыжий мальчишка глазел на диковинного воина снизу вверх.

– Долго будешь глазеть? Я жду, – заявил герой.

Служивый будто бы опомнился:

– А! Так уже, мил господин, я собрал! – он торопливо прислонил к стене метлу, которой орудовал до этого – та сразу грохнулась на пол – и юркнул в другую комнату. Не прошло нескольких секунд, как паренек воротился, держа на руках, словно младенца, увесистый мешок.

Копейщик принял котомку, мельком осмотрел содержимое и вложил в ладонь парня пригоршню рыжих монет.

– Вот, добрый сударь, два каравая, пузырь воды, бутыль пива, копченая…

– Да-да, молодец, – перехватил воин, похлопав рыжеволосого по голове, немного сильнее, чем если б то и вправду была благодарность. Миндалевидный наконечник копья сверкнул огненно-рыжей струей заходящего солнца, что падала сквозь открытое окно, на миг ослепив Рэя. Присутствия последнего копейщик и не заметил.

Столь же бессмысленно шумно он вышел прочь, уже на пороге всучив полученную котомку оруженосцу в кожаном жилете. Последний, перекинув мешок на плечо, преданно посеменил за господином.

«Индюк, – покачал головой Рэй, да был вынужден признать: – выглядит гад, конечно, эффектно».

***

Время шло к вечеру. По площади крался набивший оскомину запах разваренной крупы. Рэй, сидя на крыльце своей избы, старательно штопал рубаху, пытаясь привести ее в хоть сколь-то ухоженный вид.

Плотная тень дымохода стольного здания уже пересекла весь двор и начала карабкаться по стене мастерской, как это происходило из вечера в вечер.

«Бесполезно», – нервно коля́ пальцы иглой, думал Рэй. А взять и постучаться в стольное здание после ужина? Пустят ли сторожа? А первым делом, станут ли сами герои разговаривать с преступником? И тут Рэй ощутил чье-то присутствие.

– Друг, а вот скажи, – глядя на карабкающуюся по стене тень дымохода, спросила она, и Рэй не поверил, что эти умные слова прозвучали наяву: – корень четной степени из положительного числа имеет положительное или отрицательное значение?

Он поднял ошарашенный взгляд на девушку в коричневой накидке и, похлопав глазами, ответил:

– П-понятия не имею. У меня с м-математикой была только одна бурная ночь перед экзаменом, но мы решили, что это ничего не значило и разошлись без обид.

Девушка улыбнулась и опустила взгляд на страшно затасканную одежду в руках товарища. Рэй приколол драгоценную в этом месте иголку на пояс штанов и поспешил набросить рубаху, скрыв тощее тело.

– Я тебя за местного приняла, но что-то тебя выдало, сама не знаю. Извини за вопрос, просто проверяла.

– А п-просто спросить не могла? – ответил Рэй, не в силах сдержать глупую улыбку.

– Зато я теперь точно знаю, что ты из наших.

Она бросила взгляд на группу заключенных возле мужского барака. Те перешептывались, безо всякого стеснения разглядывая ее. Признаться, этим же сейчас был занят и Рэй. Ведь, ох, как было что поразглядывать и на что засмотреться. Кроме одежд, которые и правда выглядели как одежды, а не дикарские обноски, какие носили берестовские кандальники, она и сама выглядела, как… после полугода в порубе, даже и не слов не подберешь как. Светло-светло-русые волосы собраны в хвост на затылке, прямые, строгие пряди оставлены по бокам. Прямой нос с горбинкой, присыпанный щепотью совсем мелких веснушек, которые лишь слегка оттеняют строгость ее образа. Чуть выступающий подбородок – волевой и не очень-то женственный. Расстояние между глазами – чуточку шире, чем то, что можно было бы назвать эталонно красивым. Не сказать, что писаная красавица, но что-то, от чего так и бросало в жар, в ее образе было. Даже хуже: чем дольше смотришь, тем тяжелее оказывается отвести взгляд.

Но глаза ее холодны, беспокойны.

– К-как тебя зовут? – решился начать Рэй, хотя уже и слышал ее имя сегодня в стольном доме.

Она чуть поджала полные, упрямые губы, на которые отчего-то сам собою опускался взгляд, и ответила:

– Анаст… можно просто Настя.

– Я Рэй. Можно п-просто Рэй, – попытался он сострить, но заикания окончательно свели слабую шутку.

– Это место, – она окинула взглядом двор, – выглядит так тоскливо. Как ты здесь очутился?

