Читать книгу У нас всё хорошо - - Страница 4

Найти работу ещё не получившему диплом студенту оказалось не так просто. Более того, у всех соискателей, кроме диплома, требовался к тому же опыт работы.

– Студентов берут только на неквалифицированную работу, – сообщил Олегу однокурсник, промышлявший время от времени в поисках заработка.

Но таскать тележки с грузами, раздавать листовки или прислуживать официантом в какой-то забегаловке Олег не соглашался категорически. Ни денег, ни славы, ни нужной записи в трудовой – так, ерунда. Поэтому старательно забрасывал свои резюме куда можно и нельзя, не гнушался звонить, интересоваться, рекомендовать себя с самой лучшей стороны, но всё было мимо.

Олег уже начал отчаиваться, опустил руки, и в этот момент подходящая работа нашла его сама. Столь заманчивое предложение сделал двоюродный дядя, который случайно узнал про Олеговы поиски. У дяди была небольшая фирма, и он как раз нуждался в таком вот сотруднике: чтоб свой был, честный, порядочный, и с головой опять же на плечах. Но Олег вдруг заартачился: не хотел устраиваться по блату.

– Не по блату, а по протекции, – поправляла его Василиса Аркадьевна, блеснув неожиданными познаниями в столь тонких вещах.

Олег не соглашался с ней. Да, в протекции действительно нет ничего зазорного: подумаешь, замолвили за кого-то словечко. Это не смертельно. Но в его случае имел место чистой воды блат: когда берут к себе кума, свата или брата непонятно за какие заслуги. Олегу казалось, что так получают работу только не способные ни на что дебилы. И ещё мажоры – у этих, по его мнению, с умом тоже были нелады. И если дебилов Олег пусть с трудом, но всё же выносил, то золотая молодёжь приводила его в бешенство: к её сытой, упакованной и беспроблемной жизни он испытывал какую-то прямо классовую неприязнь.

Объявись он сейчас в этой дядиной фирме, к нему наверняка будут относиться так же – решил Олег и продолжал упорствовать, ссылаясь на нехватку знаний, навыков и даже  на выпускной курс.

 «Не хочешь – как хочешь», – согласился дядя после повторного отказа, чем, как ни странно, расстроил вдруг Олега, который почему-то предполагал более длительные уговоры. И тогда он, поёрзав немного, всё же дал согласие, в который раз напомнив дяде, что тот берёт на работу малознающего и неопытного сотрудника.

Итак, у Олега началась взрослая трудовая жизнь. Он изрядно понервничал, готовясь к своему первому рабочему дню. Долго прикидывал, стоит ему скрывать своё родство с начальником или нет. Сильно переживал, что на первом в его жизни рабочем месте нацепят на него ярлык блатного, будут сторониться, а могут ведь, чего доброго, и напакостить. Тогда пиши пропало. Становилось по-настоящему страшно. Но в назначенный день, опоздав минут на десять, слегка растерянный и растрёпанный Олег прибыл на фирму и начал работать.

Доподлинно неизвестно, что там взяли для себя на заметку его коллеги – может, они и не думали ничего такого, но сам блатной оказался не лишённым здоровых амбиций человеком и потому работать стал с особым усердием, чтоб, как говорится, не давать повода. К несчастью, завидный, прямо в духе первых советских пятилеток трудовой порыв в скором времени иссяк, и причиной этому стали те самые сослуживцы, чьё коллективное мнение так волновало Олега. Не привыкшие рваться в бой и уж тем более выказывать солидарность в столь непочётном занятии, они демонстрировали совершенно другой пример отношения к работе. И оказались в подавляющем большинстве, потому как среди подвижников в их фирме числился только директор, с утра до ночи трубивший на своём посту. Так ведь ему, как говорится, сам Бог велел. Или, выражаясь по-современному, мотивация у него другая. А Олегу-то что? Дело не его и навар, простите, не тот. Стоит ли из шкуры лезть, если жизнь, она ведь не только для работы человеку дана? Вокруг столько всего интересного, неизведанного, интригующего, и разве можно всем этим пренебречь ради каких-то там трудовых свершений?

Ответ в сложившейся ситуации был очевиден. Сделав нужные выводы, Олег заметно сбавил обороты, хотя сильно, конечно, не наглел – боялся прогневить своего благодетельного родственника. Чуть остыв, он вдруг заметил, что крепко разочаровался в своей работе, которая показалась ему такой незначительной и даже бессмысленной. Да и вообще весь дядин бизнес, завязанный на каком-то сложном многоуровневом посредничестве, выглядел теперь, по здравому размышлению, пустым, непродуманным занятием, которому не хватало ни масштаба, ни так необходимых Олегу перспектив.

Он загрустил. Потом задумался и решил, что требуются перемены. Причём глобальные: не просто работу сменить, но и горизонты профессиональные расширить. Экономика, видевшаяся ему ранее царицей наук, началом всего и вершиной, с которой открывается истинный взгляд на устройство мира, вдруг потеряла ту привлекательность, которую обрела когда-то в его юном, жаждущем больших свершений сознании. Отчёты, балансовые ведомости, планы – от всего этого веяло скукой и полной беспросветностью. А он жаждал полёта, ярких впечатлений и взрыва эмоций.

