Читать книгу Нулевая гипотеза - - Страница 11

– Товарищи офицеры! – скомандовал Суходольский, и мы, как послушные оловянные солдатики, подскочили со своих мест, приветствуя входящего генерала.

Тарасов, как обычно, быстро прошел к своему столу и кивнул нам, грешным, головой, позволяя сесть.

– Товарищ генерал, разрешите? – поднялась я.

– Давай, Ростова. Все равно лучше тебя никто не доложит. Ну что, более-менее разобрались в ситуации?

– Ну, до полной ясности нам еще пахать и пахать. Сами знаете, что, сидя в кабинете на, извиняюсь, жо…, много не нароешь.

– Ростова!

– Но в целом картина по группе Тетерникова складывается следующая.

Пятого ноября 1959 года профессор Тетерников получил разрешение от руководства своего института на проведение научной экспедиции на Алтае. А уже десятого рано утром группа профессора в составе 9 человек добралась поездом до Барнаула. Как я уже вам докладывала, в составе экспедиции были семеро сотрудников института и два сотрудника КГБ. Хронология событий восстановлена мною по обнаруженному на месте трагедии дневнику Тетерникова. Прибыв в Барнаул, они отметились в местном отделении Академии наук и, взяв водителя с машиной, проследовали по Чуйскому тракту до поселка Кош-Агач, а это примерно 550 км. В пути они были примерно 8 час. Учитывая, что Чуйский тракт пересекают два перевала – Семинский и Чике-Таманский, а средняя скорость, которую может развить «полуторка» в данных условиях, – 70 км в час, то в Кош-Агач они прибыли около десяти вечера десятого ноября. Заночевали в селе. Утром одиннадцатого оформили документы у пограничников, там уже начиналась пограничная зона, и продолжили свой путь до села Беляши. Ночь экспедиция провела на турбазе. Двенадцатого утром, взяв проводника и сменив машину на лошадей, они отправились дальше. Примерно через три часа достигли долины ручья Судобай. Там, исследуя, как записано в дневнике профессора, какие-то мегалиты, провели остаток дня. Вечером на берегу одноименного ручья они разбили лагерь и заночевали в палатках. На следующий день тринадцатого ноября экспедиция двигалась по следующему маршруту: ручей Судобай – перевал Кара-Булак, который находится на высоте 2800 метров над уровнем моря. Кстати, прямо под этим перевалом и находится плато Укок. Но это я так, уточняю в порядке допинформации. Далее археологи шли по берегу реки Кара-Булак до перевала и разбили лагерь в верхнем течении рядом с водопадом. По записям в дневнике профессора выходит, что последний переход они совершили за семь часов. На следующий день четырнадцатого ноября экспедиция прошла вдоль горного отрога, спустилась в долину реки Кара-Булак и достигла места ее впадения в реку Ак-Алаха. Далее они следовали по левому берегу реки до горного массива Табын-Богдо-Ола, который местные жители именуют не иначе как «Пять священных вершин». Эти горы обрамляют плато Укока с южной стороны. Далее Тетерников описывает красоты алтайской природы, их я опускаю по понятным причинам, и пишет, что, по старинному преданию, название этим горам дал сам Чингисхан. На этом записи в дневнике профессора заканчиваются. Таким образом, – я расстелила на столе генерала карту горного Алтая, – они достигли вышеуказанного Горного массива за шесть часов конного перехода и стали обустраиваться на свой последний ночлег, – я обвела на карте круг, – вот место гибели группы.

– Что по метеосводкам района? – спросил генерал.

– Я запросила архив у метеорологов. Они утверждают, что в период с десятого по пятнадцатое ноября 1959 года в интересующем нас районе буранов, метелей и сильных снегопадов отмечено не было. Толщина снежного покрова местами достигла к пятнадцатому ноября 45 сантиметров. Температура воздуха держалась в диапазоне: дневная 18–23 градуса ниже нуля, а ночная – 27–28 градусов мороза.

– И тем не менее что-то на фоне внешне мирной и спокойной картины все-таки произошло. И это что-то привело к трагической гибели всех членов экспедиции. Вы ознакомились с отчетами поисковых групп, обнаруживших тела? – Генерал встал и принялся, по обыкновению своему, прохаживаться по кабинету.

