Читать книгу Новые стихи - - Страница 3

Это пёрышко невесомое,

эта выдумка чистой воды,

и веселье моё невесёлое,

и напрасные эти труды,

что зовутся бумагомаранием,

что приносят и радость, и грусть, —

этим со всевозможным старанием

и займусь.

Не летаю я в мыслях высями,

по земле мне хватает ходьбы.

Но от пёрышка я зависима,

как зависима от судьбы.

Слова-словечки —

совсем не овечки.

Есть слова, как выстрел: пул,

скользкие, как мыло: блюл,

есть глухие: папа, пуп,

звонкие слетают с губ:

мама, родина, весна,

вольнолюбие, волна.

А вот

         тянется

                     длинной

                                 шипящей

                                                змеёй

и застревает в зубах, беся,

хвост заударный семислоговой:

заму —

            сори —

                        ваю —

                                    щая —

                                               ся.

Лежишь на блюдце красной горкой,

и нипочём мороз.

А мне моей дороги горькой

не одолеть без слёз.

Ах, ягодка, блистаешь лаково,

приятная для глаз.

А я давно глаза проплакала

и слёз иссяк запас.

Благие помыслы в обычае,

а радость – стороной.

У нас с тобой имён различие

лишь в буковке одной.

Август. Яблоки. Варенье.

Рифма позвала к столу.

Отвернулась на мгновенье —

и варенье на полу.

Накипает пылко пеной

и ворчит: ко мне вернись.

Я в ответ ему смиренно:

сладкое моё, уймись.

Не завидуй гостье редкой,

мелкой ревностью кипя.

Столь же, сколь до строчки меткой,

я охоча до тебя!

Что ты смотришь со стены

тёмными очами,

спать в объятьях тишины

не даёшь ночами?

Год свирепствует война,

что чумы страшнее.

Значит, гибнуть я должна

или стать сильнее

и трусливо не дрожать,

как листок осины?

Будут женщины рожать,

песни петь мужчины.

Будет кончена зима

ужасов. Дай, Боже!

Ты по-прежнему нема,

только смотришь строже.

Строже были времена —

помню бабку, деда.

Пусть рифмуется весна

не с войной – с победой!

Спокойствием моя душа

совсем не часто отличалась.

И жить, и чувствовать спеша,

она вмещала гнев и жалость,

и вспышки радости, и боль,

и своевольную любовь.

Не сосчитать уроков горьких,

прошедшее приветы шлёт.

Теперь, с последнего пригорка

я вижу: тает тёмный лёд.

И шум воды, и дней янтарность,

колоколов благая весть

в душе рождают благодарность

за всё, что было, будет, есть.

Я бунтовала страстно, много,

но безрассудно, безуспешно.

В один конец ведёт дорога:

жизнь – неизбежна.

Бывало радостно и тошно,

минут немного безмятежных,

но благодарна я за то, что

жизнь – неизбежна.

Согрета вешними ветрами

смотрю на всё прощально-нежно:

конец пути не за горами,

жизнь – неизбежна!

Нет грязи непролазной,

спокойны небеса.

И нет хулы заглазной

и похвалы в глаза.

Цветов ещё не много,

а верба расцвела.

Так отчего тревога

в душе гнездо свила?

И жалит без опаски,

пустив отраву в кровь,

и светлый праздник Пасхи

мне омрачает вновь.

Колоколов гул слитный

волнует издавна…

С войной кровопролитной

рифмуется весна.

Над вешним первоцветом

свод облаков свинцов.

Наверное, нет смерти,

но жертвы налицо.

Пусть жизнь о возрасте твердит,

я чувствую себя подростком,

ростком и черновым наброском

того, что только предстоит.

А возраст мой – такая малость,

и так безудержна весна!

Я полностью не состоялась,

но состояться всё ж должна.

Мы будем жить не на виду,

как в зазеркалье – за пределом.

И чтó душе разлука с телом,

когда бессмертен дух!

Капелька скатилась по щеке,

не слеза – растаяли снежинки.