Помаявшись в опостылевшей фирме аккурат до получения диплома, Олег выпорхнул из её тесных объятий и совершенно неожиданно для всех и даже для себя залетел в штат набиравшего обороты интернет-издания, которое он с удовольствием читал, будучи ещё студентом, но ни в каких своих самых смелых фантазиях не мог представить, что сможет там работать. И когда увидел на сайте издания объявление о вакансии журналиста, поколебавшись немного, решил всё-таки откликнуться. Олег знал наверняка, что ему здесь ничего не светит, но желание приобщиться к когорте смелых, бескомпромиссных и талантливых авторов было так велико, что он не устоял, состряпал резюме и отправил ссылку на свой профиль в одной соцсети, где делился время от времени мыслями по поводу. Была у него там парочка особо дорогих ему публикаций, хлёстких, метких, вызвавших большой резонанс среди обитавшей там публики, которая щедро засыпала его лайками, словами поддержки и благодарности. Олег хорошо помнил это пьянящее чувство собственной значимости, которое подспудно приводит к крамольной мыслишке о власти над думами жаждущих познания людей, и в ожидании отклика на своё резюме от души поплескался в мечтах о такой прекрасной, достойной, хотя, бесспорно, непростой судьбе пламенного трибуна.

Не знал он тогда, что журналист, в отличие от блогера, пишет не то, что думает или о чём хочет писать, а то, чего требует редакционная политика, которую определяют вовсе не журналисты и даже не читатели, а тот, кто эту всю музыку оплачивает. Хозяин издания, не лишённый политических амбиций финансовый воротила, потратился на этот проект из вполне прозаичных целей: сделать себе нужную рекламу, конкурентам – антирекламу и занять так необходимый ему для расширения своего бизнеса государственный пост. Пока он шёл к своей цели, сотрудники его издания могли рассчитывать на хорошие гонорары и свободу творчества. Как только заветная должность оказалась у воротилы в кармане, редакционная политика начала потихоньку меняться, гонорары уменьшаться, а число недовольных такой ситуацией стало расти. Люди увольнялись, и вместо профессионалов приходилось брать сотрудников менее опытных. Глянув краем глаза на Олегову писанину, несколько эмоциональную, но грамотно изложенную, редактор издания решил дать ему шанс. “Потенциал у парня есть, остальному научим. Хоть звездиться не будет, раз без опыта”, – рассудил он.

Олег чуть не сошёл с ума от счастья – он никак не мог поверить, что в его судьбе случился такой мощный рывок. Подумать только, ещё вчера он был ни дать ни взять обычной конторской крысой, а тут вдруг стал рупором эпохи, светочем, окном в мир…

Но светить из небольшого запыленного окошка в перегруженном людьми и компьютерами кабинете оказалось крайне затруднительно, да и с мечтой о пламенном трибуне тоже пришлось расстаться: суровая редакторская правка не хуже пожарного водомёта гасила огонь мятущегося журналистского сердца, которое, поостыв, не рвалось более из груди, не полыхало, а лишь тлело жалкой искоркой недокуренной сигареты.

Правда, это будет позже, не сразу. Только спустя время Олег поймёт, что все его горячие устремления рвануть, подобно марафонцу, в далёкие безоблачные дали напоминали больше танцевальную фигуру с красивым названием пируэт. Поворот направо, поворот налево – сколько ни двигайся, всё равно возвращаешься в исходную позицию.

Вертелся так Олег долго, до головокружения, до потери равновесия и жуткой усталости.

 «Сколько можно? – вдохновенно выбивал он на затёртых клавишах. – Сколько можно терпеть это беззаконие?» После вопросительного знака норовил ещё пристроить восклицательный, но тут же вспоминал, что тот не дотянет даже до самой первой правки и  сгинет бесславно под рукой бездушного редактора, который не ведает ни пощады, ни гражданской чести. Посокрушавшись с минуту, Олег переводил дыхание и с новым рвением шёл в свою словесную атаку либо на проворовавшихся чиновников, либо на не имущих стыда богатеев, которые каким-нибудь боком обязательно касались этих самых нечистых на руку державных слуг. Обличал, сыпал щедро цифрами и фактами, клеймил позором, пыхтел что было мочи и уже готовил на груди место под орден, а его детище безжалостно перекраивали вдоль и поперёк, превращая суровый приговор в невнятный детский лепет. Это в лучшем случае. А в худшем – всё обзывалось судом Линча и шло в корзину.

Эта вопиющая несправедливость заводила Олега ещё больше, чем тот самый беспредел, о который он так рьяно затачивал своё журналистское перо.

– Ну почему?.. – чуть ли не со слезами на глазах бросался к собратьям по этому самому перу, взывая оных к состраданию. Но коллеги, чьи труды так же регулярно подвергались кастрации или смене пола, мало проникались чужим горем: некоторые вообще никак не реагировали, иные спешили заверить, что тупое начальство – неизменный атрибут этого мира, крайне далёкого от совершенства и уж никак неспособного претендовать на звание самого лучшего из миров. «Он даже в первую десятку не попадает», – пошучивали некоторые циники от четвёртой власти, успевшие набить руку на всякого рода рейтингах.