– Товарищ генерал, если акты судебно-медицинской экспертизы худо-бедно еще доступны для ознакомления, хотя и подозреваю, что в сильно усеченном варианте, то с интересующими нас отчетами спасателей, которые вылетали на место трагедии и непосредственно участвовали в извлечении тел из-под снега, все не так просто. Дело в том, что о странных, если не сказать больше, обстоятельствах гибели группы было доложено лично тогдашнему генсеку Хрущеву. Я думаю, это поспешило сделать именно наше с вами ведомство. И, вероятно, по его личному указанию все лишнее из отчетов было убрано. То есть сохранились только те документы, которые полностью соответствовали официальной версии. А именно: смерть ученых и двух сотрудников КГБ повлекла за собой снежная лавина, похоронившая под собой лагерь и людей, смерть которых, по заключению медиков, наступила от переохлаждения. То есть, проще говоря, все они замерзли – и точка. От себя, с вашего позволения, еще добавлю, что данная формулировка является очень общей. Это все равно что написать в медицинском заключении, что смерть наступила от острой сердечной недостаточности. Этот термин означает только то, что у потерпевших остановилось сердце. И ни в коей мере не указывает на истинную причину, повлекшую за собой смерть. Так что, как вы сами видите, если не принимать во внимание все эти яркие вспышки, которые наблюдали местные жители, и другие странности, то нам, – развела я руками, – остается только одно.

– И что же? – прищурился генерал.

– Принять официальную версию как единственно верную и сдать все эти документы, – я хлопнула ладонью по большой стопке выцветших папок, лежащих передо мной на столе, – в архив… А еще лучше – в макулатуру. Если, конечно, ее еще где-то принимают.

– Ростова, – повысил голос генерал, – не хами. Хорошо, я согласен выслушать твои соображения. Что там у нас на этот раз? Шаманы? Или инопланетяне? Ладно, – Тарасов махнул рукой, увидев, как я после его последних слов поджала губы, – не обижайся. Я весь во внимание. – Начальник уселся в свое кресло и, подперев ладонями голову, с обреченным видом приготовился слушать.

– Ну, хорошо, – начала я, – и дабы все же настроить всех здесь присутствующих на деловой лад, сразу скажу, что по своему географическому расположению плато Укок находится в непосредственной близости от государственной границы с Монголией и, соответственно, является частью пограничной зоны. Рядом с плато, всего в нескольких километрах, располагается пограничная застава. Посмотрев на карту местности, я сразу подумала, что если в небе над плато действительно были видны столь яркие вспышки, то, скорее всего, пограничные наряды, несшие службу в непосредственной близости от горного плато, просто не могли их не заметить. А, как мне хорошо известно, любая информация обо всех необычных, как, впрочем, и самых обычных явлениях или происшествиях, зафиксированных в зоне ответственности пограннарядов при несении службы по охране госграницы, в обязательном порядке фиксируется в Книге службы. С точным указанием места, времени, описанием самого явления или происшествия, и, кроме того, лица, доложившие об этом, собственноручно подписываются подо всем этим. Вот, – я вытащила из кожаной папки, которую все время до этого, дожидаясь удобного момента, держала на коленях, лист бумаги, – это выписка из Книги службы погранзаставы «Аргамджи» за 14.11.59 года. Здесь, среди всего прочего, есть чрезвычайно интересная и важная для нас запись. – Я выдержала эффектную паузу. – Зачитываю: «Пограничный наряд в составе ст. сержанта Игнатьева В. С. и рядового Лопатина М. Т., несший службу в «секрете» в урочище Кызылтаж, в 21:07 часов заметил в небе, ориентировочно у подножия горы Найрамдал, яркую вспышку белого света. Вспышка была такой силы, что осветила все окрестности в радиусе более пяти километров. При этом вокруг в течение примерно десяти минут было все видно как днем…» Я думаю, что это, вне всякого сомнения, является документальным подтверждением того, что вспышка все-таки была. Независимо от того, хотим мы этого или нет, – запустила я в огород моего дорогого начальника увесистый булыжник.

– Ну хорошо, – нехотя согласился генерал, – а что это нам дает?

– Пока не знаю, но впоследствии этот факт может иметь ключевое значение во всей этой истории. Я намерена в ближайшее время связаться по этому вопросу с учеными из Новосибирского института экспериментальной физики небесных тел. Возможно, они дадут какое-либо объяснение этому явлению. Теперь о рабочих версиях. Хочу еще раз обратить ваше внимание на тот факт, что в дневнике профессора Тетерникова имеется запись о том, что 12 ноября утром, перед тем как группа покинула турбазу и продолжила движение, к ней присоединился некий проводник. Который и сопровождал ученых до самого плато. Таким образом, группа состояла уже не из 9, как нам было известно ранее, а из 10 человек. По имеющимся же пока в нашем распоряжении данным, на месте трагедии было обнаружено всего восемь трупов. Я говорю «пока», так как уверена, что все сохранившиеся сведения об этом происшествии, мягко говоря, кем-то умело подкорректированы. Так вот, на плато были обнаружены, повторюсь, восемь тел. Тела Григория Тетерникова, как нам теперь уже точно известно, среди них не было. Это девятый так и не найденный спасателями труп. Отсюда сам собой напрашивается следующий, вполне закономерный, вопрос: куда делся еще один труп? Я имею в виду тело проводника.

