Читать книгу 1980 - - Страница 2

Василий пошел вместе со всеми. Бригада расположилась в тени дерева на сухой осенней траве, усыпанной желтыми листьями, а двое принялись за работу: один натягивал проволоку, другой прибивал ее к столбам. Время от времени их сменяли другие, под общее одобрение поработал и Василий. Когда рабочий день закончился, столяры сплоченным коллективом пошли в магазин, купили вина и распили в городском парке. Обратно шли в тихих теплых сумерках.

Василию было очень хорошо, он наслаждался своей грустью и пытался выразить благодарность друзьям за то, что его так душевно проводили. На него не обращали внимания, но ему казалось, что товарищам жаль с ним расставаться. Постепенно он отстал, упал в душистую траву и, приятно растроганный, сладко заснул.

Отдых Василия нарушила обнаружившая его стайка детворы. Дети дразнили его, кидали камни, самые смелые подкрадывались и тыкали палками, а когда он начинал шевелиться и недовольно ворчать, в ужасе разбегались. Наконец Василий встал и, шатаясь, пошел на автобусную остановку. Там он прислонился к столбу и притворился трезвым, чтобы не забрали в вытрезвитель. В два автобуса из-за большой давки он не смог залезть, в третий кое-как забрался и сел в углу на корточки. Василий был в таком же радужном настроении, все казались ему хорошими и добрыми.

–Ух ты, какая маленькая, – умильно осклабившись, он пытался погладить по голове маленькую девочку, но мама поспешно оттаскивала ее сквозь толпу пассажиров.

Когда автобус прибыл на конечную остановку, все вышли, остался лишь свернувшийся на полу запыленный Василий. Водитель выволок его из салона, бросил на обочине и продолжил рейс. Василий проснулся от ночной прохлады, вышел на дорогу и, шатаясь, принялся останавливать проезжающие автомобили, но никто не тормозил. Остановилась лишь машина спецмедслужбы, и его забрали в вытрезвитель.

Когда Василий проснулся, уже светало. Он подумал, что лежит дома, но рядом слышался разговор, помещение было слишком большое, а на маленьких окнах под потолком были решетки. Он приподнялся, оглядел два ряда кроватей с лежащими людьми и понял, где находится. Рядом с ним какой-то мужчина настойчиво просил похмелиться и призывал дежурного. Когда молодой сержант дал ему стакан сухого вина, алкоголик выпил и тут же заснул.

Утром всех, кто вчера не мог назвать своей фамилии, повели к начальнику вытрезвителя. Начальник, веселый пожилой мужчина, сидел за столом. Приведенные разместились на длинной лавке, по очереди подходили к столу, называли свою фамилию, адрес, место работы, платили штраф и шли в другую комнату для измерения давления. Прошел через все и Василий, получил справку о посещении медвытрезвителя и отправился домой.

В квартире он лег на кровать и закрыл глаза. Опять надвигалось похмелье, начинались боли в теле и появлялась мучительная тоска, которой он боялся больше всего. Мрачная меланхолия усиливалась, и Василию казалось, что если он не похмелится, то сойдет с ума. Но болезненная апатия и беспричинный страх не давали встать с кровати и купить вина, и он объяснял свое бездействие тем, что решил бросить пить. «Вот перетерплю, не похмелюсь, может, брошу», – думал он, сжимаясь в кровати от непонятной тревоги. Постепенно он забыл, что у него плохое настроение с похмелья, он уже был уверен, что весь мир, все вокруг мрачно и страшно. У него не было мыслей, просто он представлял себе, например, бывшую жену, и удивлялся ее загадочности и коварству. Все людские отношения, без сомнения, были уродливыми и неправильными, а когда он обращал внимание на себя, то видел в своей душе какое-то непонятное движение, страшные желания, сплетающиеся в причудливые сочетания и удивлялся этому. Что же это такое, для чего все? – с ужасом не думал, а чувствовал он. Вся жизнь была черной, бессмысленной и жестокой, хотелось умереть, но и умирать было страшно. Все ужасало, раздражало, и он не знал, куда деться от себя и всего мира.

Так он промучился весь день, дрожа в кровати, и лишь поздним вечером понял, что все гораздо проще, и он так все воспринимает от плохого настроения. Василий немного успокоился, но спал все же при свете, вздрагивая при каждом шорохе.