Олегу претил такой подход, он упорно не принимал эту расхожую мысль про несовершенство мира и человека. Если всё так плохо и будет только хуже, зачем, собственно, и жить тогда? К чему все эти устремления в сторону любви, дружбы, той же справедливости, если её, оказывается, не может быть по определению? Чего тогда стоят все эти бесконечные попытки переустройства общества, смены власти и лозунгов? Да и вообще, если разобраться, на кой чёрт макаке надо было слезать с дерева и эволюционировать в сторону человека – ради того только, чтоб не руками есть, а вилкой?

– Как зачем? Чтоб нескучно было, – объяснил как-то Олегу дядя Вова – самый старший и самый опытный из его коллег. Он был единственным, кто не покинул редакцию на волне массового оттока кадров.

– То есть? – не понял Олег дядю Вову. Решил даже, что тот шутит, и немного обиделся.

– Чтоб жизнь текла, нужны какие-то процессы. Движение. Развитие. Не может быть сегодня так, как вчера.

С этим трудно было спорить.

– Но зачем же так круто? Можно помягче?

– А помягче это как?

Олег до отказа заполнил лёгкие воздухом, чтоб на одном дыхании, да с нужным эмоциональным градусом напомнить о том, как безжалостно проходится эта жизнь по людям, причём большей частью хорошим, как ломает и корёжит их души, загоняя в безверие и цинизм, как лишает последней надежды…

– Дядя Вова, к тебе пришли, – в дверях возникла журналистка Алёна, которую посылали в ближайший магазинчик за провиантом.

Когда дядя Вова вышел, Алёна начала раздавать заказы.

– А кто к нему пришёл? – забирая свои чипсы, как бы между прочим бросил Олег.

– Не знаю… Заморыш какой-то.

– Точно заморыш, – согласился с ней вошедший в комнату Паша, который писал в их издании про зарубежную жизнь. Как только дядя Вова вышел, он сразу же проследовал за ним вроде как по своей надобности.

– Успел-таки посмотреть, – фыркнула в его адрес Алёна. – Тебе тоже всё надо знать?

– Профессия у нас такая… Журналист обязан интересоваться жизнью – так наш редактор всё время говорит, – попытался оправдаться Паша.

– Интересоваться жизнью и совать нос в чужие дела – это, по-моему, разные вещи.

– В нашем деле это одно и то же, – не сдавался Паша.

– Не думаю. Должна быть какая-то грань…

Олег, которого также уличили в чрезмерном любопытстве, почувствовал, что в словах Алёны есть резон. Но ни за что не согласился бы это признать. Даже будучи припёртым к стенке, упирался бы и железно стоял на своём. Он категорически не мог признавать чужую правоту. Тем более женскую. Особенно, если речь шла о таких сильно умных, как Алёна. С ними Олега прямо подмывало спорить и непременно доказывать несостоятельность их позиции. Когда удавалось с блеском разбить такую вот оппонентку в пух и прах, Олег чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. И если бы сейчас затронули именно его, а не Пашу, то мало бы не показалось никому.

Но на этот раз обошлось. Паша не стал отвечать Алёне, а вскорости вернулся дядя Вова, и всем любопытствующим представился шанс задать свои вопросы.

– А кто это был, с таким безумным взглядом? – не утерпел Паша.

– Ты тоже заметил этот взгляд? – улыбнулся дядя Вова. – Так, борец с режимом один…

– С нынешним или тем, прежним? – это уже был Олег.

Дядя Вова не сразу услышал: он как раз открыл почту и принялся внимательно читать письмо.

– С каким режимом борец? – не успокаивался Олег.

Не отрывая глаз от экрана, дядя Вова махнул рукой:

– Да какая разница…

Алёна хихикнула. Олег обиделся на дядю Вову. Мог бы и объяснить что-нибудь: он у них вроде наставником числится, как-никак.

– А зачем тебе этот тип? – поинтересовался Паша.

– Ни зачем. Это я ему нужен. У него там прожекты какие-то – вот он мне и морочит голову. Не знаю, как отделаться, – дядя Вова отстучал короткий ответ и обратился наконец к Олегу. – Так о чём мы там говорили?

– Да ладно… – Олегу вдруг расхотелось митинговать.

– Не реагируй ты так сильно на это дело, – кивнул дядя Вова в сторону монитора, на котором в муках и боли рождался очередной Олегов памфлет.

– Ну как не реагируй…

– Элементарно. Всё проходит. Пройдёт и это.

– И жизнь тоже. А жить когда?

– Сейчас. Бери и живи. Кто тебе не даёт?

– Как живи! Ты посмотри, что вокруг творится? – Олег почувствовал, как начал закипать. – Вот ты, о чём ты сейчас пишешь?

– О бардаке в законах.

– Просто так или в связи?

– В связи, – улыбнулся дядя Вова. – У нас всё в связи… Зачем без этого воздух сотрясать?

– И что там?

– Обычное дело… Людей из дома выгоняют.

Олег чуть не подпрыгнул от радости.

– Ну вот! – он театрально развёл руками и закивал головой, приглашая всех присутствующих поддержать его.

– И что?

– Как что, дядь Вов? Разве это нормально?

– Не знаю, – пожал тот плечами. – Может, нормально. Может, нет. Не мне об этом судить.

– А кому, интересно?

– Им, наверное… Этим людям. С ними же такое приключилось, не со мной.

– А что, с тобой такого приключиться в этой стране не может? – Олег ехидно прищурил глаз.

– Может. С каждым может. В этой жизни всё может быть.