Слава Богу, мы не в нищете,

есть необходимые пожитки.

«Слава Богу» говорю всё чаще,

если сделать что-то удалось.

Значит, человек я не пропащий,

если с Богом не бываю врозь.

На самом дне колодца

студёная вода.

Кто долго ждёт – дождётся,

бывает иногда.

Кто ищет, тот находит, —

теряя в свой черёд, —

не то, но что-то вроде,

да ладно, подойдёт.

Всё дело в генном коде.

Что жизнь моя, скажи?

Так, что-то жизни вроде.

И с этим надо жить!

Был домик ярко-голубым,

он выглядел отлично,

и был поэтами любим

судьбы харизматичной.

Они являлись по средам

с наставницею Ольгой[1]

Стоял до крыши шум и гам —

страстей кипело столько!

Престиж наставницы велик,

она большой поэт.

Здесь беспристрастность мне велит

сказать: подобных нет.

Печалям – радостям свой срок:

поэты разбрелись.

А что же домик? Он поблёк,

и полусгнил карниз.

Тоскует, видимо, по тем

денькам, когда был дюж.

Ах, сколько нераскрытых тем!

И раскрывать кому ж?..

Застрахованы мы от любви

нашим возрастом, слишком серьёзным.

Вдохнови же меня, вдохнови

благодарной быть зимам морозным,

зацветающим в мае лугам

и простому синичкину пенью,

и стремглав пролетевшим годам,

и любому земному творенью.

Разве к жизни любовь – не любовь?

Здесь не может быть разных мнений.

Окажусь на поляне – и вновь

мне цветы поцелуют колени.

Так о чём же ещё мне мечтать?

Ведь судьба не такая уж скряга.

Нам даётся она – благодать,

и рождает ответное благо.

Наверно, если срок высчитывать,

то можно многое успеть:

и книжки умные почитывать,

и кружево плести, и петь.

А мне так кружево не выплести.

Лишь звёздочки начнут мерцать,

мне хочется на волю выбрести

и созерцать, и созерцать…

И я, конечно, что-то делала,

когда мне было только… дцать,

а стала старше – обрадела я,

что можно чаще созерцать.

Ещё могу почти не слышно я

порой на лире побряцать.

Такая, право, никудышная.

Но есть блаженство созерцать!

Как древний иудей трясясь,

пугаюсь, видит Бог:

мысль обжигает, не спросясь,

и застаёт врасплох:

кáк тот, кто робок, шепеляв,

озвучит ясно суть?

Неплавающему – и вплавь,

безногому – и в путь?

Спасёт ли труса сильный конь,

не скроет ли волна?

Когда ему вручён огонь,

бессилье пересилит он —

и суть донесена!

Когда Фортуна смотрит косо

и мир инфекцией прошит,

хранит спокойствие философ:

коронавирус всё решит.

Мир в шоке: вирус бьёт рекорды.

Смотрю на мир в окошко-щёлку.

Поднадоевшие сканворды

дано мне в одиночку щёлкать.

Жаль не себя: жизнь за плечами,

жаль молодых людей до боли,

чей путь обрван был в начале

по чьей-то непреклонной воле.

Своим капризам потакая,

природу мы губили долго.

И вирус-мститель ищет щёлку.

А жизнь короткая такая…

Ещё жива, ещё вяжу

досужие цепочки слов.

Вокруг незнаемая жуть,

с которой борется любовь.

Все силы брошены на то,

чтобы заразу – наповал!

Где ты, желанное плато,

когда пройдём мы перевал?

Но мы пройдём – достанет сил,

и время не прервёт свой бег.

Пусть прозвучит: ты победил,

дыши свободно, человек!

Вертится времён веретено,

смешивая явь со страшной сказкой.

Неужели людям суждено

дó смерти ходить под душной маской?

Как в душе тревогу ни глуши,

принимаешь новый день с опаской.

Грусть туманит зеркало души,

что у встречных светится над маской.

Осветили переулки

лучики весны.

Одиночные прогулки

не запрещены.