Рэй нерешительно помедлил с ответом. Именно сейчас, когда впервые появилась возможность рассказать подлинную историю. Но так страшно было ответить! Страшно оттого, что она, человек из его мира и настоящий герой, каким ему так и не выпало шанса стать, попросту не поверит заурядной истории несправедливо обвиненного каторжника. Каждый второй кандальник, с которым Рэю довелось общаться в Бересте, с крестом на челе утверждал как раз то, что хотелось сейчас рассказать ему: обвинили ни за что, оклеветали, судья не разобрался.

– Меня обвинили в нап-падении на жителя д-деревни. С оружием, без свады, по разбою, – повторил он слова из своего приговора.

Она, ничуть не смутившись озвученного, присела на ступеньку рядом.

– Не спрашивала, в чём тебя обвинили. Спрашиваю, как ты здесь оказался? – повторила она, и под ее твердым взглядом узник замер, потерявшись в этих искренних, густо-серых глазах. Ох, какие это были глаза! Цвет проливного дождя – такое поэтическое описание пришло на ум. Нежные, но внимательные, они даже не обещали беспристрастной оценки показаний, а заранее говорили: я тебе верю.

И Рэй без утайки, хотя и продолжая побарывать заикания, открылся товарищу. Светящаяся сфера, Правая Башня, аномалия, контракт без таланта, бандиты, суд – теперь казалось, что это всё было так давно. Впрочем, месяцы заточения и не такое отдалят. Отчего-то быть выслушанным, а главное понятым, оказалось чем-то эмоциональным, хотя ранее он и не замечал за собой подобной черты. Начал коротко – не хотел утомлять вовсе не оригинальной историей, но по мере рассказа прибавлял подробностей. А когда Настя придвинулась по ступеньке и сочувствующе положила крепкую руку ему на плечо, в увядшей его душе и вправду прошел оживляющий летний дождь. Пришлось даже пару раз крепко зажмурить щиплющие глаза, чтобы не опозориться рыданьями.

– Ты веришь?

Она глянула на героя и уголки ее глаз поднялись.

– Мы же герои. Честность – первая из трех наших добродетелей. Но знаешь, обратная сторона честности – доверие.

Она задумчиво поглядела на рыжее солнце, путающееся в ветвях.

– Лиха беда начало, мне тоже нелегко пришлось, когда очутилась в этом мире. Но то, что выпало тебе… не знаю, как ты справился. Я бы, наверное, просто сдалась.

Зайчик заходящего солнца играл на кончике ее носа, и казалась Настя уже вовсе не строгой и не холодной, а вполне живой. Всё-таки настоящая красота никогда не бросается в глаза, подумал Рэй. И как раз в момент сего чувственного разговора пустой желудок узника решил удивить даму разученным тут звуком умирающего кита. Щеки загорелись, Рэй обнял живот, прижав к нему коленки.

– Совсем плохо кормят? У меня при себе почти ничего нет, извини. Давай, я попрошу судью…

– Всё нормально! Просто в обед была маленькая порция, – соврал он. Точнее, баланда и правда была крохотной, просто не сегодня, а в последние два месяца.

Она протянула глиняную бутыль.

– Квас. Его местные заместо хлеба принимают.

Рэй с аппетитом пригубил пряный, щиплющий напиток – страшно вкусный.

– Слушай, – теребя в руках кожаные перчатки, сказала Настя. – Ты же давно здесь?

Рэй кивнул, отпивая еще.

– А не видел в поместье пару человек в последние дни? Один такой высокий, с бородой от уха до уха, в тёмно-синем кафтане, – описывала она, аккуратно вырисовывая размер и форму примет. – И еще один, невысокий мальчишка, совсем молодой, в таком сером полусолнце, ну, да, как у меня, только сером. Не видел? Они бы, скорее всего, были вместе, – скомкано объяснила она, убрав спавшую прядь за чуть выступающее ушко. Затем, с надеждой заглянув в глаза собеседнику, прибавила: – Да, Андрей и Аслан их зовут, а еще…

Рэй, извиняясь, покачал головой:

– За ш-шесть лун, не видел никого похожего. Это твои друзья? Нашли же вы где встретиться.

Та кивнула, отводя взгляд. Ресницы несколько раз взволнованно прыгнули. Она щипала указательный палец снятой кожаной перчатки. Наконец решилась рассказать.