– Потому что власть такая! – поддержали Олега из-за перегородки.

– Да не во власти дело… – стал возражать дядя Вова.

– В ней, в ней, – не соглашались за перегородкой.

– Власть всегда одинаковая, и всегда кому-то она не нравится. Причём вчера этот кто-то мог быть доволен властью, а сегодня вдруг решил, что надо срочно на баррикады.

– Люди сами не знают, чего хотят, – высказались из-за перегородки.

– Не в этом дело… – выдохнул дядя Вова. – Хотя и в этом тоже, потому что власть – это те же люди, которым, как и всем остальным, что-то нравится, а что-то нет. И самое главное, эти люди думают в первую очередь о себе: как удержать власть и как получать с неё разные плюшки.

– Всякая власть от Бога, – подал вдруг голос Паша, который никогда не вмешивался в дискуссии, предпочитая наблюдать за ними со стороны.

– А что это значит? – вскипел Олег, страшно не любивший такие пафосные заезженные фразы, смысл которых толком не понимают, но суют, как попугаи, в любой разговор. – Ты можешь объяснить?

– А так и понимать, – помедлив немного, ухмыльнулся Паша. – Всё от Бога. И нет смысла кочевряжиться.

Олег чуть не закричал, почувствовав бесцеремонную ногу на своей мозоли. Но сказать ничего не успел, его опередили из-за перегородки:

– Бог не может допускать такого!

– Правильно, – согласился дядя Вова, – при чём тут Бог? Всё дело наших рук, человеческих.

– Просто люди есть разные: есть плохие, есть хорошие, – смог наконец вставить Олег, – и плохие почему-то выбиваются в лидеры.

– Нет, Олег, не в этом дело, – парировал ему дядя Вова. – Если четвёртый муж бьёт по морде, дело не в муже, а в морде. Понимаешь?

– Опять митингуем? – в дверях возник главный редактор. – Давайте работать. Вова, зайди.

– Сейчас ругаться будут, – выглянул из-за перегородки верстальщик Максим, тот самый, что участвовал в дискуссии.

– Из-за чего?

– Редактор заставляет дядю Вову что-то написать – я вчера вечером слышал. А он отказывается.

– Что написать?

– Не знаю. Заказуху какую-то, наверное.

– Дурак дядя Вова, мог бы и согласиться. Деньжат бы срубил, – высказался Паша.

– У человека есть принципы. Тебе этого не понять.

– Да ладно, принципы. Можно подумать, он их никогда не нарушал. Работа у нас такая. Нам вообще лучше без принципов…

– Пойдём покурим, – Максим кивнул Олегу.

Уже в коридоре, оглядевшись по сторонам, он прошептал:

– Будь с ним поосторожней, Олежек. Стучит главному, как дятел. Всё докладывает. Так что ты не сильно там на политику руководства гони. Всё равно ничего не изменишь. Только проблем наживёшь, а писать будешь то, что скажут. Я тут с первого дня – знаю, что к чему.

Олег не стал спорить, но линию свою правдолюбскую продолжал гнуть, пока после очередного конфликта с редактором ему не предложили написать по собственному.

В свой последний рабочий день он чувствовал себя на редкость прескверно. Ловил осторожные взгляды коллег и понимал, что его, как прокажённого, предпочитают сторониться. На всякий случай. Ещё вчера с ним приятельствовали, секретничали, живо что-то обсуждали, а сегодня боязливо отводят глаза и не решаются заговорить. Олег недоумевал: ведь он герой, бросивший вызов и угодивший в опалу, а никто из его собратьев по перу не хотел это признавать. Его предпочитали игнорировать. Почему? Неужели так велик страх попасть в немилость к руководству из-за него? Или того хуже потерять работу? Неужели так слаб и низок человек, что способен только на одно: роптать по углам, не смея высказать своё недовольство обидчикам?

– Слаб, Олег, ой, как слаб, – согласился с ним дядя Вова.

Поздним вечером они сидели вдвоём в какой-то пивнушке, где измученный и потерянный Олег изливал свою больную душу.

– Почему, дядь Вов?

– Не знаю. Что-то с нами не так. Мир несовершенен. Мы всё время из огня да в полымя. Может, в этом и есть какой-то высший смысл, но нам он неведом, поэтому и реагируем на всё так: с опаской, недоверием, страхом. Страх – это самое главное. Мы всего боимся: потерь, перемен, людей… И себя тоже боимся. Себя, наверное, больше всего.

– Но я же не побоялся восстать? Значит, страх можно победить?

– Ты уверен, что действительно победил и ничего теперь не боишься?

Олег задумался. Конечно, боится. Он потерял работу и не нашёл пока другую. Даже не знает, где её искать. Он боится, что в любую другую газету ему теперь заказана дорога: резюме ведь подпорчено увольнением. Ему уже двадцать четыре, а он так и не решился съехать из родительского дома, опасаясь, что не справится один. Он уже давно без девушки, потому что после истории с Наташей страшится пережить ещё одно предательство. И по-прежнему он жутко боится разных пересудов, боится, что его признают слабым и никчёмным. Но говорить всё это дяде Вове он не стал.

– Не уверен, – лишь робко сознался.

– То-то и оно, – дядя Вова многозначительно поднял вверх палец и тут же, заметив проходившую мимо официантку, попросил ещё два бокала светлого.

