Читать книгу «Чӑваш тетрачӗсем» («Чувашские тетради»). Записки литературного переводчика - - Страница 8

«Нарспи», с её драматургическими. элементами поэма заложила основы и чувашской драматургии. Отметим высший накал драматизма в поэме, в духе Эсхила и Софокла. Автор, как и положено мифоэпическому герою, порой выходит как бы из-за кулис, разговаривая то с героями, то с самой природой, то с читателем.

Советская власть чтила Иванова, вроде бы классово близкого ей крестьянского сына, разночинного интеллигента, революционного демократа, протестовавшего против эксцессов царизма. Но одновременно, в своей ограниченности и схематизме подхода к поэтическому наследию, стала для Иванова и неким прокрустовым ложем, усекавшим ненужные, по мнению диктатуры пролетариата, смысловые и образные глубины.

Я – русский человек, и пишу, в первую очередь, для русских, поэтому для меня на первом плане стоит проблема перевода произведений К. Иванова. Только в русском переложении Иванов мог перешагнуть национально-этнические границы и занять подобающее его дару место в пантеоне всечеловеческой славы.

Однако что мы могли узнать о духовном мире и образах Иванова из произведений советских литературоведов? Увы, европоцентристская тенденция, пронизавшая русскую марксистскую эстетику, сильно навредила нам в познании солнечного духа чувашского поэтического слова.

Нам сообщали прежде всего, что К. Иванов «первым среди чуваш использовал силлабо-тонический стих» и то, что он «перевел на чувашский язык революционные песни, стихи Лермонтова, Огарева, Кольцова, Некрасова». При всем уважении к двум этим достойным поступкам – заимствованной архитектонике стиха и переводам – они как бы ненароком отодвигают своего носителя во второй ряд литературных имен, из титана и творца «евразийского ренессанса» обращают его в некое, чуть ли не местечковое явление. Получается, что К. Иванов актуален только для чувашей, а всем другим малоинтересен. Нам преподносили его в «адаптированном» виде, как «внедряющего» и «продвигающего» передовые достижения европейской мысли и эстетики в мир «темного» евразийского «спящего» народа.

В конце XX и тем более в XXI веке у ряда публицистов проскальзывало желание еще более принизить Иванова, на волне антикоммунистической идеи забросать грязью и его (совершенно иного порядка) революционный демократизм. При этом помощь советской власти (зачастую «медвежья») в распространении ивановского слова среди окрестных народов и республик представлялась как некое «идейное кумовство» – мол, «продвигали своего», классово близкого, не за литературные, а за политические заслуги…

Советская профанация переводного процесса и постсоветская дегероизация предстают, таким образом, как бы двумя сторонами одной болезни – «европейничания русской жизни», хотя и открещиваются всеми возможными способами друг от друга.