Читать книгу Территория чудовищ. Путеводитель для осторожных туристов - - Страница 9

В третьем классе Вэйвэй помогает стюардам перегонять пассажиров в столовый вагон и обратно, попутно стараясь привести в порядок груды разбросанных повсюду пожитков. Обычная работа, но Вэйвэй чувствует какую-то оторванность от всего этого, словно забыла движения танца, когда-то бывшего ее второй натурой. Словно сбилась с такта.

Она прикладывает пальцы к оконному стеклу. Нетерпеливые, голодные рывки паровоза, ритм рельсов успокаивают. Как будто стекло заряжает ее энергией и та играет под кожей. Вэйвэй впускает в себя эти звуки, заглушающие щелканье каблуков Воронов, осколки воспоминания о предыдущем рейсе.

Компания заявила, что во всем виноваты стекла. В них были изъяны, трещины. Они-то и позволили Запустенью проникнуть в поезд.

Вэйвэй отдергивает руку. Компания заменила стекла, нашла другого управляющего для стекольной мастерской, лучше прежнего, как сказали команде, хотя Вэйвэй и не видит никакой разницы. («Дешевле прежнего», – говорит Алексей.)

Она вспоминает Антона Ивановича, прятавшего лицо под маской в стекольной мастерской железной дороги, или склонявшегося над микроскопом в лабораторном вагоне, или сидевшего одиноко в столовой команды. Всегда хмурого, словно он никак не может достичь полного соответствия стандартам, которые сам себе задал. Она вспоминает, сколько раз он проверял и перепроверял окна. Его не очень-то любили, он уделял больше внимания своим приборам, чем людям. «Он такой же, как его стекло, – говорили в команде. – Жесткий, негнущийся». Антон Иванович не видел необходимости о чем-то говорить с Вэйвэй. Но однажды сказал, стоя вот так же у окна: «Есть определенный тон, определенная точка, в которой они дышат согласно: железо, дерево и стекло».

Вэйвэй пытается уловить этот тон, но даже не знает, к чему надо прислушаться.

– Что это там?!

Исполненный паники женский голос обрывает ее мысли, и она оборачивается. «Что это там?!» Рефрен, эхом разносившийся по поезду в каждом рейсе. Команда научилась не реагировать на него. Ползуны, призраки – это привычная странность. Люди приспособились к непредсказуемости, к тому, что опасность меняется, искажается от рейса к рейсу. Как несколько лет назад, когда определенный оттенок желтого цвета стал вызывать у наблюдателя приступы тошноты. Он появлялся там, где его меньше всего ожидали увидеть, – на ветках деревьев или в чистой речной воде, и команде пришлось большую часть путешествия присматривать за теми, кто случайно посмотрел на эту желтизну.

Вэйвэй следует за взглядом женщины, замечает какое-то движение снаружи – темный силуэт, поворачивающийся к ней самой, – и отпрыгивает назад. Но в следующий миг слышит неуверенный смешок женщины и догадывается, что видела собственное отражение, свою фирменную фуражку, обернувшуюся чудовищем.

– Ради всего святого, задерни занавески! – говорит стюард третьего класса, подходя. – Люди подпрыгивают от испуга при взгляде на свое отражение.

Вэйвэй ненавистны эти первые ночи. Пассажиры ссорятся, пристают, напиваются, а частенько и одно, и другое, и третье сразу.

В этот раз они как-то по-особенному взвинчены. Никто не хочет закрывать глаза, опасаясь увидеть скопившиеся под веками тонкие пальцы кошмаров. Сначала слухи, пересуды, а теперь и реальность: они уже за чертой безопасности, темноту за окнами не нарушает ни один приветливый лучик света или гостеприимный огонь очага за приоткрытой дверью, а ведь еще предстоит преодолеть невообразимое расстояние.

Один из пассажиров меланхолично играет на старой, потертой скрипке.

– Ради бога, сыграйте что-нибудь веселое! – просит кто-то.

– Но ведь все русские песни такие грустные, – говорит Профессор.

Он сидит на своем обычном месте у окна, однако ведет себя тише обычного, и Вэйвэй поневоле обращает на это внимание.

– Почему Вороны заговорили про Общество? – спрашивает она.

– Ох… Я не разбираюсь в том, что связано с политикой, – отвечает Профессор.

– А вот и неправда!

Вэйвэй присматривается и с облегчением замечает, как дергаются его губы. Но она хорошо знает, что на Профессора нельзя давить, и поэтому спрашивает о другом:

– Вы заняли свою любимую койку?

Эта койка на среднем ярусе, в самом центре вагона. С нее Профессор может наблюдать за всем происходящим вокруг, но при этом сохранять удобную дистанцию. Нижние койки днем превращаются в общие скамьи, верхние установлены чересчур близко к потолку. Средние подходят лучше всего. Вэйвэй нравится подшучивать над предсказуемостью Профессора и его пристрастию к порядку.

– Да, там же, где и всегда, – отвечает он и резко встает.

