Читать книгу Монтажный лист - - Страница 3

     Смывает тушь, стирает губы

   И курит, глядя в никуда,

 Пока по водосточным трубам

Бежит осенняя вода.

     И хмурый вечер сложен вдвое

   Среди душистых тополей,

 Ей кажется – окно чужое

И ярче светит, и теплей.

     Печаль туманна, боль условна,

   Фонарик сломан, пуст вокзал.

  Джульетта, уходи с балкона,

Тебя никто туда не звал.

  Мне снился бесконечный океан,

   Печаль волны и то, что будет поздно,

     Огромный кит, плывущий в небе звездном,

      Пускал неисчерпаемый фонтан.

Когда окно врезается в туман,

  В молочной мгле не видно дом соседний,

   Рябины кисти, розы цвет последний,

     Фонарный столб, желтеющий каштан.

И человек не виден в пустоте,

  Хотя ладонь была живой и теплой,

   Он уходил сквозь выбитые стекла

     Кататься на космическом ките.

     Ее кресты как обстоятельства

   Сложились в схемы неизменные,

  Обыкновенное предательство

И боль вполне обыкновенная.

     Она звала. Стальными веками

   Моргали совы желтоглазые,

  Но откликаться было некому

И сожалеть о недосказанном.

     Тревожный сон, в нем что-то важное,

   Тугим жгутом рубашка свернута.

  Но одиночество не страшное,

Когда луна заходит в комнату.

     Промозглый ветер, вечер пятницы,

   Звенит в окне осина голая,

  Она молчит и улыбается,

И Бог ее целует в голову.

  У ночи осенней в плену

   Тревожные шепчутся клены,

     Как на проводах оголенных,

      Целуешь чужую жену.

Сочится из форточки мгла,

 Часы умирают на кухне,

   И пляшут беспечные духи

     В размытом пространстве угла.

Излом в середине пути,

 Октябрьский привкус песчаный,

   Так пахнут земля и туманы,

     Так хочется дальше идти.

А дождь продолжает строчить,

 Дробиться, как хрупкое счастье,

   Ты стал его временной частью,

     Которую не повторить.

Пусть будет лето и жара,

Медовый зной, душистый воздух,

И ослепительные звезды,

И сосен теплая кора.

Пчелиный гул, сверчковый плач,

Вишневый сок, трава по пояс,

Я все пытаюсь, успокоясь,

Несопряженное сопрячь.

Июль, зачатый по любви,

Врастет в податливую почву

И затаится в паре строчек

Понятной истиной земли.

Я застываю где-то меж

Ветров и солнца. Вижу сцену,

Венок, который не надену,

И потолок, сдавивший стены,

И клетку собственных надежд.

Бывает это так, хоть плачь,

Приходит женщина-палач,

И косо смотрит хмурый врач,

И в карточке строчит.

Она казнит, предвидя ад,

Ведь и ее сейчас казнят,

Пронзают стрелки циферблат,

Безмолвие кричит.

И грех она несет одна,

Печаль как будто не видна,

Твоя вина – плати сполна,

Плевать на сто причин.

Вопрос простой, пустой, ничей:

Кто превращает в палачей?

Им не до этих мелочей,

Молчат… и ты молчи.

                           Я пишу тебе. В сумраке комнаты

                          На обоях тюльпаны цветут,

                        Стул скрипит, занавески задернуты,

                       И часы не идут.

                      Знаешь, здесь ничего не меняется,

                     Дом стоит, небо в лужах дрожит,

                    Со стабильной тоской начисляются

                   Коммунальные платежи.

                 Я ребенка веду в поликлинику,

                Отдаю свои шпильки в ремонт,

               Приближаясь беззвучно к полтиннику,

              Брат по-прежнему пьет.

             Мамы нет. И дыра не латается,

            Слезы душат, но делаю вдох,

          Только в спальне еще сохраняется

         Нежный запах духов.

        Может, так бы меня не корежило,

       Не рвало на лоскутную ткань,

      Если б наше дворовое прошлое

     Не сдавило гортань.

    Я люблю тебя. Годы – минутою,

  Ты взлетел высоко – не достать,

 Скоро сорок, а все еще глупая…

Можешь не отвечать.

  Хрустальный мир, до боли хрупкий,

    Зима рисует от руки,

       Твои глаза и незабудки,

         Холодный ключ в кармане куртки

            И сброшенные каблуки.

Твое лицо и белый север,

  Непостижимый, ледяной,

     Под снегом ожидает клевер,

       Когда под благовест вечерен

          Напьется талою водой.

Во всем – единая основа,

   Как огонек в степной дали,

     Привычен звук, известно слово,

        Как будто плакала Ростова

          О несложившейся любви.