– И что мне теперь делать? – взмолился Олег.

– Я тебе вот что скажу, – после долгой паузы начал дядя Вова. – Бросай ты журналистику. Не твоё это.

– Я что, такой бездарный? – взъерепенился Олег.

– Успокойся. Не горячись. Не твоё – значит, есть дело, которое у тебя получится лучше. И колбасить тебя так не будет. Ты бы видел себя: пар из ушей так и прёт.

– Но мне казалось, я нашёл себя здесь. Мне интересно. Я горел так… И статьи я писал классные, скажи?

– Хорошо писал. И горел тоже. Заметь, ты это говоришь всё в прошедшем времени. Для тебя это уже пройденный этап. Он закончен. Только ты сам этого не понимаешь пока.

– Почему же закончен? – упирался Олег. – Мне так нравится это. Я думаю, что могу на этом поприще реализовать себя.

– Неправильно думаешь.

– Почему?

– Ты так думаешь, потому что не знаешь, куда идти. Ты растерян и цепляешься за то, что хоть и ускользает, но всё же было у тебя в руках.

– Я действительно не знаю, куда идти и что делать… Правда, – Олег с мольбой смотрел на дядю Вову.

Тот молчал.

Олег был в полной растерянности: он почему-то был уверен, что дядя Вова непременно составит ему протекцию в какую-то пусть самую захудалую газетёнку, которую читают необученные интернету пенсионеры. Раздосадованный своим увольнением, Олег утешал себя, представляя тёплый, душевный разговор с дядей Вовой, который будет петь дифирамбы его журналистской хватке, крыть последними словами недальновидного редактора и обязательно предложит содействие в поиске новой работы. И даже если вдруг не предложит, то Олег попросит, и он не откажет. А тут вдруг такой коленкор.

– А почему ты думаешь, что журналистика – не моё?

Как тонущий хватается за хрупкую соломинку, он отчаянно цеплялся за дядю Вову и готов был уже потерпеть немного критики в свой адрес с тем только условием, чтобы получить так необходимую ему помощь.

Дядя Вова сделал пару последних глотков и помахал официанту пустым бокалом.

– Понимаешь. Даже не знаю, как тебе сказать… Уж больно ты горячишься. Нельзя в нашем деле так. Тут надо без фанатизма. Что говорят, то и пиши.

– Как это «что говорят»? – вскипел Олег.

– Во, ты глянь на себя, – будто экскурсовод в музее, дядя Вова совершил демонстрационный жест, предлагая Олегу как-то изловчиться и посмотреть на себя со стороны.

– Нельзя так реагировать.

– А что мне, расцеловать тебя за такие слова? – сердито бросил Олег.

– Может, и расцеловать. Я ведь дело говорю. Объясняю тебе, балбесу, что и как. А ты психуешь сразу. Вот за что ты всё время горло дерёшь? Чего в драку лезешь?

– За правду, – не раздумывая, отрапортовал Олег.

– За какую такую правду?

– Как за какую? Она ведь одна.

– Это тебе так кажется. Ты видишь именно так и думаешь, что это и есть правда. А кто-то видит по-другому – для него правда уже другая. И он не понимает, как можно видеть иначе. Но каждый из вас думает, что прав он. В результате – конфликт, который разрешить можно только с позиции силы. Понимаешь?

– Не очень, – признался Олег.

– Потому что привык думать, что ты всегда прав. И принять правоту другого не можешь.

– Ну, как же её принять, если он, этот другой, откровенно беса гонит, – Олег заметно нервничал.

– А этот другой, представь себе, убеждён, что беса гонишь именно ты.

– И чем он докажет?

– А ты чем?

– Как чем? Если я так считаю, то у меня обязательно есть доказательства.

– Но это для тебя доказательства, а для него – просто фикция.

– Что значит «фикция»? Как он может так говорить?!

– Да не горячись ты так. Возьмёт и скажет. И ничего ты с этим не поделаешь.

Давняя рана Олега отреагировала острой болью на эти слова. Опять это «ничего не поделаешь», опять надо терпеть и смиряться. Не ожидал он этого от дяди Вовы…

– Я не могу так, – отрезал он жёстко.

– Как не можешь? – удивился дядя Вова.

– Смиряться. Терпеть. Закрывать глаза на глупость, враньё, несправедливость… – Олег понял, что потерял сейчас не только надежду на новую работу, но и товарища, которому он верил, на чьё понимание и поддержку рассчитывал.

– Ладно-ладно, успокойся. Прямо, как на трибуне.

– Я серьёзно, а ты иронизируешь. Как ты можешь… – Олег не скрывал своей обиды.

– Я объяснить тебе пытаюсь, что нет никакого смысла махать шашкой или орать до хрипоты, отстаивая то, что ты считаешь правдой.

– Что значит «считаешь правдой»? Ведь есть объективная реальность, есть факты, которые невозможно игнорировать. Нельзя говорить, что этого нет, если оно есть. И наоборот, если чего-то нет, то как можно говорить, что оно есть?

– Очень даже можно. Поверь мне. Я всю свою жизнь этим занимаюсь. Пишу о том, чего нет. Или стучу пяткой в грудь, доказывая всем и каждому, что видимое ими не что иное, как оптический обман, иллюзия, а на самом деле всё обстоит совсем иначе.