– Возможно, он проводил группу до плато и вернулся обратно на турбазу? – предположил Суходольский.

– Именно так я сразу и подумала. Но потом прикинула, что, учитывая тот факт, что группа Тетерникова достигла плато Укок и стала устраиваться на ночлег вечером, а точнее, по данным дневника Тетерникова, в 18:40, когда начало уже смеркаться, а по данным метеорологов темнота наступила на плато Укок в эти сутки в 19:30, то я сразу предположила, что проводник ни за какие коврижки не отправился бы в обратный путь по темноте. Конечно, понятно, что он прекрасно знал дорогу, но вот на ночной спуск с перевала Кара-Булак, находящегося на высоте 2800 метров, да еще верхом, он вряд ли бы решился. Я переговорила со знающими людьми, и они объяснили мне, что это было бы с его стороны верным самоубийством. Даже спешившись и ведя лошадей в поводу, он почти наверняка свернул бы себе в темноте шею. Поэтому я приняла как бесспорный факт то, что проводник остался в ту роковую ночь на ночевку в лагере Тетерникова.

– По вашей версии выходит, что раз проводник остался в лагере, то и лошади, стало быть, тоже? – выстрелил коварным вопросом генерал.

– А действительно, – встрял Суходольский, – в деле нет ни одного слова об обнаруженных на месте трагедии лошадях, живых или мертвых.

– Давайте о лошадях чуть позже, – махнула я рукой.

– Но ведь факт отсутствия на месте стоянки археологов лошадей как раз и не позволяет принять ночевку проводника в лагере за бесспорный факт! – уперся Мишка.

– Ну хорошо, – устало сдалась я, – но вы же, товарищ генерал, сами просили по существу. Если вы настаиваете… Михаил, тебя интересует, куда подевались лошади? Что ж, даю уважаемому собранию справку… Давно известно, что животные, и дикие, и домашние, обладают способностью предчувствовать различные катастрофы как природного, так и техногенного характера. Землетрясения, смерчи, различного рода аварии. Эту способность животных предчувствовать приближение опасности изучают две вполне серьезные науки – сейсмобиология и биосейсмология. Таким образом, эта способность представителей животного мира неоднократно доказана научно. Вот несколько примеров. – Я достала из папки пару листков и, усмехнувшись, глядя на Суходольского, зачитала: – «Сентябрь 1927 года. Крым. Примерно за 12 часов до начала подземных толчков коровы отказались от корма и стали тревожно мычать, лошади рвались с привязи, кошки и собаки выли и скулили». Далее – Ашхабад. 1948 год. На местном конезаводе перед землетрясением лошади выбили ворота конюшни и вырвались наружу. Через два часа здание рухнуло от подземного толчка. И так далее и в том же духе на десяти листах. Данные взяты из открытых источников, то бишь из периодических изданий тех лет. Так что отсутствие лошадей как раз доказывает то, что в момент нахождения на плато экспедиции Тетерникова что-то там произошло, причем явно не техногенного характера. Еще вопросы будут? Про лошадей, я имею в виду. Товарищ генерал, я могу продолжать? По существу?

– Ну, Ростова! Уела, ничего не скажешь. Вот, Суходольский, учись, как работать надо! Продолжайте, Ростова.

– Итак, по поводу проводника. Я запросила архив в Барнауле, и мне пришел интересный ответ, – невозмутимо продолжила я, – а именно – выписка из оперативно-разыскного дела N3456/59 от 23.11.59 года о пропаже без вести гражданина Урбонаса Я. М., 1912 года рождения, уроженца Латвии, работавшего в то время старшим егерем на турбазе «Джазатор». Как вы уже поняли, это и есть тот самый проводник.

– А что же, уголовное дело по факту исчезновения данного гражданина не заводили? – удивился генерал.