– Мы вышли из Стя́готы, это, если знаешь, деревня на юге отсюда, – девушка махнула перчаткой в сторону ворот и задумчиво провела по коленям, – но отправились мы разными путями, поскольку очень спешили. Подрядились доставить письмо от старосты Стяготы местному атаману, что зимует со своим личным отрядом на даче, на полпути между Стяготой и Берестой. Это нужно было сделать срочно, за работу взялась я. Ребята же пошли на северо-запад, чтобы встретиться с караваном переселенцев с востока, чтобы продать кое-какие вещи. Их нам тоже не хотелось упускать, поскольку за некоторые товары никто не дал бы лучшую цену.

– С востока едут переселенцы?

– Там несколько лет назад закончилась большая война, которую вело Княжество против страны кочевников. Сейчас на юго-востоке государства страшная бедность и разруха, вот люди и едут на запад, поближе к уцелевшим поселениям, – она еще раз убрала за ухо непослушную прядь и продолжила: – В общем, у меня с друзьями не должно было оказаться большого разрыва, не знаю, сотня верст максимум. Мы договорились продолжить путь в Бересту, поскольку поместье представляет собой укрепленное и относительно безопасное место. Я прибыла уже вчера вечером, пришла пешком по каменистому берегу реки. По счастью, судья радушно меня принял и разместил аж в отдельной комнате главного здания.

– То кладовая, – не удержался Рэй, но Настя не восприняла укол.

– В отличие от меня, ребята должны были идти верхо́м, так что могли добраться даже раньше, – рассказывала девушка. Щеки ее чуть порозовели от волнения, так что она стала казаться еще милее, хотя и думать о таком сейчас было неуместно. – И вот почему-то всё еще их нет.

– Есть основания б-беспокоиться раньше времени? Наверняка п-просто задержались в пути.

Настя приложила холодную кожу перчаток к порозовевшим щекам и зажмурилась на секунду:

– Да, да, наверняка.

– Еще бы, целая сотня верст!

– Побродишь по этим землям – поймешь, что сотня – ерунда.

– Та д-деревня на юге называется Стягота? Согласись, если что-то их задержало, пусть ненадолго, они бы не стали отправляться в ночь. Соответственно, сюда вышли б только сегодня утром.

– Может быть, конечно. Ладно Андрей, неумеха, но Аслан очень опытный следопыт, да и боец хороший. Чтобы задержать его в дороге, должно было случиться что-то серьезное, – сказала она в вздохнула.

– Наверное, тяжело вот так ждать.

Помолчали.

– Ты что-то хотел спросить? Еще днем, в кладовой. Прости, что прогнала.

– Просто п-подумал, уж не герой ли ты? Вот и всё.

– Правда? А как понял?

– Т-ты по-показалась на вид ч-чуть приятнее, чем остальные в Бересте.

– Ха-ха, – сморщив носик, снисходительно ответила Настя, – за шесть месяцев мог бы придумать комплимент получше.

– На самом д-деле, я надеялся, что другие герои расскажут что-нибудь об этом м-мире. Полгода тут прожил, а дальше этих стен не видел.

Та снова положила руку на геройское плечо и кивнула.

– Да я сама тут… – она задумалась, потерявшись в числах, – хм, а ведь уже девятнадцатая луна! – Настя подняла серые глаза к бронзовому небу, устланному длинными перистыми облаками, и тихонько рассмеялась: – Будто целая жизнь прошла. Эх, не знаю, что тебе и рассказать.

– Честно говоря, у меня т-только один вопрос: что происходит?

Настя улыбнулась красивой, белой улыбкой и подперла голову кулачком, в котором удерживала перчатки:

– Эт ты спросил так спросил! – она взяла бутыль с квасом и, сделав пару глотков, принялась за рассказ: – Что это за место – сама не знаю, может, параллельный мир, может, какое-то прошлое или будущее нашего, а может, просто другая планета. Кто мы? – вскинула она брови и произнесла с горчинкой: – Ни дать ни взять герои! Таков титул, определенный контрактом. Зачем мы тут нужны? Чтобы уберечь мир от печального конца.

– Котяра в Башне что-то такое говорил. П-повлиять на историю мира, которая будто бы идет к концу. Лично я никакого вс-селенского зла тут не встретил. Не считая обычных людских п-пороков, но таких и в нашем мире хватало – не рухнул.

– Да, с геройской миссией не всё ладно. Где корень зла и в чём проблема с его историей, никто из знакомых мне героев не знает. Известно одно! – звонко щелкнула она пальцами. – До нас историю уже исправляли.

– Какой-то бракованный мирок, ей богу. А исправляли тоже герои?

– Тоже, – кивнула она, но подняла палец, привлекая внимание к следующей фразе: – Но важная оговорка. Те герои, которые однажды исполнили божественную миссию, четыре века назад, это не те же самые герои, что мы, понимаешь?

