Читать книгу Ксюшкины рассказы. Сборник рассказов - - Страница 4

В моем классе была очень злая девочка Люська. Я даже Люсей ее назвать не могу. Люська и все.

Она всегда тянула руку, чтобы рассказать учительнице, кто списал домашку, кто на самом деле не болеет, и кто проскочил в школу без сменки. А еще, сама обзывала всех, а потом говорила, будто бы это ее обидели.

Люська была внучкой директора школы, и все учителя ее очень любили. А Зоя Степановна, наша классная руководительница, всегда хвалила и ставила в пример.

Но мы не знали никого злее Люськи на всем белом свете. И никто не хотел с ней дружить.

Как-то раз зимой я так долго переодевалась, что опоздала на первый урок. И меня посадили вместе с Люськой, которая обычно сидела одна.

Училась она хорошо, а я – не очень. Но знала, что маму всегда радуют мои отличные отметки. Поэтому, когда учительница начала диктовать слова под запись, осторожно скосила взгляд в сторону люськиной тетрадки. И разборчиво и уверенно переписала все, что там увидела.

Тетради с оценками должны были раздать через несколько дней. И почти всю неделю я ходила в радостном предвкушении того, как мама будет рада моей пятерке. И как с папой мы поедем в цирк, станем есть мороженое и сладкую вату. А еще он непременно покатает меня на спине.

Когда раздали тетрадки, я с нетерпением стала перелистывать страницы в надежде увидеть заветную оценку. Но когда открыла последний исписанный лист – в ужасе замерла. Двойка. У меня была двойка.

Как это возможно? Неужели Люська не такая уж и умная? Я так растерялась, что несколько минут не могла шелохнуться. Но на перемене, когда почти все вышли из класса, я подошла к люськиной парте и аккуратно достала ее тетрадь.

Большими буквами в ней было написано: «Молодец!», и стояла пять.

Неужели я списала у нее не то? Я принесла свою тетрадь и нервно стала сверять каждое слово. Все до последней буквы в наших тетрадях совпадало. И даже почерк был похож. А оценки – разные…

Зоя Степановна застукала меня, подходя к своему столу:

– Ксюша?

Я повернулась к ней, и руки мои дрожали:

– Зоя Степановна, – сказала я слегка нервным голосом, – почему у меня двойка? А у Люси – пять? Все ведь одинаково.

Она нахмурила брови:

– Потому что, Ксюша, каждый получает то, что заслужил. Например, вранье стоит два балла.

Меня будто обожгли ее слова. Стало жутко стыдно, неловко, страшно и захотелось убежать. Слезы полились градом на обе тетради.

– Нечего тут плакать, – строго сказала она. – Иди за парту.

Прозвенел звонок на урок. Люська зашла в класс и увидела свою мокрую тетрадь, а потом и краснощекую меня, сидящую через две парты:

– Ты что сделала? Фууу, плакса! – крикнула она и кинула в меня карандашом.

– Плакса, плакса, – вскрикнуло еще несколько смеющихся детских голосов, и я перестала плакать.

Больше я плакать не буду никогда, – подумала я. – И общаться с противной Люськой – тоже.

Когда я вернулась домой, я не стала говорить маме про двойку. Просто сидела и злилась. Но не плакала.

Не плакала, даже когда сломала любимую кружку. И даже когда вечером упала с санок в сугроб и сильно ушибла колено.

Мама склонилась надо мной, отряхивая снег и пытаясь меня поднять:

– Очень больно? – спросила она. – Давай подую.

– Не надо, – отстранила я ее. – У меня все в порядке. Я не плачу.

– И очень странно, – почему-то развеселившись, сказала она. – Я вот всегда плачу. Особенно когда так больно падаю, еще и лицом в сугроб.

– А я – никогда, – нахмурилась я.

Мама засмеялась:

– Ну, и зря. Если все держать в себе, жизнь будет очень тяжелой.

– Почему это? – удивилась я, но не сдавала своих упрямых позиций.

– Потому что у нас очень много чувств внутри, – улыбнулась она, – и они никуда не исчезают. Они в нас копятся, а когда их становится слишком много – давят. Поэтому плакать – не плохо.

Я залезла обратно на санки. Идти до дома самой было больно.

– Даже наоборот, – мама положила мне на ноги одеяло. – Слезы помогают нам справиться с любой ситуацией, сбросить стресс. Поплачешь, и сразу легче. Поэтому, когда больно и хочется плакать – надо плакать.

– Надо? – спросила я, глядя им в спину.

Папа вез меня домой по заснеженной улице.

– А почему бы и нет? – поддержал он. – Я тоже иногда плачу. Особенно когда смотрю с мамой грустные фильмы.

– И ты тоже? – не поверила я. – Вообще-то, мужчины не плачут!

Я насупилась.

– Все мы – люди! – объявила мама.

– А если вас увидят, и потом назовут плаксами?

Я вспомнила Люську с ее каменным лицом и прищурилась, глядя на маму.

– И пусть назовут! – обернувшись ко мне, сказала она. – Для кого-то твои чувства могут быть неудобными. Но для твоего здоровья они – самое важное. Не нужно заставлять себя не чувствовать. Наоборот, я хочу, чтобы ты знала, что ты всегда можешь ко мне прийти и поплакать. А я тебя пойму.

Вот, Люська злая! – подумала я и обмякла. – И почему я ей поверила, что плакать – стыдно?

И рассказала родителям обо всем, что случилось в школе. А мама гладила меня по голове и совсем не ругала.

А папа потом сказал, что оценки – это не самое главное. Он итак купит мне мороженое и покатает на спине. Главное, просто делать так, как я могу. Хоть на кол, хоть на два, хоть на три, хоть на десять баллов. Но самой!

Я потом весь год вспоминала папины слова. И каждый раз, когда мне не хотелось что-то делать, я говорила себе: «Я могу сделать хоть на кол!». А получалось намного лучше.