– И как же ты… – Олег запнулся. – Как же ты с такими мыслями работаешь в прессе? Люди ведь читают твои статьи и верят тебе.

– Это их проблемы. Меня читает тот, кто хочет верить в то, что я пишу. Кто верит в другое, тот не читает. Или читает, чтоб разнести всё в пух и прах…

– Я и подумать не мог, что ты так относишься к своей работе…

– Так – это как? Не уважаю, значит?

– Да, не уважаешь. Я думал, ты веришь в то, что делаешь. Стараешься служить правде, людям…

– А я им и служу. Я пишу то, что они хотят читать. Или готовы, точнее.

– А почему ты не пишешь то, что хочешь писать?

– Почему не пишу? Пишу. Когда могу.

– И тебя это устраивает?

– Что именно?

– Что ты не всегда делаешь то, что хочешь?

– По-другому не выходит, – пожал дядя Вова плечами. – Жизнь такая…

– Так давайте изменим эту жизнь! Давайте потребуем от редактора, чтоб давал нам писать нормальные вещи, чтоб не резал всё подряд!

– И что?

– Как что? Будем писать правду. То, что нужно людям.

– Опять двадцать пять, – тяжело вздохнул дядя Вова. – Откуда ты знаешь, какую правду эти люди хотят знать. Если они читают нас такими, как мы есть сейчас, значит, их всё устраивает. Им нравится наша правда, понимаешь?

– Так нет же в нашей газете никакой правды!

– Это ты так думаешь, потому что видишь иначе. Посмотри сколько сейчас разной прессы. Одни одно говорят, другие – другое. И все верят в то, что говорят. Так всегда было. Поверь мне, я в своей жизни чего только ни писал. И что надои растут благодаря мудрой политике партии, и что…

– И в это тоже верил? – ухмыльнулся Олег.

– А ты веришь, что дело твоих этих автогонщиков, которые сбили ребёнка, передадут в суд, как ты того добивался? И что суд вынесет честное решение – в это веришь?

– Да, верю, – отчеканил Олег так твёрдо, как только мог.

– А если их всё-таки оправдают? Или вообще суда не будет? Что ты тогда скажешь? Во что будешь верить?

Олег растерялся.

– Признаешь, что они невиновны? – напирал дядя Вова. Он уже прилично набрался и тоже начал вдруг петушиться.

– Не знаю. Я надеюсь, что их накажут. Я верю в это. Иначе…

– Что иначе? Задепрессируешь? В петлю полезешь? Типа жизнь – жестянка. Одна несправедливость кругом…

– Зачем ты так? – устало выдавил Олег. Ещё минуту назад он чувствовал себя героем, храбрился, готов был нацепить на всех ярлык трусов, а сам ринуться в бой, но неожиданно совсем расклеился, точнее даже рассыпался, словно его, как хрупкую вещицу, приложили сверху тяжеленным пресс-папье.

– Дурашка ты, – заметив эту метаморфозу, дядя Вова тут же отпустил вожжи и подобрел. – Перестань бороться с жизнью. Не ищи правды. Просто живи, как хочется и как совесть велит. И всё.

– Но мне совесть велит показывать людям, что много безобразия вокруг, и надо это исправлять, надо жить по-другому.

– А если люди не хотят жить по-другому? Если они как раз хотят жить так, как живут.

– То есть? Ты хочешь сказать, что людям нравится беззаконие, несправедливость, нищета, насилие? – новая порция возмущения оживила Олега.

– Конечно. Тем, у кого в жизни это всё присутствует, определённо нравится. Может, и не нравится, но они именно этого хотят и именно так представляют свою жизнь. Другого варианта у них нет.

– Ты глупости говоришь, – обиделся Олег. Ему показалось, что дядя Вова его просто дразнит. – Никто не желает себе плохого. Никому не может это нравится. Если человек нормальный, конечно.

– А кто тебе сказал, что мы нормальные? И что вообще такое эта норма?

– Это долгий разговор. Мы в какие-то дебри уходим. Когда начинают сильно усложнять, значит, хотят запудрить мозги. Давай попроще. Объясни мне, почему люди хотят жить плохо?

– Конечно, никто не скажет, что он хочет жить плохо: у каждого человека есть какие-то представления о хорошей жизни, которые люди охотно озвучивают. Беда только в том, что говорить можно сколько угодно, но если человек делает не то, что говорит, то  все его мечты так и останутся мечтами. Если варить суп, то будет суп. И есть придётся суп, а не пельмени, которые ты хотел. Понимаешь?

Олег молчал. Переваривал.

– Надо жить по вере. Вот как ты говоришь, что проповедуешь, то и надо делать. Тогда будет тебе счастье. Люди страдают оттого, что говорят постоянно одно, а делают другое.

– Но я же делал то, что говорил? Я же не врал ни себе, ни другим? Скажи, дядь Вов? Правда?

– Правда. Только в нашей профессии это не проходит. Тут надо варить не то, что хочешь, а что велят. Ты так не сможешь, поэтому я и советую тебе искать себя на другом поприще. А если хочешь глаголом жечь сердца людей, заведи блог и строчи там свою правду.

– Опять ты про свою правду.

– Опять. Потому что так и не понял: нет никакой общей правды. У каждого она своя. И кто-то в твоей правде увидит что-то своё и будет тебя читать. А кто-то плюнет и пойдёт дальше. Потому что у него совсем другая правда. И ничего ты с этим не поделаешь. Научись с этим жить. Реже будешь лезть в бутылку, особенно когда в этом нет никакого смысла.