Когда-то были «нулевые»:

Вино в Серебряном бору,

Созвездий нити золотые,

Так нежно тлевшие к утру.

И поцелуи, как узоры,

Размытые в твоей крови,

И разговоры, разговоры

О книгах, фильмах и любви.

Мы необдуманно мечтали

Под треск углей в ночной тиши

И непременно получали

Благословенье спелой ржи.

Плескались улицы ночные

В чернильной тьме Москвы-реки,

Когда-то были «нулевые»,

Сегодня – ноль в конце строки.

Подними воротник и иди напрямик,

Как дорога тебе указала.

Оставляй, что любил и к чему так привык,

В переполненном сердце вокзала.

Комнатушку, забитую стопками книг,

Старый шкаф, в тонких рамах пейзажи,

Пару фото, где мама и дед-фронтовик,

Он уже ничего не расскажет.

Осень снова раскинула пестрый шатер

И багряным кружит листопадом.

Не печалься, что нет ни отца, ни сестер,

Ни любимой, которая рядом.

Поезжай, убаюканный стуком колес

И плывущими в дымке лесами.

Пусть один чемодан, и мечты – под откос,

Хоть они очень часто спасали.

У других – целый мир, у тебя – ничего,

И сберечь бы бессмертную душу.

Поезжай до конечной пути своего

И надейся, что там будет лучше.

   Ты спросишь: «Это ли не рай?»

  Конечно нет, всего лишь версты:

  Леса, сады, дома, погосты

 И ускользающие звезды

В окне вагона. Просто май

   Еще цветет неосторожно,

  В сердцах разбитых болью зреет,

  Он по-другому не умеет,

 Огонь, который не согреет:

Живых здесь нет и мертвых тоже.

   Ты спросишь: «Это ли не сон?»

  Конечно сон. Дорогу слушай,

  Как стук колес волнует душу,

 Ее покоя не нарушу…

Вечерний свет. Пустой перрон.

  Подсушенный, желтеющий стогами,

  Древесный, истекающий смолой,

 В лазоревой дали под облаками

Разлился акварелью август мой.

  Я трогаю созвездия руками

  И слушаю во сне и наяву,

 Как яблоки с багровыми боками

Со стуком тихим падают в траву.

  Дорога вьется спелыми лугами,

  Блестит река, и солнце в ней плывет,

 Цветной покров, завещанный отцами,

Сосновою иглою память шьет.

  Уходит лето, август между нами,

 Отпетый нежно крыльями стрекоз.

 Возьми для счастья и воспоминаний

Последний мед из вересковых слез.

   По ночам мечталось Зине,

  Что богатый и красивый

 На роскошном лимузине

 Увезет, минуя зимы,

Прямо в лето навсегда.

   Там кокосовые пальмы,

  Океан поет печально,

 Теплый ветер за плечами,

 Солнце жаркими лучами

Выбелило города.

   За окном многоэтажки

  Все знакомо до мурашек,

 Дети в школе, быт налажен,

 Серый день из серых башен,

У подъезда – алкаши.

   Все противно, все достало,

  За стеной опять скандалы,

 Бьют сердца и бьют бокалы,

 И привычная усталость

Гасит огонек души.

   Половина жизни вышла

  Мимолетно и неслышно,

  Незаметно, быстро слишком,

 Как вода стекает с крыши

После сильного дождя.

   Зина, выпей, Зина, сдайся,

  И со счастьем рассчитайся,

 От мечты беги скорее,

 Только дразнит, а на деле —

Хлопнет дверью, уходя.

             Нас оплакивает зима,

        Воет в трубах железных протяжно,

    Потерялся кораблик бумажный,

Зачерпнула воды корма.

             Приглашает на эшафот,

        Стелет снежную мантию кружев,

    Собираясь опять равнодушно

Прерывать захудалый род.

             Ледяные поля пусты,

         Ждут рождения в царстве безликом,

    Мы посадим там землянику

И сиреневые кусты.

       Средневековым полотном,

     Прозрачным молодым вином

  В созревшем небе грянул гром,

Рассыпался в дожде.

       И ночь затянута в корсет:

     Китовый ус, смолистый цвет,

  Она мудра, на сотни лет

Застелена постель.

        В траву сырую брошен кнут,

     И руки врут и рвут хомут,

   Так вишни бешено цветут,

Что видно в темноте.

        На огонь слетались мотыльки,

     Небо тлело пепельной фиалкой,

   Было жарко, ничего не жалко,

Млечный путь лежал на дне реки.

        Юность с волосами цвета льна

     Пряталась за домом с сигаретой,

   С медной крыши скатывалось лето,

И качалась пьяная луна.

        Мы взрослели, каждый новый год

     Повисает шариком блестящим,

   И бредет душа в еловой чаще,