Но Вэйвэй уже видит разницу. Обычно он путешествует налегке, оставляя сменную одежду и личные вещи в меблированных комнатах Москвы или Пекина, где жил между рейсами. Но в этот раз на койке лежат его сумки, свертки и открытый чемодан с десятками книг.

– Нужно было поговорить с тобой раньше, – начинает он.

– Значит, вы… – Вэйвэй замолкает.

– Я старею, дитя мое. Рано или поздно перестану путешествовать.

– Вас еще хватит на много рейсов, – произносит она, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

Профессор улыбается:

– Сомневаюсь. Думаю, пора мне возвращаться домой, в Москву. Дать отдых дряхлым костям. Но ты не бойся, мы еще увидимся. Каждый раз, когда поезд будет приходить туда.

– Домой? Ваш дом здесь! – Она не хотела, чтобы это прозвучало обвиняюще. – А как же ваша работа, ваша рукопись? Люди надеются на вас…

– Моя работа…

Вэйвэй смотрит в усталое лицо. Он постарел слишком быстро.

– Все эти месяцы я пытался разобраться в случившемся, но вряд ли это мне вообще по силам. Какая же польза от моей рукописи? Что толку от версий и умозаключений, если от них не остается ничего, кроме пустоты?

– Но… разве Общество не занималось тем же самым?

Профессор разражается смехом:

– Ох, как же плохо ты о нас думаешь! А ведь я просил внимательней следить за тем, что мы делаем.

– Нет, я хотела сказать…

– Я знаю, девочка, что ты хотела сказать, и не обижаюсь. – Он утирает глаза. – Но ты же видишь, что все изменилось?

Она перебирает обрывки воспоминаний о последнем рейсе, которые так до сих пор и не привела в порядок. Кричит мужчина, кто-то скребется в окно. Скребется и скребется, пока на стекле не появляются пятна крови. Кто-то зовет ее по имени.

– Ничего не изменилось, – шепчет Вэйвэй.

Все, что ей нужно, находится в поезде. Все, что ее заботит. Ничего не изменилось.

Профессор качает головой:

– Ах, если бы…

В вагоне становится шумно. Пианист снова играет, красивый мужчина с соломенными волосами тянет жену танцевать. К ним присоединяется другая пара, остальные хлопают и кричат что-то ободряющее, даже священник. Так всегда бывает в первую ночь. Людям кажется, что музыка, смех и шум смогут удержать тени снаружи.

Но Вэйвэй чувствует, как они надвигаются. Ей нужно уйти от этого шума, от нервозной болтовни пассажиров, от грустной улыбки Профессора. «Ничего не изменилось», – сказала ему Вэйвэй. Но она солгала. Впервые в жизни осознала, что прочных стен может оказаться недостаточно.

Вэйвэй знает все укромные уголки в поезде. Из некоторых она уже выросла. Другие приходится делить с кухонными мальчишками, решившими вздремнуть подальше от окриков повара. Или с уборщиком, за которым вечно тянется хвост табачного дыма, сводящий с ума животных в сельхозвагоне, где он вытягивается на лавке, чтобы спокойно перекурить. Порой трудно найти уединенное местечко даже в самом большом поезде на свете. Но Вэйвэй – «дитя поезда», и есть тайное убежище, принадлежащее ей одной.

В складском вагоне для сухих продуктов хранятся бочки с рисом, мукой и фасолью. Здесь холодно и нет окон, а вдоль одной стены – ряды ящиков с наклейками, на которых по-русски и по-китайски написаны названия трав, пряностей и сортов чая, только и ждущих, когда любопытная девчушка откроет их, понюхает и попробует на язык. От перца он немел, пряности его обжигали. Здесь лежит и товар на продажу: чай из Южного Китая, идущий нарасхват в салонах Москвы и Парижа. В тусклом свете керосиновых ламп кажется, что вагон усеян горными хребтами, неудержимо зовущими девочку к своим вершинам. В одной из таких экспедиций Вэйвэй и обнаружила люк в потолке.

Почти незаметный, закрашенный, совершенно безобидный на вид. Увидеть его можно, только вскарабкавшись на кучу коробок. Находка ее озадачила, но потом она поняла, что потолок здесь ниже, чем в других вагонах. Вэйвэй приоткрыла люк и заглянула. И лишь когда глаза привыкли к темноте, она поняла, что это такое. Тесное пространство между фальшивой крышей и настоящей, где едва уместится на четвереньках взрослый человек, забито товаром – бочками, мешками, коробками, рулонами шелка и связками меховых шкур.

Тайник. Контрабанда.

Горя радостью открытия, Вэйвэй ждала появления хозяев тайника. И вот однажды двое кондукторов, Николай Белов и Ян Фэн, тайно выгрузили нелегальные товары через люк в крыше, еще менее приметный, чем нижний. Она решила хранить эти сведения вместе с другими безделицами, собранными по всему поезду, до тех пор, пока они не понадобятся для обмена или вознаграждения. Но куда важней было то, что за все время рейса никто не подошел к тайнику, либо не подозревая о его существовании, либо не желая привлекать лишнее внимание. И это место стало ее секретным логовом, где можно свернуться в клубок среди мехов и побыть в одиночестве, в теплом круге света от вагонного фонаря, с книгой о приключениях, одолженной у Алексея.