– Нет. Уголовное дело не заводили. Следователь не нашел достаточных оснований для этого. В резолюционной части оперативно-разыскного дела указано, что признаки криминального характера исчезновения гражданина Урбонаса Я. М. в ходе следствия выявлены не были. По показаниям начальника турбазы Попова, гражданин Урбонас был направлен проводником группы профессора Тетерникова. Все личные документы он имел при себе. Конфликтов в коллективе с его участием не было. Угроз в его адрес не поступало. На работе гражданин пользовался заслуженным уважением. К обязанностям относился якобы ответственно. В общем, был весь такой пушистый и белый. В тот день, а именно 12 ноября 1959 года, он отправился в горы вместе с группой профессора. В его обязанности входило довести членов экспедиции до плато Укок и не позднее 19 ноября вернуться на базу. Однако в оговоренный ранее срок тот не вернулся. Поскольку связи с группой Тетерникова не было, Попов подождал еще три дня и обратился в милицию. Поиски гражданина Урбонаса положительных результатов не дали, и дело, как и положено, спустя 15 лет благополучно ушло в архив. Соответственно, нет ничего удивительного в том, что по справке Барнаульского городского отдела милиции местонахождение данного гражданина до настоящего момента неизвестно.

– В итоге на сегодняшний день мы имеем как минимум двух пропавших без вести, – глубокомысленно изрек Суходольский. – С сыном Тетерникова все более или менее понятно. Скорее всего, его тело до сих пор покоится где-то в горах, но вот пропажа проводника… А вы не допускаете мысли, что это именно он имел при себе метиловый спирт, отравил всех членов экспедиции и скрылся. Благо наверняка знал на маршруте каждую тропку?

– В принципе, за неимением лучшего, можно принять и эту версию, – задумчиво сказала я. – Но у него в этом случае должен был быть мотив. И мотив нехилый. А он пока не просматривается.

– Ростова, я понимаю, что тебе кажется гораздо интереснее версия с инопланетянами, – усмехнулся генерал, – но, поверь мне на слово, в жизни большинство преступлений совершается как раз на бытовой почве, а те, которые на первый взгляд не имеют каких-либо рациональных объяснений, либо не раскрываются вовсе – но таких дел мало, либо эти самые объяснения находятся позже. А что до мотивов… Я уверен, что если хорошенько копнуть, то в далеком и забытом всеми прошлом обязательно отыщется что-то, что могло в конечном итоге привести к столь печальной развязке, – закончил свою речь генерал и воззрился на меня.

– Товарищ генерал, поймите, я ни в коем случае не против проверки бытовой версии, но вы ведь сами говорили о том, что в организме потерпевших ни метилового, ни какого-либо другого алкоголя не обнаружили, – бросила я еще один меткий камень в огород своего оппонента в генеральских погонах.

– Совершенно верно. Но, если вы помните, я также сказал, что метилового спирта просто не было у участников экспедиции. А если там присутствовал посторонний человек, то это в корне меняет дело. И потом, не вы ли выдвинули довольно смелое предположение о том, что результаты вскрытия могли быть подтасованы? Поскольку, как я понял из вашего доклада, имеющимся документам по группе Тетерникова доверять безоговорочно нельзя, то, я думаю, мы поступим следующим образом: Суходольский возьмет на себя труд выяснить, кто из медиков, проводивших вскрытие погибших на перевале, еще жив в настоящее время, и, если таковые остались, побеседует с ними. Есть некоторая вероятность того, что эта дополнительная информация позволит нам увидеть более достоверную картину произошедшего.

– Суходольский, и ищи лучше, а то если никого из медиков в живых уже не осталось, – проворчала я, – то тогда тебе придется делать эксгумацию тел всех остальных участников экспедиции.

– А ты, Ростова, не очень-то радуйся, – остудил мой пыл генерал, – тебе задачка предстоит не легче. Запросишь из Барнаула дело о пропаже этого проводника целиком. И тогда уже крути, верти как хочешь. Пробей этого Урбонаса, или как там его, по всем нашим и милицейским картотекам и по паспортным столам. И главное – ищи мотив! Носом землю рой, а мотив найди! Мне что-то подсказывает, что причина всей этой истории скрыта в очень далеком прошлом.

– А если мотива все же нет? – заупрямилась я. – Если его в природе не существует? Тогда что – все насмарку?

– Ростова, у тебя на руках, то есть, считай, в производстве, будет дело о пропавшем без вести гражданине. Поэтому польза от твоего расследования определенно все равно будет. Только имей в виду, больше трех дней на этого проводника у тебя нет. Поняла?

– Да за эти три дня я и дело-то заполучить из Барнаула не успею, – возмутилась я.