Псы гуляют без опаски

тут и там.

Не нужны перчатки, маски

и котам.

Одуванчик на пригреве

нестерпимо жёлт.

Бог на нас сегодня в гневе,

гнев Его тяжёл.

Гибнет мир. Мороз по коже

от таких вестей.

Мир в слезах: прости нас, Боже,

как шальных детей.

Сны любви вороша,

истомилась душа.

Счастье рядом прошло,

не согрев, обожгло.

Но вопросы к судьбе —

то вопросы к себе.

Если горек твой хлеб,

хлебороб, значит, слеп.

Слеп и слаб, мало сил,

чтобы жить на Руси,

где ни мир, ни война,

только стон – тишина.

В тучах вязнет звезда.

Стонет ветер больной.

А твоя-то беда

стала горькой виной.

Но пока ты жива —

не на ветер слова!

Охота рифмовать пришла,

волной накрыла властной.

Забыты прочие дела,

что рифме не причастны.

Не объяснить (не обессудь!)

её очарованья.

Чтó это – прихоть или суть

земного пребыванья?

Иные чепухой сочтут,

им всё без рифмы ясно.

А это, между прочим, труд,

и не совсем напрасный!

Клён не алый и не золотой,

некрасивой ржавью налитой,

полуоборванец, нищеброд,

будто знак тревоги подаёт.

Грустно наклонился небосвод.

Ветер притаился за углом.

И не улыбнётся пешеход,

думая о чём-то о своём.

Опять не спишь, скрипишь пером,

слов зачарован серебром.

Не перья, строго говоря,

а ручку держат ручки

и, вдохновением горя,

выводят закорючки

на поле на бумажном

иль нагружая гаджет.

Стихи родятся или бред,

уверен автор – он поэт.

Есть бог поэзии, поэтому

Все времена кишат поэтами.

Поэтов бездна. Вон их сколько.

Но есть один меж ними – Ольга.

Её строка строга, чиста,

как влага росная с листа

и родниковая вода.

Попробуй – сладко или горько,

приворожит к себе надолго

её поэзии звезда.

Оригиналу по плечо

Взбираюсь резво на ходули

и вся в сомнениях (смогу ли?)

я приступаю горячо.

Вот рифма вроде неплоха

(не говорите про дела мне!),

но камня к вечеру на камне

не остаётся от стиха.

Мысль закружилась в фуэте:

ходули – прочь, нужны пуанты.

Записываю варианты

и понимаю: все не те.

Устали сердце и перо,

и ставлю точку я наутро:

пускай сияет перламутром

оригинала серебро.

Прости меня, моя тетрадь,

собранье жалоб и печалей.

Прочёл бы кто – пожал плечами:

бумагу стоит ли марать.

А ты прибежищем была

и тайною исповедальней.

Вместить полжизни ты смогла.

Теперь перед дорогой дальней

я скорби прошлые сожгла.

Ничьих не омрачишь ты лиц,

не дашь и повод посмеяться,

и с болью писанных страниц

никто не будет прикасаться.

Нередко выручала ты,

когла тоска когтила душу.

Перечитав, тебя я рушу

и благодарно жгу листы.

Я приду к тебе взъерошенной,

как задира воробей,

то обидой огорошена,

то вопросами к себе.

Пусть они неразрешимые,

к ним ответов не найти, —

без наставницы души моей

мне не одолеть пути.

Откровенно буду каяться,

глядя в добрые глаза,

пусть сердца перекликаются,

как живые голоса.

А я, как тот осенний куст,

листочками уже не густ,

а что остались, те в морщинах.

И ветер мчится сквозь вершину.

Век – день, и я на склоне дня.

Воспоминаньями дразня,

минуты мчатся сквозь меня

неудержимо.

Подставлю ветру я лицо,

простор окину взглядом:

ну, где ты, красное словцо,

под вязом ли, над вязом.

Кленовый пламенный листок

под ноги ветер бросит,

с десяток невесёлых строк

на нём напишет Осень.