Рэй задумчиво кивнул.

– В глазах местного населения есть Великие Герои. Их не просто помнят за давнишние подвиги, а почитают! Некоторых, например, Елену, Велимира, Леду и Астру, чуть ли ни наравне с Белыми Богами. А оно и понятно, они были прямым продолжением самих же Белых Богов, да еще, похоже, мир спасли. И вот эти, Великие, ничего общего с современными героями не имели, потому как были не только умелы сверх всякой меры, но еще поистине честны, полны достоинства…

– И преданы своему ремеслу.

– Точно! – снова щелкнула она пальцами. – Как видно, ребята были огонь. Наше поколение пока надежд не оправдывает. Герои, которых призывали до сих пор, в основной своей массе оказались трусами и кутилами, которые только и тратили полученные при призыве деньги да развлекались с обретенной силой.

– Уж меня от этого уберегло, – горько усмехнулся Рэй. – Слушай, Насть, всё-таки п-почему с миром опять проблемы, если Великие его давным-давно уже спасли? Котяра мне обмолвился, что успех п-первых героев был обманчив. Что это значит?

– Спроси полегче, – ответила она, показав кончик языка.

Настя сделала большой глоток из бутылки, надув щеки, и принялась за сказ:

– Ты уже, наверное, узнал, что в представлении местных жителей мироздание разделено на три измерения: Явь – тварный мир материальных вещей, в котором живем мы; Навь – потусторонний мир, где живут духи и Тёмные Боги; и Правь – высший мир Белых Богов.

– Сиречь герои должны разделаться с Навью?

– Вовсе нет, – качнула она пальцем. – Навь – тёмная, но неотъемлемая сторона мироустройства, она – не зло. Ну, или даже зло, но совершенно неизбежное. По-простому, Навь нужна, чтобы была Правь и, следовательно, Явь.

– Не понял.

– Без заката не будет рассвета. Без зла не родится добро. Без света лишается смысла сама концепция тьмы. Что-то может существовать только если у этого есть противоположное состояние.

– Хлопок одной ладонью, – прошептал Рэй.

– Явь стала источником великого разрушителя – времени, которое воздействует и на Правь, и на Навь. Задача Тёмных Богов Нави – уничтожение того, чему более нет места в Яви, чей срок истек. Навь, стоящая в противовес Прави, нужна для баланса сил, наличия у людей свободной воли, а главное – развития всего мироздания, поскольку без разрушения старого нет движения вперед. Существа, живущие в Нави и Прави, могут как вредить людям, так и помогать. Навь и Правь, по преданиям, тоже разделены на какие-то свои подмиры, но, как я и сказала, я не увлекаюсь мифологией.

– Хочешь сказать, сам б-баланс этих трех миров нарушен?

– Перемены в мировом балансе происходят медленно, а потому незаметно для большинства. Но старики, кто по памяти может сравнить мир сегодняшний с тем, что было лет пятьдесят назад, говорят, что мир дурнеет: деревни чаще голодают, являются новые болезни, народ подается в воровство и даже разбой, навные чудища, а это именно по нашей части, доселе слышанные только в преданиях глубокой старины, проникли в Явь да развелись тут и там, будто чуя, что нет на явной земле того, кто мог бы дать им отпор. На дорогах между городами может быть смертельно опасно. Говорят, это всё происходит потому, что Явь сближается в Темной Навью. Эти два мира стали влиять друг на друга, нарушая хрупкое вселенское равновесие. Материальные вещи, которые никогда не могли оказаться в Нави, теперь проникают в нее, и наоборот, нематериальные силы просачиваются в Явь, приводя к необратимым изменениям.

– Вот это уже более к-конкретно. Чудища – это вроде того, что у нас тут поселилось возле поместья? И почему же миры сближаются?

Настя легкомысленно пожала плечами:

– Я не знаю.

– А что местные думают?

– А вот для туземцев причина массового появления чудовищ стала настоящей притчей во языцех, – Настя с силой поставила бутыль на ступеньку и вытерла губы. – Спасения от потусторонних чудовищ изыскивают у высших сил. Сил в Княжестве две: еще не вымершее язычество, то есть вера в Белых и Тёмных Богов, и учение Пророка – вера в триединого Господа. Отсюда два очевидных пути спасения рода людского. Кто эта наша богиня с красивыми глазами – тот еще вопрос, о ней в местном фольклоре упоминания нет, как собственно, и об ее кошаке.