– А ты прояви смекалку, свое упрямство, наконец, напрягись и успей. А то там, где не нужно, твоему упорству можно прямо позавидовать, а тут какое-то дело получить из Барнаула – уже целая проблема. Я понимаю, еще из Интерпола… И то успевала, умудрялась найти подход, а тут? В общем, не зли меня, Ростова, иди с богом и работай. Время уже пошло.

* * *

Смекалку свою я все же проявила – отправила запрос в Барнаул с оказией. Туда летел на один день по своим делам знакомый милицейский опер. По счастливой случайности в этот же день в Москву из Барнаула возвращался наш фельдъегерь. Таким образом, мне оставалось только состыковать их обоих в аэропорту и ждать, пока самолет из Барнаула не совершит посадку в Шереметьеве. Заполучив заветную папку, я заперлась у себя в кабинете и приступила к изучению документов.

На второй минуте изучения документов, подшитых в тоненькую картонную папочку и именуемых в таком виде не иначе как оперативно-разыскное дело N 3456/59, мне стало понятно, что совсем не простым парнем был этот бесследно исчезнувший в ноябре 1959 года старший егерь турбазы «Джазатор» гражданин Урбонас Я. М. Нет, на работе он, что вполне естественно, характеризовался очень даже положительно, но вот в прошлом, как оказалось, а именно до 1945 года, марта месяца, был сотрудником НКВД, и по документам выходило, что долгое время капитан Урбонас Я. М. служил не где-нибудь, а в системе Главного управления Сиблага. Об этих натасканных на человеческое мясо спецах я была в свое время наслышана от знающих людей. Особенно много воплей и слюней пришлось по этому поводу на период девяностых, когда совсем ошалевшие от вседозволенности демократы всех мастей, ошибочно принимая анархию за свободу и гласность, визжали о зверствах в лагерях ГУЛАГа на всех телеканалах и площадях. Справедливости ради надо сказать, что если бы они узнали тогда всю правду, то многие борцы за демократию тех времен мгновенно слегли бы с инфарктами. А посему таинственная фигура пропавшего проводника, уволившегося в запас в звании капитана, заинтересовала меня просто чрезвычайно. Нужно, подумала я, чувствуя горячий след, делать запрос в кадры. А они уже ответят, где в настоящее время находится запрашиваемый нами материал. Здесь возможны варианты. Дело может находиться в Главном архиве РФ или в Управлении кадров ФСБ России, а может, и в Центральном архиве МВД России. Однако без подписи генерала тут в любом случае не обойтись. Личное дело сотрудника просто так нам никто не даст. Кроме того, необходимо продумать, как убедительно пристегнуть гражданина Урбонаса Я. М. к нашему расследованию. Поскольку генералу почти наверняка придется в запросе как-то обосновывать наш интерес к этому гражданину. Хотя я точно знала, что у нашего генерала была возможность получить такого рода информацию и не вполне официальным путем, несмотря на всю секретность. Конечно, была вероятность вытянуть очередную пустышку, но я чувствовала, что в личном деле проводника что-то есть. Не очень-то лица прибалтийских национальностей рвались в то непростое время служить в таких гнилых местах, как Сиблаг. Возможны, конечно, исключения, но я почему-то была уверена – без серьезного залета по службе здесь не обошлось. А выяснить, чем и когда провинился этот Урбонас и за что конкретно его отправили в столь далекую ссылку, если, конечно, я была права, можно было, только тщательно изучив и проанализировав его личное дело и проследив все его перемещения по службе. В этом плане особой информативностью всегда отличалась так называемая «Анкета специального назначения работника НКВД (МВД СССР)», которая существовала в наших органах начиная еще с 1920-х годов. Правда, в системе военного делопроизводства этот документ повсеместно стали заводить только в 1930-е годы, и применялся он исключительно для сбора точных и исчерпывающих сведений о командно-начальствующем и политическом составе войск НКВД-МВД СССР. Анкета полностью заполнялась и подписывалась лицом, на которое заводилось личное дело. Данные анкеты тщательно проверялись и заверялись лицом, ответственным за работу с кадрами, как правило помощником начальника штаба части по строевой подготовке, и скреплялись синей гербовой печатью подразделения. Данные, содержащиеся в этой анкете, всегда являлись наиболее полными и не менялись, а только дополнялись в течение всего периода службы сотрудника. Правда, сведения, содержащиеся в этом документе, всегда являлись секретными. Вот именно этот документ на нашего фигуранта Урбонаса я и собиралась заполучить через нашего генерала…