Но в этом путешествии тайник для контрабанды пустует. Белов и Ян не вернулись в команду и, похоже, никому не выдали свой секрет. О незаконной торговле напоминают лишь эти пустые мешки и бочки, да еще просыпавшийся перец хрустит под коленками. Опустевший тайник уже не столь уютен – как ни странно, он даже кажется более тесным. Теперь Вэйвэй острее чувствует, что голова находится слишком близко к потолку, что свет не дотягивается до дальней стены, а темнота только и ждет момента, чтобы сомкнуться вокруг девочки. Но она не нашла равноценного закутка, где можно так же надежно укрыться от любопытных взглядов младших стюардов и кухонных мальчишек и обдумать все то, о чем в других местах думать получается плохо.

Она ползет туда, где спрятала коробку со своими сокровищами. Там лежит «Путеводитель по Запустенью для осторожных туристов», подаренный Профессором, когда Вэйвэй было семь лет – слишком мало, чтобы прочитать эту книгу. Когда дарил, написал на первой странице: «Осторожной, но не слишком». Она проводит пальцами по выцветшим буквам и улыбается. Это ее первая собственная книга. Развернув желтую оберточную бумагу, Вэйвэй сказала, что путеводитель ей без надобности. Профессор посмотрел ей в глаза и возразил, что книга пригодится, если его самого не окажется рядом. Вэйвэй закрывает «Путеводитель», морща нос и часто моргая. Под книгой лежат пожелтевшие газетные вырезки, наброски, изображающие ее в младенческом возрасте, фотографии, сделанные в пятый, а потом и в десятый год ее рождения. На одной из них, с надписью: «„Дитя поезда“ под бдительным присмотром ее защитников», она стоит в машинном отделении, одетая в крохотную униформу, и пытается дотянуться до рычага. Рядом капитан без тени улыбки на лице. Да, это превосходный образ капитана в роли защитницы – не помогающей дотянуться, а лишь наблюдающей, как Вэйвэй сама ищет способ это сделать. Такой капитан и была – сдержанной, требовательной, но всегда стоявшей рядом. Всегда готовой подхватить, если Вэйвэй упадет.

«Вот только где же она сейчас?»

Это было постепенное, почти незаметное исчезновение. За первые, самые непростые недели после возвращения экспресса в Пекин команда разбрелась по своим квартирам рядом с вокзалом или по городским концертным залам и гостиницам. Привычная дисциплина расшаталась, связи между людьми ослабли. Отлаженный механизм дал сбой. Когда было объявлено, что поезд снова отправится в рейс, Вэйвэй не сомневалась, что капитан вернет все в прежний вид. Но та почти не покидала свою квартиру, и даже сейчас, когда команда собралась в поезде, она остается лишь бестелесным голосом из динамиков.

Хмыкнув, Вэйвэй быстро возвращает бумаги в коробку, закрывает ее, берет в руки одну из дешевых книжонок, купленных Алексеем на московском блошином рынке, и собирается погрузиться в историю о пиратской королеве и морских чудовищах. Придвигает поближе лампу… и вздрагивает от колыхания тени в дальнем углу.

«Не давай воли воображению, – говорят в команде. – Воображение вызывает опасные мысли». Но она все равно поднимает лампу, чтобы разогнать темноту…

…И темнота шевелится – тихо, как шепот.

Вэйвэй замирает. Проходят секунды. Может быть, ей просто почудилось. Первая ночь на такое способна – растревожить разум, пробудить худшие страхи. Нельзя полагаться на себя в первую ночь. Негоже оставаться одной.

Вэйвэй полегоньку разгибается.

И темнота кружится, превращаясь в бледное лицо, окруженное еще большей темнотой. Два чернильных глаза не мигая смотрят на девочку.

– Кто ты?! – вскрикивает Вэйвэй, чувствуя себя глупо, готовясь к тому, что из мрака выпрыгнет кухонный мальчишка и с хохотом убежит, чтобы рассказать всем, как заставил «дитя поезда» завизжать от страха. Она и сама нередко так набрасывалась и прекрасно знает, что в младшей части команды принято оценивать других по крепости нервов и готовности встретить бесстрастным «добрый вечер» внезапно возникшую перед тобой фигуру с маской на лице. И не закричать, лежа на койке и вдруг почувствовав на ноге нечто липкое и ползучее. Поэтому она просто сидит и глядит в темноту.

Ожидание тянется очень долго, постепенно застывая. Вэйвэй дышит неестественно громко, в ушах начинает звенеть. А потом глаза исчезают. Ни лица в темноте, ни чужого дыхания, вообще никакого движения.

Она обессиленно приваливается к стене. А потом сползает со склада. Не было никого в тайнике, кроме призраков первой ночи. Это просто ее воображение мечется в панике.

Наконец она забирается в постель, но спит плохо, что ни час выпадая из беспокойных сновидений.