Первые, которые язычники, говорят, что люди, живя в достатке, отреклись от традиций, забыли напутствия отцов. Да еще стали почитать не небожителей, а эфемерных землерожденных героев! Люди, следуя за Великим Героями, возгордились, отвергая Правь и великую любовь Рода-Творца – первого божества. Этим они сознательно отодвинули свой мир от Прави, став ближе к Нави. Но ведь сила геройская была от самих Белых Богов и дана! Значит, нужно срочно вернуться к традициям, присмиреть и истово молиться Сварогу, Перуну, Даждьбогу и другим представителям белого пантеона, и мир постепенно вернется «на рельсы» – Явь опять окажется посредине.

Настя откинула руку в другую сторону:

– Вторые, крестопоклонники, утверждают, что Белых Богов, конечно, никогда не было – языческий треп и наследие тёмной старины. На деле очевидно, что Бог един. Еще сотни лет назад, через Пророка, Он передал людям Писание, чтобы привести их на истинный путь и спасти не земные тела, а сами души! Жизнь человеческая – есть испытание, по завершении которой Он всякому воздает по заслугам. Познавая Бога, люди забывают страх, гнев и нужду. Смерть – лишь переход в Царство Небесное, сотворенное Создателем для праведников.

– Пару недель назад к нам заходил бахарь и рассказывал б-былину про трех богатырей. Заключенным понравилось, но у тебя получается даже лучше.

Настя посмеялась:

– Почти угадал, я в прошлой жизни была… – она задумчиво склонила голову и отмахнулась: – неважно.

– А правильно я понял, что из этих двух фракций…

– Никакая не желает знаться с новыми героями. Вопрос нашего шарлатанства, вероятно, единственное, в чём сходятся ученья. Больше того, даже немногие, кто всё еще славит Великих Героев, терпеть не могут героев сегодняшних, потому как мы для Великих настоящий позор, и из-за нашего вероломного поведения только рушится вера в последних.

– Незавидно.

– Единственное, что внушает надежду, это таланты – сверхъестественные способности от Белых Богов. Здесь надо отдать должное, в Башне не пожадничали.

– Вот только я…

– Ага, бездарный, – подтвердила она. – Прости.

– А что это хотя бы такое, талант? Предмет какой-то?

– Сам ты предмет! – рассмеялась Настя. – Талант… это талант. Один человек вот рисовать умеет, хотя специально этому никогда не учился, другой большие числа в уме складывает.

Рэй скривился, мол, как же умение рисовать исправит мировой баланс?

– Ну, господи, я же для примера. У каждого свой талант, но всегда только один. И у Великих героев, похоже, было также. Кхм, – она прочистила горло и пылко зачитала строки старинной былины: – «Акж махнет Велимир топором булатовым – лес расступится, вдругорядь взмахнет – скалы колются!» Говорят, некоторые Великие Герои даже могли повелевать силами природы и колдовать.

– И какой талант у тебя?

Девушка отвела глаза в сторону и, кажется, даже смутилась:

– Не стоит о таком распространяться. Надо тебе с Асланом поговорить, он большой теоретик в вопросе божественного промысла, – сказала она, переводя взгляд на рыжий комок света, который всё копошился в густых ветвях и наконец угас совсем.

– Сколько это уже длится?

– Если верить местным, то нас, героев новой эпохи, призывают лет как двадцать, если не больше.

– Так давно?

– Давно, да толку немного. Новые призванные не смогли отличиться ни достоинством, ни преданностью ремеслу, ни даже банальной честностью.

– В общем, оказались обычными людьми.

– Что нашу репутацию и погубило.

– А этот, с копьем, он тоже герой?

– А-а, этот! Да, яркая личность, – смущенно улыбнулась Настя. – Но при этих его качествах приходится признать, что выпендривается он как раз на уровень своих способностей. Ярослав звать. Он не производит хорошего впечатления, – с легкой издевкой произнесла она, – но он не так плох, как ты можешь подумать. Подружись, если будет возможность.

– Так вы что, не вместе сюда пришли?

– Только сейчас понял? Да, мы дружим, в последнее время оба живем в деревне Уми́ра. Это тоже на юге отсюда, но еще дальше Стяготы. «Умира», собственно, и означает «у мира», то есть «под солнцем», вокруг нее много полей. Но, нет, в Бересте мы с Ярославом очутились совершенно случайно. У меня тут встреча с Асланом и Андреем, а вот Яр со своим неразговорчивым приятелем Тихомиром собрался получить награду за убийство какой-то здешней образины, и, сказать честно, я не горю желанием в это встревать.