Олег молчал. Не грели его эти слова. Не это хотел он услышать.

– Я много раз в этом убеждался, – продолжал своё дядя Вова. – Столько разного народу интервьюировал. Поначалу тоже удивлялся. Думаю, гонит гад – такое несёт, нельзя в это верить. А потом слушаю, вникаю в то, что он говорит, и понимаю – реально верит. И думает, что только так и можно, и никак иначе. Когда-то в тюрьме с убийцей одним общался. Он всю семью свою укокошил – громкое было дело. У меня волосы дыбом чуть не стали, когда его слушал. Он абсолютно внятно, местами даже логично, обосновывал мне свою правоту, ни секунды не сомневаясь в своей невиновности. «Но ты же их убил?» – спрашиваю его. «Я только сделал, что они хотели, что заслужили», – спокойно ответил он. «Они говорили тебе так? Просили, чтоб ты убил их?» «Да, – говорит он, – только не словами, а по-другому» «Так, может, ты не понял, может, в их поступках намёк на что-то другое был?» – напираю я. «Нет, – отвечает, – я всё правильно понял. И сделал всё правильно».

– И сколько ему дали?

– Не помню. Вышку, кажется.

– И правильно, – согласился Олег. – С такими по-другому нельзя.

– Я тоже так подумал сразу. А потом часто вспоминал нашу беседу и понял, что не так всё просто. Когда мы берёмся судить кого-то, судим ведь со своей колокольни и не понимаем, что другой видит иначе.

– Видит-то он иначе, но переступать грань нельзя.

– А где она, эта грань? Ты её никогда не переступал?

– Я никого не убивал.

– Ты уверен?

– Уверен, дядь Вов, – Олег улыбнулся и покосился на ряд пустых бокалов, явно намекая своему собеседнику, что тому уже хватит.

– Я понимаю, что топориком ты не махал, как этот, как его…Старушку который… Да ладно. Я говорю, что словом мог кого-то садануть крепко или пожелать кому-нибудь в сердцах, чтоб он сдох, например. Не было такого?

– Ну, такое с каждым бывает…

– Вот каждый, с кем бывает, он ничуть не лучше того преступника.

– Но почему? Тут же нет нарушения закона?

– К сожалению, нарушение закона – это уже последнее звено в цепи целого количества преступлений или, скажем так, разных неблаговидных мыслей и деяний.

– Да брось ты… – замахал руками Олег и опять бросил подозрительный взгляд на бокалы.

Дядя Вова заметил это и с улыбкой предложил:

– Хочешь, докажу это на твоём примере?

– Давай.

– Вот ты, будучи журналистом, решил вывести на чистую воду какого-то олигарха, например, или чиновника проворовавшегося. Что ты делаешь?

– Если у меня есть факты, то копаю глубже, чтоб собрать хороший компромат. Потом пишу статью.

– И гневно так обличаешь в ней кровососа, да?

– Конечно. А что ж мне его по головке гладить? Или стихами лирическими про его деяния излагать?

Дяде Вове шутка явно понравилась.

– Стихами было бы как раз совсем неплохо… – он от души рассмеялся. – Но ты же строчишь гневный памфлет, в котором сообщаешь всем и каждому, что человек этот вор, коррупционер, преступник и т.д. Пробуждаешь в читателе злость, агрессию, бьющую по всем: и по читателю, и по герою твоему, и по тебе. Но сначала это забродит крепко в читателе, который будет думать, что всё так плохо, что его обворовывают, что нет справедливости и ждать чего-то хорошего от жизни просто глупо. И вся эта злость, обида, безысходность потянется к тому, про кого ты написал. Если статейка твоя получит резонанс, а ему придётся объясняться, оправдываться и кому-то, может, даже рты закрывать, то разрушительный масштаб твоего продукта увеличивается многократно. Наконец, если ты действительно достанешь на свет что-то сильно крамольное, то и тебя ведь пристукнуть могут.

– Но даже если так, то выходит, я прав, что написал про него? Значит, надо было это сделать?

– Зачем?

– Как зачем? Чтоб остановить его.

– Глупый ты. Запомни, никогда никого ты не сможешь остановить. Если вдруг случается, что протесты низов дали какой-то результат, то за этим, как правило, стоит какой-то передел власти. Не в сторону народа, как ты понимаешь, а там, наверху, между своими. Все, кто в СМИ что-то вякает, делают это исключительно по разрешению сверху. И ничего другого ты не напишешь. И никого не заставишь… Люди делали и будут делать то, что считают нужным. Ты пойми, олигарх этот или чиновник, про которого ты напишешь, он ведь совершенно искренне полагает, что прав, что просто обязан делать то, что делает, и по-другому никак не может быть.

– То есть ты хочешь сказать, что он не считает себя преступником?

– Ни секунды. Он абсолютно уверен в правильности своих действий. Я, когда это обнаружил, был сильно удивлён. Я думал раньше, как ты: они, эти все хозяева жизни, осознают, что регулярно переходят все мыслимые границы совести, морали, закона, но иначе не могут. Шкурный интерес важнее. Но оказалось, что для них эта вся мораль и шкурный интерес слились воедино, и никакой разницы или противоречия здесь они не видят.