Пойму печаль её письма:

не скрыться от напасти,

в затылок дышит ей Зима

и жаждет полной власти.

Но слёз судьба не ставит в грош.

Не плачь, моя подруга,

и ты своё ещё возьмёшь.

Недаром ветер с юга!

Мятую обёртку

бережно разглажу.

Это вам не вёрткий,

суетливый гаджет.

На листок негладкий

мысль перекочует:

будет стих, загадка,

всё, что захочу я.

В детстве полунищем

мы мечтать не смели

о бумаге писчей

или о портфеле.

На столе тетради

и блокнот – презент.

А рука всё гладит

листик сэконд-хенд.

Нет солнышка. Итог таков:

цветы и мы хиреем,

давно я не пишу стихов

ни ямбом, ни хореем.

И серый свет и мёртвый лист

унынья добавляют,

и оптимиста пессимист

во мне одолевает.

Не в помощь горький шоколад

и сладкий чай с лимоном,

когда идёт такой разлад

земли с небесным лоном.

Но всё-таки, пусть нелегко

душе, тоской объятой,

ещё ей очень далеко

до точки невозврата!

Украсил лист узорный

тропу и тротуар,

а завтра дождь упорный

погасит листьев жар.

Да, песенка их спета,

трава от них пестра.

Последние букеты

уносит детвора.

Вот бабушка за ручку,

опавшими шурша,

ведёт по парку внучку

и мыслит не спеша:

«Листок хорош, как брошка.

Вей, ветерочек, вей».

А детская ладошка

всё греет руку ей.

Вам, наверно, не до шалостей

и не до мелочей,

но послушайте, пожалуйста,

ручей моих речей.

Пожурчу хотя б с минуточку —

и легче на душе.

Впрочем, вы на эту удочку

попадалися уже.

(Выручай, самоирония,

для слабого броня!)

Но ведь вы не посторонние,

понимаете меня.

А кому ещё пожалиться,

в ком сочувствия на грош?

…Осень. Лист с деревьев валится,

сеет скуку мелкий дождь.

Уже и вяз полураздет —

прозрачен золочёный нимб.

Задумчивее, чем поэт,

расхаживает грач под ним.

И на меня косит он глазом,

какие, мол, твои дела,

зачем и ты стоишь под вязом,

нужда какая привела?

Перед зимой тревожны птицы,

ни лавок им и ни аптек.

И пусть поможет прокормиться

им сердобольный человек.

Я знаю, выцветут чернила,

теперь зовущиеся пастой,

немилым станет то, что мило,

отмашку время даст – и баста.

Какому зову отвечая,

я извела бумаги гору?

Печаль сменяется печалью.

Смиряется мой неслух норов.

В глазах растёт туман, однако

бреду вперёд дорогой ясной.

Прощайте, вещая бумага

и мир насмешливо-прекрасный.

Зимы, её разведки

отряд передовой

соседствует на ветке

с испуганной листвой.

Остаться не грозит он,

его ничтожен вес,

он прибыл к нам транзитом

с заплаканных небес.

Такой почти случайный,

как чей-то там просчёт.

И листопад печальный

не завершён ещё.

Гонец не настоящий,

не обжигает щёк.

Ещё придёт хрустящий,

всамделишный снежок.

На обомлевших стебельках

головками повисли,

и о букетиках-цветах

не возникало мысли.

Меж тем шёл снег и капал дождь.

Под снеговым покровом

я в полусумраке, но всё ж

нащупала живого.

И вот нечаянно далёк

от стужи заоконной

цветёт спасённый «огонёк»

в стаканчике гранёном.

Они морозной ночью никнули,

но, лишь оттаяло слегка,

отчаявшимся молча крикнули:

стой и цвети, живёшь пока!

Смотри, они такие сильные,

бессильному глядеть невмочь.

Но подползают тени синие,

опять холодной будет ночь.

Она пройдёт. И я с надеждою

взгляну на них сквозь снег и дождь,

невольно их призыву следуя:

стой и цвети, пока живёшь!