Читать книгу Мезя навсегда. Истории о народном академике П. П. Мезенцеве - - Страница 4

– …Семь раз отпей, один раз отъешь! – учил академик Прокопий Порфирьевич Мезенцев о закуси. Его разлапистая, проборная борода обильно кустилась в оклад кудлатой головы с сократовским лбом мыслителя. А острые кабаньи глазки молодо-весело посверкивали «на розливе». Академик, как Ленин, «сидел в разливе», то есть самолично, не доверяясь катедер-прислужникам, разливал по серебряным герблёным стопкам «Абсолют-цитрон» из атласно-матовой запотевшей с мороза бутылки.

Действо производилось в уютном хаосе охотничьего домика, теремнисто-выделанной из цилиндрованного бревна избёнке. Здесь всё было жарко, парно и парно, охотникам Мезени было тут просто, душевно и удобно.

Эта увитая, как лаврами, рогами охотничьих трофеев изба хранила в себе только необходимое. Вдоль стен стояли деревянные кровати, а у их спинок – сложенные про запас, для большой компании, раскладушки. В центре красовался грубо, но стильно сколоченный стол с такими же искусно скривобоченными стульями.

Жарко и весело попукивали сучками дрова в печке, а на плите в кухонном углу шкворчала на голубом газу огромная кастрюля для выпаривания рогов. Всё, как у людей! Возле на приставном столике лежали пинцеты для очистки черепов, мерцала, отражая огни, большая бутыль с перекисью водорода.

Над плитой располагалась украшенная шокирующими вологодскими коловратами [4] полка для посуды, стенной шкафчик. От них тянулась лавка, упиравшаяся в ящик для дров.

Мезенцев загулял задолго до моего приезда, и потому в домике царил уже свойственный академику творческий беспорядок: прямо на полу из мощных досок были раскиданы пила, топор, долото, сверла, точило, рашпиль…

Возле окна, словно постовые, стояли черенками в потолок лопата и коса, а вокруг них – молоток, клещи… И в великом множестве какие-то гвозди, гайки, ключи…

В воздухе пахло кислой овчиной, чаем и уксусом. Мезенцев и его катедер-прислуга рассыпали повсюду, то ли нечаянно, а то ли в рамках очередного гениального эксперимента, немудрёные охотничьи припасы: муку и манку, рис, соль и сахар, чечевицу, макаронные изделия… Некоторые вещи плавали в луже, образовавшейся на месте крушения бутылки с растительным маслом.

– А поди-ка, поди-ка сюда! – сказал мне Мезенцев, исподлобья прищурившись, и громко икнул. – А скажи-ка мне тему твоей диссертационной работы?

– «Правовые коллизии при бесплатном назначении авокадо подозреваемому, который в силу психических недостатков не может самостоятельно осуществлять свое право на защиту», – кратенько и сдержанно пояснил я.

– Ну и какие там могут быть правовые коллизии?! – суровел Мезенцев на глазах.

– Ну, вопросы оплаты авокадо… К тому же это экзотический фрукт, и в случае нехватки подозреваемый может остаться без авокадо… В таком случае он начинает беседу со следователем без своего авокадо…

– Вы только посмотрите на этого подлеца! – загремел академик, обращаясь к подвыпившим катедер-прислужникам. – Иметь такую прекрасную тему, «Число Авокадо в одной моли вещества [5] шерстяной и трикотажной промышленности»! И на что поменял? Это ты всё делаешь в угоду Ромуальду Сайкову…

Тут нужно заметить, что я переменил тему вовсе не в угоду академику Ромуальду Архитектуровичу Сайкову, замещавшему Мезенцева в Академии Всех Наук на период запоев. Я переменил тему потому, что шерстяная и трикотажная промышленность умерли, уступив место китайскому ширпотребу, а подопытные моли сдохли, не выдержав ГМО в китайских и турецких свитерах. А моё блестящее знание проблем авокадо жаль было оставлять втуне…

Но и суть претензий Мезенцева я тоже хорошо понимал: Мезенцев с некоторых пор считал, что Сайков его подсиживает. Он почему-то связывал долгие периоды «и.о.» у Сайкова не с учащением своих запоев, а с коварными замыслами молодого учёного…

Ревнуя к Сайкову, Мезенцев мог иной раз несправедливо срезать его аспиранта и потом мстительно наблюдать, как тот корчится в муках неостепенённости.

– Понимаете, Прокопий Порфирьевич… – степенно начал было я, но Мезенцев вспомнил о более важном, чем я: не желая открываться от научной работы, он отошёл к сказочному окошку с расписными ставенками, открыл его раму и помочился наружу, в зыбкой дымке вырывающегося из натопленной избы морозного пара…

– Не уважаешь ты меня… – подвёл печальный итог академик Мезенцев, стряхнув кропящие подоконник последние капли неотложного дела. И я приготовился к самому страшному: доказывать Прокопию Порфирьевичу, что я его уважаю…

Этой процедуры научные работники боялись, как допроса инквизиции: немало астматиков и сердечников увозили с неё прямо в реанимацию, Мезенцев запаивал их до полусмерти…

Трудно сказать, чем закончилось бы моё угодничество перед Ромуальдом Сайковым, связанное с гибелью ручных молей на шерстяном поле, соседствовавшим с брезентовым, где по методу Цоя аспиранты Сайкова пытались растить алюминиевые огурцы…

Но на выручку мне пришли мезенские казаки. Ввалившись в охотничий домик гурьбой, эти колоритные воины окраины нечаянно уронили меня и, поднимая за шкварник в исходное положение, доложили:

– Прокопий Порфирьевич, как знали, на зорьку пожаловали… За Мезенью звездолёт свалился, жирный, матёрый, вот как будто для вас берегли…

– Молодцы! – гаркнул на них академик.

– Любо! – гаркнули казаки в ответ, и шлёпнули по серо-буро-малиновым мезенским лампасам стёганых ватных штанов. Щёлкнули войлочными каблуками строевых валенок. Мезенцев велел поднести им по чарке «Абсолюта», они выпили с клинка, выхватив сизые с мороза шашки из ножен. Одна шашка в тесноте рубанула меня по уху, и совсем бы отрубила его, но к счастью, шашки были пластмассовые. И я отделался испугом с царапиной…

– Звездолёт-то чей? – интересовался Мезенцев, наспех застёгивая вонючий полушубок на груди. – Серых? Или зелёных?

– Не могём знать, вашество! – тянулся в струнку носивший на витом наборном поясе таксистские шашечки подъесаул.

– По сезону-то должны быть серые… – задумчиво чесал Мезенцев что-то в бороде.

***

– Э, брат! – молвил академик, глядя, как в прокуренном казачьим дыханием ветреном морозе у меня зуб на зуб не попадает. – Тут тебе в твоём городском полупердене не сладить! Дайте-ка яму тулупу с моего плечевого сустава!