– Не может быть! – запротестовал Олег. – Неужели они совсем ничего не понимают?

– То, что, по-твоему, им следует понимать, они не понимают. У них своя правда. И заключается она в одном простом законе: деньги правят миром. Поэтому они и стараются получить их побольше. И считаются только с теми, кто живёт по такому же принципу и имеет достаточный капитал. А такие, как мы, для них лузеры, тупое стадо, не способное о себе позаботиться, которое они гонят, куда хотят, кормят, когда им вздумается, а если что, пускают на мясо, даже глазом не моргнув. Ничего другого, по их мнению, мы не заслуживаем. Поэтому они считают, что мы должны ещё и благодарить их за те крохи, что они нам бросают. Без них у нас не будет даже этого – в этом они не сомневаются.

– Но это же не так. Мы ведь можем и сами. И даже лучше. Мы ведь лучше, чем они. Значит, и жизнь себе устроить можем лучше.

– Ты уверен в этом?

– В чём? В том, что лучше? – удивился Олег. – Конечно!

– А я так не думаю. Ни фига не лучше. Мы такие же, как они. Один в один.

– Да брось ты… Ты хочешь сказать, что мы, ты и я, ребята наши – мы все такие же отморозки, как эти уроды?

– Представь себе. Только у нас калибр поменьше, и видимых разрушений кажется не так много. Но случись любому из нас добраться туда к ним, мы камня на камне не оставим, потому что злобы в нас накопилось – будь здоров.

– И ты хочешь сказать, что если я вдруг окажусь каким-то чиновником большим, то стану так же грести безбожно, погрязну в коррупции…

– А ты уже в ней погряз.

– То есть? – Олег вперился в дядю Вову недобрым взором.

– Зарплату ты как получаешь? В конверте. То есть налогов не платишь. И кто ты после этого есть? Чем ты лучше?

– А что делать, если только так и платят? У меня же никто не спрашивает, согласен я или нет?

– И никто не спросит. Сам должен для себя решить, как тебе жить. Если ты не хочешь так, в конверте, ищи другой путь. Иди туда, где всё по-белому. Начни своё дело, если сможешь. У тебя есть выбор, и если считаешь себя другим, выбери то место, где не будешь пачкаться. Тогда и сможешь говорить, что ты лучше. Хотя вряд ли тебе тогда захочется это делать. И критиковать, осуждать, обвинять тоже не будешь.

– Почему?

– Поймёшь, когда сделаешь такой выбор.

– А ты делал такой выбор?

– Если бы делал, тут не сидел бы. Я просто принял всё, как есть. Понял, что не лучше других, что такой же, и что замазан по самые… В общем, меня ничто не раздражает, никто не бесит, я просто заранее со всем согласен. Раз так, пусть будет так. Я не борюсь и не сопротивляюсь. Я не за красных и не за белых…

Олег задумался о чём-то.

– Дядь Вов, скажи честно, а ты сам никогда не хотел поменять профессию?

– Хотел. И не раз. Если б умел что-то другое делать, особенно руками, точно поменял бы. Но я только это и могу: настрочить определённое количество знаков на нужную тему. Других талантов не имею.

– Может, тебе так кажется? Может, и есть у тебя другие таланты?

– Может, и есть. Только поздно мне их искать. Так и останусь в памяти потомков как бумагомаратель. Хорошо хоть компьютер появился, деревья не страдают…

– Зачем ты так. Никакой ты ни бумагомаратель.

– Самый настоящий. Стопроцентный.

– Да ладно тебе. А мы тогда кто?

– И вы тоже. Только вы писать ещё не научились. Вас много режут и публикуют меньше. А меня вон глянь сколько. Вот и будут потомки по моей писанине судить о нашем времени.

– Скажешь тоже. Не одна же твоя писанина останется. И потом мы ведь потомкам не только печатное слово оставим, мы ещё видео, аудио приложим. А это свидетельство покруче твоих статей будет.

– Не думаю, что круче. Картинка – это картинка. У неё эффект хоть и сильный, но быстропроходящий. Со временем многие картинки вообще непонятны людям. Что там нарисовали тыщу лет назад – пойди сейчас разбери. А слово, особенно то, что на бумаге запечатлено, оно со временем, как хорошее вино, только крепчает. Годы ему и правдоподобности, и весу добавляют. Как там говорится? Что написано пером…

– Не согласен. Тебя послушать, так человечество только тем и занимается, что всю свою писанину бережно хранит и всячески содействует её распространению. И книги, можно подумать, не сжигали на кострах…

– Сжигали. А вместо этих книг писали новые, чтоб внедрять другие идеи. Чтоб народ в узде держать, надо постоянно что-то придумывать. Люди со временем перестают верить в разные байки, вот и приходится им подкидывать новую пищу для ума… Точнее не пищу, а жвачку. Чтоб жевали и не думали. Вот этим мы и занимаемся. Недаром нашу профессию второй древнейшей называют.

– Ну, ты даёшь… – Олег прямо опешил от такой откровенности. – А как же тогда… Как человеку разбираться в том, что происходит вокруг? Где ему брать информацию?

– Человеку прежде всего надо в себе разобраться. Тогда происходящее вокруг его меньше будет занимать.

Дядя Вова посмотрел на часы.

– Всё. Погнали домой. Устал. Спать хочу.