Читать книгу Империализм как высшая стадия «восточного деспотизма» - - Страница 2

Аграрное государство, или теллурократия[11], – дитя войны. Под её сенью вызрели его основные черты, война составляет суть его существования – причину и цель. Реализованная в виде непреходящей борьбы за власть, за доминирование, перманентное состояние войны с самим собой и с соседями – порочная печать этой социально-экономической формы. Принуждавшая своих подданных платить чрезмерные подати, участвовать в строительных работах, нести воинскую повинность, оно вступало в подспудный конфликт с взнузданным обществом, которое грозило восстанием при малейшем ослаблении «твёрдой руки» Центра. Органическое стремление к территориальному расширению, сталкивающееся с аналогичными намерениями соседних цивилизаций и кочевых народов, порождало постоянную угрозу внешнего противостояния. Тягостные метания между двумя полюсами – восстанием и завоеванием – предопределяли природу политических колебаний правителей аграрных государств, также находящихся в состоянии не заканчивающейся, хотя и келейной борьбы с собственным аппаратом.

Аристотель, современник завоевательных походов Александра Великого на Восток, писал в «Политике», что «азиаты более склонны к рабству, чем европейцы: вследствие чего они терпят, не протестуя, деспотическое правление»[12]. Впоследствии европейские мыслители – от Бодена до Монтескьё – выработали представление об азиатских цивилизациях как о «восточных деспотиях» – философия Просвещения оказалась на острие идеологической борьбы с главными противниками Европы Нового времени – Османской державой, Могольской империей, Персией. Критика режимов «сонного» Востока позволяла Монтескьё («О духе законов») косвенно нападать на поддерживавшие союзнические отношения с Блистательной Портой режим Бурбонов, который великий философ клеймил «турецкой деспотией». В то же время Вольтер и Ф. Кенэ восхищались некоторыми социальными установлениями Цинского Китая, признавая достижения его древней культуры. Но в целом анализ неевропейских социально-экономических структур был поверхностным, был обременён идеологическим балластом.

Гениальным прозрением казался вывод Ф. Бернье[13], видевшим специфику экономического развития Востока в отсутствии чётко разработанного понятия столь привычной для западного менталитета частной собственности. К. Маркс, развивший теорию французского путешественника, громогласно возвестил европейскую общественность об открытии «ключа к восточному небу», объясняя подобную неразвитость представлений о приватном праве центральной ролью ирригации в «политической экономике» стран Востока. Такого же мнения придерживался и К. Виттфогель[14]. Но классики формационной теории в открытом ими «азиатском способе производства» не сумели узреть куда более важную черту, вытекающую из их умозаключений, – монолитную сращённость власти и собственности. Экономическая власть не генерирует политическую, но политическая способна породить колоссальные богатства.

Осевой в «восточном» обществе становится именно отношения власти, глубоко пронизывающие плоть деспотии, которая, в свою очередь, покоится на вековечном базисе насилия – неприкрытом принуждении большинства со стороны немногочисленной элиты. На внешнеполитическом уровне запрограммированность на насилие выражается в стремлении к постоянному расширению и желании имперского меньшинства утвердить владычество над большинством, проживающим в окружающих странах-«колониях». Подобные аграрные государства в совокупности образуют единую «мир-систему», которая с самого рождения тяготеет к консолидации. Рано или поздно многочисленные разнородные сообщества объединяются доминирующей силой в империю – закономерную стадию развития универсума, в котором решающее значение имеет насилие и постоянная борьба за превосходство. Империя, по определению И. Валлерстайна, автора этой концепции, есть огромное аграрное образование, взимающее подати с подчинённой периферии[15]. Имперские элиты, подчиняющиеся инстинкту завоеваний, оказываются в плену «великодержавного шовинизма», по выражению В. Ленина, или «группового нарциссизма», по терминологии Э. Фромма.

«Теллурократия», термин, выброшенный на ровную гладь академической науки непокорным течением геополитики, преданной анафеме после мировой войны, означает ориентированную на завоевания сухопутную империю. Это другая, наружная грань «аграрного государства». Её противоположность – «талассократия», внешняя грань буржуазно-демократического сообщества, – имеет своим основанием торговлю и возникший в этой питательной среде примат экономической власти. Мотор буржуазного государства – материальный интерес, являющийся более изощрённой – де-юре добровольной – формой принуждения. Именно экономический стимул, пресловутая власть капитала, «не имеющая национальности», была двигателем европейской цивилизации с XV века, играя и до этого существенную роль – а не стремление к политической власти, как и взращённое им прямое насилие. Этот фактор значителен (как показал опыт колониальных империй и мировых войн), но всё же вторичен. Поэтому европейскую «мир-систему» И. Валлерстайн выделяет из мириад других, называя её «мир-экономикой». Её отличительной чертой является не только существенная торгово-экономическая кооперация составляющих её акторов, но и многовековая децентрализованность. Характерная для остального мира воля к гегемонии путём насильственного объединения народов под эгидой одной короны парадоксально не находит здесь воплощения. Такую безоговорочную гегемонию в своём регионе – в Восточной Азии – достиг и столетиями удерживал Китай. Однако аналогичные попытки форсированной централизации, предпринятые Габсбургами, Людовиком XIV, Наполеоном, Гитлером воспринимаются в Европе как проявление деспотизма. Для его сдерживания, как и для ограничения деспотизма внутреннего, мыслители Старого Света выдвинули концепцию равновесия – но не в виде «разделения властей», а в форме «баланса сил».

Таким образом, возникает связь между внутренней сущностью и внешним экспансионистским проявлением «восточной деспотии».